Текст книги "Подменыш"

Автор книги: Валерий Елманов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 22 страниц)

Глава 15
ВЕДЬМА

Феофил сразу узнал вошедшую.

– Передай Анастасии Романовне, что государь может не дожить до утра, – произнес он – в отличие от Люева он достаточно хорошо освоил русский язык и говорил на нем почти чисто – разве что с некоторым легким акцентом.

Та молча кивнула и тут же шмыгнула обратно, так и не сказав ни слова. Ей было не до того. Анастасия еще утром, вытирая слезы, решительно заявила Степаниде:

– Ежели к вечеру не полегчает – пойдем.

Ей было до жути страшно соглашаться. Воображение рисовало перед богобоязненной царицей один страх за другим. А вдруг она на подходе к ведьминому жилью наступит али перешагнет через какой-нибудь наговорный сучок?! А если коснется какой-то нашептанной соломинки с ее крыши или просто ветерок от дьявольского дыхания снесет ей на плечо проклятую ведьмой сухую ветку – и что тогда?!

К тому же чувствовала Анастасия, что мамка в своих рассказах о сестре чего-то упорно недоговаривает. Да, она верила, что бабка Степанида искренне хочет ей помочь – это тоже чувствовалось ею, но и всей правды старуха тоже не выкладывала. Почему? Значит, боялась напугать. Вот и получалось, что идти к ее сестре означает неминуемо загубить свою христианскую душу.

Но и не идти было нельзя. Тогда выходило, что надо готовиться к похоронам, а этого она не то что представить – подумать на миг о том опасалась. А вдруг сбудется?! Тогда и ей не жить.

Вот и выходило – либо тело губить, либо душу. Но тело точно умрет, а душа – под вопросом. И добро бы одно ее тело – тут бы она и не колебалась, смирилась перед неизбежным. Беда в том, что не станет ее любимого. К тому же как знать – может, и впрямь не потребует старуха ее души. И впрямь – зачем она ей? Пускай сестра ее мамки на самом деле ведьма, но не дьявол же? Словом, согласилась.

Теперь, после такого ответа лекаря, предстояло поразмыслить, как незамеченными выйти и вернуться обратно. Спустя пару часов, когда стали дремать даже привалившиеся к двери царской опочивальни стрельцы, две темные тени – одна побольше, а другая совсем маленькая – неслышно покинули женскую половину терема и укромными переходами двинулись к выходу. Вдогон им грохотал лишь могучий храп нянек, мамок и кормилиц – сонное зелье, подсыпанное Степанидой в сбитень, действовало надежно.

Сестра престарелой мамки царицы и впрямь жила близко – всего-то и прошли с пару верст, а то и того помене. Правда, Анастасия потом, как ее ни терзали бы под пыткой, все едино – дорожки бы не указала. Уж очень запутанными тропками вела ее нянька.

В избушке было почти темно и тихо. Так тихо, что хотелось нарушить эту тишину, начинавшую зловеще давить на любого, кто сюда входил, с первых же мгновений. Убранством своим лачуга не блистала, скорее уж выставляла напоказ, будто кичилась этим, свою бедность вкупе с изрядной неряшливостью.

Сестра Степаниды сидела в углу и молча смотрела на вошедших. Выглядела она как настоящая ведьма. Острый крючковатый нос ее был изогнут чуть в сторону, а морщины на лице были столь глубоки, что напоминали скорее какие-то разрезы. Как ни удивительно, но распущенные по плечам волосы оставались без единой сединки. Вот только если бы еще их хозяйка хотя бы изредка брала в руки гребень…

Анастасию тут же охватил озноб, хотя в избушке было относительно тепло – большую широкую печь недавно протапливали.

– Не трясись, милая, – грубоватым низким голосом сказала ведьма и недовольно пожевала проваленным по причине отсутствия зубов ртом. – Коль пришла, так чего уж. Да так уж шибко-то не боись – не съем.

