Текст книги "Жаркие перегоны"
Автор книги: Валерий Барабашов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)
– Поедете, мужики. Приказ-то вышел.
– Ну и что, что вышел! Новый напишут.
– Ага, держи карман шире.
Начальник депо, красный от переживаний, безуспешно пытался навести порядок, стучал пробкой по графину.
Наконец угомонились. В наступившей тишине отчетливо было слышно каждое слово Уржумова:
– То, что я сказал, приходится, конечно, просто констатировать сегодня. Приказ есть приказ, его надо выполнять. Ехать действительно нужно быстрее и возить больше. Никуда от этого не денешься. Но и правде в глаза стоит посмотреть...
Уржумов сел; красный уголок сосредоточенно и напряженно молчал.
– Дела-а, – вздохнул кто-то.
И этот вздох, и это протяжное «дела-а...» вдруг прорвали плотину общего трудного раздумья. Загомонили десятки голосов:
– Чего там, мужики, думай не думай...
– Опять все лето на сверхурочных сидеть?..
– Партийные-то чего молчат? Шилов! Синицын!
Откуда-то из середины поднялся крепкий черноволосый человек – машинист Синицын, смущенно тискал в больших сильных руках фуражку.
– Да я-то что... Думаю, ездить надо, стараться. Сверхурочные там, не сверхурочные... Пассажиры не должны страдать. Вот. Диспетчера пускай не держат, а мы поедем.
– Вот, правильно, товарищ! – с места громко, чтобы слышно было и в задних рядах, сказал Климов. – Это – настоящий разговор!
– Да Синицыну что, – пробился сквозь вновь занявшийся шум высокий и по-петушиному задиристый голос. – У него жена небось не скандалит, если он на работе задерживается. А моя баба сказала...
Над рядами голов возникла фигура мужичка в поношенной рабочей куртке, хохолок непокорно торчал на его макушке. Мужичок что-то хотел, видно, еще сказать, но красный уголок дружно зашикал на него:
– Политработу с ней проведи!
– Пускай на железную дорогу работать идет!..
Начальство за столом поднялось – конец, стало быть, собранию. Люди потянулись к выходу.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
12.00—13.00
I.
В центре радиостудии – просторной, с высокими, пропускающими много света окнами, со схемой дороги на одной из белых, обитых дырчатым пенопластом стен – массивный, отливающий коричневой полировкой стол. По ближней к двери ножке стола взбирается толстый жгут кабелей связи. Это нервы дороги. Нервы сходятся в одну точку – в продолговатый, матово поблескивающий серой краской микрофон. Обычно у микрофона, в торце стола, сидит Уржумов, начальник дороги. Пришедшие на селекторное совещание его заместители, начальники служб ждали его и сегодня. Уржумов только что вернулся с заседания коллегии министерства, где докладывал о причинах затяжного сбоя в работе магистрали. О причинах этих начальники служб, разумеется, знали, сами составляли общую справку, но важно было теперь узнать мнение членов коллегии, принятое по докладу Уржумова решение.
Лица у собравшихся хмурые, сосредоточенные. Оставшееся до начала совещания время каждый тянет по-своему: один рисует на листке бумаги замысловатые фигуры, другой читает что-то из принесенной с собою папки, третий, откинувшись на спинку стула, задумчиво глядит в окно на запылившиеся тополя в сквере, четвертый сел к столу, но тут же встал, принялся ходить по студии... Лишь начальник связи, подтянутый, стройный человек, занят неотложным делом: снял трубку стоящего перед ним внутреннего телефона и что-то говорит, подняв серые внимательные глаза к схеме, на которой то и дело вспыхивают красные яркие лампочки.
– Теперь нормально, – кивает он, прибавив голос, и все оборачиваются на него, тоже поднимают головы к схеме.
Не вносит обычного оживления и появление в студии начальника службы гражданских сооружений Еременского, в лице которого, в манере говорить есть что-то словно бы шутовское, подзуживающее.
– Что носы повесили? – хохотнул Еременский, плюхнувшись на свободный стул у двери. – Позамерзли, что ли? В таком случае прошу сегодня в нашу новую баньку – такую парилку отгрохали...
