Текст книги "Подменыш"

Автор книги: Валерий Елманов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 22 страниц)

Осуществив – и блистательно осуществив – первую половину задуманного – вся Волга в его руках, – Иоанн стал прикидывать, как бы ему выполнить вторую часть плана. Задуматься было над чем. Путей-то два. Один лежит на юг, второй – на север. Какой избрать?

Глава 26
ВЫБОР ПУТИ

С одной стороны, южная дорога вроде бы была выгоднее. Раздвинуть свои рубежи вплоть до самого Крыма казалось куда как заманчиво. Но одновременно это расширение предполагало войну против Гиреев, притом войну не простую, но беспощадную, а как умеют драться татары, Иоанн успел насмотреться под Казанью, и увиденное ему пришлось не по душе. Уж больно отчаянны и злобны эти стервецы. С такими, пожалуй, умучаешься. А уж сколь народу поляжет – и представить страшно.

То, что русский волкодав одолеет крымского волка, сомнений у царя не было. Но государь должен, как хороший игрок в шахматы, думать не только на один ход вперед, а на несколько сразу. Тогда получалось следующее. Задавить-то он Девлета задавит, а что дальше? Все равно какой из приморских градов ни возьми, что Гезлев, что Сурож, что Чембало, Гузувите, Боспор, Алустоне, Ялита [194]194
  Гезлев – Евпатория, Сурож – Судак, Чембало – Балаклава, Гузувите – Гурзуф, Боспор – Керчь, Алустоне – Алушта, Ялита – Ялта.


[Закрыть] – везде турки хозяйничают. Татары только так, в середке, поближе к своему Бахчисараю жмутся, а побережье за Сулейманом. И если захватить любой из тех градов – неизбежна следующая война, и тут уж противник не в пример страшнее. Достаточно послушать старого вояку Ивана Пересветова, который бывал в тех краях и знает, что почем, да почитать его тетрадки.

Это тебе не раздираемые во внутренних смутах степняки. У них един царь и един закон. Все европейские державы не в силах одолеть неустрашимых янычар. Того же Фердинанду [195]195
  Имеется в виду Фердинанд I из рода Габсбургов (1503–1564) – король Чехии и Венгрии в 1526–1562 гг., король немецкий в 1531–1562 гг., император Священной Римской империи в 1556–1564 гг.


[Закрыть]взять. Вроде бы столь стран под его властью собралось, но когда Сулейман на Вену навалился, убег, бедолага, куда подале, да так, что лишь пятки засверкали, и отсиживался где-то, брата-цесаря [196]196
  Подразумевается старший брат Фердинанда Карл V (1500–1558) – король Испании в 1516 г., немецкий король в 1519–1531 гг., император Священной Римской империи в 1519–1556 гг.


[Закрыть]поджидаючи. Так и сидел, пока тот не подошел. Тогда лишь и сумел вместях с ним изрядный отпор дать поганым [197]197
  Речь идет об отпоре 300-тысячному мусульманскому войску, когда оно вторглось в пределы Венгрии, после чего султан Сулейман I Великолепный (1520–1566) не решился продолжать поход, усомнившись в победе, и повернул свою огромную армию обратно. До того Фердинанд отсиживался в Линце.


[Закрыть].

Правда, давно это было, еще когда Иоанн двухгодовалым был, а с тех пор Сулейман вроде бы притих, но тишина эта лишь кажущаяся. Просто он подался в другую сторону. Купцы сказывают, что с того времени он много кого повоевал в дальних странах [198]198
  В 1534 году пали Кербела и Неджеф, Тебриз и Багдад, отнятые Сулейманом у государства Сефевидов, а в 1546 году – Басра, после чего все междуречье Ефрата и Тигра попало в его руки, включая Лахсу. Тогда же пал Йемен. Спустя всего год началась очередная восьмилетняя кровопролитная война с восточным соседом, после которой Сулейман отобрал у шаха Темеспе I (1524–1576) львиную долю Закавказья, добравшись до Кутаиси. В Северной Африке он к 1551 году завладел Триполи, в 1554 году завершил покорение Алжира.


[Закрыть]. Да и на владения цесаря нет-нет да и посягнет. В лето 1541-е рухнула древняя Буда, что на Угорщине, и там же, совсем недавно, в лето 1552-е, пал град Эгер. Так что, случись замятня с Сулейманкой, и не сдобровать Руси. В силе покамест сей изверг, в великой силе.

