Текст книги "Подменыш"

Автор книги: Валерий Елманов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 22 страниц)

– Ты стал на еретиков. Смотри не попадись и сам в еретики – лучше ведай свои дела, которые на тебе положены, да к иным не суйся.

Дьяк еще раз почесал переносицу, затем решительно придвинул к себе чернильницу, выбрал перышко поострее и принялся писать. Строчил долго, чуть ли не весь следующий день, после чего явился к митрополиту и подал ему подробное изложение своих мнений и недоумений о святых иконах с просьбой рассмотреть дело на соборе.

В качестве предлога послужили все те же иконы из числа переписанных заново после страшных московских пожаров лета 7055-го. Тогда в Кремле погорели чуть ли не все церкви, и из Новгорода, Пскова и других городов были вызваны иконописцы написать новые иконы и расписать царские палаты. На многих из этих икон по указанию священника Сильвестра были изображены события из священной истории, начиная от сотворения мира и человека и заканчивая страстями Христовыми. Кроме того, Сильвестр попросил, чтобы иконописцы представили в лицах и образах содержание всего Символа веры, а также некоторых церковных песней. Царские палаты были расписаны по стенам разными символическими изображениями.

Именно их и касалось содержание записки Висковатого, который особенно напирал на иконы в Благовещенском соборе. Обоснование у него для этого имелось. Дескать, раз Сильвестр, по распоряжению которого они и были писаны, является не только одним из священников этой церкви, но и подозревается в единомыслии с Артемием, а другой священник, Симеон, был какое-то время духовником Башкина, то не проведены ли в новых иконах под видимыми образами еретические мудрования?

Если бы рядом не стоял царь, то митрополит попросту отмахнулся бы от этих бумаг, как от очередной глупости возомнившего о себе невесть что мирянина, но дьяк подал свои записи, когда рядом с Макарием стоял Иоанн. Тот внимательно выслушал Висковатого, еле заметно усмехнулся в бороду и… приказал рассмотреть список Ивана, сына Михайлова на соборе.

Так и получилось, что в продолжение последующих заседаний вместо дела отца Артемия соборные старцы и бояре окунулись в разбирательство мудрствований Висковатого, который постарался растянуть дело как можно подольше. Для того он и запись составил длиннющую, так что читал ее в течение аж двух заседаний. Там было все, что только пришло ему в голову. Его, дескать, соблазняют изображения бога-отца и пресвятой троицы на новых иконах.

– Не должно писать его, кой невидим по существу, в виде «ветхаго деньми» [163]163
  Ветхаго деньми – здесь: старого или старца (ст.−слав.).


[Закрыть], тако же и пресвятую троицу в виде трех ангелов, являвшихся Авраму, ибо оные явления бысть в Ветхом завете, кой уже прошел и отложен.

Митрополит терпеливо отвечал, но Висковатый упорствовал, день за днем подкидывая новые загадки и поводы для раздумий и сомнений. Едва разобрались с богом-отцом, как дьяк напустился на то, что на новых иконах, представлявших сотворение мира и Адама, сын божий изображен в виде ангела с крыльями.

– А не скрывается ли тут еретическая мысль единомысленников Башкина, будто сын не равен отцу? – задумчиво вопрошал он.

Едва Макарий отбился от этого вопроса, как тут же последовал новый.

– Зрю я, что на новых иконах нет единообразия, – вещал Висковатый. – Там Христос распятый изображен с распростертыми дланями, яко и следует, а на других – со сжатыми, на третьих – с дланями ослабленными.

Когда вопросы по иконам иссякли, Иван Михайлович, не растерявшись, зашел с другого бока. Припомнив митрополиту разговор месячной давности, он расписал на многих листах исповедание своей веры и потребовал от владыки:

– А что ты, государь, изрек на меня суровое слово, будто я еретик, то, если знаешь, не колеблясь, обличи меня.