– Будет нам сейчас банька и без твоей, – отозвался с усмешкой черноглазый и быстрый в словах Ипатов, начальник службы движения, отворачивая рукав кителя и сверяя часы: из коридора, из чьего-то открытого кабинета, донеслись сигналы радио. Был полдень.
Тотчас открылась дверь, и вошел Желнин, держа в руках зеленую, знакомую всем папку с бумагами. Бросил на ходу: «Здравствуйте, товарищи», скорым шагом пересек студию. Удобно сел перед микрофоном, близоруко глянул на квадратные настенные часы с прыгнувшей в этот момент стрелкой, надел сверкнувшие позолотой очки. Торопливо развернул зашуршавший лист бумаги, сводку за минувшие сутки, придвинул к себе микрофон. Лицо его – одутловатое, с тяжелой грушей подбородка – строго, даже сердито. Щелкнув тумблером, Желнин заговорил напористым, сочным баритоном:
– Начнем, товарищи. Константин Андреевич поручил провести совещание мне, его вызывают в обком партии. Прошу отделения представиться. Западное?
– Зам НОДа Васильев. Луговец болен, – отозвался голос из белой стены, под часами, где был вмонтирован динамик.
– Ясно. Восточное?
– НОД, Алферов.
– Рудненское?
– Варламов.
– Сосновское?
– Василий Иванович, у Лопатина мать умерла, уехал хоронить. Я за него.
– Кто – я? – нетерпеливо переспросил Желнин.
– Жеховский.
– Так и говори, а то – «я»! Красногорское?
– Исаев.
– Понятно. – Желнин обращался теперь и к сидевшим за столом: – Вы знаете, товарищи, что в силу ряда причин – тяжелых метеоусловий зимой, браков и недостатков в эксплуатационной работе – в первом квартале наша магистраль не справилась с важнейшими экономическими показателями. Мы задолжали государству на нынешний день более четырех миллионов тонн неперевезенных грузов. Повторяю: более четырех миллионов!.. Это серьезная цифра. Сегодня двадцать девятое число, конец второго квартала, и, к сожалению, он тоже под угрозой срыва.
Желнин сделал паузу, вытер платком взмокшую лысину.
– В оставшиеся эти два дня, а точнее, в полтора мы должны приложить максимум усилий для того, чтобы выполнить план хотя бы по важнейшим грузам – углю, нефти, удобрениям. Все эти грузы – первоочередные, за них с нас спросят со всей строгостью... Позавчера начальник дороги докладывал министру о мерах, направленных на ликвидацию отставания магистрали, и я должен сказать, что доклад министру не понравился... То есть я хотел сказать, – Желнин быстрым оценивающим взглядом окинул студию, – я хотел сказать, что министерство пока не удовлетворено нашей с вами работой. Мало того, что с грузовой работой не справляемся, так еще стали хронически выбивать из расписания пассажирские поезда. Сегодня нас всю ночь держало Красногорское отделение. Заменить каких-то три сбитых опоры!.. Позор!
Лицо Желнина побурело, сердито сверкали стекла очков.
– Западное отделение! Почему не берете от Красногорска поезда?
– Не можем брать, Василий Иванович, – пожаловалась стена. – Некуда.
– Как это некуда?! Вы бросьте, Васильев! – Желнин накалил голос. – Энергичнее сдавайте поезда на Западную дорогу, а красногорские берите. Нам надо срочно расшить узел, нормализовать движение на главном ходу. Понятно, Иван Николаевич?
– Понял вас. – Стена вздохнула.
– Восточное!
– Слушаю, Василий Иванович!
– Вы то же самое сделайте по Угольной. Находите контакт с соседями. Не превращайте стыки отделений в непроезжие пункты.
– В Угольную уже выехал мой заместитель, Брусницын.
– Молодцы! – похвалил Желнин, жестом приглашая сидящих за столом разделить его мнение. – Вот так и надо действовать.
– Рудненское!
– Слушаю.
– Почему вы вчера не были на селекторном совещании, Варламов?
– Каждый ведь день совещания, Василий Иванович. По нескольку часов сидим, работать некогда. Утром – дорожное, в обед – министерское, к вечеру...