Она поплотнее запахнула на себе душегрею, подбитую темным мехом, и буркнула:

– Вон чурушка стоит. На нее садись. А боле у меня ничего нет – не взыщи. И ты тож присядь, – обратилась она к сестре и досадливо поморщилась: – Да вон же лавка. – И ткнула пальцем в сторону печки.

Анастасия, которая еще не прошла на свое место, продолжала растерянно оглядываться по сторонам, словно ища чего-то.

– Черепов не держу, – пояснила та, догадавшись, что выглядывает посетительница. – Котов тоже нет. У истинной они дохнут больно быстро. Лета не пройдет, как нового искать надо, потому и нет – жалко животину. Чай, не человек.

– Мы, сестрица, к тебе… – начала было Степанида, но ведьма бесцеремонно перебила ее:

– Да знаю я, знаю. Такое угадать труда нет. Вся Москва лишь об одном и говорит. Токмо допрежь того, зачем вы сюда пришли, надобно поначалу кой что содеять, дабы я в спокое была. Вон нить лежит у меня, – кивнула она небрежно на стол. – Ты, девка, навяжи на ней два узелка, да вон на свече и запали.

– Зачем? – робко спросила Анастасия.

– А затем, что учнешь много вопрошать не по уму, так я и от ворот поворот указать могу. Это ты и палатах своих хозяйка, – и презрительно хмыкнула: – Дурками, как моя Стешка, повелевать – дело нехитрое. Ныне же придется и самой в услужении побыть, – и продолжила, комментируя труд Анастасии, которая неловко принялась завязывать непослушный узелок на непослушной нитке: – Эвон кака неловкая. Шить, прясть да ткать никто не учил, что ли?

– Матушка родная научала, – обиженно произнесла Анастасия. – Персты токмо дрожат, вот и не выходит, – и пожаловалась: – Прямо как живая нить-то. Даже ухватить не дает, выскальзывает.

– А она и есть живая, – невозмутимо заметила ведьма и, недовольно поморщившись от раздавшегося в тот же миг истошного визга царицы, добавила: – Ежели еще разок зявкнешь, считай, что ничего у нас с тобой не выйдет. А коль уронила, то лезь под стол и ищи. Сиди, Стешка! – прикрикнула она на сестру, которая было вскочила с места, чтобы помочь в поисках. – То не твое дело, а ее. Нам оной нити касаться негоже, а свой узелок я на ней уже повязала.

Наконец Анастасия нашла, завязала и, довольная, протянула нить ведьме. Та, усмехнувшись, покачала головой и произнесла:

– Сама сожги. Да гляди, чтоб вся сгорела.

Наблюдая, как яркий веселый огонек побежал по нитке, ведьма пояснила:

– То от соблазна. Бабий язык длинный, так я его прикусить подсобляю. Оно, конечно, может, ты и без того никому не обскажешь обо мне, да так-то надежнее будет. Гляди, девка, теперь мы с тобой крепко-накрепко повязаны. Коль слово обо мне молвишь – с тобой хворь приключится а там чрез денек-другой и вовсе в домовину ляжешь. Ну а теперь длань свою давай – глядеть стану.

Настороженно поводя крючковатым носом из стороны в сторону, она долго держала Анастасию за руку, после чего как-то нехотя отпустила ее и еще долго-долго с удивлением вглядывалась в ее лицо, представлявшее разительный контраст по сравнению со всем убогим убранством избушки.

– Дивно мне, – пробормотала она, о чем-то напряженно размышляя. – Ну да не моего оно ума. У всякого Филатки свои ухватки. – И тряхнула головой, да так резко, что нечесаные космы чуть не коснулись своими концами царицы, которая испуганно отшатнулась, едва не потеряв равновесие и не упав со своего пенька.

– Слухай, красавица, – заговорщическим шепотом начала ведьма. – Помочь твоему любезному дружку больно тяжко. Лихоманки, что к нему привязались, не сами твоего ненаглядного выбирали – их на него покойник навел. Черный, страшный. Сам свою душу лукавому продал, чтоб за погибель свою отмстить, вот тот ему и подсобил. И таперича эти бабы страшные просто так его добром не отпустят. Коли одна из сестер к нему привязалась бы – куда ни шло, но и тут лукавый не поскупился. Их у его изголовья невесть сколько столпилось. Худо дело.