Митрополит, чтобы быстрее покончить с затянувшимися разбирательствами занудного дьяка, отвечал:

– Ты написал это негораздо. Я не назвал тебя тогда еретиком, а сказал только тебе: «Стал ты на еретиков, но ныне мудрствуешь о святых иконах негораздо; смотри не попадись и сам в еретики. Знай себе свои дела, которые на тебе положены, а в духовное не встревай». Паки и ныне напоминаю тебе это, а тако же словеса Григория Богослова [164]164
  Григорий Назианзин (Богослов) (329–389) – один из трех «вселенских учителей» восточной церкви, сподвижник Василия Великого. Выл назначен епископом города Сасима, но так и не вступил на свою кафедру, уйдя в горы для аскетического уединения. Некоторое время председательствовал на II (Константинопольском) Вселенском соборе в 381 году, но затем ушел с него, охарактеризовав присутствующих «стадом галок» и «буйной толпой». Назван своими противниками «вводителем новшеств». Является автором множества стихотворений, написанных в период с 383 г. по конец жизни.


[Закрыть]: «Почто твориши себя пастырем, будучи овцою, почто делаешися главою, будучи ногою?»

«Ну, это мы еще поглядим, кто у нас овца, которую на веревочке ведут, а кто пастырь», – усмехнулся в бороду Висковатый, но вслух заявил совершенно иное:

– Зрю я неполадки велики и мыслю, что от того и идет оскудение к вере. Потому, яко истинный христианин, молчать о сем не могу.

И не молчал, растянув слушания чуть ли не два месяца. Порядком измученный всем этим Макарий больше уже не мог толком сосредоточиться ни на чем, включая даже Башкина с его единомышленниками, с которым, казалось бы, давно все ясно. Поэтому, когда дошло до обсуждения приговора по Матфею и прочим, Макарий особо не противился мнению государя, твердо заявившему:

– Ересь – дело опасное, но мыслю, что кострами тут лишь навредить можно. Воззри, владыко, сколь в иноземных державах поганое латинство людишек на муки сожжения обрекло, а что проку?

Еже хуже сталось. И как знать, объявился бы Мартин-немчин [165]165
  Имеется в виду Мартин Лютер (1483–1546) – деятель Реформации в Германии, начало которой положило его выступление в Виттенберге с 95 тезисами против индульгенций (1517 г.). Он же перевел Библию на немецкий язык.


[Закрыть], ежели бы эти костры не полыхали столь ярко. Да даже ежели бы и объявился, все одно – его и слушать бы никто не стал. Здесь у нас жестокосердых, яко Иосиф Волоцкий, нет, значит, никто перечить не будет, коли мы всю повинившуюся и раскаявшуюся братию попросту разошлем по дальним монастырям, да и дело с концом.

– А ежели сии еретики и впрямь лишь в страхе пред костром покаялись? – недовольно осведомился архиепископ ростовский и ярославский Никандр. – Тогда они сызнова злые семена смогут сеять.

– Ништо, – благодушно откликнулся Иоанн. – Не думаю, что в делах веры надобно сабелькой помахивать. Духовное и истребляется духовным. Конечно, можно суровость проявить, а к еретикам и пастырей присовокупить, на чьих землях их ученье зародилось. Мол, и они тоже виновны – недоглядели, упустили, прозевали. – И бросил быстрый взгляд на Никандра, хотя намек и без того был понятен. Ни для кого не было секретом, что Белозерский край с его многочисленными монастырями и пустынями находился под духовной властью Ростовского архипастыря.

– Одначе я тако мыслю – кельи укромные, сторожа надежные, так перед кем им говори строить? [166]166
  Говори строить – диспуты вести (ст.−слав.).


[Закрыть]Опять же, сидючи на едином хлебе с водой, не больно-то порезвишься, – усмехнулся царь. – Пост да молитва у любого плоть укротят. Вот ежели бы они там пианствовать учнут да бражничать неумеренно, яко некие, тогда иное. Но кто ж им даст медку-то испить? Разве что ты, владыка, поднесешь, коли останется в чаше.

