Текст книги "Жаркие перегоны"
Автор книги: Валерий Барабашов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)
III.
Уржумов и Желнин, стоя посреди кабинета, слушали доклад начальника службы движения Ипатова – широкоплечего, с цыганской шевелюрой и бледным сейчас лицом. Ипатов говорил очень быстро, о четко, поглядывая на стоящего рядом с ним Степняка, как бы сверяя по нему точность информации.
– ...Жертв нет, Константин Андреевич. Помощник машиниста, Ткаченко его фамилия, получил легкое ранение – ударился лбом о стекло кабины, машинист ушиб колено. В вагонах, как сообщил начальник поезда, были многочисленные падения пассажиров с полок, – тяжелых травм, за исключением одной, нет. В первом вагоне беременная женщина...
– Ну и?.. – нетерпеливо спросил Уржумов. – Что с ней?
– Пока ничего не известно. Нашлись в поезде врачи, женщине оказана первая медицинская помощь.
– Пошлите в Сангу нашу «скорую», из больницы, – приказал Уржумов.
– Константин Андреевич, до Санги шестьдесят километров...
– Хоть сто шестьдесят! – Уржумов шагнул к своему столу, надавил клавишу: – Лидия Григорьевна! Начальника медицинской службы ко мне!
Посидел, барабаня пальцами по толстому плексигласу, под которым лежал список телефонов.
– В любом случае мы виноваты перед этой женщиной. И дай только бог, чтобы все у нее хорошо кончилось. А в Санге... Что в Санге? Там, по-моему, и фельдшера нет. Вот что, Ипатов: «скорую» направьте в Новотрубнинск, тут сорок километров, дорога отличная, а «Россию» подтяните туда же. Сам машинист в состоянии это сделать? Электровоз как?
Ипатов повел плечами, снова глянул на молчаливого, поникшего Степняка, но тот даже не поднял головы, хотя и слышал вопрос Уржумова.
– Уточните! – энергично продолжал начальник дороги. – Если не получится своим ходом, отцепите электровоз от цистерн, ведите им «Россию» в Красногорск.
– Ясно, – закивал Ипатов.
– Причину столкновения выяснили?
– Хвост грузового почему-то остался на втором пути... – начал было Степняк, глядя на Уржумова растерянными глазами, но начальник дороги резко оборвал его:
– Слово «почему-то» в моем кабинете произносить не надо, – жестко сказал он. – Это непрофессионально. Разберитесь и доложите как положено.
– Мы не успели еще во всем разобраться, Константин Андреевич. Прошло каких-то... десять – двенадцать минут, как нам сообщили.
– Хорошо, разбирайтесь. – Уржумов знаком подозвал к себе Желнина. – Я в обком, Василий Иванович, возглавьте здесь все. Явится медицина – сделайте, как я сказал, пусть «скорая» летит в Новотрубнинск на всех парах. Все, я уехал.
И крупными, торопливыми шагами Уржумов вышел из кабинета.
IV.
Охватив голову руками, невидяще глядя перед собою в серый линолеум пола, Бойчук хотел сейчас одного: чтобы никто не трогал его, не обращался, просто бы не замечал... Может, час, а может, и два сидел он в конце узкого и темноватого отделенческого коридора на шатком, списанном уж, наверное, стуле, притащенном сюда кем-то из курильщиков...
Сразу же после столкновения поездов в Санге к нему вбежал Беляев, потом диспетчеры соседних «кругов», начальник отделения. Секунды жило в кабинете Бойчука оцепенение; позже кто-то тронул диспетчера за плечо – встань, дескать, – и Бойчук безропотно, ватно подчинился чьей-то руке, видя перед собою испуганно-размытые лица, побрел в коридор. Из кабинетов, пока он шел, все еще выскакивали люди, его коллеги, смотрели на Бойчука сочувственно и немо. Кто-то догнал его в конце уже коридора, пошел рядом, говорил какие-то слова, но Бойчук не слышал ничего.
Остановившись у окна, он долго стоял не шелохнувшись, почти не ощущая своего тела.
