Текст книги "Жаркие перегоны"
Автор книги: Валерий Барабашов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)
III.
Еще полгода назад начальник Красногорской железной дороги Уржумов не замечал за собою такого быстрого утомления. Мог работать часами, забывая иной раз об обеде, лишь изредка выходя из кабинета. А теперь, особенно во второй половине дня, он не находил себе места: раздражали телефонные звонки, вспыхивающие то и дело лампочки на переговорном устройстве, шум улицы за настежь открытым окном, даже мелодичный, нравившийся ему раньше бой кабинетных старинных часов.
Конечно, сказывалась усталость, напряжение последних месяцев, в которых не было выходных, не было отдыха. Дважды в сутки, в полдень и десять вечера, управление дороги проводило селекторные совещания с отделениями, выслушивало их доклады об итогах дня, давало указания. Освобождаясь в одиннадцать – в половине двенадцатого ночи, неимоверно уставший, Уржумов плохо спал, утром вставал разбитый, с головной болью. Вот все это, видно, и состарило: нервное перенапряжение, четырнадцати-пятнадцатичасовой рабочий день. Климов, замминистра, бросил как бы невзначай на заседании коллегии: «Возраст, сами понимаете...» Это был, разумеется, явный намек на то, что пора уходить, пора уступить кресло другому, более молодому, более работоспособному человеку.
Но уйти сейчас он не мог. Уйти с позором, «развалив дорогу»... Клейкая эта формулировочка навсегда бы осталась на его имени. Разумеется, никто не скажет ему об этом в глаза. Сочувствия и понимания будет достаточно, как и чьего-то тихого злорадства, – тех, кого когда-нибудь наказал, пусть и справедливо, с кем не шел на компромисс, добиваясь четкого и своевременного исполнения своих приказов.
В любом случае у него было теперь сложное положение. Длительное время дорога не справляется с планом перевозок, и возглавляет эту дорогу пожилой, выработавшийся, очевидно, человек. Что бы ни делал теперь Уржумов, ему придется преодолевать эти два главных барьера.
Обидно: чуть где захромала дорога или ее отделение, в министерстве сразу же начинают рассматривать через увеличительное стекло – тянет ли? тот ли человек? За малейшие просчеты вызывают «на ковер»... Что ж ему теперь, действовать по принципу «мне так сказали», давить властью, в глубине души хорошо понимая, что разносы все равно не помогут, что нормально дорога может работать лишь в том случае, если сегодня же, не теряя ни дня, взяться за реконструкцию важнейших железнодорожных узлов, сортировочных станций, за строительство вторых, третьих путей, новых депо, жилья... Но кто будет бить в министерские колокола, спорить, отстаивать, доказывать? Кто? Уржумов, седой усталый человек, или кто-то другой, кто не раздумывает сейчас о том, как бы доработать оставшиеся до пенсии годы?..
Давно приучив себя к самоанализу, Уржумов заметил вдруг, что в его размышлениях на первом плане оказалась все-таки собственная личность. Все, о чем он думал – и позавчера, шагая после заседания коллегии по улицам Москвы, и сейчас, – сводилось к инстинктивному, подспудному чувству самозащиты. А если поставить вопрос прямо: так ли мала его собственная вина? Имел ли право самоуспокоиться в те дни, когда дорога работала хорошо? Правда, он предвидел многие из сегодняшних трудностей, говорил об этом, но достаточно ли громко и решительно?
Ну вот. Опять знакомо заболела голова... Нет, надо отдохнуть, к черту мысли!
Уржумов встал, прошел к окну. День начался знойным, безветренным – понуро, не шелохнувшись, стояли в управленческом сквере пыльные стриженые тополя. Солнце было пока где-то сбоку, но через час-полтора оно повиснет вон в той широкой фрамуге, и тогда придется вставать и задергивать шторы. Лучше уж сделать это сейчас.
В кабинете стало темнее и тише. Но Уржумов не удовлетворился уже и этим. Открыл дверцу часов, поймал маятник. Убедился, что тот замер, огляделся, что бы еще сделать?
