Текст книги "Жаркие перегоны"
Автор книги: Валерий Барабашов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)
ГЛАВА ВТОРАЯ
10.30—11.30
I.
Обычно «Россию» принимали в Прикамске на первый путь, но сейчас на станции места не было: куда ни глянь – всюду покатые спины пассажирских и грузовых составов. Четвертый путь отделяла от пятого узкая, забитая людьми платформа. Из вагонов только что подошедшего скорого поезда гроздьями вываливались пассажиры, навстречу им стремились другие – создавалась толкотня, давка. Проводники сердились на пассажиров, ругались, те отвечали им тем же. Радио объявило, что стоянка поезда из-за опоздания будет сокращена, и это взвинтило всем нервы. Вдоль состава стоял разноголосый крепкий гул, в который врывались то отчаянные сигналы электрокары, безуспешно пробирающейся с ящиками и коробками к вагону-ресторану, то грубоватые окрики носильщиков, то новые объявления радио...
Машинист Шилов – рослый человек в железнодорожной форме, с чемоданчиком в руке – краем глаза успел заметить нервозность у вагонов, но факт этот отпечатался в его сознании ненадолго: надо было быстро принять у приехавшей бригады локомотив.
– Все в порядке, Борис. Езжай спокойно. – Сдающий «чээску»[2]2
«Чээска» (разг.) – марка электровоза ЧС-2.
[Закрыть] машинист в лихо сбитой на затылок форменной фуражке взялся за видавший виды портфель, прибавил: – Тянет, как зверь.
Шилов расписался в бортовом журнале, сказал озабоченно:
– Как же тут спокойно поедешь? Нагонять надо.
Сменщик выразительно развел руками – дескать, я здесь ни при чем, самого держали, и спустился по лесенке на землю.
Санька, помощник, суетился тем временем за левым крылом электровоза, деловито поглядывая то на локомотивный, то на выходной светофоры. Рация взвинченным голосом дежурного по станции уточняла готовность к отправке. «Проводники что-то красные флажки выбросили, не готовы пока», – говорит в трубку Шилов, и рация на некоторое время умолкает. Глаза машиниста бегут по стеклянным кружкам приборов, привычно отмечая показания. Руки сами собой легли на колесо контроллера – можно ехать...
– Не убрали флажки? – спросил Санька.
Шилов высунулся из окна, глянул: состав был расцвечен, как дома в праздник.
– Пойду-ка я тогда, еще погляжу. Да и узнаю заодно, что там у них.
Прихватив легкий, на длинной ручке молоток, помощник кубарем скатился вниз. «Тук-тук... тук-тук...» – донеслось вскоре до слуха машиниста.
– Букса в первом вагоне горячая, Борис!
Санька стоит под кабиной, молотком показывает на толпу, сбившуюся неподалеку. Что там происходит, представить нетрудно: осмотрщик крутит гайки, рядом с ним, поторапливая рабочего, суетится мастер, но дело все равно идет медленно. Гаек на буксе, пожалуй, с десяток, да какая-нибудь еще не откручивается, сбивается ключ, или намертво прикипела сама крышка. Хорошо, если букса греется от недостатка смазки, а вдруг расплавился подшипник?.. Эх, нагони тут! Протянут еще волынку, тужься не тужься потом...
Борис мысленно прикидывает предстоящую работу. Память его высвечивает перегон за перегоном, станцию за станцией. Остановок у скорого поезда до самого Красногорска нет, была бы только «зеленая улица». Вести «Россию» будут два диспетчера, прикамский и красногорский, по Ключам стык отделений, и хорошо бы они не сцепились из-за грузовых поездов – вон их сколько на станции, и все требуют отправки. Прикамский диспетчер явно места себе не находит: он бы сейчас парочку грузовых вперед двинул, если б знал, сколько времени провозятся вагонники. Но кто точно скажет? Отправишь грузовой, а вдруг «Россия» сию минуту готова будет? Прибавлять ей опоздание нельзя, за это по шапке дадут, и в первую голову диспетчерам. За то, что грузовые плохо идут, тоже им достается. Работенка, нечего сказать. Тут хоть доехал да и домой... Китель бы снять, жарко. Солнце прямо в глаза... Который же час? Половина одиннадцатого?! М-да, тридцать две минуты еще прибавили к опозданию, гони не гони теперь...