И вновь намек, да не в бровь, а в глаз. Поставленный на свою епархию всего четыре года назад, Никандр уже успел прославиться, деликатно говоря, несколько неумеренным потреблением медов и вин [167]167
  Курбский много позже писал более откровенно «о владыке Никандре, в пианство погруженном».


[Закрыть], о чем наглядно свидетельствовал его сизый, весь в тоненьких багровых прожилках нос. Архиепископ закряхтел, открыл было рот, но напоролся на укоризненный взгляд митрополита Макария, не любившего хмельного, и счел за лучшее промолчать.

– Вот и славно, коли вы все со мной заодно, – улыбнулся государь, прекрасно понимая, что если бы дело не было столь растянутым, а заседания не стали, благодаря Висковатому, превращаться в нескончаемую говорю, в которой уже трудно было доискаться сути, то так легко еретики бы не отделались.

К тому же было еще одно обстоятельство. После двух месяцев сидения все порядком устали и норовили хотя бы перед Рождеством разделаться с самым главным из рассматриваемых дел, потому и был вынесен необыкновенно гуманный по тем временам приговор. Уже 22 декабря Башкина доставили в Иосифов Волоколамский монастырь. Согласно все тому же приговору, «да не сеют злобы своея роду человеческому», разослали кого куда и прочих его единомышленников.

А в январе – любой изобретательности рано или поздно приходит конец – исчерпались и все претензии дьяка. Подводя итог обсуждения всего обширного списка Висковатого, собор, по настоянию Макария, поначалу вообще отлучил его от церкви. Как мрачно заметил митрополит:

– Не столь за сомнения и своевольные мудрования о святых иконах, сколь за то, что разглашал свои мудрования посреди многих людей на соблазн православным и оными возмущал народ. Впредь будешь помнить шестьдесят четвертое правило святых отец, установленное на шестом соборе [168]168
  Здесь ошибка. На шестом Вселенском соборе, созванном Константином IV (668–685), прозванным Погонатом (Бородатым), который состоялся в Константинополе в 680–681 гг, правила были лишь разработаны, а приняты они чуть позже – на пято-шестом Вселенском соборе, который созвал в 692 году византийский император Юстиниан II (685–695, 705–711). Название исходит из того, что в азарте борьбы с ересями отцы церкви ни на пятом, ни на шестом соборах не утвердили ни одного правила, потому и был созван дополнительный. Иногда он назывался Трулльским по имени залы, где проходили заседания, имевшей своды, именуемые «труллов».


[Закрыть], кое гласит, что «не подобает мирянину братии на себя учительское достоинство, но повиноватися преданному от господа чину».

Однако через две недели, когда отлученный царский печатник по совету царя подал «Покаяние», в котором подробно сознавался во всех своих заблуждениях и просил прощения, собор изменил решение. Висковатый отделался трехлетней епитимией. Один год он должен был стоять за церковными дверьми и исповедать свои согрешения всем входящим в церковь, другой год – стоять в церкви, но только для слушания слова божьего, а третий – стоять в церкви, но без права причащения.

Казалось бы, все, можно спокойно вздохнуть и вплотную заняться отцом Артемием, но тут собору челом на дьяка ударили благовещенские священники Сильвестр и Симеон за то, что он, дескать, оговорил их в своем списке, и подали «жалобницы», в которых подробно изложили свое бывшее отношение к Башкину и Артемию, а Сильвестр вдобавок изложил и историю написания новых икон, засвидетельствовав, что все они писаны по древним образцам. Пришлось разбираться еще и с этим.

За это время постоянно отвлекаемому собору удалось откопать всего лишь еще одну вину старца. Дескать, он не полностью покаялся в «убийственных и блудных грехах», не открыв их своему духовнику при поставлении на должность игумена Троицкой лавры. Хотя Артемий и тут пытался оправдаться, даже указывал свидетелей, которые могут подтвердить, что ему, ради ускорения процедуры, сказали их «преступить», то есть обойти, но его уже не слушали, приговорив «за такое недостоинство свое» немедленно лишить старца священного сана и отлучить по церковным правилам.