Не зря те, кто бывал при дворе Сулеймана, иначе как Великолепным его не величают. Богат, чертяка. А того хуже, что умен. Сами-то турки властителя иначе именуют – Кануни. Это на их басурманском языке Законодатель означает. Вона как. Богача одолеть можно, коль он дурень беспросветный, а вот умного – лучше и не пытаться.

Да и далее тоже скверно. Море велико, а куда ни сунься – сызнова всюду турки. Вот и выходит, что не получится торг напрямую, но лишь через неверных. Ему, Иоанну, на иноверие ихнее наплевать, пусть о том у митрополита с епископами голова болит. Беда в том, что выгоду соблюсти не получится. Хотя о какой тут выгоде говорить, коль касайся тех приморских градов или нет – все едино война с Сулейманкой выходит. Разве ж тот потерпит, чтобы Русь по соседству с ним встала?

Стало быть, выгоднее не победить крымского хана, но обескровить его, чтоб он силушки лишился, да надолго. К тому же, показав Девлет-Гирею несокрушимую мощь русского войска, можно рассчитывать, что тот не решится трогать южные рубежи, как бы ни науськивал его Сулейман, благо, что стран для грабежа все равно в достатке – не одна христианская Русь с Крымом граничит, но и Литва.

И все равно Иоанн не спешил. Разве что очередное перемирие с Ливонией подписал всего на два года – если что, то пусть руки развязаны будут. Шло время, и ему стало казаться, что сам всевышний одобряет его задумку, наслав на ненавистных крымчаков глад и мор. Однако, как ни толкали его советники в Думе покончить с Девлеткой раз и навсегда, Иоанн соблазну не поддавался – только обескровить.

Следуя его плану, Данила Адашев и князь Вишневецкий, который недавно перешел к нему из Литвы, успешно громили и нещадно зорили разбойничье гнездо, а Иоанн тем временем обратил задумчивый взгляд на Ливонию. По всему выходило, что она должна была стать пускай и не столь легкой добычей, как Астрахань, но и не такой тяжелой, как Казань.

Во-первых, в ней было чересчур много властителей, что для любого государства не просто скверно, но в годину войн и вовсе превращается в погибель. Тут тебе и пять епископов, и магистр, и орденский маршал, и девять комтуров [199]199
  Комтур – управляющий комтурией, бывшей одной из территориальных единиц Ливонии.


[Закрыть], да еще одиннадцать фогтов [200]200
  Фогт – управляющий фогтией, более мелкой по сравнению с комтурией, областью Ливонии.


[Закрыть], и у каждого свои города, волости, уставы и права.

Во-вторых, кому там сражаться-то? Самим немцам? Их немного. Горожанам? Но война, считай, такое же ремесло, и если ты к нему не свычен – пиши пропало. Местным смердам? Так ведь это когда-то они отчаянно бились за свою свободу, а теперь головы тех же куронов, семигалов, ливов, лэттов и эстов давным-давно и прочно придавлены к земле немецким сапогом. Да и величают их всех на Руси соответственно их поведению – чухонцы. Повелят хозяева – так они их сапоги языком вылижут и не побрезгуют, да еще за счастье почтут. Так что воевать за своих угнетателей охоты у них нет. Прикажут им – пойдут и никуда не денутся, но что толку? Меч из рук они выронят при первой же стычке с русскими ратями, а то и раньше, едва лишь увидят ее. Чухонцы – они и есть чухонцы.

Опять же и помощи извне Ливонии тоже ждать неоткуда. Это когда-то они были под крылом могучего Тевтонского ордена, а ныне, после того как ихний гроссмейстер, наплевав на веру отцов и на приличия, перешел в лютеране [201]201
  Имеется в виду избранный в 1510 году гроссмейстером ордена Альбрехт фон Браденбург-Анебах из династии Гогенцоллернов. В 1525 году он, перейдя в лютеранство, превратил Пруссию в светское государство, сделавшись наследственным герцогом. Правил до 1566 года. Позже, когда его сын Альбрехт Фридрих в 1618 году скончался, не имея наследников, власть в Пруссии перешла к курфюсту Браденбурга Иоганну Сигизмунду (1608–1619).


[Закрыть], им от своих бывших собратьев подмоги ждать не приходится. Вот тебе и во-вторых.

Прочие же соседи….