– Каких сестер? – растерянно спросило Анастасия.

– А ты не ведаешь? – удивилась ведьма. – Двенадцать их по счету. Все они – дочки царя Ирода. Ликом страшненькие уродились, иные и вовсе без глаз, а кой-кто и без рук, потому и злобствуют на весь мир, особливо на людей крепких, да здоровых, да пригожих. Своей красоты нет, так они к чужой тянутся. Живут они все в подземелье адовом, но как месяц просинец кончается, так их батюшка Мороз да матушка Зима вместе с прочей нечистью из ада выгоняют. Вот они и летают по свету, пристанища себе по теплым избам ищут. У тебя-то тепло ли в палатах?

– Тепло, – виновато ответила царица.

– То-то и оно, – строго заметила ведьма. – Вот они туда и залетели, чтоб виноватых сыскать.

– Это какой же государь-батюшка виноватый?! – возмутилась Анастасия.

– Хорош да пригож, да добро стремится всем содеять, – быстро ответила хозяйка избушки. – Вот он для них и виноватый. И ты тоже хороша, Стешка, – напустилась она на сестру. – Али не ведаешь, что в этот день на заре надобно наговоренной водой все притолоки у дверей омыть, чтоб им ходу не было? Тогда бы и идти никуда не пришлось и государыня-матушка тут на пеньке убогом предо мною бы не сидела.

– Поди омой их все. Это в избе просто али в терему, а у нас… – проворчала Степанида.

– Молчи, Стара, – сурово произнесла Анастасия и тоже строго покосилась на мамку, молчаливо присоединившись к ведьме в этом упреке. И впрямь, почему из-за чьей-то лени ей страдать?

– Стара, а в голове дыра, – заметила колдунья, но тут же пренебрежительно махнула рукой – мол, что возьмешь с непутевой – и продолжила: – У твоего ненаглядного сразу пятеро их собралось. Трясея по одну сторону сидит, Огнея по другую, да длань ему на грудь положила, чтоб он аки пламень в печи пылал. Тут же с ней Знобуха рядышком. Они друг к дружке завсегда ревнуют, вот и ласкают болезного по очереди, чтоб никому не обидно было. А того от этих ласк то в жар, то в холод кидает. Глухея в изголовье уселась, Костоломка сверху летает. Ей оттуда сподручнее кости человеку ломить. А хуже всего, девка, что ныне к своим пяти сестрам еще и шестая летит, да с косой, как у самой смерти. Невея ее кличут.

– А она, что же, самая вредная? – робко спросила Анастасия.

– Она… мертвящая, – буркнула ведьма. – Изо всей дюжины она самая старшенькая и всех проклятей. Ее даже в аду прикованную на двенадцать цепей к железному стулу держат. Тока ныне она все равно сорвалась. Путь у нее долгий, ранее утра нипочем не доберется, но уж когда долетит, то и я не в силах буду. С ней мне не совладать.

– А как же быть-то теперь? – слезы вновь потекли по щекам царицы.

Во все, что говорила колдунья, Анастасия поверила бесповоротно. Хватило одного лишь упоминания про проклятье, о котором она слыхала и раньше. Кому-то иному этого наверное показалось бы не столь веским доказательством. Возможно. Но такой недоверчивый просто никуда бы не пошел. Анастасия же отважилась. Так что можно сказать – вера в ведьму была в ней изначально, а рассказ старухи о проклятье Иоанна лишь подкрепил эту убежденность в ее могуществе и в том, что сидящая перед нею неряшливая бабка в засаленной теплой одеже – настоящая ведьма, которой дано видеть то, чего не в силах узреть обычный человек – узреть и… помочь.