Тем не менее митрополит завел с царем речь о костре.

Глава 23
ПРИГОВОР

– О том и не заикайся, владыка, – отрезал Иоанн. – Уже сказав это, согрешаешь, а ты ж еще и другого человека на этот грех толкаешь. Я справедливости хочу для Руси, а ты что?

– И я того же, – кивнул Макарий и добавил: – А еще спокойствия.

– Вона как, – усмехнулся Иоанн. – Так ежели по справедливости, то, памятуя о вине старца, сразу тебе поведаю, что по всей державе несколько десятков человек в живых останутся. Прочих же на костер следом за отцом Артемием посылать придется, ибо чуть ли не каждого возьми и вдесятеро, а то и во сто крат больше вин сыщешь, чем у этого старца. И кем я тогда править стану?

– С него спрос особый, ибо он – лицо духовное, – поправил митрополит.

– Все едино – у девяносто девяти мнихов из ста этих грехов куда как больше, нежели у отца Артемия. О том подумай, – посоветовал Иоанн и добавил, недобро усмехаясь: – Лучше бы епископов своих унял, кои у тебя бражники через одного.

Макарий, ничего не сказав, молча повернулся и, вопреки обыкновению, даже не перекрестив государя, тяжелой поступью направился к выходу. И это было хорошо, потому что взбешенный Иоанн тоже не испытывал ни малейшего желания целовать его старческую сухую руку с еле заметными пергаментными коричневыми пятнышками и еще одним, но уже чернильным, на фаланге среднего пальца правой руки.

Однако вопрос о костре митрополит все равно поставил перед собором. Чуял, что надо начинать непременно с него – лишь в этом случае он добьется для старца желанной вечной ссылки в самый отдаленный монастырь.

И он своего добился.

За все прочие вины, которые взводили на Артемия и в которых он сознался, включая самые ничтожные, а других, пожалуй, не было вовсе, собор определил: «Чтобы Артемий не мог своим учением к писаниями вредить другим, живя, где захочет, сослать его в Соловецкую обитель. Там поместить его в самой уединенной келье, лишить его всякой возможности переписываться или иначе сноситься с кем бы то ни было, даже с иноками, чтобы он не соблазнил кого-либо из них, и поручить наблюдение за ним только духовнику и игумену».

Дальше же, что касалось сроков наказания, было закручено весьма хитро, в чем Иоанн немедленно уловил новое крючкотворство Макария. Приговор собора гласил:

«В этом заключении оставаться Артемию до тех пор, пока он совершенно не покается и не обратится от своего нечестия. Если он истинно покается, и игумен донесет о том, тогда собор рассудит и примет его, Артемия, в единение с церковью по священным правилам, а если не покается, то держать его в заключении до его кончины и только пред смертью удостоить его святого причастия».

– И кто же решать станет – истинное ли это покаяние или нет? – впрямую спросил Иоанн у митрополита, когда они остались с ним наедине.

– Собор, – скромно ответил Макарий. – Указано же в приговоре.

– Башкину – монастырь и Артемию – монастырь. Вины же их несоразмерны. Разве это дело? За что ты на него так злобствуешь, владыко?

Не ведал Иоанн, что была у митрополита перед вынесением старцу приговора беседа наедине, которой не смогли помешать даже государевы стрельцы, имевшие строгий наказ не допускать в келью к отцу Артемию никого без их присутствия. Но когда они попытались остаться, Макарий на них так зыркнул, что все трое немедленно удалились. В оправдание себе они рассудили, что царь имел в виду пытки, которым они должны воспрепятствовать, а тут о них не может быть и речи – владыка один-одинешенек, да и ветхий летами.

Едва владыка остался наедине, как тут же, безо всяких подходов – уж больно зол он был на старца – выложил тому все напрямую, разложив по полочкам, а аккуратист Макарий умел это делать мастерски. Расклад был жесткий, откровенный в своей жестокости. Если Артемий выкладывает всю подноготную про некую избушку и про того, кто в ней находится, то отделывается теплой уютной кельей в Троицкой Сергиевой обители или в любом другом монастыре, который назовет.