Кажется, ничто больше не мешало ему углубиться в эти простыни-сводки, где так назойливо бросались в глаза подчеркнутые красным карандашом цифры суточных, декадных и месячных задолженностей дороги в перевозке грузов. Безобидные вроде бы двадцать – тридцать недогруженных в сутки вагонов выросли теперь в десятки составов, – не перевезено четыре миллиона тонн!
Уржумов даже нарисовал на листке эту цифру. Ехидная длинноносая четверка словно на прогулку вывела кругленькие, пузатые нули. И такие эти нули были важные, нахальные, что он, злясь, смял лист, бросил его в корзину. Наверное, он ждал, что цифра эта придаст его мыслям какое-нибудь иное направление. Но миллионные долги, да еще им самим выписанные на бумаге, лишь хлестнули по нервам, жестче напомнили о том, кто он в зачем сидит в этом большом кабинете.
«Болезненное восприятие у человека, – неожиданно посторонне подумал о себе Уржумов. – Зрение не выносит больших цифр, слух – шума». Он попытался сосредоточиться на чтении бумаг и – не смог.
«Да в чем же дело?»
Несколько минут сидел неподвижно, прислушивался к себе. «Болен я, что ли?» – подумал тревожно.
– Лидия Григорьевна! – вызвал он по переговорному устройству секретаря. – Минут десять не пускайте ко мне никого.
– Поняла. Динамик отключился.
«Почему она говорит по́няла, а не поняла́?» – с раздражением, которое не мог унять, подумал Уржумов.
Выйдя из-за стола, он снял китель, распустил галстук. Стал круто вращать туловищем – затрещали суставы.
– Вот так, так... – приговаривал Уржумов, чувствуя, как приятно разогревается тело. – А то словно чугуном налили... Бегать надо, Константин Андреевич, бегать. От всех болезней...
Теперь наклониться... Еще разок...
Остановился, передохнул. И опять встал перед глазами Бортников, их сегодняшний разговор на Сортировке, письмо Забелина. Эх, Забелин, Забелин!..
Уржумов услышал, как отворилась дверь, повернулся – на пороге стоял Желнин. Улыбался:
– Чтобы тело и душа были молоды, Константин Андреевич?
Уржумов смутился, стал быстро приводить себя в порядок. Говорил, не поднимая глаз:
– А знаешь, Василий Иванович, хорошо! Кровь по телу прошла, заиграла.
– Спортом вам надо заниматься, Константин Андреевич. – Желнин какими-то неслышными шагами пересек кабинет, сел к столу Уржумова. – Вот поправим дело...
– Обязательно поправим, Василий Иванович! Сил у дороги хватит.
– У дороги-то, конечно...
Желнин спохватился, замолчал. Поспешил сменить разговор:
– Что там, на коллегии, было?
Уржумов не торопился с ответом. Надел очки, потом снял их, стал протирать стекла носовым платком. Тянул время – говорить сейчас с Желниным не хотелось.
– Ну, что... Я же тогда звонил вам: заслушали мой отчет, все честь по чести. Потом навалились – за срыв регулировочного задания, за опоздания поездов, за погрузку... Вот, миллиончики висят... Прижали за них к стене, что называется... Ладно, соберем на днях всех начальников служб, поговорим подробно. Коллегия была серьезная.
– А Семен Николаевич?
Уржумов заметил, как напряглось в ожидании ответа лицо первого заместителя. Подумал: «Что уж ты ловишь так – кто сказал? что сказал?..» Ответил как можно спокойнее:
– Дали нам на исправление квартал.
Желнин с заметным разочарованием откинулся на спинку стула.
– За квартал не успеем. Шутка сказать – четыре миллиона тонн! Это сколько же надо грузить в сутки, чтобы долг покрыть!
– Ну, сколько успеем. Главное, сдвинуть дело с мертвой точки, не наращивать задолженность. Тогда все будут видеть, что не зря мы с вами тут сидим, – и Уржумов выразительно постучал костяшками пальцев по крышке стола.
– Да, наверное... – рассеянно качал лысиной Желнин.
На пороге кабинета беззвучно возник помощник Уржумова – горбоносый пожилой человек, в выправке которого легко угадывался бывший военный. Терпеливо и молча ждал.
– Слушаю, Александр Никитич, – сказал Уржумов.
– Звонил Колобов, из обкома, просил вас приехать в три часа, – четко доложил помощник.