– Да не реви ты, глупая! – прикрикнула колдунья, чуточку наслаждаясь минутами всевластья над человеком, да не простым – над самой царицей. Потому и прикрикнула на нее не сразу, а помедлив – не спешила обрывать удовольствие. Пусть поплачет вволю. Слезы облегчают тяжесть на душе, но при этом и обессиливают сердце. Так что пусть.

– Этой ночью я еще покамест в силе, – несколько самодовольно заметила она. – К тому ж слыхала я про твою беду, так что изготовилась. Есть чем подсобить, вот токмо не ведаю, – она насмешливо улыбнулась во всю свою пасть с одиноко торчащими двумя желтыми, хищно заостренными клыками, – согласишься ли на помочь мою, али откажешься.

– Ежели ты… – неуверенно начала царица, но ведьма тут же перебила ее:

– Али не сказывала тебе Стешка, что я душ человечьих не беру? Не мой это товар. Сама предлагать будешь – откажусь. Мне от тебя иное потребно, но тож не из дешевого.

– Что же?

– Жизнь, – буркнула ведьма. – Тут ведь так – живот за живот. Ежели где-то прибавиться, то в ином месте непременно убавиться должно.

– А… чью? – недоуменно уставилась на нее царица. – Любую?

– Любую, – кивнула ведьма. – у тебя девок много. Пусть Стешка любую приводит, но помоложе, чтоб не старее твоей лапушки была. Ну и с грамоткой кабальной – не без того.

– Так ты ее… – округлились глаза у Анастасии.

– А ты что ж решила – я ее есть буду? – захихикала ведьма. – Ну уж ты и скажешь, девка. У человека мясцо, Вестимо, сладенькое, – задумчиво протянула она, – но мне и свининки покамест хватает, – и, насмешливо глядя на облегченно вздыхающую Анастасию, тут же добавила: – Токмо это не плата, а так – треть ее, не более.

– Еще что-то?

– Рублевиков вон в мешок отсыплешь, да так, чтоб завязки на нем еле-еле сходились. Это другая треть будет – совсем легкая, – и с этими словами она, небрежно пошарив в своем тряпье, грудой наваленном на краю лавки в самом углу, извлекла чуть ли не из-под самого низа довольно большой мешочек. Если на глазок, то, чтобы загрузить его под завязку, понадобилось бы не меньше двух сотен рублевиков, а то и больше.

– Где ж я столько сыщу, да непременно этой ночью? – И Анастасия беспомощно оглянулась на Степаниду – мол, помогай, старая.

– Ты уж и впрямь ломишь, как незнамо кто, – проворчала та. – Вона бери сколь есть, да и будя с тебя. – И сноровисто извлекла откуда-то из складок сарафана другой мешочек. Был он значительно меньше, но зато набит доверху. Приняв его у сестры, ведьма задумчиво взвесила его в руке, после чего отрицательно мотнула головой:

– Маловато будет, – и тут же напустилась на Степаниду: – Ладно она, но ты-то о чем думала, когда ее сюда вела?! Знаешь ведь, что я настоящую цену беру, потому как оно того стоит.

– А потом нельзя? – робко спросила царица. – Я бы отдала без обману.

– На посуле, что на стуле, посидишь да встанешь. Знаем ужо, когда тонут – топор сулят, а вытащи – не получишь и топорище. Вначале уплатить все надобно, иначе я сделать ничего не смогу, – сердито отрезала ведьма.

– А ради меня, Лушенька? Один разочек за всю жисть, – залебезила Стара. – Неужто сестре откажешь?

– Ох и дура ты, Стешка. Сколь раз тебе повторяла, да видать тебя уж не исправить, – устало вздохнула ведьма. – Не потому не получится, что я того не хочу, а потому, что не смогу. Экая ты…

– Вот, – звонко произнесла Анастасия, решительно стянув с большого пальца левой руки золотой перстень с массивным красным камнем и строго спросила: – Его хватит?

– Это ж тот самый, что… – ахнула Стара, прижав руки к щекам.