– Не сразу, но по прошествии двух, самое большее трех лет, ты и полное прощение получишь, – посулил митрополит.

– Ничего не ведаю, – быстро проговорил старец, торопясь отрезать самому себе пути к искушению, сопряженному с предательством.

– Станешь запираться, ей-ей, на Соловки уедешь, во глад и хлад, – мрачно предупредил Макарий. – Игумен Филипп милостив, но я ему особую грамотку отпишу, так что стужи тебе не избежать, а из еды – хлеб заплесневелый с кружкой воды. Думай! – грозно произнес он, воззрившись на Артемия.

– Ничего не ведаю, – еще раз упрямо произнес тот.

И тогда Макарий, вздохнув, пустил в ход свой самый главный убойный довод, о котором сидящий напротив старец пока даже не догадывался.

– А отца Феодорита тебе не жалко? – медленно и отчетливо выговаривая каждое слово, произнес он.

Отец Артемий вздрогнул и испуганно уставился на митрополита. Всего он ожидал, но такого… А главное, за что?! Только за то, что Феодорит – его учитель?!

– Он же вовсе ни в чем не повинен, – горячо заговорил старец. – В тринадцать годков сам из родительского дома в Соловецкий монастырь ушел. У него ж не кто-нибудь, а сам старец Зосима в духовных учителях был. Пятнадцать лет он в его воле ходил, пока его в иеродиаконы не рукоположили. А сколь годков он в заволжской пустыни обретался, посчитай-ка.

– Где твоим учителем был, – подхватил Макарий. – Вот и спрашивается, у кого ты тех ересей набрался, как не у него?

– Ты же сам ведаешь, владыка, что чист я перед православной церковью, – тоскливо произнес старец, повторяя многократно сказанное им на судилище, как он про себя окрестил собор. – Может, и есть на мне вина, что недоглядел за своими учениками, но паки и паки стою и стоять буду, что токмо в том и виноват, – горячо закончил он свою речь, но, заглянув в водянистые глаза митрополита, понял, что говорил напрасно.

Тем не менее, немного подумав, он предпринял еще одну попытку воздействовать на Макария. На сей раз он зашел с другого бока:

– Он ведь и твоим духовником был, владыка, да не один год. Ты же его сам и возводил в сан иеромонаха. Неужто не жаль богоугодного человека? Неужто ты все позабыл?!

– Жаль, – откровенно ответил Макарий. – Жаль, что из-за такого вот, как ты, и ему, наидостойнейшему, страдати придется.

– Он же когда в пустынь отошел после того, как тебя в митрополиты избрали, так монастырь там на голом месте поставил. И церковь во имя пресвятой Троицы воздвиг. А лопарей [169]169
  Лопари – так называли на Руси некоторые финские племена, проживавшие в Лапландии (Кольский полуостров).


[Закрыть]сколь окрестил? Тысячи, если не десятки. Он и православные молитвы с нашего языка на ихний перетолмачил. Ведал бы ты, яко они его возлюбили.

– Так возлюбили, что изгнали, – еле заметно усмехнулся Макарий.

– То не они, а сами мнихи. Он же хотел, чтоб они, коль в святой обители пребывают, так чтоб по божьему уставу жили, а им иное подавай. Да что там говорить, владыка, коли ты лучше меня все это ведаешь, – махнул рукой старец.

– А то как же, – не стал отпираться митрополит. – Я ему опосля того и предложил игуменство в монастыре.

– Самом захудалом, – не удержался от подковырки отец Артемий.

– Где было пусто место, там и дал, – парировал Макарий. – К тому же он сам просил плохонький. Десяток-другой мнихов куда как легче приструнить, нежели сотни. Сам, поди, в Троицкой обители спознал – каково это?