Постепенно чувства стали возвращаться к нему, он стал различать желтую стену дома напротив, потом чей-то балкон с яркими цветами и открытой в комнату дверью. Из двери вышла старая женщина с болонкой на руках, оперлась о перила, стала смотреть вниз, на шумную улицу; болонка тоже свесила лохматую белую голову, потешно вертела черным носиком. Наверное, эта женщина и ее болонка окончательно вернули Бойчука к жизни, потому что в этот момент он с новой силой представил происшедшее на своем участке, и нервное напряжение последних часов потребовало разрядки, выхода. Поездной диспетчер плакал, сам стыдясь непрошеных своих слез, отворачивая лицо к окну и в то же время ощущая, что слезы успокаивают, возвращают ему силы. Но он все же старался унять их – говорил себе через короткие вздрагивающие паузы: «Ну что... ты... Женя... Зачем?.. В самом-то... деле...»
Снова кто-то подошел к нему, стал рядом. Потом положил руку на плечо:
– Все живы, старик, успокойся.
Бойчук не ответил, никак, казалось, не среагировал на услышанное, только по-прежнему горько покачивал головой...
Подошел Исаев, долго стоял молча, тяжело о чем-то думал. Протянул тоскливое, неопределенное «да-а...» и ушел, оставив в ушах Бойчука скрипучие свои грузные шаги.
Час, а может быть, два сидел в конце отделенческого коридора Евгений Алексеевич Бойчук, хорошо, конечно, понимая, что с этого момента начинается для него какая-то совсем другая жизнь...
V.
Санька, с перевязанной головой, все еще толком не пришедший в себя, стоял вместе с Борисом у электровоза с той стороны, где «чээска» врезалась в цистерну. Вдоль всего зеленого бока локомотива тянулась длинная – глубокая и черная – полоса-вмятина, притягивая глаз, заставляя думать, что будь у поезда скорость чуть больше, или займи эта хвостовая цистерна чуть больше места на пути, и тогда бы...
Голоса пассажиров, что собрались сейчас у электровоза притихшей толпой, были негромкие, сочувствующие. Какая-то женщина было зашумела, принялась ругать железнодорожников, но на нее зашикали, показывая глазами на раненого помощника машиниста.
Бинт на Санькиной голове промок, краснел свежим пятном, и Людмила, пробившаяся через толпу, стала звать его на перевязку в вагон. Санька заотмахивался, улыбаясь, и неловко, одной рукой обнимал девушку, хорохорился, чувствуя на себе всеобщее внимание.
– Иди, иди, парень, – подталкивал Саньку пожилой гражданин в белой летней фуражечке. – Кровь-то, гляди, проступает, не случилось бы чего.
– Конечно, чего геройствовать!
– Не шути с этим, сынок!
– Веди, веди его, девушка!
Голоса были дружными, заботливыми, и Санька подчинился, пошел вслед за Людмилой, она, как маленького, вела его за руку.
Какая-то старушка, в длинной черной юбке, в белом головном платке и просторной кофте, припала друг к Санькиной груди, запричитала:
– Ой, спасибо тебе, внучек! Ой, что бы было с ми, господи-и...
– Да ладно тебе, бабка! Чего завыла?!
– Ну, устроила старая поминки!
– Чуть-чуть не считается! – закричали враз несколько молодых голосов.
Людмила первой шагнула на высокую ступеньку, не выпуская Санькиной руки, помогая тому подняться.
Выглянула в тамбур Дынькина, заахала, замахала на Людмилу руками – что ж она, бессовестная, держит человека, его ж перебинтовать надо!
Все трое вошли в их маленькое купе-спаленку. Проводницы осторожно принялись разматывать кровавый бинт, наперебой спрашивали: «Не больно?.. А так?..», и Санька терпеливо жмурился под их ласковыми руками, говорил бодро: «Нет, ничего... А вы когда назад, девчата?.. Через две недели?.. Ох ты, больновато что-то!.. Люда! Так я тебе сказать хотел... Вы числа тринадцатого июля в Красногорске будете, да? Я приду к поезду, ладно? Узнаю, когда «Россия» приходит...»
– Ладно, ладно, – кивала торопливо Людмила. Со свежей повязкой Санька спустился вниз, протискался к Борису. Окружившие того мужчины рассудительно толковали:
– Могло быть, конечно, хуже.
– Ночью б летели – сидеть электровозу на цистернах.
– Они хоть порожние?
– Да порожние, говорят. А если б с бензином или еще с чем?!
Все тот же гражданин в белой фуражечке, разбирающийся, видно, в технике, спрашивал Бориса:
– Своим ходом сможем дальше, нет?
– Вряд ли, – отвечал машинист. – Я при торможении контрток применял.
– А, ну тогда конечно, – соглашалась фуражечка.