Вернулся в кабину Санька, сунул молоток за дверь, в машинное отделение. Сел на свое черное, поблескивающее от масла кресло, возбужденно забарабанил пальцами по колену. И чему-то улыбался, узил блестевшие голубые глаза.
«Какой-то он не такой», – отметил себе Шилов.
Хотел уж было спросить, но Санька и сам, видно, исходил нетерпением – повернулся к машинисту.
– Ох и девчонка в первом вагоне едет, Борис!.. Проводница... Обстукал я электровоз, дай-ка, думаю, подойду, гляну – чего там у них стряслось. Иду, а она стоит...
– До Красногорска доедем, и забудешь. Мало ли...
– Скажешь тоже! – слегка даже обиделся Санька. – Как приедем в Красногорск, я с ней потолкую... Нет, девка стоящая, Борис! Честное слово!..
– Выходной зеленый! – выкрикнул он минуту спустя – и обрадованно, и с заметным огорчением.
– Вижу зеленый, готов к отправлению!
Разрешение на движение дали неожиданно, но Борис сразу же переключается на деловой лад – руки его привычно поворачивают колесо контроллера.
– Поехали! Поехали! – надсадно хрипит рация.
Дерганая эта команда взвинчивает Бориса, рождает мгновенное желание что-то ответить этому психу-дежурному, вроде: «Сам не слепой, вижу!», но он сдерживает, остужает себя. А по вагонам все же пробегает пущенная его рукой нервная лихорадка. «Россия» судорожно трогается, и суматошно прыгают на подножки зазевавшиеся пассажиры. Но вот все меньше торчит из тамбуров свернутых желтых флажков, все сели – жми, машинист!
Санька испачканной где-то рукой отбрасывает со лба длинные пряди белых волос, докладывает обо всем, что происходит с левой стороны поезда. Борис молча кивает – понял, мол. Главное его внимание теперь – сигналы светофора, стрелки, – словом, все, что впереди.
Электровоз уверенно выбирает хитросплетения стрелок, постепенно спрямляющих дорогу. Все ближе оранжевые спины путейцев, и Санька, держа тонкие пальцы на кнопках, заставляет часто и тревожно вскрикивать то визгливый пронзительный свисток, то басовитый, терзающий человеческое нутро тифон. Рабочие сыплются прочь, подальше от летящего рядом поезда...
Что это на рельсах?! Забытая кем-то кувалда?! Рука машиниста уже автоматически хватается за тормозной кран... Фу ты черт! Чья-то рукавица на блестящем рельсе, в спешке, видно, кто-то забыл ее. (Надо все же снять китель – сразу взмокла спина...) Прыгнул назад полосатый шлагбаум переезда с белой приземистой будкой и толстой дежурной с флажком в руках – станция позади. Теперь – скорость!
В машинном отделении, за неплотно закрытой дверью, мощно гудят электродвигатели, и монотонная эта музыка постепенно успокаивает нервы. Теперь надо сосредоточиться, не крошить внимание. Впереди – знакомый, много раз езженный перегон, за ним – другие. Если все будет нормально, то через четыре часа восемнадцать минут они примчат в Красногорск. Минут тридцать – сорок он постарается нагнать, ввести поезд в график вряд ли удастся, но стараться надо. За нагон и похвалят, и заплатят дополнительно. Главное же, Борис выполнит наконец обещание жене и сыну – сходить с ними в новый цирк. Билеты Люба купила недели две назад, и Борис под этим предлогом упросил нарядчицу, вредную и несговорчивую Аркадьиху, послать его в нынешнюю поездку с расчетом, чтобы к вечеру он был дома.
Представив Любу, нарядную, с пышной прической, которую она мастерить великая охотница, Борис поймал себя на том, что соскучился по жене.
С каждым десятком метров росла и росла скорость, и все напряженнее трудились руки и глаза. Но Шилов, поглядывая на скоростемер, все настойчивее прибавлял тяги двигателям. Стрелка дрогнула и чуть перевалила за цифру «100», а он снова повернул колесо контроллера. Уже месяц, как действовал новый приказ об увеличении скоростей движения пассажирских и грузовых поездов. Совсем недавно приезжал в их депо заместитель министра Климов, растолковывал этот приказ и, кажется, был недоволен тем, что встретили его без особой радости. Конечно, «чээска» – мощная и скоростная машина, может и под сто шестьдесят мчаться, но нельзя ведь взять и просто приказать: летите, машинисты, сто двадцать километров в час!... Ладно, машинисты уже приспособились за этот месяц к высоким скоростям. Но движенцы – те же заплюхались, что называется, окончательно. Гонят, гонят поезда по перегонам, а подлетаешь к станции – тормози, некуда принимать. И вообще станции проезжать опасно стало. Вечно они вагонами забиты, теснота; часто оставят боковой путь, словно просеку в лесу, и мчись по ней. Нервы в кулаке: того и гляди, вылезет кто-нибудь из-под вагона...