– Ох, спознал, – вздохнул отец Артемий. – Думаешь, я просто так оттуда убег? И ведь предупреждал меня отец Порфирий. Сколь раз, бывало, рассказывал про ихнее великое нестроение, про бражничание в кельях, про содомитов, про…

– Ему ли не знать, – хмыкнул митрополит, прерывая монаха и усаживаясь рядышком с ним. – Он и сам там игуменствовал, после чего утек куда глаза глядят.

– Вот, вот, – подтвердил старец. – Если б государь не попросил, то я бы ни за что не пошел. Хотя что уж теперь, дело-то прошлое.

– Но возлюбил ты старца Феодорита, – задумчиво продолжал владыка. – Иначе не просил бы за него у Иоанна.

– Думал, ему из Суздаля куда проще да быстрее списываться со мною. В том винюсь, – сокрушенно произнес Артемий. – Потачку хотел себе сделать, чтоб не так тяжко было в том вертепе пребывати.

– А теперь он страдать должен из-за твоей потачки, – заметил Макарий.

– Да за что?! – вновь взвился на дыбки отец Артемий.

– За упрямство некоего ученика, которого сей старец так и не приучил беспрекословно повиноваться своему духовному владыке, а сие есть его недосмотр, – невозмутимо пояснил митрополит и более жестким тоном произнес: – Что за избушка? Где она? Кто в ней? За что? Четыре вопроса – четыре ответа. За каждый я отцу Феодориту буду скащивать по пяти лет.

– Эва сколь ты ему намерил, – грустно усмехнулся отец Артемий. – Он столько и не проживет.

– В гладе да хладе? Нет, конечно, – равнодушно согласился Макарий. – Ему там и года не протянуть. А ты ответь на все, что я вопрошаю, и я ему вместо покаянной кельи, – он задумался, что-то прикидывая в уме, – церковную епитимию. И легкую, ты уж мне поверь. Подумаешь, чуток больше поклонов на своих молитвах положит, да причастия на пару месяцев лишится. Это ж пустяк.

– Пустяк, – машинально отозвался отец Артемий.

– Тогда говори, – потребовал митрополит и склонился поближе к собеседнику.

– Ежели духовное лицо на предательство идет, так чему он потом мирянина научит? – тихо произнес старец и, понизив голос, закончил: – А ежели оно само предать требует, то разве это духовное лицо?

– Ты не забывайся! – взвизгнул Макарий, отпрянув в сторону, и как ошпаренный вскочил на ноги: – Забыл, с кем говоришь?! Так я и напомнить могу!

– А и впрямь забыл, – сокрушенно заметил Артемий. – Я и сейчас понять не могу. По облачению вроде духовный владыка предо мною, а по душе судить, так…

– Мыслишь, что Соловки – окончательно?! – прошипел митрополит. – Мы с государем еще ни о чем не говорили, так что ты и про костер не забывай.

– Вона как, – усмехнулся старец. – А зачем тебе тайна сия? Что ты с ней делать-то станешь?

– Не твое дело, – сердито отрезал Макарий.

– А избушка – не твое. Не лез бы ты в нее. Добра от того не будет – одно лишь худо. Хоть в этом ты можешь мне поверить?

– Кто знает, что есть добро, а что – зло? – философски заметил митрополит, понемногу успокаиваясь. – Так ты скажешь?

– Нет, владыка. Тяжко, конечно, безвинному человеку на костре гореть, ну да что уж там.

– Да еще вместе с отцом Феодоритом, – подхватил Макарий.

– А вот это навряд ли, – торжествующе усмехнулся старец. – Я так мыслю, что тебе и вокруг меня огонек развести не получится – государь не дозволит.

– Дурень ты, дурень, – почти отечески попрекнул его митрополит. – А о том не помыслил, что царю от этого костра сплошная выгода. Не будет тебя, и тайна крепче сохранится.

– Допрежь того, как других обзывать, на себя обернись, – задиристо, почти по-мальчишески огрызнулся отец Артемий. – Про выгоду и впрямь не ведаю – тут тебе видней. Может, ты и прав. Да не все на свете ею измерить можно. Я иное знаю. У царя нашего душа христианская, а потому безвинного человека он на костер никогда не пошлет. Не из таковских наш государь будет.