Иоанн ведь не просто засылал послов в Литву, предлагая общими силами навалиться на крымского хана, – с помощью этого союза он вязал руки Сигизмунду, зная, что сил у него хватит лишь на кого-то одного, да и то в обрез.

Что же до свеев, то и тут ливонцам надеяться было не на что. Небольшой приграничный конфликт из-за нечетко очерченных рубежей и специально раздутый Иоанном в маленькую войну закончился тем, что воеводы, князья Петр Щенятев и Дмитрий Палецкий, вместе с астраханским царевичем Кайбулою вступили в Финляндию. Взяв в оставленном шведами городке Кивене семь пушек, они сожгли его и за пять верст от Выборга встретили неприятеля, который, смяв их передовые отряды, расположился на возвышенности, дающей шведам определенные преимущества. Однако русские воеводы искусно обошли их и напали с тыла, одержав полную победу и пленив многих из шведской знати. Затем они опустошили берега Воксы, разорили Нейшлот и вывели множество пленников, которые стали так дешевы, что человека продавали за гривну, а девку – за пять алтын.

Жаждущий к старости лишь мира, тишины и покоя, Густав Ваза, видя, что Швеция без союзников не в силах бороться с Русью, прислал в Москву послов, умоляя о мире. Мудрый король ни в чем не винил Иоанна, но, не желая оставаться виноватым, заявил, что вся ответственность за это недоразумение лежит на новгородском наместнике князе Дмитрии Федоровиче Палецком. Иоанн хоть и не согласился с ним, но, сам не желая дальнейших боевых действий, охотно выслушал мирные предложения шведов.

Не удержавшись и желая набить цену этому миру, он намекнул в разговоре с послом Канутом:

– Жители новогородские слезно молили меня дать большую рать, да присовокупить к ней татарские и черемисские полки, а воеводы мои пылали нетерпением идти к Абову, да к вашей Стекольне [202]202
  Так тогда назывался на Руси Стокгольм.


[Закрыть], но мы удержали их, ибо не любим кровопролития, – и поучительно заметил: – Все зло произошло оттого, что твой государь по своей гордости не восхотел сноситься с новогородскими наместниками, в коих у меня сидели самые именитые бояре. И напрасно не восхотел. Если не знаешь, каков Новгород, то спроси у своих купцов: они скажут тебе, что его пригороды поболе вашей Стекольны. Так что пусть он оставит свою надменность, и тогда мы станем друзьями.

Густав оставил, после чего в Москве была подготовлена перемирная грамота на сорок лет.

И вновь Иоанн поступил сразу с двойной, а то и тройной выгодой для себя. Во-первых, проверил силу шведов и убедился, что их опасаться не стоит, во-вторых, своим многолетним перемирием надолго вывел их из дальнейшей игры, а в-третьих, на деле оценил поведение союзников Густава – Польши и Ливонии, которым также остался премного доволен. И король Сигизмунд Август, и магистр Ливонии помимо доброжелательных писем Густаву, в которых они клятвенно обещались помогать ему, так и оставались спокойными зрителями. На деле польский король только ходатайствовал за Густава в Москве, убеждая Иоанна не теснить Швецию, которая могла бы вместе с Польшею действовать против неверных, а второй не делал даже этого.

– Ну, и много ли теперь у короля свеев будет желания прийти на помощь Ливонии? – с усмешкой спросил Иоанн у Висковатого. – К тому ж и оправдание есть – перемирия нельзя нарушать.

– Истинно, государь, твоя голова по уму всех моих подьячих вместе взятых перетянет! – восхищенно воскликнул дьяк.

– А свою что ж не упомянул? – хитро прищурился Иоанн. – Али мыслишь ее потяжельше моей?

Иван Михайлович побагровел, но царь, дружески хлопнув его по плечу, засмеялся:

– И правильно. Себя ценить надобно. К тому ж как знать – может, и впрямь потяжельше.

– Государь! – отчаянно воскликнул Висковатый.

– А иначе зачем ты мне надобен? Потому и держу тебя. К тому же ты об иноземных державах все время думаешь, а я лишь час малый, не боле, – и задумчиво добавил: – Теперь осталось Ливонии должок вернуть. Десять годков тому минуло, а я его хорошо запомнил.

