Текст книги "Подменыш"

Автор книги: Валерий Елманов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 22 страниц)

Сопровождавшие его люди вначале старались держаться следом, но Иоанн, гневно нахмурив брови, повелел им спешиваться и выдвигаться вперед. Большая часть дружины тут же выполнила его распоряжение, и давление на татар вновь усилилось.

Те еще отчаянно сопротивлялись, отступали тесно сомкнутым строем к высоким каменным мечетям, где стояло все духовенство, включая верховного имама Кульшерифа. В руках у них тоже поблескивали клинки. И тут, истошно визжа, на ратников стали прыгать, сваливая с коней, черные вонючие люди в странных плащах с яркими заплатами. Поначалу мусульманских «попов» пытались как-то щадить, но, придя к мысли, что тут что-то нечисто, в ожесточении порубили всех до одного.

Попутно один из ударов русского меча безвестного ратника пришелся по Кульшерифу, вспоров ему внутренности, которые тут же вывалились наружу. Имам еще стоял несколько секунд, изумленно взирая на собственные кишки и требуху, после чего, бездыханный, повалился навзничь, и вот уже какая-то бродячая собака вначале осторожно, с опаской, приблизилась к его телу, а затем все смелее и смелее стала пожирать свежее мясцо, урча и давясь заглатываемыми огромными кусками.

О том, что творилось на другой стороны крепости, где был расположен ханский дворец, Иоанну рассказали значительно позже. Поведали и то, как Ядигер, затворившийся внутри, вначале держался, а затем, видя невозможность дальнейшего сопротивления, ринулся в нижнюю часть города, к Збойливым воротам, думая прорваться, но был встречен небольшим русским отрядом под началом князя Курбского – пара сотен воинов, не больше, который пересек дорогу хану и, постепенно отступая, но в то же время затрудняя каждый шаг вперед, дал время остальным, чтобы те, подоспев, ударили в тыл.

Рассказали и то, как Курбский откатился уже до ворот, где ему на выручку подоспело еще несколько сотен, а сзади уже напирало главное войско, и как тогда гонимые и теснимые со всех сторон казанцы, спотыкаясь о трупы своих же воинов, скользя по еще теплой крови, завопили, что хотят вступить в переговоры, после чего бывший там рядом воевода князь Дмитрий Палецкий остановил сечу.

Рассказали, как казанцы выдали Палецкому Ядигера вместе с его ближайшими советниками и как оголтело затем рванулись кто куда, прыгая даже со стен в надежде спастись, бросившись вначале к стану полка правой руки, но там их поджидали две трети всех имеющихся пушек, после чего они метнулись влево.

Поведали и то, как лихо успели сесть на коней юные князья Курбские, Андрей и Роман, с малочисленною дружиною нагнав неприятеля и с разгона ударив по нему.

Но это все было потом, а в горячке боя первой до Иоанна донеслась лишь весть – без подробностей – о том, что татары перемахнули мелкую Казанку и сейчас бегут в сторону болота, норовя укрыться в густом темном лесу за ним. Царь немедленно послал всех, кто оставался у него под рукой, наказав не преследовать, но вновь взять в клещи, что князья Симеон Микулинский, Михайла Васильевич Глинский и боярин Шереметев со своими конными дружинами успешно проделали.

– А как быть с теми, кто кидает сабли на землю? – подскакал к царю разгоряченный боем Воротынский.

– Раньше надо было кидать, – сурово отозвался Иоанн. – Не хочу, чтоб из сего змеиного племени хоть одна былинка проросла. Всех под мечи пускайте, – и, повернувшись к остальным, громко крикнул: – Слышите, кровь нашей погибшей братии вопиет! Всех под мечи!

– А баб и детишков? – уточнил дотошный Милославский.

– Они тут ни при чем и за своих мужиков не в ответе, – передернул плечами царь, понемногу остывая и начиная уже жалеть о своем жестоком приказе. Остановить резню было бы еще не поздно, но как это так – дал повеление, а через миг его отменил?! Нет уж, пусть будет, как сказал.

Глава 11
МЕЧТЫ СБЫВАЮТСЯ

Между тем со всех сторон стали съезжаться гонцы, докладывая, что с их конца град очищен полностью, а затем постепенно собрались и воеводы. Одним из первых прискакал князь Михайло Воротынский. Преклонив колено, он устало произнес:

– Радуйся, государь! Победа совершилась – Казань наша. Что повелишь?