– Сказал зачем?
– Нет.
– Хорошо, идите. Я позвоню ему.
Уржумов набрал номер.
– Сергей Федорович?.. Добрый день. Уржумов... Да, мне помощник сказал... Как дела? Вот позавчера с коллегии прибыл. Не хвалили, конечно. Не за что хвалить... Да, мы мероприятия наметили, считаю, что они... для вас экземпляр прихватить? Хорошо. В три буду.
Помрачнев, Уржумов положил трубку. Сказал после паузы Желнину:
– Директора заводов бить меня сегодня собираются. В три часа совет у них, почему-то в обкоме проводят.
– Неспроста это...
– Разумеется. Сегодня утром Бортников у нас на Сортировке был.
– Я в курсе, – Желнин поднялся. – Вы уехали, и мне позвонили.
– Вот что, Василий Иванович. Проводи-ка селекторное без меня. Я посижу, к совету подготовиться надо.
– Конечно, Константин Андреевич! О чем речь!
Желнин торопливо вышел из кабинета.
IV.
Капитолина Николаевна, еще за дверями приготовив одну из «пробивных» своих улыбок, шла по ковровой дорожке к столу Желнина. Стол был старинным, с толстыми точеными ножками, грузный и прочный. Гвоздева, пока шла, успела подумать, что таких столов мало уж встретишь в кабинетах больших начальников, – мебель повсюду современная, полированная, а первый заместитель начальника дороги почему-то держит в кабинете это вот «ретро».
Желнин, оторвавшись от бумаг, смотрел, как она шла; не выдержал напора ее улыбки, улыбнулся в ответ. Радушным жестом показал на кресло перед столом.
Гвоздева, благодарно и вместе с тем с достоинством кивнув, села.
– Василий Иванович, – начала она, – я представляю здесь...
– ...Вогольский завод, я знаю, – нетерпеливо перебил ее Желнин, но прежняя приветливая улыбка жила на его лице. – Мне ваш Гаджиев звонил.
– Да, директор и Константина Андреевича вызывал...
– Потом и ко мне обращался. Да... Но вы напрасно, я думаю, приехали, милая...
– Капитолина Николаевна, – быстро подсказала Гвоздева и, наверное, малость поспешила с этой подсказкой, а главное, с тоном, каким она у нее получилась, – вроде бы намекала на то, что обращение «милая» здесь неуместно. Она, дескать, в кабинете по вполне официальному делу, так что будьте любезны... Но слово не воробей, вылетело – не поймаешь...
Желнин перестал улыбаться, лицо его построжело.
– Вот я и говорю: зря вы ехали, Капитолина Николаевна. («Суши-то, суши сколько в голосе!») План по наливу цистерн мы имеем, за него с нас спрашивают тоже очень строго. Но, боюсь, в этом месяце мы уже не сможем ничем помочь вашему заводу. На дороге сложная поездная обстановка, маневры весьма и весьма затруднены. Да и порожних цистерн, насколько я уловил из утреннего доклада движенцев, на подходе что-то не... Впрочем, подождите, уточним.
Желнин надавил клавишу.
– Степняк?.. Как у нас с порожними цистернами?.. Так, понял... Вот видите, Капитолина Николаевна, – обратился он снова к Гвоздевой. – Цистерны вообще-то есть на дороге, но они далеко от Красногорска, на Прикамском отделении.
– Василий Иванович! – Гвоздева подалась грудью вперед, в глазах ее, искусно подсиненных, выразительных, жила мольба. – Выручите! Цистерны нам позарез нужны. Неужели нельзя их как-то...
– Кому-нибудь я бы не стал объяснять, – Желнин снисходительно смотрел на посетительницу, – а вам скажу: ночью на отделении был затяжной, серьезный сбой. Поезда четного направления практически стояли, и...
– Но что-то надо делать, Василий Иванович! – в отчаянии воскликнула Капитолина Николаевна. – Сегодня двадцать девятое число, и все наши планы – месячный, квартальный...
– Да, двадцать девятое, – механически повторил Желнин и вдруг вспомнил что-то, словно бы спохватился. «Двадцать девятое?! Надо же!» Он улыбнулся каким-то своим мыслям, покачал головой. Потянулся снова к клавише.