– Вы бросьте умничать, Варламов! – Желнин возмущенно заерзал на стуле, гневным взглядом впился в сетчатый кружок микрофона. – Положено быть на селекторных совещаниях!
Желнин выключил микрофон, обратился к начальникам служб:
– Вот до чего наши НОДы докатились, а?! Ты ему одно, а он тебе – другое!..
Снова щелкнул тумблер:
– Красногорск!
– Да, слушаю, – тут же отозвался Исаев.
– Какая у вас сейчас обстановка на отделении?
– Сложная, – Исаев напряженно кашлянул. – Поездам с теми грузами, о которых вы говорили, стараемся давать «зеленую улицу». Гоним сейчас по отделению три состава цистерн, под налив. Пассажирские, в том числе скорый, «Россию», пришлось пока остановить. Я думаю...
«Ведь знает, наверно, что это я попросил Степняка, – Желнин мгновенно оценил, что ситуация складывается не в его пользу. – На всю дорогу теперь языком треплет...»
– ...Думаю, что в ближайшие три-четыре часа поправим положение, поездную обстановку на отделении нормализуем.
– Вы вот что, Федор Николаевич. Обстановку нормализуйте без ущерба для пассажирского движения. Не забывайте, что график движения у нас и так чуть выше семидесяти процентов.
– Понял, Василий Иванович, – в голосе Исаева больше недовольства, чем послушания.
«Надо сразу же после селекторного приказать, чтобы не держали «Россию», – обеспокоенно подумал Желнин. – Ишь мудрецы! На всю дорогу обнародовали».
II.
Красный телефон стоит особняком. Хотя звонит он редко, Уржумов держит его под рукой, на краю большого полированного стола. Красный цвет аппарата невольно притягивает взгляд, заставляет вспоминать точно такие же телефоны в кабинетах Семена Николаевича и Климова. По нему говорят предельно откровенные вещи – слышать разговаривающих никто не может. Иной раз, когда дорогу лихорадит и случаются ЧП, на том конце провода не особенно щепетильны в выборе эпитетов... В последние месяцы Уржумов брал красный телефон с опаской, с уже обычным теперь ожиданием упреков, замечаний и разносов.
Точно так же поднял он трубку и сегодня, уже наперед слыша недовольный голос заместителя министра.
Но на сей раз Климов был, кажется, настроен миролюбиво.
– Здравствуй, Константин Андреевич, – гудел он в трубку. – Как здоровье? Как дорога?
– Жалоб на здоровье нет, Георгий Прокопьевич. А дорога, к сожалению, работает неважно.
– Ночью что за сбой был? Мне доложили, что вы целое направление держали.
– Да. Вагон сошел на кривой, сбиты опоры и порван контактный провод. Наши товарищи... словом, провозились.
– Тебе когда доложили, Константин Андреевич?
– Утром.
– Значит, начальник дороги отдыхает вместе с магистралью. Лихо, ничего не скажешь.
– Георгий Прокопьевич, вчера я ушел из управления в двенадцатом часу ночи... – Уржумов обиженно умолк.
– Все мы имеем право на отдых, не спорю, – замминистра прибавил голоса, – но как можно спать, если стоит целое направление? Вы меня удивляете, товарищи красногорцы. Впрочем, что удивляться – вы и не знали ничего!.. Заведите там себе порядок, Константин Андреевич: о всех ЧП вам должны докладывать в любое время дня и ночи. В любое! Понятно?
– Это, пожалуй, единственный случай, когда я...
– Вы поняли, что я сказал?
– Да, понял.
– Так. Далее: сколько на дороге брошенных поездов?
– Более ста, Георгий Прокопьевич.
– Причины?
– Сортировки не успевают перерабатывать, исчерпаны пропускные способности...
– Это я уже слышал, вы нам говорили на коллегии... В общем так, Константин Андреевич, – через неделю чтобы все эти поезда подняли.
– Это невозможно, Георгий Прокопьевич. Не хватает тяги, рабочий парк вагонов выше нормы. Переработать за такой короткий срок пять тысяч...
