Текст книги "Жаркие перегоны"
Автор книги: Валерий Барабашов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)
IV.
Поднимаясь по вытертым до блеска ступеням узкого перекидного моста, вытянувшегося над множеством станционных путей, Виталий Николаевич Бортников, первый секретарь Красногорского обкома партии, пожалуй, и сам еще не мог бы однозначно сказать себе – зачем именно приехал в это утро на Сортировку. Если бы кто-то задал ему такой вопрос, он, подумав, сказал бы, что хочет просто посмотреть работу железнодорожников вот так, непосредственно, не начиная со справок и цифр, приготовленных для него отделом промышленности и транспорта. И это в общем-то было бы правдой. Но, может быть, неполной, потому что работу предприятия все-таки лучше изучить сначала по справкам. Так обычно Бортников и делал. А нынче вот изменил своему правилу. Приехал сюда прямо из дома, предупредив по телефону помощника, что будет на месте часа через полтора.
Где-то на середине моста Бортников остановился, задумчиво глядя вниз на пыльные спины вагонов – захватил вид станции, множества ее путей, составов. Неподалеку скатывались с горба горки вагоны; по два, по три, как связанные, они, послушные чьей-то воле, разбегались по блестящему рельсовому вееру, долго потом катились самостоятельно, находя свой состав – формировались новые поезда. С легкой натугой гудел зеленый маневровый тепловоз, надвигая вагоны на горку, кому-то посвистывал машинист, высунувшись из кабины, а из глубины парка формирования время от времени доносились звонкие металлические удары – это сталкивались сцепами вагоны. На соседних путях двигались параллельно друг другу два грузовых поезда – вагоны поскрипывали, позвякивали металлом. Сверху хорошо были видны грузы: машины, ящики, металлоконструкции, бетонные перекрытия, трубы, разобранные щитовые дома, лес, уголь... Все это плыло и плыло перед глазами, заставляло поневоле сосредоточиваться на мыслях об огромном количестве грузов, о том, что с каждым годом их становится все больше и больше – объемы перевозок стремительно растут. Конечно, это не чья-то прихоть – возить из одного конца страны в другой тот же уголь, – но острая необходимость, нужда промышленности, всего хозяйства. Восточные районы бурно развиваются, осваивается Сибирь, нефтяные кладовые Тюменщины – топливо, бензин нужны всем. Перевозки, перевозки...
– Хватит думать, дядя, поехали! – позвал веселый голос, и Бортников оглянулся – молодой парень в железнодорожной фуражке, идущий по мосту, подмигнул ему. Наверное, у парня было хорошее настроение, и Бортников улыбнулся в ответ, но при этом все же подумал: «Плоховато ты, друг, ездить стал...»
Внизу, совсем рядом, свистнул электровоз. Бортников свесил голову: какой-то поезд втягивался на станцию; суставчатое длинное его тело, извиваясь между белыми полосами рельсов, казалось, каким-то чудом выбирало нужный путь. Облокотившись о широкий угольник перил, Виталий Николаевич смотрел, как поезд замедлял ход, слышал, как тягуче вздыхали тормоза и бодренько, словно радуясь возвращению, погудывал электровоз, но внимание Бортникова как бы скользило по всему этому. Жило в нем сейчас беспокойство, приведшее его сюда, на станцию, на этот вздрагивающий под десятком ног мост, беспокойство, обострившееся с того момента, когда он вскрыл письмо инженера Забелина. Работник управления дороги писал ему, первому секретарю обкома партии, о нуждах магистрали, о том, что «...вам, товарищ Бортников, надо лично и почаще бывать у железнодорожников». Дальше Забелин вносил конкретные предложения по переустройству этой вот сортировочной станции, «которая является сердцем всей магистрали и решительным образом влияет на работу всей дороги».