– Степняк!.. Ты вот что. Надо бы попробовать с цистернами... Да я все понимаю не хуже тебя... А план по наливу кто за нас с тобою будет выполнять?.. То-то и оно. Короче, давай попытаемся продвинуть... Олег Михайлович, я же говорю: постарайтесь.
– Не знаю, как и благодарить вас! – Гвоздева порывисто встала, лихорадочно соображая, каким же образом ответить добром за добро и заодно закрепить так удачно начавшееся такое нужное ей знакомство.
– Не надо меня благодарить, – поднял ладонь Желнин. – Пока что я ничего для вас не сделал.
Зазвонил один из телефонов, и он быстро поднял трубку, всем своим видом показывая, что все, мол, уважаемая, не могу больше уделить вам ни минуты, до свидания.
Капитолина Николаевна приложила руки к груди, прикрыла с легким поклоном глаза – спасибо. Пошла к двери, размышляя о том, что этот разговор у Желнина – еще полдела. Гарантий-то никаких... Звонок Степняку мог оказаться формальным, ничего не сдвинуть. Надо бы сейчас зайти к Степняку, в распорядительный отдел, потолковать с ним. Ковать железо, пока горячо!..
V.
Жаркий летний день набирал силу. Солнце не поднялось еще и до середины неба, а духота в кабинете уже мешала работать.
Бойчук вышел в коридор, на минуту-другую распахнув окно и дверь. Стоял у стены, курил. Уйти дальше нельзя – его могут вызвать по селектору в любой миг.
Из кабинета – очень тесного, с одним окном – тянул еле ощутимый теплый сквознячок. Конечно, пользы от этого проветривания мало, через полчаса максимум надо будет опять вставать и открывать окно, в которое тут же снова ворвется шум привокзальной площади. Отделенческое начальство лишь обещает поставить в кабинетах кондиционеры, но воз и ныне там.
Да, кондиционер бы надо. Вентилятор, что еле-еле вертится над головой, гоняет тот же душный воздух, проку от него мало. Вон у всех почти диспетчеров двери комнат открыты настежь...
Бойчук торопливо замял сигарету – селектор позвал его.
– Слушаю. – Нога привычно нашла педаль переговорного устройства, пальцы машинально сгребли цветные карандаши. Локти диспетчера лежат на наклонной, удобной в работе крышке стола, перед глазами – давно изученная, отпечатавшаяся в памяти схема участка, так называемого «круга», Ключи – Красногорск. «Круга», пожалуй, самого ответственного, самого напряженного на дороге.
Станция, которая его вызывала, почему-то молчала.
– Диспетчер слушает, – терпеливо повторил Бойчук, встряхивая ворот рубашки – он лип к шее. Поднял голову – вентилятор под потолком лениво и медленно вращал лопастями, даже бумага на столе не шевелилась.
В динамике что-то скрипнуло, пискнуло, зашуршало. Потом виновато заговорил женский голос:
– Тут что-то с трубкой у меня, Евгений Алексеевич.
– Слышу, слышу тебя, Сергеевна!
– Санга говорит. Две тысячи сорок второй проследовал в десять тридцать восемь.
– Понял.
Черная линия на графике – «нитка» тянется вверх. Хорошо, что Санга не задержала этот транзитный состав, он тоже постарается поскорее протолкнуть его за Красногорск.
За его спиной – Беляев. Когда вошел дежурный по отделению, Бойчук не видел, отвернулся, наверное, в этот момент к окну.
– Придется в Шумкове «Россию» остановить, – размышляет вслух Беляев, – больше, пожалуй, негде. По Ключам бы... нет, там уже опоздали.
– Ты о чем это, Владимир Николаевич?
Бойчук на минуту отрывается от дела, смотрит на дежурного по отделению с недоумением – зачем еще понадобилось останавливать скорый поезд? И так ведь опаздывает.
– Приказ из управления дороги: пропустить цистерны.
Беляев локтем уперся в лист графика, склонился к Бойчуку, почти касаясь его лица волосами, от которых исходит запах одеколона.
– А с этими что делать? – Бойчук острием карандаша тычет в номера транзитных грузовых и пассажирских поездов. – Вы же сами мне с Исаевым говорили...