Застарелый долг заключался в следующем. Еще когда он только-только уселся на трон, у него возникла мысль пополнить свои и без того изрядные запасы книг, доставшиеся ему от бабки с дедом. Дядька Иван Иванович Челяднин, выполняя царское повеление, прикупал их, но все до одной были божественного содержания. Иоанн же слышал от Федора Ивановича, что есть и иные. Самому сказать о том дядьке было как-то стыдно, поэтому в один из воскресных дней он самолично направился в Китай-город, в книжный ряд. Народ там толпился своеобразный, не такой, как в прочих. Все покупатели, как на подбор, люди степенные, книги разглядывали бережно. Большинство – духовного звания – священники да мнихи. Тут-то Иоанн и повстречал Ганса Шлитта. Помнится, в тот день только у него одного и имелись в продаже не рукописные, а печатные книги.

Тогда он подолгу расспрашивал его об успехах науки и искусства в Германии. Рассказы сведущего иноземца так увлекли Иоанна, что он отправил его обратно к себе с поручением разыскать там и пригласить в Москву искусных врачей, лекарей, аптекарей, художников, ремесленников, даже людей, искусных в древних и в новых языках, но главное – специалистов по печатному делу. Уж очень загорелся Иоанн завести книгопечатание и на Руси.

Шлитт уехал и… с концами. Ни слуху ни духу. Честно признаться, спустя год, когда Иоанн вспомнил про него, то первая мысль была, что человек оказался обыкновенным иноземным татем. Присвоил выданные ему тридцать рублевиков, и был таков. Досадно, конечно, но что уж тут поделаешь. Однако потом до царя донеслись вести о том, что Шлитт как раз ни при чем. Он добросовестно разыскал в Аугсбурге императора Карла V и вручил ему Иоанновы письма о своем деле. Император долго совещался со своими советниками и наконец согласился исполнить желание русского царя, но с условием, чтобы Шлитт от имени Иоанна клятвенно обязался не выпускать ученых и художников из России в Турцию и вообще не употреблял бы их способностей ко вреду империи. После этого он дал Гансу грамоту с дозволением искать в Германии людей, годных для службы царю, и Шлитт уже набрал более ста двадцати человек. Более того, он уже готовился отплыть с ними из Любека в Ливонию.

Но все разрушилось и, главным образом, из-за Ливонского ордена, магистр которого написал императору, что «неблагоразумно умножать силы природного врага сообщением ему искусств и снарядов воинских. Если откроем свободный путь в Москву для ремесленников и художников, то под сим именем устремится туда множество людей, принадлежащих к злым сектам анабаптистов, сакраментистов и других зловредных еретиков, которые станут самыми ревностными слугами царя». Словом, магистрат Любека без всяких на то оснований засадил Шлитта за решетку и вдобавок, так сказать, на всякий случай, разогнал собранный им народец, который послушно рассеялся.

А типографию Иоанн решил все-таки построить, невзирая ни на что, обратившись с этой же просьбой о печатниках к датскому королю Христиану III. Будучи лютеранином, король надеялся увлечь царя идеей борьбы с католицизмом, поэтому на просьбу откликнулся охотно и в мае 1552 г. уведомил Ивана IV о посылке в Россию мастера Богбиндера не только с типографскими принадлежностями, но и с Библией, а также еще с двумя книгами о «сущности христианской веры». После перевода на русский язык эти книги предлагалось издать в большом количестве.

Датчанин летом приплыл в Россию и в ноябре все того же 1552 г. получил аудиенцию во дворце, когда царь вернулся в Москву из казанского похода. Правда, попытка номер два тоже не удалась, поскольку русское духовенство, ознакомившись с содержанием датских книг, решительно воспротивилось публикации протестантских сочинений, но благодаря покровительству царя датский печатник не был изгнан из столицы и даже получил возможность работать как частное лицо. Иоанн же, как потом записал русский первопечатник Иван Федоров, «начаша изыскивати на Руси мастерства печатных книг в лето 61 осьмыя тысящи».

Государь не поскупился на деньги, выделив крупные суммы на строительство Печатного двора и поручив дело кремлевскому дьякону Ивану Федорову и Петру Мстиславцу, которые успели приобрести некоторый опыт книгопечатания благодаря общению с датским печатником. Словом, не мытьем, так катаньем Иоанн почти добился своего, но должок Ливонии вернуть поклялся.