Предложения инженера были серьезными, принципиальными. Забелин писал о необходимости срочной реконструкции станции, и прежде всего – удлинения ее путей. Город теснил станцию, мешал, а она мешала городу. Сдавленная домами, постройками, Сортировка с трудом пропускала через себя сотни поездов, держала их на перегонах, невольно сбивая весь транспортный ритм. Забелин доказывал, что выход из создавшегося положения есть, что длинные станционные пути – до двух с половиной километров – дадут возможность принимать громадные – длинносоставные и тяжеловесные поезда. А длинный и тяжелый поезд – это экономия тяги, времени, места, на перегонах и станциях. Давно уже в развитых странах водят такие поезда, есть попытки и на Красногорской дороге, но пока что попытки – не более, потому что сформировать и провести тяжеловесный поезд не главная проблема. Проблема возникает на станции, где этот поезд не вмещается и ему приходится «рубить хвост», укорачивать, тратя на это время, отвлекая людей и технику – какой же тогда смысл в тяжеловесе?
Да, действительно, особого смысла в таком поезде не было – прибавлялось хлопот, а эффект оставался невысоким. Двухкилометровый состав от станции А к станции Б вез огромное количество груза, но станция Б не знала, что с ним делать – он не вмещался на путях.
Эта станция, Красногорск, лежала сейчас перед Бортниковым забитая грузовыми поездами, сдавленная небольшим вокзалом с одной стороны и деревянной улицей, частными домами – с другой, по ту сторону моста. Улицу, в принципе, можно бы и потеснить, убрать дома, но речь шла о другом – надо было не просто расширять станцию, а удлинять ее приемо-отправочные пути, то есть переносить стрелочные переводы, горловины, вытяжки... Это не только технически сложно в условиях действующей станции, но прежде всего дорого. На реконструкцию потребуются большие средства и немалое время – где все это брать?
Глядя на поезда внизу, Бортников думал о том, что затяжной сбой в работе дороги стал и для него в какой-то мере неожиданностью. Да, он всегда знал о возникавших трудностях, всегда был в курсе важных событий на магистрали, внимательно следил за ее развитием, помогал чем мог, – но вот достаточно ли?.. За примерами, как говорится, недалеко ходить. Ездил он, Бортников, три года назад вместе с Уржумовым в министерство, бил тревогу, пытался добиться увеличения ассигнований на модернизацию дороги. Но министр успокаивал – ничего, мол, сверхсерьезного не происходит, обычные трудности, нет причин для беспокойства – и он тогда поддался чужой убежденности, поверил... Да, честно говоря, и не считал себя вправе идти на открытый конфликт. Областью в то время руководил другой человек, Бортников был вторым...
– Теперь вот и думай, – проговорил, забывшись, Виталий Николаевич, и стоявшая поблизости женщина удивленно повернула к нему голову.
– Вы это... мне?
– И вам тоже, – смущенно кивнул Бортников и пошел прочь.
«Конечно, надо было нам построже говорить в свое время со строителями, – думал он, спускаясь уже по лестнице на асфальт перрона. – Забелин и тут прав...» Виталий Николаевич с досадой вспомнил, как управляющему Красногорсктрансстроем не раз удавалось убедить обком в том, что срыв заданий по капитальному строительству зависит от чего угодно, только не от самих строителей: то железнодорожники фронт работ не предоставили, не захотели давать «окна», то перенесли работы на другое время, и трест взялся за более выгодный заказ... И вот результат: капитальное строительство на магистрали серьезно запущено, оказались неразвитыми и линейные станции, недостроен ряд объектов важного технического назначения – депо (локомотивные и вагонные), горки, тормозные устройства на них, вторые пути и двухпутные вставки, котельные... Потому-то возросший вагонопоток и захлестнул дорогу. «Расшить» ее могли лишь срочные меры – предложения инженера Забелина ложились в их русло.