– Тот самый, что мне государь за сына подарил, – подтвердила Анастасия и виновато пожала плечами. – Сама виновата, что не подумала. Надо было все прочие перстни взять, а я… Да и этот-то не пойму, как на длани моей оказался. Вроде бы тоже вместе со всеми прочими снимала, ан вон он.

– А коли спросит?! – не унималась Степанида.

– Это хорошо бы, если б спросил, – мечтательно произнесла царица. – Лишь бы было кому спрашивать. – И глаза ее вновь увлажнились от подступивших слез.

Правда, на этот раз она сумела их сдержать – не время кукситься да сопли распускать. Когда торг идет, слезы – одна помеха. Хотя какой тут торг – назвали и плати. Скостить и не думай – лишь бы товар продали, да моли бога, чтобы он негодным не оказался. Хотя в этом случае даже кого молить – неведомо.

Между тем перстень с протянутой ладони Анастасии давно исчез, проворно схваченный сухонькой лапкой ведьмы. Та даже почти не смотрела на него, лишь кивнула головой, давая понять, что и со второй третью цены разобрались успешно.

– Третья самая тяжкая, – предупредила старуха и вновь хищно повела крючковатым носом. – Тут вновь о жизни пойдет, да на сей раз не какой-то чужой, а самой что ни на есть близкой.

Анастасия беспомощно оглянулась на Степаниду, заметив с упреком:

– Ты мне о таком не сказывала.

– Думай, что несешь, Лушка, – буркнула та. – Грех это.

– А ты по-божески хотела? – усмехнулась ведьма. – Так енто вам в церкву надобно али в монастырь какой. Вон, хошь тот, что у меня под боком. Там, правда, одни мужики, ну да что уж выбирать. Накупляйте свечек, да чтоб потолще, налепите пред иконами, да и молитесь себе во здравие раба божьего, – с явной издевкой в голосе продолжала она раздавать советы. – Авось господь смилостивится да подсобит. А может, и нет, – произнесла она задумчиво. – Откуда нам ведомо, чего он хочет?

– Стало быть, помереть мне надобно? – осведомилась Анастасия, которая была уже готова на все. – Прямо тут?

– Я не я буду, коль ты следом не сдохнешь, Лушка, – зло прошипела Степанида.

– Да что я вам – зверь какой? – удивилась ведьма. – Почто уж так сразу помирать-то? Подышишь еще, полюбуешься на мир. А вот ополовинить придется. Но ежели хошь… Про супруга твоего венчанного ничего не скажу – он сам согласие должон дать, а вот дите может с родителем своим поделиться. Ты – мать, так что тебе лишь слово сказать. – И пытливо уставилась на Анастасию.

– У тебя самой-то робятки были? – спросила та.

– О том не твоя печаль, – сразу озлилась ведьма.

– Поди, не было, – предположила царица. – Коли хоть одно дите было, ты б мне такого и предлагать не стала.

– Стало быть, свою половинку отдаешь? – уточнила старуха.

– Забирай, – кивнула Анастасия.

– Не жалко?

– На сестру дурка речешь, а сама далече ли от нее ушла? – всплеснула царица руками. – Почто глупость вопрошаешь? Неужто не ведаешь, что жалко? Токмо оно ведь как на торжище в Китай-городе. Там любой, кто купцу свою деньгу отдает, завсегда ее жалеет. Иной раз маненько, а иной – хошь плачь. Ну а коль платит, стало быть, товар еще нужней.

– Подсказывать не могу, – вздохнула ведьма. – Токмо жаль мне тебя, а потому одно повторю – помысли о сыне, – и вкрадчиво добавила: – А коль вопросить что пожелаешь, так я отвечу.

– И думать неча! – с вызовом в голосе ответила Анастасия. – Сказано – мою бери, так и быть посему!

– Как знаешь, – пожала та плечами. – Тогда цепку сымай.

Анастасия недоуменно покосилась на ведьму, чуточку помедлила, но послушно полезла к себе за ворот расстегивать замочек на тоненькой золотой цепочке.