Цистерны между тем вздрогнули, откатились немного вперед – путь перед «Россией» был свободен. Запищала в кабине рация, и Борис, оберегая колено, полез по ступенькам. Выслушав трубку, он высунулся в окно, сказал пассажирам, что сейчас подойдет электровоз от этого состава, потянет поезд в Красногорск и всем надо разойтись по вагонам. Толпа заметно уменьшилась, растаяла, но многие остались стоять, с любопытством ожидая, видно, всех этих прицепок-отцепок.
Показалась впереди зеленая туша двухсекционного грузового электровоза, он медленно, осторожно приближался к «России». Словно поцеловавшись, коснулись и легонько звякнули части автосцепки. Из кабины причалившего электровоза показался машинист, Борис не знал его, впервые видел это лицо. Но тот, как старому знакомому, подмигнул – ободряюще и с уважением: понимаю, мол, парень, что сделал ты на своей «чээске» все возможное. И все же крикнул, озорно улыбнувшись:
– Ну что – струхнул малость?
– Да было дело, было! – крикнул в ответ Борис. – А ты что же это хвосты свои наоставлял?
– Я у самого светофора стоял, можешь проверить. Чего-то тут диспетчер с дежурной но станции нахимичили.
Внизу, у автосцепки, возились помощники: Санька и второй, с грузового электровоза, – конопатый юркий парнишка с едва пробившимися на губе усиками.
– Страшно было? – спрашивал он Саньку.
– Да нет, не очень, – как можно равнодушней отвечал Санька.
Зашипел вскоре воздух: новый машинист проверял тормоза.
Через несколько минут поезд тронулся.
– Не видать вам сегодня цирка, Борис. Когда теперь притащимся! – Санька посмотрел на машиниста. – Жена твоя, наверно, планирует, как и что. А мы вот...
– Какой там цирк, Санек! – Борис поудобнее уселся в кресло, охнув, бережно расположил саднящую ногу. – Скажи спасибо, живы остались... – голос у машиниста уставший, с хрипотцой.
Санька кивнул, согласился. Расслабил тело, бездумно отдыхал. Перед глазами покачивалась задняя кабина тянущего их электровоза. До чего все-таки непривычно ехать на своем рабочем месте пассажиром!..
ГЛАВА ШЕСТАЯ
15.00—17.30
I.
Кабинет заведующего промышленно-транспортным отделом Красногорского обкома партии Сергея Федоровича Колобова похож на многие другие: панели отделаны светлым полированным деревом, три широких окна с приспущенными сейчас шторами (очень уж печет сегодня солнце) выходят на нешумную, в зелени, площадь перед зданием; массивный двухтумбовый стол стоит в глубине кабинета прямо против входной, с тамбуром, двери; между столом и дверью – чисто выметенная красная дорожка; на стене – большой портрет Ленина с мудрым, знакомым прищуром глаз; в углу, слева, – небольшой сейф с тикающими на нем круглыми часами; вдоль стены, на которой висит карта области, – еще один стол, для заседаний, узкий и длинный, с двумя примерно десятками стульев вокруг. На краю рабочего стола Колобова бесшумно вертит лопастями вентилятор, время от времени поворачиваясь в стороны, и тогда бумаги на столе начинают шевелиться, загибаться углами.
Сергей Федорович – спокойный, редко улыбающийся человек, с медлительными, полными достоинства движениями и жестами. И речь у него такая же – неторопливая, скупая.
А говорить сегодня Сергею Федоровичу предстояло много. Железнодорожники в который уже раз подводят промышленные предприятия, срывают планы реализации продукции. И об этом сегодня надо сказать без всяких скидок транспортникам. Хватит, пришла пора спросить с них полной мерой.
Цифры, справки – все под руками. Отдельно напечатанная на машинке справка о погрузке (квартал хоть и не кончился, но прогнозы яснее ясного) убедительно показывает, что сорвутся железнодорожники и в этот раз. Только по их Красногорской области задолженность по погрузке почти два миллиона тонн, а областей – три, где же дороге успеть?
Колобов снял с руки и положил на стол толстые часы с красной секундной стрелкой – он будет поглядывать на них во время работы. Оглядываться на те часы, что на сейфе, неудобно, да и директорам это бросится в глаза. На четвертушке бумаги – план выступления и мелкие карандашные цифры: 3, 5, 9... Это время, которое он отвел на каждый вопрос. Так легче ориентироваться, требовать регламент от себя и выступающих товарищей. Тогда вполне можно будет уложиться в отведенные на совет час и двадцать минут, в половине пятого Колобов должен быть уже у первого, доложить Виталию Николаевичу и об этом совете, и о чем-то еще, чего он пока не знает. Понял лишь: разговор будет о железной дороге. Ну что ж, к этому разговору Колобов всегда готов. Позиция его ясная, четкая... И все же невольно думается о том, что первый последнее время с особым вниманием следит за работой дороги. Видимо, зреют у него какие-то соображения...