«Надо поговорить на эту тему с Колобовым, – решил Бортников. – Пусть созовет технический совет, подумает над письмом вместе со специалистами». Да, но вот сам-то Колобов... Бывший директор Красногорскмаша, он уже несколько лет руководит промышленно-транспортным отделом обкома. Работящий, знающий дело, хороший организатор. И все-таки Бортников не мог отделаться от крепнущего в душе несогласия с тем, к а к работает Колобов. Весь свой опыт, знания отдает заводам (он любил и знал их), а вот транспорт... С директорских, что ли, времен у него холодок к железнодорожникам? То и дело слышишь от заведующего отделом: железная дорога не идет навстречу заводчанам, дорога срывает подачу вагонов, дорога... Требовательность, конечно, необходима, но не становится ли она у Колобова однобокой?
Бортников медленно шел по утреннему, только что политому асфальту перрона. Асфальт сох быстро, но везде – там и тут – лежали еще мокрые блюдца; в лужицах блестели перевернутые отражения вокзала, вагонов, синего неба...
– Простите, Виталий Николаевич! – кто-то осторожно тронул Бортникова за локоть.
Бортников повернулся – на него слегка встревоженно смотрел начальник дороги Уржумов.
– А, Константин Андреевич!
Они пожали друг другу руки.
– Простите, Виталий Николаевич, – повторил Уржумов, – но мне передали, что вы здесь, один...
Бортников, крутнув черноволосой, аккуратно стриженной головой, засмеялся:
– Ну и поставлено у вас дело, Константин Андреевич! Не успел я на станцию вашу, как говорится, ногой ступить...
– Мне доложили, что вы...
– Ну хорошо, доложили, – лицо Бортникова поскучнело. – Хотел я сам кое-что глянуть... да ладно, раз приехали, давайте вместе. Походим, посмотрим, с людьми поговорим... Покажите мне станцию. Чем ее начальник сейчас, например, занимается?
– Сейчас?.. – Уржумов глянул на ручные часы. – Сейчас должен быть разбор работы за минувшую смену. Но... я же не предупреждал никого, люди...
– А что – люди? – перебил Бортников. – Придем, поздороваемся, послушаем, о чем говорят, какие решают проблемы.
– Да, все это, конечно, так...
Они миновали здание вокзала, направляясь в конец перрона, где стоял двухэтажный из серого кирпича дом.
– Вы Забелина, инженера, знаете, Константин Андреевич? – спросил Бортников, когда они поднимались по лестнице.
– Забелина? Ну конечно. Он у меня... у нас в управлении дороги работает. В локомотивной службе. А что случилось, Виталий Николаевич?
– Письмо я от него получил.
– Письмо?! И... что же? Жалуется?
– Нет. Не жалоба у него. Мысли.
– А... Ну, это он может, – хохотнул Уржумов.
– Мысли серьезные, Константин Андреевич. – Бортников не склонен был разделять тон начальника дороги. – Есть над чем подумать.
Он помолчал, словно проверяя этой паузой сказанное, и подчеркнул:
– Да, подумать есть над чем.
– Я могу ознакомиться с его содержанием, Виталий Николаевич? – спросил Уржумов, распахивая перед Бортниковым дверь в кабинет начальника станции. Сидящие вдоль стен люди, увидев входящих, дружно встали.
– Сидите, сидите, – махнул рукой Бортников. – И продолжайте, пожалуйста. Мы послушаем.
– ...Вот я и говорю, – кашлянув, продолжил начальник станции, молодой и заметно нервничающий сейчас блондин. – Даже в этих условиях вы, Василий Филиппович, должны были проявить больше инициативы.
– Нет, Михалыч, не прав ты, – спокойно возразил грузный мужчина, сидевший у самой двери. – Что я мог сделать, если поезда считай всю ночь стояли, а на станции развернуться негде? И так уж грузовые по пассажирским путям пропускаем. Тесно же, Михалыч, сам знаешь! – почти выкрикнул мужчина и широкой большой ладонью пригладил черные, буйно рассыпавшиеся волосы.
– Это не довод, – начальник станции, поглядывая на Уржумова, снова стал упрекать подчиненного в нерасторопности.
«А ведь думает, наверное, по-другому», – хмыкнул про себя Бортников, хорошо, разумеется, понимая состояние начальника: пришли вдруг нежданные-непрошеные гости, сидят, слушают, как тут не стараться, не выказывать усердие.