– Хорошо, декада. Но больше ни одного дня. И лично займитесь, Константин Андреевич, слышите, – лично!
Климов помолчал, трубка сердито посопела.
– Как у тебя отношения с местными предприятиями?
– Жмут. Давай вагоны, и все. Слушать ничего не хотят.
– Давай, – поддакнул Климов. – Они правы.
– Так вот и получается, Георгий Прокопьевич, все правы, один начальник дороги кругом виноват. А я как будто не хочу, чтобы у них вагоны были.
– Ишь ты! – хохотнул, развеселясь видно, Клипов. – Нежности какие!.. С тебя, братец ты мой, за одну дорогу спрашивают, а с нас – за все. Каково?
– Представляю, – посочувствовал Уржумов.
– Что ты там представляешь! – живо откликнулся Климов. Но не стал развивать эту мысль, перевел разговор на другое: – У тебя долг по погрузке какой?
– Четыре миллиона на утро было. С хвостиком.
– Что думаешь делать?
– Во-первых, грузить. А во-вторых, ходатайствовать перед правительством о выделении новых капитальных вложений на развитие нашей дороги.
– Вот как!.. Что – так вот через нашу голову и сиганешь в правительство?
– Мне бы не хотелось, Георгий Прокопьевич. Но я не вижу...
– Как это не видите, Константин Андреевич?! – Климов перешел на строго официальный тон. – Мы с вами не далее как позавчера говорили о развитии магистрали.
– Да, говорили. Но кроме приказа об ускорении оборота вагонов на сегодняшний день я ничего не имею.
– Ну, о вашем личном отношении к приказу мне известно. И чести это вам, Константин Андреевич, не делает. Магистраль, понимаешь, работает, люди поезда ведут, как это и было предусмотрено приказом, а начальник дороги недоволен. Да вы просто брюзга!.. Все вам кажется, что мы чего-то не учли, не продумали... Все мы учли и все предусмотрели!
Климов замолчал, пауза была длинной, и Уржумов подумал, что заместитель министра положил трубку. Но тот заговорил, без прежнего, правда, напора в голосе:
– Вы все-таки подумайте над своим поведением, Константин Андреевич. Один из опытнейших командиров на сети, уважаемый человек, а рассуждаете иногда, как... – Климов не стал приводить сравнения, заговорил мягче: – Со смежниками надо как-то там договариваться. Разве мало у нас положительных примеров – одесситы, ленинградцы... С обкомом вашим общий язык нашел бы... А просить у правительства денег особого ума не требуется. Мы ведь только что говорили на эту тему, Константин Андреевич, неужели забыл?
– Да нет, не забыл, помню, – подумал вслух Уржумов, когда Климов положил трубку. – Не каждый день такие разговоры.
А поведение... что ж, не мальчик он, старик уже. Вроде и не с руки учить его, седоголового, пусть и заместителю министра. Требовать, разумеется, он вправе, без дисциплины нельзя, но почему Климов так болезненно, раздраженно реагирует на его замечания и предложения, в чем Уржумов не прав? В конце концов, дорога действительно работает на пределе, нужно срочно принимать меры для увеличения пропускной способности.
...После бурного заседания коллегии, где на него высыпали целый короб обвинений, Уржумовым овладело странное, незнакомое до сих пор состояние равнодушия и обиды. Состояние это родилось, пожалуй, от последней фразы Климова, который, выслушав объяснения Уржумова о делах на дороге, словно бы невзначай уронил в конце заседания:
– Мне думается, вы преувеличиваете сложности, Константин Андреевич. Это от усталости. – И, помедлив, прибавил вдруг: – Конечно, не каждый в ваши дни может тянуть дорогу, далеко не каждый.
Уржумов вспыхнул, хотел дерзко напомнить, что девятую, прошлую пятилетку Красногорская дорога закончила с хорошими показателями и министерство удостоило магистраль переходящего Красного знамени, а Климов сам же поздравлял их с наградой.
Вмешался министр, сказал примирительно:
– Не стоит об этом. Надо разобраться поглубже. Может, и мы в чем-то виноваты. Ни с того ни с сего целая дорога не захромает. Шутка сказать: полгода уже с планом не справляются. Тут что-то не так.