– А коли собор такое решение примет? – поинтересовался Макарий. – Мыслишь, осмелится он супротив пойти?

– И того не станет. Все ж видят, отчего ты злобствуешь. Это когда ж такое бывало, чтоб за ядение рыбы в Великий пост на Соловки ссылали? Ты и этого с трудом добьешься, так чего про костер буровишь? И все! – досадливо поморщился старец. – Забудь про избушку. Не тебе о ней ведать, не тебе туда соваться. Знай свои Четьи Минеи, – почти повелительно произнес он, – а о государевых делах забудь. Али запамятовал, яко в святом писании Христос сказывал? Богу – богово, а кесарю – кесарево. А ныне я умолкаю, коли ты разумным речам не внемлешь, и боле тебе вовсе ничего не скажу.

И точно.

Как митрополит ни надсаживался, что только ни сулил, старец оставался непреклонен.

Но не говорить же сейчас царю о том, как он тщетно бился, чтобы выведать его же, Иоаннову, тайну. Поэтому Макарий, подумав и пожевав губами, еще раз оглянулся по сторонам, всем своим видом показывая, что сейчас будет говорить откровенно, хотя и без того знал, что в уютной светлице государя, расположенной прямо над Столовой [170]170
  Не следует думать, что Столовой она названа потому, что царь в ней обедал. Именно в этой палате проходили заседания боярской Думы, и потому там стоял царский трон, именуемый тогда столом. Отсюда и название.


[Закрыть]палатой, никого нет, и, якобы решившись, произнес совсем иное:

– Лишь после сего приговора буду уверен в том, что он не займет моего места даже после того, когда я покину сей мир, поелику сей пастырь недостоин есть.

– Боишься, что он мне монастырскую землицу отдаст? – усмехнулся Иоанн. – Ну что ж, может, оно и верно. Ладно, чего уж там. Для успокоения твоей души я тебе перечить не стану.

Макарий удивленно посмотрел на царя. Иоанн ответил простодушным взглядом. На губах его по-прежнему играла немножечко грустная, с ничтожной примесью иронии, усмешка.

– Чтой-то ты больно уступчив ныне, государь, – недоверчиво проворчал митрополит.

– Мыслю, что негоже двум владыкам Руси в прю из-за какого-то старца вступати. Да и остыл я к нему сердцем. Сам зрил, яко он крутился да выкручивался, будто волчок. Уж больно ловок. И кто ведает, чего от него ждать, ежели он…

– Стало быть, не пойдешь супротив? – еще раз уточнил владыка.

– Слова поперек не скажу, – твердо заверил его Иоанн.

Митрополит еще некоторое время пытался гадать, отчего вдруг царь не стал возражать, но потом его осенило. Да ведь государь помнил нынешнего настоятеля обители еще с детских лет. Правда, тогда игумен еще нашивал не монашеское платье, а пышные, унизанные саженным [171]171
  Саженным – здесь: крупным (ст.−слав.).


[Закрыть]жемчугом ферязи [172]172
  Ферязь – длинная мужская верхняя одежда с длинными рукавами без воротника и перехвата.


[Закрыть], расшитые золотыми нитями и изукрашенные бисером цветные сапоги, шелковые порты и нарядные пошевные [173]173
  Пошевная – вышитая (ст.−слав.).


[Закрыть]рубахи. Да и звали его не Филиппом, а Федором. Был он сыном богатого боярина Степана Ивановича Колычева.

Впрочем, встречался с ним Иоанн и гораздо позже, причем именно как с игуменом. Тот три года назад приезжал на собор. Государь и до поставления Филиппа жаловал эту удаленную обитель. Как-то, прослышав о приключившемся в монастыре пожаре, он пожаловал настоятелю, отцу Алексию, евангелие в полдесть [174]174
  Десть – единица измерения бумажного листа (по величине обреза и т. п.).


[Закрыть], паволочное [175]175
  Наволочный – здесь: покрытый (паволока – покров из ткани).