Оставив после совещания начальника станции и грузного мужчину, который оказался маневровым диспетчером, Бортников расспросил обоих о работе, выяснил их мнение о возможной реконструкции Сортировки.
– Да что там говорить, Виталий Николаевич, – сразу же загорелся маневровый диспетчер – схватил со стола карандаш, стал рисовать на листке бумаги схему станции. – Если б у меня вот этот путь был подлиннее...
– Хотя бы один? – уточнил Бортников.
– Хотя бы один, – кивнул диспетчер, – да я бы развернулся знаете как! Вот, смотрите, привели сегодня поезд чуть больше, чем станция может вместить, и началась морока: выслал маневровый тепловоз, бригаду составителей, да пока они вот здесь шесть вагонов отцепляли... А! Или пассажирский возьмите. Каких-то восемнадцать вагонов всего, а пассажиры из последнего по рельсам к перрону идут – не хватает перрона. Ну, убрать бы вот эти склады – зачем они тут? Перенести их, место освободить, руки нам, диспетчерам, развязать.
...Уже у машин, двух блестящих черных «Волг», ожидающих их возле перекидного моста, Бортников спросил Уржумова:
– Какие у вас отношения с заводами, Константин Андреевич?
– Проблема – вагоны, – сказал Уржумов. – Виталий Николаевич, сократить их оборот нам одним не под силу, поймите меня правильно. Погрузочно-разгрузочные операции на промышленных предприятиях – ахиллесова пята. Потери времени огромные.
– Что ж, – усмехнулся Бортников, – у вас самих разве все в порядке?
– Разумеется, нет. Резервы и у нас есть. Но не такие значительные, как у клиентуры. А вагон ведь не склад.
– Да, конечно, – согласился Бортников и глянул на часы.
– Вот еще частность, Виталий Николаевич, – заторопил себя Уржумов. – Рельсы. Острейшая нехватка. Нагрузки на ось грузового вагона возросли, скорости движения – тоже. В результате даже тяжелые рельсы, например на главном ходу дороги, стали жить меньше.
– А фонды все те же?
– В том-то и беда, Виталий Николаевич. Лишнего рельса не выпросишь, не то что... Ведь десятки километров летом, в путейскую страду, меняем... А нужны – сотни. Вот если бы дали нам дополнительно к фондам...
– Да-а, – протянул Бортников. – Наговорили вы мне, Константин Андреевич... Ладно, думать будем. Тут крепко надо думать. – Он достал из кармана сложенный вчетверо листок. – Вот, вы хотели ознакомиться.
Уржумов прочитал письмо, чувствуя, как кровь приливает к щекам. Забелин, хотя и косвенно, обвинял в плохой работе Красногорской железной дороги и его, начальника этой дороги... Лихорадочно думал: что же сказать Бортникову? – но тот не стал ничего спрашивать, – увидев, что Уржумов прочитал письмо, взял его из рук, сказал:
– Это письмо – мне, хотя многое, конечно, и вас касается.
– Да он писатель известный, этот Забелин. Во все инстанции шлет.
Уржумов тонко усмехнулся, давая этим понять Бортникову, что, мол, стоит ли такого уж повышенного внимания первого секретаря обкома данное послание?
– Нет, Константин Андреевич, – Бортников покачал головой, – письмо не только о реконструкции станции, оно о многом... Ладно, потом обо всем поговорим. Мне пора.
Черная «Волга» с обкомовским номером напористо фыркнула и умчалась.
V.