– Все так, Семен Николаевич! – запальчиво возразил Климов. – Я не постесняюсь присутствия Константина Андреевича, скажу: уровень руководства дорогой в последнее время значительно упал. Почему – не знаю, но упал, убежден в этом. Ослабли вожжи, по всему видно.
Министр мягко положил белые сухие руки на сукно стола.
– Мне нужны убедительные доказательства, Георгий Прокопьевич. Пока же я вижу, что Красногорской требуется помощь. Стоит нам подумать над транзитом (он говорил – «тра́нзитом»), локомотивный их парк пора обновить... Часть ваших просьб, Константин Андреевич, – министр повернул к Уржумову тяжелую, массивную голову, – мы рассмотрим. Но вот, к примеру, насчет вашей Сортировки в Красногорске... Стоит ли делать ее мощнее? А не построить ли нам новую? Где-нибудь в стороне от главного хода, чтоб не мешала, а?
– Да что это – будку для дежурного по переезду сколотить? – чуть ли не в крик сорвался Уржумов, и сидящие за огромным столом члены коллегии – заместители министра и начальники главков – удивленно подняли головы: не забывается ли начальник Красногорской, где он находится?!
Уржумов, смутившись и торопливо пробормотав: «Извините!», сгреб привезенные с собой бумаги, вышел. В приемной министра мелодично били в этот момент старинные, в резном деревянном корпусе часы. Кто-то знакомый (кажется, это был главный инженер Сибирской дороги) шагнул навстречу, но Уржумов ни с кем не хотел сейчас говорить – торопливо прошел мимо. Он быстро спустился по широкой мраморной лестнице вниз, в вечно прохладный вестибюль, мимоходом взял из рук гардеробщицы плащ, вышел на шумную, забитую транспортом улицу.
Моросил дождь; у самого горла клокотало невысказанное, горькое, но теперь надо было успокоиться, остыть. Тогда холодно и трезво можно будет оценить все, что было сказано на коллегии. Впрочем, вряд ли он забудет когда-нибудь обидные слова Климова – были они несправедливы по отношению к нему, Уржумову. Да, конечно, он постарел, годы идут, но не это главное. Сбой в работе Красногорской дороги – теперь это очевидно – закономерен. Еще три года назад Уржумов с расчетами всевозрастающих вагонопотоков стучался во многие кабинеты министерства; вместе с Бортниковым (тогда Виталий Николаевич работал вторым секретарем обкома партии) были они на приеме у министра.
Семен Николаевич, радушно поздоровавшись с вошедшими, быстро и внимательно глянул в лицо нового для него человека, Бортникова. Наверное, тот своей внешностью не произвел на министра должного впечатления, и во время разговора хозяин громадного, но довольно уютного кабинета почти все время обращался к Уржумову. Бортников же сидел тихо, молчаливо, изредка вставляя короткие замечания.
Уржумов говорил о том, что уже сейчас их дорога работает с большим напряжением, что пришла пора всерьез подумать о ее перспективе.
Министр слушал, катал в пальцах дорогую папиросу, стряхивая с зеленого сукна стола просыпавшиеся табачные крошки. Сдержанно улыбнулся, покачав массивной своей головой:
– Паникер ты, Константин Андреевич. Ваших пропускных способностей еще на две пятилетки хватит.
– Семен Николаевич, ведь...
– Погоди, не горячись. – Министр стал расхаживать по кабинету. – Ты говоришь, с напряжением работаете? А вся сеть? Прохлаждается, что ли? Не думай, что только Красногорской тяжело – все дороги с натугой работают. Однако, – он мельком глянул на внимательно слушающего Бортникова, – однако справились с планом перевозок. Так?.. Ну вот. Вытянем и эту пятилетку, дорогие товарищи! Надо вытянуть. Надо! Так что, Константин Андреевич, ты уж поднатужься, пожалуйста. Просить сейчас у правительства денег персонально на развитие твоей дороги я не стану – БАМ, Тюмень, сам понимаешь...
Уржумов порывисто повернулся к севшему в кресло Семену Николаевичу.