До начала работы совета директоров шестнадцать минут. Времени вполне достаточно для того, чтобы еще раз пробежать глазами документы, при надобности что-то уточнить и сверить. Хотя вряд ли это потребуется – его инструкторы сделали все на совесть. А собраться с мыслями, подготовиться к разговору не помешает.
Идея провести заседание совета в обкоме – его, Колобова. Отчасти надоело выслушивать то одну, то другую сторону. Одни жалуются, другие защищаются, ссылаясь на объективные причины. Заседания совета всегда однобоки, если дело касается железной дороги: раздается критика в адрес железнодорожников, а те этой критики не слышат. Или делают вид, что не слышат. Пускай теперь здесь, на глазах, поспорят. Сразу и решение можно будет принять. Разумеется, наметки этого решения есть, вот они, под рукой, но выслушать железнодорожников все-таки надо: что скажет сегодня Уржумов? Впрочем, вряд ли услышишь от него что-то новое. Опять будет на министерство ссылаться, на их строгие регулировочные задания, на исчерпанные возможности сортировочных станций... словом, начни только слушать. Конечно, все это верно, трудно на железной дороге и с жильем, и с кадрами, но у кого этих трудностей нет? Да любой завод возьми... Нет, надо железнодорожникам находить какой-то выход, искать его. Работать так дальше нельзя: взяли заводы, что называется, за горло, хоть караул кричи!
Колобов поднялся, подошел к тумбочке в углу кабинета, налил себе стакан прохладного шипучего «Боржоми» (сколько он сегодня воды выпил – ужас!). Напившись, продолжал размышлять, расхаживая по красной дорожке, – подтянутый, в безукоризненно сидящем на нем импортном сером костюме, со строгим галстуком, тщательно подобранным к строгому его лицу.. Дойдя в очередной раз до двери, открыл дверцу встроенного шкафа, оглядел себя в небольшое, прикрепленное к ней зеркало, ненужно еще поправил узел галстука, сщелкнул с плеч пылинки... Нет, надо с железной дороги сегодня строго спросить. Пора, наверное, на бюро обкома вопрос вынести. Пусть транспортники берутся за дело по-настоящему.
За шесть-семь минут до назначенного часа в приемной Колобова собрались члены совета директоров. Всех их Уржумов знал. Знал и личные, человеческие качества, и деловые. Со многими почти ежедневно говорил по телефону, встречался на партийно-хозяйственных активах и здесь, в обкоме. Иные, как тот же Потапов, приезжали к нему в управление. Разговор в таких случаях был один – о вагонах, о трудностях с отправкой готовой продукции. Одни просили «войти в положение», другие требовали с выкладками-обвинениями в руках, третьи, не получив в кабинете начальника дороги твердого «да» или хотя бы дипломатического «постараемся помочь», прямо заявляли, что будут жаловаться – в обком, ЦК партии. Естественно, таких обиженных железной дорогой в городе и области немало, и соберись они все сюда – Уржумову пришлось бы ой как туго! Но и те, что сегодня здесь, на совете, поддадут ему, пожалуй, за всех, успевай только поворачиваться. Конечно, Уржумов тоже приехал не с пустыми руками, управление дороги ведет учет использования вагонов на подъездных путях предприятий, и директора об этом хорошо знают. Но нынче он один, а их много. Впрочем, все или, во всяком случае, многое будет зависеть от того, как поведет совет Колобов, что решил для себя. Стоит ему уронить даже одну вроде бы малозначащую фразу, и она станет направлением в разговоре, его флагом...
Кто-то тронул Уржумова за плечо.
– Что это ты, Константин Андреевич, отвернулся от нас?
В руках директора Красногорскмаша Потапова, приземистого, с сильными широкими плечами, как всегда, улыбающегося, – черная, туго набитая бумагами папка. Он держит ее под мышкой, то и дело поправляя, устраивая поудобнее.
Уржумов, отвечая на приветствие Потапова, натянуто улыбнулся.
– Да... просто засмотрелся, Сергей Васильевич. Видишь, вон воробей? Такой нахал, скажу я тебе! Голубь корку хлеба где-то раздобыл, а этот разбойник раз-раз! – и уволок.