Виктор Петрович Забелин, инженер с тридцатилетним стажем, молчаливый человек с совершенно седой головой и голубыми глазами на сухощавом лице, сидел сейчас в густонаселенном отделе ремонта электровозов и пытался составлять таблицу-отчет о проделанной работе. Июнь кончался, кончалось полугодие, первое полугодие десятой пятилетки, через два-три дня начнется отчетная лихорадка, и лучше предупредить ее, сделать все спокойнее – кое-какие данные уже есть. В противном случае начальник отдела Борисов станет волноваться и просить подчиненных поторопиться. Сердиться он, видимо, не умел или просто не решался еще, так как в этой должности работал всего полтора месяца. При Лесникове, умершем внезапно в один день. Борисов не был даже замом, занимал такую же должность, что и Забелин. Был Борисов совсем еще молодым человеком, года три как в управлении, и многому, очень многому научился у Виктора Петровича, который щедро отдавал ему свои знания и опыт. Разговоров о своей несостоявшейся служебной карьере Забелин старательно избегал. Отшучивался, говорил, что ему хорошо ходить и в старших инженерах: в половине шестого ушел домой и забыл о работе. Но сердце каждый раз при этом щемило – мог бы, вполне мог быть и не только начальником отдела... Его портрет – на управленческой Доске почета, в лучших рационализаторах дороги ходит, статьи в железнодорожных журналах публикует, с мнением его вроде бы считаются, а вот более широкий участок деятельности почему-то не доверяют. Обидно, конечно. И непонятно: почему? Чем он хуже других?
Ладно, не стоит об этом. К чему? Возраст уже не тот, через два с половиной года – на пенсию. Прошла жизнь, прошла... И с чего вдруг задумался о какой-то должности?
Так, под настроение, видно. Стал Борисов начальником отдела, вот и мысли всякие завелись. Задето самолюбие: не его выдвинули. Борисов, разумеется, парень с головой, постепенно разберется что к чему, и все-таки... Новый начальник отдела догадывался, наверное, о чувствах Забелина и на первых порах особо подчеркивал к нему свое расположение. Часто советовался с Виктором Петровичем, причем не вызывал в кабинет, а приходил к забелинскому столу, садился рядом. Говорил уважительно, благодарил за советы, но в лице его всегда жило что-то похожее на легкое смущение. Совестливый человек, понимает, что Забелин имел на должность начальника отдела больше прав. Но поставили его, Борисова, отказываться у него оснований не было, так что... Да ну, о чем речь! Пусть парень работает, в добрый путь! Не сорвался бы только вначале, повнимательнее бы к делу пригляделся да к людям. Завистников у Борисова много стало. Надо бы понаблюдать за Володей, помочь при надобности, поддержать...
Ответив на два-три звонка, Виктор Петрович вышел в коридор покурить. С утра в отделе стоял шум: раздавались звонки телефонов, инженеры спорили с коллегами в далеких от управления депо, в углу настойчиво долбила пишущая машинка... Пусть голова отдохнет немного, еще целый день впереди.
Кивнув цокающей по длинному и звонкому коридору секретарше начальника службы, Забелин пристроился возле урны, достал из кармана форменной рубашки сигареты. Но курить почему-то расхотелось. Покатав сигарету в пальцах, Забелин сунул ее обратно в пачку.
«Вот пришлет Бортников мое письмо на управление дороги, в партком, а там скажут: что это ты, Виктор Петрович, такие вещи первому секретарю обкома предлагаешь? Не мог разве здесь, в управлении, идею свою высказать? В конце концов дорожная газета есть, областная, «Гудок»... Пиши на здоровье».
Так, наверное, стал бы говорить секретарь парткома – обычно доброжелательный человек, но как теперь поведет себя с ним, Забелиным? Вот, скажет, Виктор Петрович, пишешь ты, пишешь... Журналистом бы, что ли, становился, раз такая тяга к перу.