– Товарищ министр, вы хорошо знаете, какое значение имеет наша дорога для соседних, мы ведь как перевалочная база между востоком и западом страны!..
– Может, ты мне, Константин Андреевич, расскажешь, с какой стороны электровоз к вагонам цеплять, а? – министр усмехнулся, но глаза его были сухими и строгими. – В настоящее время я не вижу особых причин для беспокойства. Техническое развитие вашей магистрали вполне соответствует сегодняшнему дню, его потребностям... Вот закончим пятилетку...
– К концу пятилетки мы окончательно станем, Семен Николаевич!
– Не дадим, не надейтесь. – Министр потянулся за новой папиросой. – Я же не призываю вас, – добавил он уже с властными нотками в голосе, – не думать о перспективе – думайте! И развивайте магистраль. Но пока что из средств, отпущенных вам на эту пятилетку.
Настала неловкая, томительная для всех троих пауза. Гости должны были в этой ситуации встать и уйти – министр как бы предлагал им возникшим этим молчанием поступить именно так. Но Уржумов понимал, что, сказав дежурное: «Хорошо, Семен Николаевич, будем делать. До свидания», обречет себя на новый поединок с совестью. Уже за дверями какой-то другой Уржумов будет корить этого первого за мягкотелость и неумение отстоять интересы дороги, за беспомощность перед министерским аппаратом, сумевшим, вероятно, внушить министру, что дела на Красногорской магистрали не так уж и плохи. Но сам Семен Николаевич – опытнейший железнодорожник! – неужели он не понимает, не видит надвигающихся туч?
– Товарищ министр... – начал было Уржумов, решив, что уходить из этого кабинета вот так, ни с чем, да еще на глазах второго секретаря обкома, он не имеет права.
Бортников уловил, видно, состояние Уржумова, мягко тронул его за локоть – подождите, дескать. Поднял на министра карие спокойные глаза, заговорил – тоже спокойно, ровно:
– Семен Николаевич. Я, жаль, не железнодорожник по образованию, мне трудно разобраться в тонкостях вашего разговора. Но я считаю, что начальник нашей дороги прав в принципе, мы разделяем его беспокойство. Собственно, наше совместное появление здесь, в вашем кабинете...
– Виталий Иванович...
– Николаевич, – прежним ровным тоном поправил министра Бортников.
– Прошу прощения! – Семену Николаевичу все же не удавалось скрыть свое неудовольствие Уржумовым: вот, – было написано на лице министра, – привел человека некомпетентного, приходится объяснять ему прописные истины... – Виталий Николаевич, у вас, конечно, может сложиться впечатление, что Красногорская дорога не справится в будущем с перевозками предъявляемых ей грузов...
– Мы уже сейчас ощущаем значительные трудности с вывозом продукции промышленных предприятий, – вставил Бортников. – А что будет через три-четыре года?
– Ну, трудности есть и будут, – министр снисходительно глянул на собеседника. – Только я должен сказать, уважаемый Виталий Николаевич, железная дорога никогда еще заводы не подводила и подводить не собирается. У нас тут, – Семен Николаевич покрутил пальцем, очерчивая некое пространство, – сильный плановый аппарат, мы постоянно сверяем свои шаги с Госпланом... Нет, причин для преждевременного беспокойства, дорогие товарищи, я не вижу. Не надо так уныло смотреть на будущее своей магистрали – сил у Красногорской хватит.
– Да, но... – хотел возразить Бортников, озадаченно глянув на безмолвствующего Уржумова, и в этот самый момент послышался зуммер правительственного телефона, – министр поспешно поднял трубку, одновременно, с извиняющейся улыбкой, подав Бортникову руку.
Так и ушли они в тот раз ни с чем, досадуя на явно смятый, оборванный разговор.