Потапов не стал смотреть воробья, сочувствующе глянул Уржумову в глаза.
– Ладно тебе, Константин Андреевич. Только и думаешь, наверно, как бы половчей от нас отбиться? А?
– Как не думать! – усмехнулся Уржумов. – Все друзья, все вагоны просят. А на всех не хватает. Как тут быть? Вот звонил мне сегодня начальник один, умолял: дай полсотни платформ – буровые станки вывезти.
– Ну и?.. – весело прищурился Потапов.
– А я и говорю: не можем, нет вагонов.
– Гм... А тот начальник уже коньяк приготовил. А, Константин Андреевич?
Уржумов выдержал улыбчивый взгляд Потапова, промолчал.
Народ в приемной в этот момент задвигался, потянулся в открытую дверь колобовского кабинета.
– Прошу, товарищи, проходите: три часа, – вежливо, но с начальственной ноткой в голосе подгоняла директоров пожилая секретарша.
В кабинете все быстро расселись – кто у стены, кто у приоткрытых, по-прежнему зашторенных окон; Потапов и еще несколько человек сели за стол.
Колобов ждал полной тишины. Сказал:
– Прошу, Сергей Васильевич. Доложите совету, как в целом складывается по заводам обеспечение вагонами на текущий квартал.
Потапов, уже стоящий на ногах, слушал, потом неторопливо, нажимая на «о», заговорил:
– Мы проанализировали, Сергей Федорович, положение...
– Вы не мне, не мне, а совету докладывайте, – поморщился Колобов. – Я у вас слушатель. Вы проводите заседание, а потом, если разрешите, я выскажу наши соображения.
– Понял вас.
Потапов смотрел теперь на директоров, рассказывал, что в последние месяцы производственные задания таких крупных предприятий, как Красногорскмаш, Машинобур, Вагонзавод и других, выполняются с трудом: во многом сдерживает железная дорога – не вывозит в установленные сроки готовую продукцию, нарушается ритмичность завоза сырья. Руководители промышленных предприятий не раз и не два обращались к товарищу Уржумову и его заместителям с просьбой выделить достаточное количество вагонов, но вагоны стали дефицитной вещью. О недостатках в работе дороги надо поговорить откровенно, продолжал Потапов, но еще с большей откровенностью стоит поговорить об отдельных заводах – в вагонном дефиците немалая вина самих руководителей...
– Это еще надо доказать, Сергей Васильевич! – заволновались, дружно загудели директора. – Причины у всех уважительные. Что мы, специально, что и, держим вагоны?
Один из директоров, упитанный, розовощекий, как школьник в классе, старательно тянул руку: «Дайте, дайте мне сказать!»
– Говорите, Сажин, – кивнул Потапов.
Сажин вскочил, шустро затараторил:
– Я вот что хочу сказать, товарищи коллеги. У нас, например, на «Метизе», срыв подачи вагонов – система! Все гадаешь в конце месяца: даст тебе железная дорога вагонов или не даст. На сегодняшний день положение: продукция готова, а грузить ее не во что... Нет, товарищи, я вот в обкоме заявляю: не даст мне сегодня Уржумов вагонов – плана у «Метиза» не будет! И квартального, и полугодового. Как хотите. Хоть режьте меня, хоть целиком ешьте. Вот. Мне на заводе рабочие проходу не дают. Вы, говорят, директор у нас или кто? Почему вагоны не можете выбить? Для чего мы соревнуемся, обязательства принимаем? Чтобы склады продукцией забивать, да?.. Неужели, Константин Андреевич, так сложно каких-то двадцать вагонов в месяц подать?
– Сложно, стало сложно, – не поднимая глаз сказал Уржумов.
– Ну, тогда я пас! – директор «Метиза» многозначительно развел руками и сел. Но тут же вскочил снова. – Нет, меня этот разговор не устраивает, его к плану по реализации не подошьешь. Вы мне, товарищ начальник дороги, справку дайте официальную, что не можете своевременно вывезти нашу продукцию, а я справку в наш главк пошлю. Пусть там делают что хотят.
– Зачем вы так горячитесь, Андрей Андреевич? – Уржумов стал листать привезенные с собой документы. – Ваш «Метиз», например, постоянно завышает простой вагонов. Эти двадцать вагонов, о которых вы говорите, вполне можно было бы получить без нервотрепки, укладывайся вы в нормы.
– Может быть, других директоров еще послушаем, а потом уж Константину Андреевичу слово дадим? – подал ровный голос Колобов.