Как там Люба? Думает, наверное, как пойдут они вечером в цирк, во что оденет мужа и сына...
Нагнать надо упущенное время, сократить опоздание. Скорость! – контроллер в новом положении.
Шилов взглядывает на помощника, и Санька понимает его. Кивает патлатой головой, подбадривает:
– Разрешенная сто двадцать, Борис.
Сто двадцать! Еще немного – и гляди, полетит поезд над рельсами. Сколько уже ездит, а привыкнуть еще и сам не может. Как там пассажиры? Замечает ли кто? У него и то холодок по спине.
После того памятного собрания в красном уголке депо сама собой пришла мысль, что им, машинистам, придется теперь за кого-то отдуваться этими скоростями. Кто-то где-то плохо сработал, просчитался, а локомотивные бригады покрывай все эти просчеты. Может, он и не прав, конечно, – время идет, технический прогресс набирает силу. Водят ведь где-то поезда и со скоростью двести километров в час...
Последние эти мысли Борис прогнал – не время. Да и что он – умней других? Тысячи в таких же кабинах ездят, не ноют. Хотя – как сказать. Вон на собрании тогда...
Санька напомнил: «Скорость тридцать, ремонт пути».
Шилов привычно повторил за ним разрешенную цифру, радуясь в душе, что предупреждений нынче путейцы держат немного, да и те на коротких участках. Проскочить бы Ключи без остановки, а там и до Красногорска рукой подать. Не заспорили бы диспетчера, что брать вперед друг у друга – пять грузовых или один скорый; и такое бывало на стыках, приходилось читать в приказах... А что приказы? Красногорская Сортировка, к примеру, задыхается от перегрузки, словно астматик, со всех сторон подпирают ее десятки и десятки поездов, ждут своей очереди на переработку. Тут хоть семь пядей во лбу у того же диспетчера...
Борис отодвинул стекло, выглянул – «Россия» неслась сейчас по небольшой станции, в узком коридоре между составами. На станции – теснота, но скорому отдано предпочтение. «Проходной зеленый», – повторял Санька вот уже второй час подряд, и «Россия», извиваясь суставчатым малиновым телом, мчалась и мчалась вперед.
II.
– Оглохла, что ли?! Эй! – услышала Людмила над самым ухом грубый окрик и поспешно прижалась спиной к вагону – сердито тарахтящий тракторишко с целой вереницей почтовых тележек катил прямо на нее.
– Стоишь, варежку раззявила.
Сидящий за рулем парень короткое мгновение смотрел на шарахнувшуюся в сторону проводницу, холодные его глаза усмехнулись. Тракторишко снова затрясся худосочным грязно-красным телом, сунулся на людей, тоже спешащих, тоже нервничающих в узкой сутолоке между двумя составами.
Людмиле было не по себе от этой нервозной обстановки на перроне Прикамска. Все подбегающие к ее вагону пассажиры были возбуждены, лезли на ступеньки, не предъявляя билетов, ругали железную дорогу и друг друга. Невольно Людмила втянулась в эту общую перебранку, но попытки ее навести должный порядок при посадке оказались безуспешными. Тогда она вовсе отошла от тамбура, подумав в сердцах, что какой-то ненормальный этот город, Прикамск, и пускай пассажиры лезут, потом она во всем разберется. К тому же у нее были и другие заботы: вагон почему-то еще не заправили водой, да и осмотрщик подозрительно долго щупает буксу со стороны нерабочего тамбура.
Чуть в сторонке – Людмила почему-то обратила на нее внимание – стояла молодая беременная женщина; глаза ее тревожно смотрели на толкотню у двери – успеет ли войти? У ног женщины лежал пухлый саквояж, и Людмила подумала, что, наверное, он не под силу ей. Она подошла к пассажирке и, уточнив, что у нее билет именно в первый вагон, звонким голосом приказала всем посторониться.