[Закрыть], с черевчатым [176]176
  Червчатый (иначе червленный) – багряный.


[Закрыть]бархатом, с изображенным на верхней доске красивым серебряным распятием и такими же фигурками апостолов-евангелистов. Подарил он тогда и «Апостола», причем тоже вполдесть, паволоченный зеленой камкой [177]177
  Камка – разновидность шелковой ткани.


[Закрыть], да к ним еще двадцать две книги попроще.

Все это уже само по себе по тем временам представляло собой целое богатство, но царь не ограничился этим. Вдобавок он пожаловал монахам деревню при реке Шишне, пустошь Сухой Наволок, а к ним острова, лежащие по обе стороны реки Выга, – Дасугею и Рахново с рыбными ловлями и с оброчными соляными варницами.

Изрядно помогал он и потом. Именно благодаря Иоанну Васильевичу монастырь сумел сменить каменные клепала [178]178
  Каменные клепала – плиты, ударяя в которые монахи созывали к церковным службам. Кстати, некоторые ученые даже происхождение слова «колокол» связывают с древним обычаем ударять кол о кол при созыве народа.


[Закрыть]на колокола, да какие. Один из них, вылитый в немецкой земле по заказу князя Александра Ивановича Воротынского, весил сто семьдесят три с половиной пуда и обошелся в триста семьдесят рублей. Другой, чуть поменьше, весил девяносто пять пудов, но тоже влетел в копеечку – триста рублей пришлось отдать за него. Да еще Иоанн одарил обитель зазвонными колоколами.

Вдобавок государь пожаловал монастырю для поминовения своих родителей всю поморскую волость Колежму, а при ней девять обж и восемь соляных варниц с угодьями и оброками, да к ним еще и остров на реке Суме, причем уже населенный, хотя и всего тремя дворами.

Дарил и потом, уже во время заседаний собора, когда обсуждался новый судебник, да размышляли, как лучше обустроить церковь. Стоило Филиппу заикнуться, что преподобный Савватий, признанный ныне одним из святых на Руси, по преданию, был похоронен при церкви Живоначальной Троицы, которая находилась в одной из деревень у реки Сороки, как Иоанн повелел подарить монастырю всю деревню вместе с рекой и со всеми оброками.

Пожалуй, года не проходило, чтобы на Соловецкую обитель не изливалась милость государя. То туда везли атласные лазоревые покровы для гробов чудотворцев, то ризы и стихарь [179]179
  Стихарь (он же подризник) – при богослужении общее одеяние для всех степеней священства, только у диаконов и низших клириков он одевается поверх, а у священников и епископов является нижним облачением. Представляет собой одежду в виде рубахи, расширяющейся книзу, с вырезом для головы и без ворота.


[Закрыть]белой камки, то подризник, то орарь [180]180
  Орарь (орарий) – длинная матерчатая полоса, нисходящая спереди и со спины почти до пола. Представляла собой перевязь с крести ми по левому плечу. Название происходит от лат.orarium – полотенце. Носилась только дьяконами.


[Закрыть]вместе с поручами [181]181
  Поручи – слегка выгнутые полосы плотной материи с изображением креста в середине. Надевались на оба рукава подризника (у дьяконов – на рукава подрясника).


[Закрыть]и поясом, ткаными из золота и серебра с пышными мягкими кистями, то епитрахиль [182]182
  Епитрахиль – одно из облачений священников и епископов. Представлял собой тот же дьяконов орарь, только вторая полоса со спины перекидывалась через шею на другую сторону груди.


[Закрыть]и еще одни поручи с дробницами… [183]183
  Дробницы – чеканная бляха или низанное украшение на облачении и шапке архимандритов.


[Закрыть]

«Да-а, – подумал митрополит. – Не иначе как надеется государь, что если он отпишет отцу Филиппу, то Артемию и там будет неплохо жить, – и злорадно усмехнулся про себя: – А вот дудки. Моим словом Филипп никак пренебречь не сможет, а я ему наособицу отпишу».

Но рассчитывал Иоанн не на просьбу…