Поэтому, когда в 1554 году послы магистра Генрика фон-Галена, архиепископа Рижского и епископа Дерптского просили царя возобновить перемирие еще на 15 лет, то Иоанн согласился, но с условием, чтобы Юрьевская область, тогда она именовалась Дерптской, ежегодно платила ему издавна уставленную дань. Немцы в ответ на это изобразили безграничное удивление, после чего глава Посольского приказа дьяк Иван Висковатый показал им договорную грамоту, составленную в 1503 году и подписанную тогдашним магистром Плеттенбергом.

– То было так давно, что уже позабылось всеми, – высказался глава посольства, на что Алексей Адашев, который наряду с Висковатым вел переговоры, ответил:

– Зато у нас память хорошая.

– Но стоит ли упоминать в столь серьезной грамоте о подобных пустяках, – поморщился немец.

– Коль такие деньги для вас пустяк, то мы попросим вас уплатить эту дань за полсотни лет в ближайшие три года, – ласково улыбнулся Висковатый.

– Вы шутите?! – даже отшатнулся посол.

– Ничуть, – поддержал дьяка Адашев. – Либо дань, либо нет вам перемирия.

Пришлось уступить. Дерпт, за который, как было указано в грамоте, поручился сам магистр, обязался не только впредь давать ежегодно по серебряной марке с каждого человека в его области, но и в три года погасить всю накопившуюся недостачу за минувшие полсотни лет. Кроме того, с магистра бралось обязательство не вступать в союз с королем Польши и восстановить древние православные церкви, которые вместе с католическими были разграблены фанатиками нового лютеранского вероисповедания.

Иоанн не забыл и претензии Ганзы, которая жаловалась царю, что правители Риги, Ревеля и Дерпта запрещают ее купцам ввозить на Русь металлы, оружие, доспехи и хотят, чтобы немцы покупали русское сало и воск только в Ливонии. Потому торговля объявлялась свободной.

Утвердить грамоту должны были в Дерпте, но ливонские правители решили поступить по-хитрому. По подсказке епископского канцлера договор подписали, но оговорили условие. Дескать, они не могут вступить ни в какое обязательство без согласия римского императора, как их законного покровителя.

– Царю моему нет дела до императора! – сказал русский посол Иван Терпигорев. – Дайте мне только бумагу, а уж там дадите и серебро.

Спустя три года, в феврале 1557 года, в Москве снова появились послы магистра и дерптского епископа. Узнав, что они приехали не с деньгами, а с пустыми словами, и желают не платить, а доказывать несправедливость царских требований, Иоанн без лишних слов повелел им возвращаться обратно с ответом: «Вы свободно и клятвенно обязались платить нам дань, так что дело решенное. Если не хотите исполнить обета, то мы найдем способ взять свое».

Одновременно он наложил запрет новогородским и псковским купцам на поездки в Ливонию, объявив, что немцы спокойно могут торговать и на Руси.

К тому времени, согласно повелению царя, подготовка к войне шла уже полным ходом…

Глава 27
ЛИВОНИЯ

Надежда на легкий успех у царя была еще сильнее, поскольку за это время Иоанн успел сделать немало полезного и внутри страны. Одна за другой его земли освобождались от так называемых кормленщиков, в ведении которых было судное право в городах и волостях, – они, будучи царевыми наместниками, жили судными оброками и пошлинами, «храня устройство, справедливость и безопасность общую». Иные и впрямь честно исполняли свой долг, но большинство думали лишь о собственной корысти, поэтому жителям этих местностей ничего хорошего ждать не приходилось – царевы слуги нещадно теснили и грабили их.

Чтобы искоренить зло, Иоанн указал «во всех городех и волостех учинити старост излюбленных… которых себе крестьяне меж себя излюбят и выберут всею землею» и которые умели бы их рассудить в правду «беспосульно и безволокитно», а также сумели бы собрать и доставить в государеву казну оброк, установленный взамен наместничьих поборов. Из этого-то оброка Иоанн и повелел выплачивать денежное жалованье своим дьякам, подьячим и прочим боярским детям.

Кроме того, он установил обязательность военной службы не только с поместий, но и с боярских вотчин. Теперь владелец ста четей угожей земли обязан был идти в поход на коне и в доспехе, либо выставить вместо себя человека, либо внести установленную за неявку цену в казну.

Желая приохотить людей к службе, Иоанн назначил всем служилым людям «праведные уроки» – постоянные денежные оклады «по отечеству и по дородству», т. е. по родовитости и по служебной годности, а также особое денежное жалованье во время похода, чего раньше тоже не водилось, а также установил двойную плату тем из боярских детей, которые выставляли лишних ратников сверх определенного законом числа. Таким образом, введя «кнут» и «пряник», он мог и поощрять достойных, и карать нерадивых.