– Говорили, говорили, – Беляев с неудовольствием обрывает диспетчера. – Мне вот тоже говорили. А теперь другое сказали... Словом, так, Евгений Алексеевич: уточни, где у тебя сейчас «Россия», и тормозни ее в Шумкове. Цистерны, три состава с Прикамского отделения, пропусти. Причем постарайся организовать скоростной пропуск.
Беляев, глянув на часы Бойчука, которые лежали на столе, ушел.
«Вот, час от часу не легче. И так толкотня на участке. Теперь еще лучше придумали...»
Бойчук переключил тумблер на селекторе, вызвал:
– Ключи!.. Ключи!..
– Слушаю, Евгений Алексеевич, – тут же отозвался девичий голосок.
– Валюш, где-то в ваших краях «Россия»...
– Она на подходе, Евгений Алексеевич, Верхнюю уже проследовала.
– Да, это я знаю... В общем, сразу вызови меня, как только «двойка» на станцию войдет.
– Хорошо.
«Василек, василек, мой любимый цветок...» – почему-то ввинчивается в мозг настырный мотив детской песенки. Прыгают в ушах, колются дребезжащие звуки – дочка в их однокомнатной квартире с упорством осваивала пианино. «Василек, василек...»
– Чтоб тебя, василек!.. – в сердцах говорит Бойчук.
Некоторое время он сидит, глядит на испещренный «нитками» график. Потом решительно поднимается и, не обращая внимания на чей-то голос в селекторе, быстро идет по коридору, к кабинету Исаева.
Белая рубашка начальника отделения резко контрастировала с коричневой полировкой стены. В кабинете жарко, солнце светит во все три высоких окна; Исаев снял светло-серый свой китель, чуть распустил на белоснежной рубашке галстук.
Увидев Бойчука, начальник отделения поморщился.
– Я же сказал тебе, Евгений Алексеевич. Некогда сейчас. Через полчаса разбор ночного сбоя, в управление надо докладывать. Да и у тебя – тишь, что ли, на участке?
– Я не уйду, Федор Николаевич, – твердо, с трудом сдерживая себя, сказал Бойчук.
– Ладно. Пускай летит все к чертям собачьим! – Исаев злился и не скрывал этого от диспетчера. – Давай решать личные вопросы. Итак, у тебя что – жилье?
– Да, жилье. Четверо живем в однокомнатной квартире. Сколько можно?
– Все?
– Все.
– Квартир у меня нет. Вот сдадим дом на Сортировке...
– Там и фундамента еще нет.
– Будет. И дом будет.
– Когда?
– Не знаю. На будущий год, наверное. – Исаев отвел от Бойчука жесткий, почти обжигающий холодом взгляд – кто-то вызывал его по внутренней связи. Начальник отделения чуть помедлил, потом: решительно взял трубку телефона, буркнул в нее: «Подождите!», снова перевел глаза на диспетчера. – Почему ты ко мне пришел, Евгений Алексеевич? Не могу же я всеми вопросами заниматься!.. Есть, в конце концов, местком, райисполком. Тут дай бог с поездами бы справиться.
– Федор Николаевич, я прошу лично вас!.. Я дважды уступал очередь!
– Евгений Алексеевич, я еще раз говорю: вот сдадим дом...
– Но я уже пять лет... У меня нервы не выдерживают.
– Я не врач, – сухо отрезал Исаев. – Зачем мне об этом рассказывать?
– Да, но вы начальник отделения! К кому же мне еще обращаться?
– Некогда мне, Бойчук, понимаешь? – Исаев потряс трубкой, голос его стал плачущим:– Меня люди ждут, понимаешь?! Не позволяет здоровье – профессию смени, в колхоз поезжай, на свежий воздух...
Выпрямился под взглядом Бойчука, натянуто улыбнулся:
– Я пошутил, конечно. Должен понимать, что...
– Не надо так шутить, Федор Николаевич! – голос диспетчера дрожал, лицо его – сухое, скуластое, с иссиня-черными глазами под высоким и красивым лбом – побледнело. – Я столько лет отдал транспорту!
– Я пошутил, извините!