Беременная, смущенная общим вниманием, поднялась в тамбур, а Людмила подала ей саквояж, который оказался не очень тяжелым. И тут же из двери выскочил толстый, вытирающий распаренное багровое лицо мужчина.
– Девушка! Девушка! – замахал он рукой Людмиле спускаясь со ступенек. – Вы бы зашли в вагон. Почему это у меня места не оказалось?
– Откуда я знаю почему! – фыркнула Людмила. – Вы меня не спрашивали, билеты не показывали. Может, не в тот вагон сели, может, вы двойник.
– Да что я, неграмотный, что ли! – Толстяк, расталкивая людей, быстренько скатился по ступенькам стал совать в руки проводницы билет. – Вот, первый вагон, ваш. Место не указано, конечно, но оно же должно быть! А я прошел весь вагон, и везде занято. Как это понимать? Я еду на совещание, мне...
– Вы минуту хотя бы можете помолчать? – спросила Людмила строго.
– Хоть десять. Но только после того, как я сяду на свое законное место. Билеты я получил в кассе, и будьте любезны!..
– Папаша, да чего ты заводишься? Все уедем, – проговорил стоящий у тамбура парень в зеленой стройотрядовской куртке с нерусскими буквами на спине.
– Идите в вагон и ждите, – распорядилась Людмила, с беспокойством наблюдая, как теперь уже два осмотрщика стали вскрывать буксу у ее вагона.
Кивнув толстяку, мол, делайте, что я сказала, она пошла к нерабочему тамбуру – хотелось самой взглянуть, что там с буксой.
– Разворачивай флаг, девонька, – озабоченными глазами встретил ее один из рабочих. – Минут двадцать позагораешь.
– Ну, не везет в этом Прикамске, – вздохнула Людмила. – И так опоздали, да еще вы...
– А ты что ж, хочешь с горячей буксой ехать? – напустился на нее второй рабочий, в синей измазанной куртке, – он сидел на корточках, проворно орудовал большим гаечным ключом.
Людмила развернула красный флажок, лицо ее было хмуро. Радио объявило, что «пассажирам скорого поезда номер два следует занять свои места» (на вокзале, наверное, не знали еще про буксу), и снова на перроне занялась суматоха. Высокий человек в майке, в тапочках на босу ногу смешно метался вдоль состава, громко спрашивал, обращаясь сразу ко всем: «Где газетный киоск, товарищи? Кто видел?»
– Вот чудик, а! – услышала Людмила. Обернулась – высокий патлатый парень в надвинутой на глаза железнодорожной фуражке и с длинным молотком в руках смотрел на нее. Мотнул подбородком в сторону электровоза.
– А я стукаю, вижу, флаг выбросила. Надо, думаю, сходить – чего тут у вас... Ты с этого?
– Да.
– Так я повезу тебя!
– Что-то не похож на машиниста.
– Помощник я.
– А-а, помощник только, – с разочарованием протянула Людмила.
– Так я буду машинистом! Поезжу вот... Значит, ты до самого Владивостока?
– Ага.
– Ох ты-ы... Это ж еще шесть суток!
– Ну и что? Привыкла.
– А океан видела?
– Видела.
– Слушай, дай адресок, а? – Санька, увидев что ремонт буксы завершается, да и самому больше нельзя задерживаться – попадет от машиниста, – заторопил, заподталкивал слова: – Такая девчонка мимо нашего города ездит, а я и не знал! Черкни вот на бумажке, – он выхватил из нагрудного кармана клетчатой рубашки замасленный, вчетверо сложенный листок, выудил оттуда же маленькую шариковую ручку-кинжальчик.
– Да ты что?! – отшагнула от парня Людмила. – С чего вдруг автографы буду давать?
– Ну, какая ты, а! – качал Санька головой и плыл, плыл в улыбке. – Нехорошо так, нехорошо. Человек, можно сказать, голову потерял, аварию может допустить, а она...
– Сворачивай флаг, милашка! – крикнул Людмиле один из осмотрщиков. – Теперь хоть на край света... Слышь, что говорю, эй!.. Сворачивай свое знамя!