С того времени, как утверждают летописцы, число воинов не просто увеличилось – удвоилось, даже если сравнивать их количество с совсем недавними временами, например, с тем же походом на Казань. А если добавить к этому русскую неутомимость, физическую крепость, привычку стойко переносить тяготы и лишения в походах, а также приобретенный ратный опыт, то уверенность Иоанна в легкости предстоящей кампании против Ливонии виделась далеко не беспочвенной.

Единственное, что смущало царя, так это решительное противодействие его планам похода на север со стороны Адашева и других советников. Мало того, так они подключили еще и Сильвестра, а тот и рад – сызнова завел свою нескончаемую песню о том, что в Кафе в рабстве у поганых томятся тысячи русских невольников, что ливонцы хоть и неправильно молятся, да все ж не кому-нибудь, а богородице и Христу, что… Словом, много чего наговорил.

Однако пусть и не сразу, но сумел-таки Иоанн перетянуть их всех на свою сторону. Можно было бы и без того обойтись, мол, повелеваю, и вся недолга, но помнил царь уроки Карпова, хорошо помнил. «Надобно, чтоб каждый не просто твое повеление исполнял, потому как оно от государя исходит, но и считал, что оно единственно правильное и мудрое. Тогда у исполняющего его и сил, и желания все сделать как должно куда как поболе будет», – пояснял Федор Иванович своим суховатым голосом, пристально глядя на ученика.

Вот чтоб желания прибавилось, Иоанн и пояснял разумность похода не на юг, а на север. Кому на пальцах втолковывал, что не время еще крымского хана за глотку брать, пока из-за его спины чалма Сулеймана виднеется. Иным прочим, стоявшим за южное наступление больше из корысти, разъяснял о пользе торговли, а тем, кто чаял угодий себе нарезать, напоминал, что и землица в тех степях не в пользу хозяину пойдет. Ну какая может на ней пшеница вырасти, коли там летом даже дикое неприхотливое разнотравье, и то выгорает?! Кого-то и впрямь убедил, а кого и нет – все равно умолкли, ведая, что слово царя твердое, и коль оно сказано, так чего уж тут – все равно будет так и не иначе.

Меж тем приготовления к войне шли полным ходом. Отовсюду к пределам Ливонии шли обозы с ратными припасами, везде наводили мосты, близ дорог возводили станы и ямы [203]203
  Ям – почтовая станция, где государственные гонцы могли передохнуть, поесть, переночевать, но главное – сменить усталых лошадей на свежих.


[Закрыть]. К концу осени 1557 года сорок тысяч воинов уже стояло на границе под началом Шиг-Алея, бояр Михайлы Глинского, Данила Романовича Захарьина-Юрьева, Ивана Шереметева, князей Серебряных, Андрея Курбского и других воевод. Кого только не было в этом войске – татары, черемисы, мордва, пятигорские черкесы… Ждали только слова Иоанна, а тот… тот ждал ливонских послов, еще надеясь решить дело миром. Наконец те прибыли, но, судя по их смущенно-унылым лицам, можно было сразу предположить, что дань они не привезли.

– Мы ведь оговаривали, что дань должен утвердить цесарь, – горячо возражал посол, пытаясь запутать в паутине слов опасных соседей. – Что мы могли поделать, коль у его величества так много дел, что он рассмотрел этот договор совсем недавно?

– А нам как быть? – поинтересовался Висковатый. – Вон какие издержки государь понес, пока готовился. С ними-то как поступим?

«Это что ж получается?! – мысленно возмутился молодой глава посольства Готхард Кеттлер. – Выходит, мы должны еще и оплачивать расходы, понесенные при приготовлении к войне с нами же?!»

Но вслух заявил уклончиво:

– Отчего же вы поторопились с ними? Договор-то мы подписали…

– Так-то оно так, да ведь вы его то и дело нарушаете, – резко перебил Висковатый. – Вона и уговор подписали [204]204
  Имеется ввиду мирный договор между Ливонией и Польшей, подписанный в Посволе в сентябре 1557 года.


[Закрыть]с ляхами, хотя обещались того не делать.

– Сказано было в союз не вступать, так мы и не вступали, – возразил посол. – У нас же с ним чуть до войны не дошло, потому и пришлось перемирие заключать.