Простившись с Бортниковым (Виталий Николаевич направлялся по делам в ЦК), Уржумов поехал к себе в гостиницу – надо было взять вещи и билет на самолет. Пока ехал, подробно анализировал разговор в кабинете министра, вспоминал возражения, упреки Семена Николаевича и с юношеской запальчивостью не соглашался с ним: нет, вы не правы, товарищ министр, одними резервами упущенное не восполнишь. Развитие Красногорской дороги по темпам уступило промышленности, возникли диспропорции – грузить и отправлять стали больше, пропускные же способности остались в основном прежними. Сеть дорог – организм единый, развивать его надо комплексно. Конечно, самое «узкое» место сейчас – сортировочные станции, они не справляются с выросшим вагонопотоком, но и технические, линейные, станции тоже работают с перегрузками. Замедленное же продвижение составов привело к уменьшению участковой скорости, к снижению производительности электровозов и тепловозов, к ухудшению использования грузовых вагонов – оборот их тоже замедлился... Целая цепь взаимосвязанных сложных звеньев. За каждым из них – конкретные и серьезные проблемы. Может ли разрешить их один человек?
«Нет, ты не хитри и не оправдывайся, – сказал себе Уржумов. – У тебя мощный аппарат, управление с его службами, отделения с квалифицированными специалистами. Каждый из них отвечает, должен отвечать, за свое дело. А твоя первейшая обязанность – организовать эту ответственность, добиться, чтобы конкретные проблемы решались людьми четко, грамотно и быстро. Вот и ответь себе откровенно: сумел этого добиться?»
Да, в основном до сих пор работали хорошо. А в частностях? Хм... Ну, наверное, что-то все-таки было упущено. «Наверное»! Еще сомневается. Ведь ясно же сейчас, что дали они, красногорцы, маху с Колезинским ходом: уложили на сотне почти километров вторые пути, а что толку? Станции там остались неразвитыми, пропускная способность направления почти не изменилась, напряжения с магистрали не снялось. Прокол?
– Прокол, прокол, – пробормотал со вздохом Уржумов. Он поднимался уже в лифте, грустно рассматривал себя в зеркале – удрученного, с усталым лицом.
А ремонтную базу возьми... Не добился же как начальник дороги строительства нового корпуса в локомотивном депо Огрень. «Больные» тепловозы стояли под забором, часть из них «лечили» на улице. Каково было рабочим? Холод, грязь... Это потом уже пришла ему в голову идея: наладить ремонт тепловозов в Красногорске, в электродепо.
А взять эксплуатационную работу. Часто ли он вмешивался в организацию пропуска вагонопотоков на дороге? Пытался в деталях вникать во взаимоотношения поездных диспетчеров, обстановку на стыках отделений, хорошо ли знает работу хотя бы крупных технических станций? Да, эти станции он знает и в свое время предложил именно на них переложить часть работы сортировок – предварительное формирование поездов. Это была существенная помощь сортировочным станциям. Но красногорская сортировка тем не менее задыхалась. По-прежнему мучила мешанина на путях: транзитные, грузовые, сборные – все эти поезда пропускались и перерабатывались на одних и тех же технологических линиях. Почему? От чего это зависит?
Ну, от чего зависит – ясно: нет специализации тех же путей, да и станций в целом. Но как исправить положение? И что он, руководитель дороги, сделал для этого?
Что... Не сидел же он сложа руки. Нет, конечно! Работал. Отдавал всего себя делу, не щадил здоровья, со временем не считался. И другие тоже себя не щадили. Вытянули же они прошлую пятилетку...
Вот именно – вытянули. Уже в завершающем ее году стало чувствоваться: трудно идет дело, трудно. Но тогда он, Уржумов, не ломал особенно голову – заедала текучка. И вот эта текучка отомстила – дорога многое потеряла, с перевозками не справляется.
Да, он, начальник дороги, обязан был смотреть вперед. Быть более настойчивым, непримиримым к тем, кто успокаивал, не разделял его тревоги. А ему подчас не хотелось портить отношений...
Не хотелось ссориться, а теперь вот работать с каждым днем все сложнее. Одно дело, когда тебя поддерживают, понимают, что-то прощают, и другое – когда тобой устойчиво недовольны. Разговоры то и дело незаметно соскальзывают на личности, на возраст, и тогда само собою вырисовывается незавидное положение Уржумова – его не пенсионные пока, но уже и не молодые годы. Но разве заслужил он такое отношение, разве оправданы такие поспешные выводы о нем?