– Совсем мою матушку обобрать решила, – ворчала Степанида, бросившись помогать царице. – Креста на тебе нет.

– Креста нет, – кивнула та. – Но и на вас нет.

– Мы, как придем, наденем, а вот ты за все свое… – и осеклась на полуслове, не став договаривать.

Знала Степанида, каков нрав у Лушки. Еще обидится да выгонит. И ведь потом обратно уже не просись – поздно. За таким один раз приходят, во второй она никого не пускает. Так что с ней вязаться – себе дороже, даже если ты – родная сестра.

Через минуту совместными усилиями женщины справились с заевшим замочком, открыв хитрую застежку, и цепочка легла на черный от сажи и копоти дубовый стол. Ведьма даже не касалась ее руками, только поводила поверху какими-то круговыми движениями, будто помешивала что-то невидимое. Что она при этом шептала, никто не расслышал, да и не до того им было, к тому же быстро закончилось, и когда ведьма убрала руки, на столе осталось лежать уже две цепочки. Кто и как ее разорвал на два равных куска – неведомо.

– Все, девка, – устало вздохнула ведьма и откинулась назад, прислонившись к дубовым бревнам стены. – Ближнюю забирай, да схорони где-нибудь от чужих глаз подале. Время придет – я сама за ней приду. Заодно и напомню, что срок твой вышел.

– А… какой он, срок-то мой? – спросила Анастасия. Голос был почти спокойным, но чувствовалось, что она еле сдерживает волнение. – Хоть два десятка наберется?

– Ты бы поране о том вопрошать начала, – усмехнулась ведьма. – Глядишь бы да и призадумалась. Ну да ладно уж, отвечу, хотя ты и сама уже все сказала. Жизни твоей сподалось [125]125
  Ведьмы не пользовались нормальными цифрами. Для них один – это одион, два – другиан, три – тройчан и т. д. Здесь «сподалось» означает семнадцать («Энциклопедия русских суеверий»).


[Закрыть], да и то неполных.

Анастасия удивленно обернулась на охнувшую Степаниду.

– Это сколь же, а то я не пойму?

– Семнадцать годков, – выдавила та нехотя.

– Маловато, – протянула Анастасия, но тут же ее лицо озарилось солнечной улыбкой, от которой на миг стало светлее в избушке. – Хотя оно ведь как поглядеть. Иная за годок с любимым всю жизнь бы кинула, а тут семнадцать. Благодарствую тебе, баушка. – И она низко, в пояс, поклонилась ведьме.

– Не за что, милая, – ядовито ответила та. – Потому как это всего было столько намерено. Теперь вычти половинку.

– Это всего восемь с половинкой?! – ахнула Степанида. – Ну ты и стервь, Лушка! Что ж ты творишь-то?! Упредить-то не могла?!

– А ты не ори тут на старшую, – повысила голос ведьма. – Сказано было девке твоей – вопрошай. Почто молчала? А теперь же меня и виноватят.

– Дак отчего ж так мало? – не унималась Степанида.

– А это уж не ко мне. Я за бога вашего не в ответе, что он ей так мало намерил! – огрызнулась ведьма. – Я лишь свою половинку взяла, честь по чести, и ни денечком более. Предлагала ж… – но тут же осеклась, не став продолжать. – Все. Идите куда хотите, а я спать-почивать буду, а то вон уж до вторых петухов недалече. – И удивленно уставилась на Анастасию, которая вновь склонилась перед нею в низком земном поклоне.

– Ан все едино – благодарствую, – певуче произнесла она.

– Ишь ты, – хмыкнула ведьма и неловко буркнула: – Ну, спасибочко, что ли, за поклон-то.

Они были уже у двери, когда ведьма, будто вспомнив что-то незначительное, добавила:

– Пущай девка выйдет, да малость одна побудет, а ты, Стешка, задержись чуток.

Едва они остались одни, как хозяйка избушки стремительно достала откуда-то из-под стола маленькую скляницу и протянула ее сестре:

– Нынче же дашь болезному вашему.