Исаев нажал на слова, склонил лобастую большую голову в извиняющемся и быстром поклоне-кивке, прижав при этом руку с трубкой к груди, и тут же поднес ее к уху, не глянув больше на растерянно стоящего перед ним Бойчука...
VI.
На кривой, огибающей широкий зеленый луг и большой с каменными белыми постройками поселок за ним, показался встречный поезд, пассажирский, несшийся с предельной скоростью. Локомотивы быстро сближались, в окне «чээски» мелькнуло знакомое лицо, Борис не сумел все же разглядеть, кто это, но поднял в приветствии руку, коротко и весело гуднул. Лицо встречного машиниста тут же пропало: вспыхнуло на солнце лобовое стекло кабины, замелькали зеленые с желтой полосой посередине вагоны. Когда проскочил последний, Санька дернул форточку, высунулся – забились, затрепыхались на ветру его белые длинные волосы.
– Хвостовое ограждение на месте, – сказал он машинисту, снова задвигая форточку.
Борис кивнул, потянулся к рации.
– Нечетный!.. У вас все в порядке.
– У вас тоже! – прохрипела рация в ответ. – Счастливо!
Впереди – распахнутый простор. Блестят четыре полосы рельсов, сходясь далеко в одну точку, серые бетонные столбы опор с вытянутыми руками кронштейнов, поддерживающих контактный провод, образуют длинный и узкий коридор, теряющий свои очертания-границы в той же дали – знакомая, не раз виденная картина. Кажется, что поезд, втискиваясь в этот все сужающийся коридор, также уменьшается, заостряясь с головы, с локомотива, старается этим острием прошить узость коридора, не застрять...
Борис усмехнулся, хорошо понимая, что все это – лишь фокусы зрения.
За боковым окном зеленым шумливым эхом отзывался теперь поезду лес, менялись картины: белые березы, словно танцуя, выскакивали вдруг на поляны; прошлогодние островерхие копешки сена вступали с ними в хоровод; косарь оставил на минуту работу, вглядываясь из-под руки в несущийся локомотив; приткнулся к стволу разлапистой широкой ели красный мотоцикл; замелькали белые, красные, голубые платки женщин, сгребающих кошенину; рябой теленок спокойно поднял голову, не переставая жевать, смотрел на грохочущий мимо состав; девочка в коротком желтом платьице махала букетом ромашек... Потревоженный гулом поезда, лес роптал; две сороки с белыми грудками недовольно и тяжело снялись с вершины тополя, с сердитым стрекотом потянули прочь от шума, в глубину леса.
Настоянные зеленью запахи пробились сквозь ветер в кабину, лицо приятно освежило. Борис выставил за окно влажную ладонь, на нее ласково и упруго набросился прохладный воздушный поток...
Санька сидел свободно, выстукивал что-то пальцами по колену. По инструкции, конечно, не положено – отвлекается человек. Но упрекнуть помощника Борис не вправе: могло ведь и показаться, что поет. Пальцами шевелит, да губы что-то нашептывают... Девчонку парень встретил, хорошо у него на душе, зачем портить человеку настроение? Успеет сказать в случае чего.
Ну и летят они! Стрелка скоростемера с час уж, пожалуй, стоит на цифре «120».
– Вот вам и скорость, товарищ Климов, – вслух подумал машинист. – Мы-то едем пока...
– Ты что-то сказал, Борис?
Санька, повернувшись, в легком замешательстве хлопал глазами. И такой у него был в этот момент потешный вид, что Борис не выдержал, рассмеялся.
– Да это я так, сам с собой. Вспоминаю.
– А... Ну давай, давай. Про жену, что ли?
– Да нет, то собрание...
...Красный уголок гудел разноголосым шумом. Деповский люд набился сюда давно и охотно – не каждый день являются такие гости: заместитель министра Климов, начальник дороги, начальник отделения...
С третьего ряда, где сидели Борис с Санькой, хорошо виден накрытый зеленым сукном стол президиума с желтыми спинками стульев за ним. За столом в одиночку суетился начальник депо Лысков – щупленький подвижный человек в черной железнодорожной форме. Он все приглаживал и расправлял сукно на столе, без особой надобности переставлял с места на место графин, послал даже сменить воду в нем, хотя перед этим была налита свежая. Начальник депо, конечно же, волновался, ожидая высокое начальство, хотел, чтобы все прошло гладко, без сучка и задоринки, чтобы у товарища Климова осталась и о депо, и о его начальнике хорошая память.