– Опять же с данью нелады. Мнится мне, что платить вы нашему царю не намерены, – продолжал дьяк.

– Намерены, – быстро произнес посол. – Просто сразу сделать это не в силах. Сами посудите, трудно собрать за три года то, что задолжали за пятьдесят. Но мы хотим мира и готовы, – он откашлялся и повысил голос, – готовы купить его любой ценой, – и заторопился, сглатывая от волнения окончания слов и путаясь в них: – Поверьте, что мы расплатимся, непременно расплатимся, в том числе и погасим все издержки.

– Неужто? – удивился Висковатый. – А ведь государь наш уже шесть десятков тысяч ефимков поистратил. И все отдадите?

– Все! – почти выкрикнул посол, вытер со лба обильную испарину и тут же жалобно, почти по-детски попросил: – Скостить бы немного, а?

– Изволь, – добродушно согласился вступивший в беседу Адашев, до того молча наблюдавший за Готхардом. – С каждого десятка рублевиков царь по доброте своей один простить может. Так что, будем писать уговор?

– Будем, – поспешно согласился Кеттлер, в мыслях проклиная епископов, особенно дерптского, которые палец о палец не ударили за эти три года, хотя долг надлежало выплатить именно за его прихожан. Досталось и покойному ныне магистру Генриху фон Галену, который всякий раз чванливо отмахивался от напоминаний, заявляя, что, пока он жив, схизматики не получат от него ни единой медной монеты. Надо сказать, что слово старик сдержал – умер, так ничегошеньки и не выплатив. Только вот им, ныне живущим, как теперь быть?

Преемник его, нынешний магистр Вильгельм фон Фюрстенберг, был, конечно, поумнее – во всяком случае, не таким твердолобым, но и он ничего не мог поделать в одиночку, имея власть, по сути, больше номинальную, чем фактическую. Да и попробуй он применить на деле даже те малые силы, что у него имелись, – вышел бы толк? Совсем недавно, разъярившись на упрямство рижского архиепископа маркграфа Вильгельма, Фюрстенберг и впрямь засадил его в темницу. Думал, поумнеет да поймет, что лучше поделиться добровольно и частью, чем отдать все и под угрозой меча, приставленного к горлу. А Сигизмунд Август тут же магистру послание накатал, да не простое. В тексте, правда, только увещевания, что, мол, негоже так обходиться с духовным лицом, а между строк иное – там уже угрозы проблескивают. Пришлось выпустить. Так что тут и несколько тысяч собрать, и то труд неподъемный, а о десятках и говорить нечего.

Но еще надеялся на что-то Готхард. Не получится обмануть – удастся улестить, взывая к милосердию. Не выйдет и это – тоже не беда. Лишь бы выклянчить очередную отсрочку. Потому и новый договор составлял всерьез, всем своим видом показывая, что относится к нему со всей ответственностью и собирается исполнить каждую его буковку.

Ему удалось выторговать немало. В конечном итоге Кеттлер сумел срезать не каждый десятый, а каждый четвертый рублевик, так что от суммы в шестьдесят тысяч, которые должна была выплатить Ливония в качестве компенсации за понесенные Иоанном расходы, осталось всего сорок пять. Он даже выклянчил замену поголовной дани, вместо которой дерптский епископ теперь должен был выплачивать тысячу венгерских золотых в год.

– Ну вот, уговор мы составили, – устало разогнул спину Висковатый. – Теперь надлежит оговорить сроки уплаты.

– Дань у вас и впрямь тяжкая, – миролюбиво заметил Адашев. – Но так и быть, согласны принять у вас ныне половину, а вторую привезете не позднее чем через полгода.

Готхард потупился.

– Стало быть, нет у вас этой половины, – констатировал Алексей Федорович и бесшабашно махнул рукой. – Так и быть. Уговорю государя, чтоб на треть согласился.

Разумеется, уговаривать Иоанна Адашев на самом деле вовсе не собирался. А зачем, когда он твердо знал, что ливонцы вновь прибыли с пустыми руками? Кеттлер продолжал молчать.

– А сколь же вы привезли? – осведомился Алексей Федорович, которому надоело играть в кошки-мышки, да к тому же стало немного жаль ни в чем не повинного посла.

– Мы ничего не привезли, – мрачно произнес Кеттлер, поднимая наконец голову.

– Ишь ты! – восхитился Висковатый. – А пошто прикатили с пустыми руками?