Когда наконец тронулись, Людмила с облегчением захлопнула тяжелую дверь тамбура. Какая все же колготная эта станция, Прикамск! Сначала опоздали, потом простояли – ладно хоть недолго с буксой провозились, обошлось; теперь вот пассажиров размещай. Толстяк стоит у окна, ждет: скоро, мол, предоставишь место? А куда сажать, если в самом деле двойник? Придется к начальнику поезда идти, докладывать. А к Рогову, это она знала, лучше сейчас не суйся: злится за опоздание. Накричит на нее, чего доброго. Неправильно, скажет, Гладышева, сведения дала, раз в твоем вагоне двойники. И расхлебывай сама. А почему неправильно? Сходило у нее пятеро в Прикамске, пять мест она и показала...
Людмила, вздохнув, пошла по вагону – надо было заново пересчитывать пассажиров.
– Люда, у нас, оказывается, освободилось место. Пускай этот гражданин к нам топает.
Из дальнего, восьмого кажется, купе высунулся парень в зеленой куртке, махал толстяку рукой. Тот, подхватив объемистый свой желтый портфель, обрадованно заспешил на зов. Пошла за ним и Людмила.
– Располагайся, папаша, – парень хлопал рукою по свободной полке. – Место наверху, все удовольствия. Нижнее мы вот девушке отдали, ей туда не забраться. Правильно говорю?
Лариса, заалев лицом, согласно кивнула, отвела глаза. Сидела у окна – маленькая, притихшая.
– Ну, слава богу, – Людмила сунула билет толстяка в кармашек сумки. – Гора с плеч. И вы, вижу, хорошо устроились, – сказала она, обращаясь к Ларисе. – А то, когда заходили, думала: куда бы вас поудобнее пристроить?
– Спасибо, все хорошо, – Лариса улыбнулась, поправила на животе плащ.
– Да вы раздевайтесь, чего париться! – посоветовала Людмила. Наблюдая, как толстяк запихивает на багажную полку свой портфель, с усмешечкой сказала: – Вы уж не обижайте товарища.
– Да товарищ, пожалуй, сам себя в обиду не даст, – засмеялся, поднимаясь с нижней полки, молодой сухощавый мужчина. Сел, одергивая на спине белую тенниску, похлопал ладонью по одеялу: – Садитесь смело, не стесняйтесь. И давайте сразу знакомиться. Меня зовут Авенир Севастьянович, еду в командировку в Красногорск. Это Леня, – кивнул он на парня, – студент. А вы?.. Лариса? Очень хорошо! Действительно, раздевайтесь, Люда правильно говорит. Не стесняйтесь, мы люди взрослые. У меня у самого два короеда растут... А вы?
– Меня Иван Иванович зовут, – представился толстяк.
– Ну вот и отлично! – подытожил Авенир Севастьянович. – Как видите, Люда, Иван Иванович устроен и обласкан, – и он широко размахнул голыми по локоть руками, как бы приглашая попутчиков разделить его радость по поводу того, что все они теперь перезнакомились, и поездка с этого момента будет, разумеется, приятной для всех.
Вернувшись в «служебку», Людмила положила сумку с билетами на столик и стала смотреть в окно. За окном сплошной зеленой лентой тянулся лес. Вдруг он отдалился, словно отпрыгнул: показались голые рыжие отвесы скал. Внизу блеснула вода: рядом с поездом неторопливо катила теперь мелкие волны река. По берегу привольно рассыпались разноцветные домики-коттеджи. «Пансионат «Изумрудный», – успела прочитать Людмила затейливую вязь букв над одним из домиков. Позавидовала отдыхающим на берегу – искупаться бы... С лодки, которую медленно несло вниз, махал поезду мальчишка – Людмила, невольно улыбнувшись, помахала ему в ответ. Лодка вскоре пропала, но появились другие – с сосредоточенными, будто застывшими фигурами рыбаков. На зеленой лужайке несколько парней в плавках играли в волейбол; желтый мяч весело и охотно прыгал с рук на руки. Чуть дальше, у песчаной отмели, резвилась пара: девушка в красном купальнике, брызгая ногами, бежала по мелководью, оглядываясь и хохоча, а смуглокожий парень ловил ее, потешно раскинув на бегу руки. Через мгновение парень поймал девушку, обнял, стал на виду у всего поезда целовать ее, а она отбивалась, но не так чтобы и очень... Потом они стояли рядом, обнявшись, провожая взглядами поезд, и лица их были счастливы.