Глянув на часы, что висели на стене у входа в красный уголок, Лысков взвинченно постучал пробкой по горлышку графина.
– Тише, товарищи, тише! И фуражки, фуражки снимайте!.. Шилов, к тебе тоже относится.
«Не кого-нибудь, а меня назвал, – подумал Борис, машинально сдергивая фуражку. – Все, видно, сердится...»
Поснимали фуражки, притихли, завертелись по сторонам – идут, что ли? Но никого пока не было, и снова возник негромкий, разноголосый говор.
– Что ж приказ – его просто написать. А как мы ехать будем? «Чээски» потянут, слов нет. А ВЛ-22? Да у него расчетная скорость семьдесят километров! Тащись за ним.
– Не бывало разве?! Тут, понимаешь, нагонять надо, а диспетчер пустит вперед грузовой – и пялься ему в хвост.
– Под зад его, чтоб быстрее полз.
– Кого, диспетчера, что ли?
– Га-га-га...
Борис видел лишь затылки хохочущих машинистов. Закоперщики этого спора сидели в первом ряду, говорили громко, без стеснения. Кто-то сбоку сказал:
– Диспетчеров заинтересовать надо. А то им до лампочки все. Стоишь – ну и стой.
– Ты, Федя, загнул. У них премиальные за сверхграфиковый обмен поездами, и...
– У них-то, может, и премиальные, а у меня – сверхурочные. Знаешь, сколько я раз за этот год режим нарушал?.. Только домой явишься, жена покормит, отдохнуть ляжешь, а тут телефон: Зубков, у тебя новая явка...
– Жену с собой вози.
– Ха-ха...
– Смех смехом, а моя баба, к примеру, сказала, что...
– Ты вот про диспетчеров сказал, Иван. Мол, заинтересовать их надо. А я думаю, с самих себя надо начинать.
– А чего с нас начинать?! – зашумело сразу несколько голосов. – Ты мне зажигай зеленый, и я поеду как миленький.
– Теперь поедешь, по новому-то приказу.
– Да я-то поеду, мне лишь бы режим не нарушали. А то баба говорит...
Но тут на говорившего – быстроглазого, раскрасневшегося в споре мужичка зашикали, замахали руками – явилось начальство.
Климов шел первым – высокий, подтянутый, важный. Поблескивали в разные стороны стекла больших модных очков: «Здравствуйте, товарищи!.. Здравствуйте!..» Он пожал руку поспешно выскочившему навстречу начальнику депо, сел на предупредительно пододвинутый тем стул. Рядом с Климовым сел Уржумов, потом Исаев, какие-то еще люди с большими звездами на рукавах форменных кителей. Начальник депо примостился было с краю стола, но Климов кивком головы подозвал его к себе, глазами велел сесть рядом.
– Товарищи! – тут же вскочил на ноги Лысков. – Вы в общих чертах знаете, по какому поводу мы вас собрали. Здесь присутствует заместитель министра товарищ Климов Георгий Прокопьевич. Разрешите предоставить вам слово, Георгий Прокопьевич.
Климов встал, неторопливо, с достоинством прошел к маленькой фанерной трибуне с нарисованным гербом. Заговорил напористо, привычно.
– Все вы, товарищи, знаете: вышел новый приказ министра о повышении скоростей движения. Говорить вам, для чего это сделано, думаю, не надо – время предъявляет к транспорту повышенные требования... Я приехал на вашу дорогу не столько инспектировать, сколько помочь... Приказ, разумеется, есть приказ, его надо выполнять.
– Вы можете меня спросить, – продолжал Климов, прямо обращаясь теперь к машинистам из первого ряда, – нас-то зачем собрали?
– Вот именно! – сказал кто-то из середины красного уголка.