– За миром, – прошептал Готхард.

– За него платить надобно, – усмехнулся Адашев. – Ладно, и это не беда. Посылай людишек в Ливонию, а мы обождем. Токмо недолго чтоб. Три седмицы хватит им, чтоб возвернуться?

– Послать можно, но… срок мал. Деньгу-то еще собрать надобно, – голос посла становился все тише и тише.

– А ведомо ли тебе, почтенный лыцарь, – сурово заметил Висковатый, – что вся говоря посольская, да слова велеречивые яко златые блюда да тарели на пиру – зрить их сладостно, но коль на них ничегошеньки не лежит, то что в них проку?

– Однако на убранство стола и само по себе приятно взирать, – не согласился Кеттлер.

– Приятно? – хмыкнул Висковатый. – Что ж, тогда милости просим к завтрему на пир честной. Государь наш отобедать к себе зовет.

Кеттлер оживился. Получалось, что у него еще есть возможность что-то предпринять. Весь вечер он придирчиво перетряхивал свою одежу, вывернул оба дорожных сундука чуть ли не наизнанку – в посольском деле мелочей не бывает. Поначалу хотел одеться в самое нарядное, что только имелось. Затем передумал. Не подобает просящему кичиться пышностью и богатством. Остановился на скромном, темно-фиолетового цвета кафтане, таких же штанах и подобрал остальное в тон. Получилось вроде бы недурно.

Однако едва он уселся на свое место, отведенное ему за огромным столом, как он сразу почувствовал, что все его старания оказались напрасны. Прошло уже полчаса, а блюдо перед Годхардом по-прежнему оставалось пустым. Проклятые русские давно жрали в три горла, а ни одному из послов Ливонии расторопные слуги так и не положили ни кусочка съестного. Они их вообще не замечали, хотя постоянно сновали тут и там, но обслуживали лишь бояр, князей и прочих пирующих. Начищенное до зеркального блеска блюдо Кеттлера – хоть смотрись в него – продолжало оставаться девственно чистым.

– А у нас завсегда так, – пояснил Висковатый, сидевший рядом с Готхардом и с аппетитом вгрызаясь в ляжку лебедя, присланного дьяку царем. – Яко к нам со словом, тако и мы с тарелью. А коль за словом дела нетути, тако ж и мы угощенье на них накладывать не спешим. В народе сказывают, как аукнется, так и откликнется.

Кеттлер промолчал и продолжал сидеть, угрюмо уставившись в пустое блюдо. Поначалу он и тут надеялся своим внешним покорством смягчить сердце царя, но…

Войска Иоанна вошли в Ливонию 22 января 1558 года, чуть ли не след в след за возвращавшимися ни с чем послами. Укрепленных городов русские полки покамест не трогали, но все остальное… В течение месяца князья Барбашин, Репнин и окольничий Данило Федорович Адашев громили Южную Ливонию на пространстве двухсот верст; выжгли посады Нейгауза, Киремпе, Мариенбурга, Курслава, Ульцена. Под Дерптом они соединились с главными силами, которые взяли Алтентурн и также не щадили на своем пути никого и ничего. Немцы попытались было сделать вылазку из Дерпта, но их жалкую полутысячу разбили наголову. Простояв три дня под этой крепостью, словно в раздумье, воеводы вновь разделили свои силы. Часть полков пошла к Финскому заливу, а другая – к реке Аа. Попутно они разбили немцев близ Везенберга, сожгли предместья Фалькенау, Конготы, Лаиса, Пиркеля, не дойдя всего пятидесяти верст до Риги и тридцати до Ревеля.

Наконец в конце февраля все они возвратились к Иван-городу. Добыча была знатная – толпы пленников, обозы богатой добычи, золото, серебро… Пострадал лишь… дядя Иоанна князь Михайла Глинский, который так увлекся, что принялся грабить и псковские земли. С рук ему это не сошло. Царь не посмотрел на родство и повелел доправить с него все беззаконно взятое им в походе.

Действия русских ратей в этот месяц напоминали варварский набег того же крымского хана, но только на первый взгляд. На самом деле расчет Иоанна был более тонок. Видя перед собой такой увесистый кнут и уже ощутив на себе его хлесткие болезненные удары, ливонские правители должны были понять, что самый лучший выход для них – покориться, признав его верховную власть. Потому он и повелел не трогать городов, не желая зорить своих же будущих подданных.