– А как же я… – начала было та, но ведьма лишь замахала на нее руками:

– Как хошь – это твое дело. Колдовство колдовством, а так-то понадежнее будет, – пояснив: – Стара я уже стала. Мне ж лет-то немерено, а мерить боюсь. На покой же с чистым сердцем уходить надобно.

– Потому и девку запросила, – понимающе кивнула Степанида и, не удержавшись, попрекнула сестру: – Лета летами, а порядок в доме надо бы блюсть. Ну ладно. Я тебе домовитую приведу, не нарадуешься.

Ведьма загадочно улыбнулась:

– Да я бы и сама управилась, хотя и это тоже не помешает, – и откровенно пояснила: – Она мне для иного надобна.

– Спортить хошь? – догадалась Степанида. – Ох и стервь ты, Лушка. И ведь сызмальства такой была.

– Не спортить, а передать , – поправила ведьма и вздохнула: – Дура ты, Стешка, – она смачно, до хруста в костях, потянулась всем телом. – Сама вот бранишь, а ведь ежели бы не я, то нипочем бы тебе за боярского сынка, хошь и худородного, замуж не выскочить. Кто ему приворотное зелье на тебя состряпал? А коль не погорячилась бы ты, да не свербело в одном месте, так я б тебе самого именитого сосватала.

– Тока от твоей присухи он восемь годков всего и пожил, – ядовито заметила сестра.

– Сама ведаешь, что опосля нее человеку жить недолго [126]126
  Считается, что человек после наведения на него «присухи», во-первых, физически не может спать ни с какой другой женщиной, а во-вторых, обречен на быструю, в течение буквально десяти лет, смерть.


[Закрыть], – хладнокровно ответила Лушка. – Ия тебя о том упреждала. А ты что в ответ? – и передразнила: – Хошь пяток лет, да моих будут. Вот и… Да и девка та, что с тобой, – небрежно кивнула она в сторону двери, за которой скрылась Анастасия Романовна, – тож ныне не царицей была бы, а неведомо кем, коли бы я для батюшки ейного супруга нужных корешков для мужеской силы не раздобыла. Да и допрежь того бабке евоного ненаглядного [127]127
  Имеется в виду вторая жена Иоанна III Софья Фоминична Палеолог (1448–1503), ее борьба с вдовой старшего сына великого князя – Ивана Ивановича Еленой Волошанкой за влияние на Иоанна III.


[Закрыть]тож с питьем удружила. Помнишь, яко жалилась тебе та корова, что сынам ее ничего не достанется, а все внуку великого князя уйдет? А сводила меня с ней ты, так что и на тебе грех за Димитрия.

– Чай, зелье-то не смертное было, – возразила Степанида.

– Ну и что ж. Главное, что он к своей супруженице сызнова любовью воспылал [128]128
  Отчего Иоанн III Васильевич внезапно отвернулся от своей невестки Елены Волошанки и от своего внука Дмитрия, изменив завещание в пользу первенца Софьи Василия, неизвестно до сих пор.


[Закрыть]. От того все и пошло.

– Но и ты в ту пору тож немалую деньгу от нее отхватила, – напомнила Степанида с укоризной.

– То так, – не спорила Лушка. – Хотя и не столь великую. Ох и скупа толстуха была. Но и мои труды того стоили. Опять же попадись я – и все, пощады не жди. Да ты сама помысли, что со мной учинили бы, коль дознались, кто енти коренья ей дал? Помнишь, что с бабкой Оленой сталось, коя предо мной была? А с Моргунихой? А с Водяницей?

– Смерть прияли [129]129
  Подразумеваются события 1498 года, когда Софья Фоминична была уличена в том, что к ней ходят некие колдуньи с зельем, которых схватили, обыскали и ночью утопили в Москве-реке, после чего царь охладел к супруге.


[Закрыть], – глухо отозвалась сестра.