В газету, конечно, можно бы написать – никому не возбраняется. Только попала бы та именно газета на стол Бортникова? Вот то-то и оно... Ну, прочитали бы другие да и промолчали, не в первый же раз. Сколько уж он статей таких написал, сколько вложил в них – и все кануло куда-то... Помнится, сдали незавершенный участок дороги Красногорск – Северск – ну как можно было железнодорожную линию без автоблокировки да без бытовок для станционных работников принимать? Понятно, очень нужен этот участок, без него лесозаготовителям хоть караул кричи, но через пару месяцев в нормальных бы условиях работали и сами лесозаготовители, и железнодорожники. Так нет, Красногорсктрансстрою к Новому году надо было линию эту сдать, уговорили комиссию, убедили... А потом полгода, если не больше, мучились: светофоры не работали, люди на станциях не держались. Написал тогда Забелин в областную газету – такой шум поднялся. Уж как только ни стыдили его – и не патриот ты дороги, и не понимаешь государственных задач, и вообще – критикан. Было дело, было... А теперь вот с сортировочной станцией. Он локомотивщик – не движенец и не строитель, мог бы и промолчать – так ему и в отделе намекали. А он на партийной конференции управления, что зимой была, выступил. Говорил о том, что удлинять надо пути не только на Сортировке, но и на других станциях – за тяжеловесными поездами будущее, на них надо ориентироваться. Покивали, согласились, в резолюцию даже записали его предложения – а что изменилось?
Бортникову написать – твердое решение пришло. Но, уже опустив письмо в ящик, засомневался. Мало ли о чем первому секретарю обкома пишут. Ну, прочитает, черкнет в уголке: в отдел, рассмотреть, ответить. И ответят. Мол, уважаемый товарищ Забелин, предложения ваши неплохие, но ввиду того-то и того-то... Да найдут что сказать, люди там грамотные. Напишут, что, дескать, есть более насущные проблемы, требующие значительных капитальных вложений, что теоретически тяжеловесные поезда – дело, безусловно, хорошее, но...
Может, конечно, и не так все получится с этим последним письмом – что-то, глядишь, и попадет в перспективные планы развития дороги, тем более что и в партийной резолюции записано. Все равно надо срочно что-то делать, пропускные способности дороги на пределе, вагонопоток перерабатывается с большим трудом... Сбой за сбоем. Как тут не бить тревогу?
Забелин вздохнул. Снова вытащил сигареты. Щелкнув зажигалкой, забыл об остреньком желтом ее огоньке, задумчиво смотрел в окно на зеленый, по-летнему пышный двор управления...
Может, конечно, и не так с его письмом получится – предложения по реконструкции Сортировки серьезные, касаются всей магистрали, не говоря уже про Красногорский узел. Так просто от них не отмахнешься. Да и не только в этом дело. Сортировку ведь донимают и транзитные поезда...
«А если их вокруг Красногорска пустить? – Забелин даже вздрогнул от неожиданной этой мысли. – Например, южный обход узла построить? Пусть пока однопутный, пусть на первых порах неэлектрифицированный. Но часть хотя бы транзитных поездов можно будет направлять в обход Красногорска. Это же такая помощь станции!»
От волнения Забелин стал расхаживать взад-вперед по коридору, машинально кивал на чьи-то приветствия и со стороны, наверно, производил несколько странное впечатление: что-то бормотал себе под нос, улыбался.
«Ну да, конечно, – рассуждал он сам с собой. – Обход узла – это самый реальный и самый, пожалуй, быстрый выход из создавшегося положения. В принципе, Сортировку следовало бы вообще убрать за пределы города, построить ее заново, с перспективой на две-три пятилетки вперед, но это потом, потом, – требуются большие деньги и время, а его нет сейчас – с е г о д н я стоят поезда!.. Ах ты черт, вот о чем надо было написать Бортникову! Реконструкция Сортировки – дело, конечно, тоже очень важное, но вот обход... важнее, пожалуй, важнее! Ведь каких-то тридцать пять – сорок километров железнодорожного пути, эдакая стальная дуга, охватывающая Красногорск с юга, она бы могла... да что там могла! – существенно разрядит обстановку на узле, снимет напряжение».
Так что же – еще одно письмо в обком писать? Извините, мол, Виталий Николаевич, но такая вот мысль после времени пришла...
Да нет, не годится. Не солидно. Мысли, кстати, и другие еще есть. Что ж это – каждую в отдельный конверт?!
– Схожу-ка я сегодня к Уржумову, – сказал сам себе Забелин. – День у него нынче приемный.