– Да... – Климов на мгновение замолчал. – Но нам бы хотелось поговорить с вами, рабочими, узнать ваше мнение о дальнейшем улучшении эксплуатационной работы. Это сейчас вопрос дня. Вы, наверное, чувствуете, как много внимания уделяется сейчас железным дорогам. И это не случайно. На дворе 1976 год, началась десятая пятилетка. Промышленные силы страны бурно развиваются, заводы требуют все больше и больше сырья, материалов. Но сырьевые запасы в европейской части Союза подистощились, мы стали возить больше сырья из Сибири. Это привело к увеличению объема перевозок, протяженности их. Возникли проблемы, о которых мы раньше и не подозревали...
– Через пару недель начнется лето, – продолжал замминистра, – пора отпусков, пора очень трудная для нас с вами. Я бы сказал – жаркая. Увеличивается количество пассажирских поездов, напряжение на всей сети, и на вашей дороге в частности, заметно возрастет. И мы полагаем, что новый приказ министра будет кстати. Этим летом мы должны быстрее и четче возить грузы и пассажиров, должны достичь вершины в перевозках – как в количественном, так и в качественном отношении. Я призываю вас, товарищи, со всей серьезностью отнестись к решению стоящих задач.
Климов с прежним достоинством вернулся на свое место, сел.
Необычная, серьезная тишина стояла в красном уголке. Деповский люд размышлял...
– А что, собственно, изменилось? – вполголоса спросил Борис, обращаясь и к Саньке, и ко всем своим соседям. – Третьих путей, что ли, настроили? Где быстро ездить-то?
– Да ты встань, Борис, скажи! В самом-то деле! – сзади кто-то настойчиво подталкивал Шилова в спину.
Поддерживаемый одобрительным гулом голосов, Борис вытянул руку вверх, поднялся вслед за нею. Увидел, что Климов одобрительно кивнул головой: «Пожалуйста, пожалуйста!» – и, выждав тишину, повторил:
– Я, товарищ заместитель министра, не понимаю, что, собственно, изменилось, допустим, на нашей дороге? Мы что-то не чувствуем пока...
– Сортировку бы сначала развили, чтоб она переваривать успевала...
– А грузовым машинистам каково? Мы-то, ладно, поедем...
– Написать все можно, бумага стерпит, – загудели, заспорили голоса.
– Я тоже что-то не понял, уточните, пожалуйста, – не вставая, сказал Климов. По его лицу пробежала тень неудовольствия, и сидящий рядом начальник депо беспокойно завозился, растерянно и в то же время гневно-предупреждающе поглядывая на собравшихся.
– Мысль у меня такая. – Борис чувствовал, что с каждым произнесенным словом становится спокойнее. – Повышение скоростей – дело, конечно, хорошее, как говорится, большой резерв. Вот я и спросил: что изменилось на дороге, за счет чего мы будем обеспечивать высокую скорость?
– Что изменилось? – с тонкой, снисходительной улыбкой поднялся Климов. – Время, дорогой товарищ... простите...
– Шилов, – подсказал начальник депо.
– Так вот, товарищ Шилов, время изменилось, оно требует от нас: быстрее, лучше, дешевле!
– Нет, я серьезно, – упрямо стоял на своем Борис.
– И я с вами вполне серьезно разговариваю, – в голосе Климова появились жесткие нотки, но он тут же постарался смягчить их. – Сеть железных дорог страны находится сейчас в... сложном, я бы сказал, положении, мы не везде справляемся с перевозками. На то есть разные причины... Так вот, приказ министра – одна из мер, направленных на улучшение работы железнодорожного транспорта. Мы ведь не только поднимаем скорости движения поездов, а предусматриваем меры по ускорению оборота вагонов, развитию подъездных путей промышленных предприятий, улучшению взаимодействий со смежниками. Словом, я не стану перечислять все пункты этого важного документа – желающие могут подробно ознакомиться с ним. Что же касается вашей дороги конкретно, то, я думаю, мы попросим ответить на этот вопрос товарища Уржумова. Прошу, Константин Андреевич. Ответьте, пожалуйста, машинисту, видите, какой он принципиальный.
Уржумов встал, знаком усадил все еще стоящего Шилова. Сказал негромко:
– Машинисты задают в общем-то правильный вопрос, Георгий Прокопьевич. Высокие скорости движения требуют серьезной и длительной подготовки всего нашего хозяйства, и прежде всего материального обеспечения развития узлов, сортировочных станций.
– Вот правильно начальник говорит!
– Да бросьте вы! Сверху получше видать.