– Можно и так работу построить, – приподнялся Потапов. – Все равно Уржумову каждому из нас надо ответить.
– Что ж, вам виднее, – не стал спорить, качнул головою Колобов.
– Я приехал на ваш совет, разумеется, не с пустыми руками, – продолжал Уржумов. – И могу, как говорится, цифрами и фактами показать и доказать вину заводов: вы требуете от нас, железнодорожников, вагоны, которые практически у вас есть. Вы все обеспечены вагонами в полной мере, потребности мы ваши удовлетворяем.
– Как то есть?!
– Что вы говорите, Константин Андреевич?
– Не наводите тень на плетень! – раздались голоса – озадаченные, недоумевающие, сердитые.
Уржумов переждал шум, сказал:
– Потери от простоев вагонов – мы подсчитали это – вполне покрывают потребности в порожняке. Вот расчеты по тому же «Метизу», Сергей Федорович, – шагнул он к столу Колобова, – вот – по области.
Колобов рассеянно глянул на положенные на стол бумаги.
– Хорошо, я посмотрю, – качнул он головой.
– В любом случае, Константин Андреевич, – снова вскочил Сажин, – вы и на свое ведомство должны критически глянуть. А то вы тут так изобразили дело, что...
– Нет, Андрей Андреевич, – прервал директора «Метиза» Уржумов, – с себя мы вины не снимаем. Я вот к вам и пришел с конкретным предложением, если хотите – с просьбой. Я прошу совет директоров помочь железнодорожникам. Давайте по-настоящему, по-хозяйски возьмемся за вагоны. Заключим договор, лучше, если это будут договоры между конкретными станциями и предприятиями, объявим в городах области соревнование за лучшее использование вагонов, будем премировать победителей этого соревнования, наказывать рублем отстающих...
– Интересно, – протянул сидящий в самом углу кабинета седой с багровым лицом человек, которого Уржумов видел на совещании впервые. Он грузно поднялся, машинально застегнул на выпирающем животе пиджак, крутнул головой в явном несогласии со словами начальника дороги. – Интере-есно... Выходит, я со своей допотопной техникой на выгрузке хронически не буду укладываться в нормы простоя, и меня за это штрафовать? Да вы знаете, товарищ Уржумов, какие на нашем «Госкабеле» подъездные пути? А краны? Погрузчики? Транспортеры?
– Я вношу предложение, – твердо повторил Уржумов. – Считаю, что такое соревнование принесет всем нам, государству неоценимую выгоду. Бояться штрафов не стоит, надо работать...
– Да работать-то мы работаем, уж в этом нас упрекать...
– Можно и посоревноваться, чего там...
– Засоревновались совсем, хватит!
Голоса директоров гудели вразнобой, на этот раз сдержанно – видно было, что предложение Уржумова приняли по-разному.
– Сергей Федорович, я хотел бы поставить этот вопрос и перед обкомом. – Уржумов ожидающе смотрел на Колобова.
– Вообще, Константин Андреевич, – начал Колобов после минутного раздумья, – вопрос вы ставите не совсем, скажем, к месту. Совет обсуждает проблемы невыделения железной дорогой вагонов, вы же... Безусловно, предложение ваше имеет отношение к этой проблеме, – поднял он ладонь на протестующий взгляд Уржумова. – Но... Впрочем, ладно – назовем вещи своими именами: вы в данный момент уходите от ответа. Поэтому, я думаю, – он глянул на Потапова, – совету все же следует вернуться к более конкретному разговору. Что же касается предложения по соревнованию... неплохая идея, неплохая. Но правильно вот директор «Госкабеля» говорит: не все в равных условиях в этом соревновании окажутся. Да и материальная сторона... Какие-то, вероятно, фонды надо заиметь, привлечь средства... Все это не так просто. Пока, считаю, нужно нам на свои собственные силы рассчитывать, на резервы. У нас их с вами, Константин Андреевич, пруд пруди. Так, товарищи? – обратился Колобов к директорам, и в ответ раздалось:
– Верно, Сергей Федорович!
– Завязнем мы в этом соревновании, а вагонов как не было, так и не будет!
– Константину Андреевичу лучше на свое, дорожное соревнование глянуть...
...Совет директоров большинством голосов решил: просить бюро обкома вмешаться в сложившуюся на железной дороге ситуацию, оказать помощь промышленным предприятиям в своевременном выделении порожних вагонов под погрузку готовой продукции.