– То-то, – назидательно заметила ведьма. – Вот с тех пор, почитай, я и живу впригляд, словно у меня кажный день последний. А в последний день нешто охота чашки мыть да одежу стирать? Зато палец о палец не бью, ан все, что мне потребно, имею, – и протянула с укоризной: – Эх ты. Сказывала же тебе – оставайся. Я б тебя мигом научила. А таперь чего уж – таперича так и подохнешь дуркой глупой. А девка счастье получит. Ну и рублевики, знамо, тоже ей от меня достанутся.

– Счастьице уж больно короткое у нее будет, – буркнула Степанида. – Зато потом муки адовы.

– О том молчи, – посуровела ведьма. – Ты там была? Али сказывали тебе о том те, кто там был? А коли нет, так и неча тут тоску на меня наводить, а то возьму да осерчаю!

Как Лушка умеет серчать, Степанида знала не понаслышке – доводилось наблюдать в детстве, а особенно в юности, потому она и умолкла. Конечно, родная сестра, но когда она тебе сгоряча сделает , то кто скажет, сумеет ли отменить настряпанное, а и сумеет – не поздно ли будет. Потому и сделала поворот в разговоре:

– А подсобит твое зелье-то?

– Я когда-нибудь тебя обманывала? – усмехнулась ведьма. – Узы у них, конечно, небом не освященные, – протянула она лениво, – но…

– Думай допрежь того, о чем говоришь, – озлилась Степанида. – Я хошь и не была в тот день в храме божьем, когда их венчали, но другие-то все видели. Чай, на их свадебке сотни гостей гулеванили. Да и как же это она царицей бы стала, ежели не через венец? Эх ты, – протянула с упреком. – Совсем из ума выжила.

– Может, кто и выжил, да не я, – огрызнулась сестра. – Точно тебе говорю – не стояла она с тем, кто ныне при смерти лежит, ни под каким венцом! Я же не слепая – вижу покамест.

– Погоди, погоди, – опешила Стара. – А кого ж ты тогда увидела ? Да и как смогла-то?

– А чего тут неясного, – усмехнулась ведьма. – Любит она его, вот и все. По-настоящему любит. Ажно меня этим жаром овеяло. А какие узы, по-твоему, сильнее любви? – и сама же ответила: – Хоть весь мир обойди – не сыщешь таких. По сравнению с этими цепями те, что церква налагает, – бечева гнилая.

– Но, но. Ты не больно тут, – пригрозила мамка сестре. – А то я вмиг про тебя поведаю, кому следоват.

– А нитку шелкову не забыла? – спросила ведьма и весело хихикнула: – Я думала, тебе жаль девку-то, а тебе наплевать на нее. Так, что ли?

Стара молча встала и, не говоря ни слова, пошла вон из лачуги.

– А проведать не хошь – где ее венчаный обретается? – крикнула ей вдогон ведьма.

Степанида с достоинством повернулась и отрезала:

– Можа, я и дурка старая, да из ума покамест не выжила, как ты, и слухать трескотню нелепу мне ныне недосуг, – после чего молча вышла за порог.

– Да и пес с тобой, – весело отозвалась сестра. – С тобой и твоей девкой. Обе вы дурки. Была б твоя царица поумнее хоть чуток, – проворчала она, понизив голос и любуясь камнем в перстне, который даже при свете неяркой свечи весь переливался, – так допрежь того, как своей жизнью распорядиться, про все сроки бы спросила. Глядишь, и не пришлось бы свои лета отдавать за то, чтоб дите пару месяцев лишних прожило. Все едино – ему и до осени не дотянуть. Однако дивно мне это, – пробормотала она себе под нос. – Как же это они обмен устроили, да так, чтоб никто и не сведал, – но потом, взвесив в руке оставленный ночными посетительницами мешок с приятно позвякивающими в нем серебряными монетами, решительно выкинула эту загадку из головы, поскольку пользы от нее никакой, а вот вред может выйти немалый…

Да и к чему ей царские тайны?

Радовало иное – будет теперь кому свои передать.