«Вот так же Славка обнимает теперь Истомину», – с тоской подумала Людмила, нисколько не удивляясь себе, что бывшую подругу не хочется вспоминать по имени. Это когда дружили, с губ не сходило: Валечка, Валюша... Да и она тоже: Люсенька, Люсенька... Казалось, преданней нет на земле человека. А получилось что?.. Три года она Славку своего с флота ждала, пожениться собирались. Какие он письма писал! И «милая», и «родная», и «лапушка»... Приехал домой – красавец парень: плечи широченные, черные усики над губой, загорелый, сильный... Она, дура, давай его с Валькой знакомить, в гости обоих позвала – подруга все-таки! Мама тогда расстаралась – какой ужин закатила! Эх, знать бы, где упадешь!.. Да она бы Истомину близко к дому не подпустила!.. Та, как только Славку увидела, сразу на ухо ей: «Ой, Люсенька-а... Да где ж ты такого красавчика взяла?» И весь вечер, бесстыдница, прохиндейка несчастная, глазки ему строила, вздыхала да песенки под Людмилину гитару пела: «...незамужние ткачихи составляют большинство...» А Славка и поймался. Конечно, Истомина девка что надо: рост, фигура, мордашка славная... Да чего там славная, господи! Умоется, краска сойдет – смотреть не на что... А Славка как сдурел. Придет к ней, к Людмиле, на свидание и молчит, молчит... Один раз Валей ее назвал. Спохватился, правда, говорит: мол, как она, Истомина, дескать, жива-здорова? Давно что-то не видел ее. Врал, конечно. Людмила потом узнала, что встречались они потихоньку, прятались от всех. Славка в конце концов признался: люблю, говорит, Валентину, ты уж прости меня, Люда. И плакала, и просила его... Да где там – как в стенку билась. Потом в машине уже Славку с Истоминой увидела – с воздушными шарами машина, с куклой на капоте.
Людмила проглотила набежавшие слезы, кулаком растерла их по щеке.
Славка с Истоминой поженились, а ей хоть из дома беги. На работу придешь, там только и разговоров: «Да ты что смотрела, дуреха? Взяла бы его хорошенько в оборот. Обещал жениться – женись!», «Наоборот, радоваться надо – не любил, значит. А то бы дитё прижили, нянькайся потом. А он бы все равно к Вальке этой подался».
«Не любил»... А письма какие писал?! «Милая» через каждое слово. Да он просто безвольный, Славка-то. Валька же из него веревки вить будет!..
Ну, думай не думай, а оставаться Людмиле в своем городишке нельзя было. Встречались ведь на улице чуть не каждый день. Как такое вынести?
Мама посоветовала: в проводники подавайся, раз так. Глядишь, забудется. И поехала Людмила в Москву – благо всего-то час от их городка на электричке – в резерв проводников устроилась. Повезло ей: предложили «Россию». А тут – милое дело работать: как рейс – так две недели в дороге. Третий раз сейчас едет...
Так-то оно так, да вот не забывается что-то. Ну, ладно, подлая Истомина, ясно это. А Славка ведь тоже хорош. Не мог разве он по-порядочному поступить? Сказал бы ей, Вальке-то, мол, не надейся, Люда ждала меня, я обещал. А он... Да все они!..
Людмила решительно и шумно шмыгнула носом, насухо вытерла глаза.
Лес за окном снова приблизился, зелено рябил от скорости, и смотреть на него расхотелось.
Раскрыв сумку, Людмила принялась заново просматривать билеты – просто, чтоб отвлечься.
Ей вдруг показалось, что чего-то в сумке не хватает... Так, толстяк на тридцать втором месте; женщина, Лариса, на тридцать первом, все правильно; на двадцать девятом – длинный этот, с фиксой во рту – в Москве он сел; тридцатое место... – там студент, в куртке. Когда он, интересно, садился? Что-то она не помнит его. Ночью, наверно, в смену Дынькиной... Да, скорее всего. И куда она билет его дела?
Людмила тщательно пересмотрела сумку, заглянула во все кармашки, пальцем оттопыривая каждый, – билета не было. «Надо его самого спросить», – решила она и снова пошла к восьмому купе.
– Молодой человек, – позвала Людмила, открыв дверь, и студент повернул к ней смеющееся лицо... – А ваш билет где? Что-то я не нашла, – и она показала пустующий кармашек.
Леня перестал улыбаться, глаза его насторожились.