В тот день после коллегии Уржумов долго ходил по Москве (самолет на Красногорск уходил вечером) – думал, думал... На место обиды пришло равнодушие, словно бы согласие с оценкой Климова и со всем, что было сказано о нем, Уржумове. Это ему лично кажется, что работает он по-прежнему хорошо и полон сил. Со стороны, наверное, виднее...
Фантазия нарисовала Уржумову его же самого в роли дорабатывающего простого инженера (и так ведь может случиться) какой-нибудь из служб управления. Выбор службы не имеет значения – он хорошо разбирается в работе любой из них и с любой работой справится. Был же он в свое время и начальником депо, и заместителем, и начальником отделения... А начинал рядовым инженером в депо, которое позже возглавил, – работал и учился. Он, пожалуй, не мог бы объяснить себе, за какие именно заслуги выдвинули его сначала на одну невысокую служебную ступеньку, потом на другую, третью. Потом многие годы он сам продвигал людей, замеченных и отмеченных им в работе, возможно, интуитивно ценя в них какие-то свои черты характера и свои способности. Понемногу он окружил себя людьми, преданными делу, знающими инженерами. Крепкий костяк управления решающим образом влиял на все происходящее в службах, в отделениях, на магистрали в целом. Дорога работала устойчиво, ровно. И вот сбой – затяжной, серьезный. Что ж теперь – признать, что выработался, что не под силу уже дорога? И забыть при этом обо всем, что говорилось им же самим в кабинете министра?
Ладно, допустим, пойдет он работать инженером. А в чьи руки отдаст дорогу? В чьи ее можно и нужно отдать?
Всплыло в памяти лицо первого заместителя, Желнина. Уржумов отчетливо вспомнил какие-то неслышные шаги Василия Ивановича, когда тот заходил в кабинет, вкрадчивый его голос, спрашивающий: «Что там министерство, Константин Андреевич? Обком – как?» Уржумов верил в искренность, с которой задавались эти вопросы. Он откровенно рассказывал о беседах с министром, его замами, о вызовах в областной комитет партии, давал оценку принятого там, наверху, решения или сделанного вывода. Было естественным откровенно говорить со своим первым заместителем, рассчитывать на его единомыслие. Сейчас же воспаленный мозг прежде всего напомнил Уржумову, что Желнин гораздо моложе его, что Климов, намекая на усталость начальника Красногорской дороги, очевидно, имел в виду...
– Нет, чертовщина какая-то! – оборвал себя Уржумов, и шедшая впереди него женщина с авоськой оглянулась.
Он свернул с шумной, забитой людьми и машинами улицы Горького в какой-то сквер, сел, с наслаждением вытянув ноги. Здесь, в зеленом, по-вечернему уже прохладном сквере, играли дети, шуршала газета в руках благообразного старичка на соседней скамейке, мирно торговала мороженым грузная и молчаливая женщина, сидящая у лотка на белом табурете, негромко пел транзистор на коленях у парня, нетерпеливо ждущего кого-то...
Отдохнув, Уржумов встал и направился к станции метро. Он шел, неся в руках черный портфель и плащ, – высокий, сутуловатый, седой. Шел, с грустью вдруг подумав о том, что вся его жизнь прошла в таких вот беспрестанных думах и заботах о делах, в вечном стремлении чего-то добиться, достичь... Он с удивлением стал припоминать свободные свои вечера – их оказалось мало, очень мало. В последние год-два их, пожалуй, совсем не было – все работа, работа... Время занимали совещания, поездки по дороге, командировки, технические споры, выслушивание указаний и отдача собственных, и снова совещания, заседания, выступления, слушание докладов. А таких вот тихих, спокойных вечеров у него почти что не было, и Уржумов с завистью и незнакомым самому себе удивлением смотрел сейчас на встречных людей, неторопливо гуляющих по скверу, наслаждающихся ласковым теплым вечером... Он вспомнил свою жену – терпеливую, немногословную, – она, помнится, никогда не упрекала его за их скучный, наверное, образ жизни, подумал, что с большим бы удовольствием посидел с нею вон в том веселом кафе и был бы, пожалуй, счастлив.