– Как то есть где?! – сказал он, поднявшись и вытесняя Людмилу из купе. – Я же со сменщицей... Света ее зовут, да?.. Ну, договорились мы с ней...
– Как... договорился?
– Ну, Людочка!.. – студент петушком обхаживал проводницу. – Ночью ведь дело было, в поезд я на ходу почти заскочил... – Он окончательно оттеснил ее от купе, разговор их там вряд ли теперь слышали. – Разве Света тебе не сказала?
– Н-нет, ничего она мне не говорила. – Людмила почувствовала что-то недоброе в этом кривляний-заискиваний парня. Спросила прямо: – Вы что, без билета едете?
– Едете! – хмыкнул он. – Приехал уже, в Красногорске сойду. Да ты не волнуйся, у нас со Светкой....
– Ну, знаете! – оборвала его Людмила. – У нас, у вас!.. А у меня вот билета вашего нет. Вдруг ревизор – что тогда? Да и вообще – как это без билета?.. Света, со Светой... Ну-ка, спрошу я у нее.
Парень равнодушно дернул плечом, отвернулся к окну.
В купе проводников было темно и душно. Дынькина, опустив на окне плотную штору, спала поверх простыни почти голая – в трусиках и лифчике. Когда Людмила открыла дверь, она недовольно заворочалась, отвернулась к стене, слепо и сонно стала шарить у ног одеяло.
– Светка! Свет!.. – позвала Людмила.
– Ну чего-о... Спать хочу.
– Ты погоди, проснись-ка! – Людмила села на постель, тронула Светкино бедро. – Ты что, безбилетника везешь?
Дынькина некоторое время молчала – приходила, видимо, в себя, а может, размышляла: что говорить в ответ?
– Ну-у... – опять заныла она, и Людмила поняла, что это уже притворство, что Светка окончательно проснулась.
– Хватит нукать! Я серьезно спрашиваю!
Светка тут же подхватилась, села, подтянув колени к подбородку. Чуть приподняла штору, в купе стало светлее.
– Ревизор, что ли, застукал? – спросила она, напряженно зевая. – Или Рогов проверял?
– Да никто меня не проверял. Я сама проверила.
– А-а... – Светка успокоенно вытянулась. Хлопнула себя ладонью по голому тощему животу. – Стоило из-за этого будить человека. Парень ночью садился, билет не успел купить... Да он что – не сошел еще?
– Нет. Куда ты его везешь-то? И вообще...
– Ну, мать, расшумелась ты на меня... – Дынькина поморщилась, сердито посопела. Потом ловким движением тонкой руки выдернула откуда-то из-под подушки красненькую десятирублевку, пришлепнула ее перед Людмилой на простыне: – На!
– Да ты... что это?! – подвинулась от нее Людмила. – Ты в своем уме? Да за такие вещи... знаешь что бывает?!
– Не хочешь – не надо. – Дынькина так же молниеносно спрятала деньги. – А зря. Мы человеку хорошее дело сделали, а он нас отблагодарил. Что тут такого?
Людмила поднялась, молча вышла из купе, машинально захлопнула за собой дверь, машинально повернула в ней ключ.
Вот так та-ак... Светка-то, а?.. А вдруг в самом деле на ревизора налетят, тогда что? Рогова позовут, акт составят! Светка, конечно, не дура, говорить не станет, что взяла у парня деньги, а если он сам скажет? Я, скажет, заплатил проводницам, чего еще? Тогда и ей, Людмиле, влепят по первое число, это уж как пить дать. Она же знает теперь... Ну что – к Рогову сходить? Так, мол, и так, товарищ начальник поезда, прошу принять к сведению, что Дынькина... Да он ее в порошок сотрет!.. И тут Людмила словно споткнулась: а если нет, не сотрет? Влипнешь еще. Третий раз всего с этой бригадой едет. А в чужой монастырь, как известно, со своим уставом... Ну, скажем, устав-то общий, но лучше, пожалуй, разобраться во всем, присмотреться – вдруг что да не так, наломаешь дров, себя опозоришь, Светку.
Размышляя так, сидела Людмила на своем рабочем месте в «служебке», у окна, хорошо понимая, что мысли ее трусливые. Конечно, Дынькина посадила этого парня без билета и деньги с него взяла – с чего бы она вдруг стала предлагать их напарнице?..
Настроение испортилось окончательно.