– Славить всевышнего, – ответил Иоанн, вновь не найдя ничего более подходящего для ответа.

К тому же все равно требовалось сказать какое-то слово – вон как глядят выжидающе, – но, как назло, ничего в голову не лезло, и тогда, как он обычно и поступал в таких случаях, Иоанн повелел отслужить молебен. Затем он под своим знаменем и собственными руками вместе с духовником водрузил крест и велел поставить церковь во имя Спаса нерукотворного на том самом месте, где стояло царское знамя во время взятия города.

После молебна князь Владимир Андреевич, оглянувшись на собравшихся подле, звонко крикнул во всю глотку:

– Радуйся, царь православный, божией благодатью победивший супостатов! Будь здрав на многие лета на богом дарованном тебе царстве Казанском! – и, на правах двоюродного брата обняв государя, тихонько шепнул ему на ухо: – Осталось тебе, государь, попросить у бога милости, чтоб он дал тебе сыновей – наследников престола.

И что-то недоброе мелькнуло у него во взгляде. Так, на миг, не больше. Но настолько недоброе, что царь успел это уловить.

«Ах ты ж, язви тя в корень, – изумленно подумал Иоанн. – Неужто завидуешь мне, братец?! Хотя да, пока у меня сыновей-то нет, ведь ты ж наследник. Вон оно, стало быть, как…»

Но это была единственная горчинка в минуту сладкого долгожданного торжества победителя и покорителя Казанского царства. Теперь и он мог гордо сказать своим будущим наследникам, что к пышному титлу, кой оставил ему по наследству Василий Иоаннович, и он приложил длань. Разумеется, в сторону его расширения.

Потому вслух ответил миролюбиво и добродушно:

– Бог это совершил твоим, князь Владимир Андреевич, попечением, да всего нашего воинства трудами и всенародною молитвою! – и, обнимая его, в свою очередь, вполголоса заверил: – Нет ничего крепче и надежнее братского пожелания. Оно сыновнему, материнскому да отцовскому равно, так что непременно богу в ушки долетит, и верую, что в это лето моя Анастасия твою Евдокию по наследникам непременно нагонит [109]109
  Как раз в 1552 году третья жена князя Владимира Андреевича Старицкого Евдокия Александровна (в девичестве Нагая) родила мужу первенца Василия. Правда, мальчику суждено будет пережить невинно убиенного отца всего на пять лет.


[Закрыть], а там как знать – может, и обогнать сумеет, – и по тому, как вздрогнули плечи Владимира, понял – в точку попал.

Тут подъехали с поздравлениями и остальные, включая Шиг-Алея. Последним подошел князь Палецкий, ведя за собой Ядигера. Недавний хан Казани был весь в крови, хотя и чужой, в разодранной одежде, но держался просто и даже позволил себе колкую шутку:

– А мне, хану казанскому, с чем тебя ныне поздравлять? С разрушением ханства казанского?

– А что касаемо разрушения, то с ним поздравить надобно тебя, а не меня, – парировал Иоанн. – Уж кому-кому, а тебе должно быть ведомо, сколь раз я к вам подсылал, чтоб все миром решить. Сами не захотели. Так что неча теперь на зерцало пенять.

Повелев очистить от мертвых одну улицу от Муралеевых ворот к цареву двору Иоанн въехал в город и был тут же встречен русскими пленниками, освобожденными от неволи. Увидев государя, они молча пали на колени, уткнувшись головой в землю. У каждого второго в глазах стояли слезы. Со всех сторон доносились выкрики:

– Сто лет живи, государь!

– Избавитель наш!

– Из ада ты нас вывел!

– Вечно здравствуй!

– Вот только ради одного этого стоило помучиться под стенами, – усмехнулся Иоанн, обращаясь к Адашеву. – Распорядись-ка, Ондрюша, в мой стан их всех отвести да накормить, а то ишь как отощали на татарских хлебах. Да, чуть не забыл. Назад их в этом тряпье отправлять, так они от холода по дороге помрут, так ты укажи, чтоб и платье им выделили из добычи, – тут же уточнив: – Простых ратников обделять ни к чему, а вот из той части, что мне причитается, ты их и приодень.

– Дозволь, государь, и я в них участие приму, – попросил Адашев.

– Ну, быть посему. И вот еще что. Всю остатнюю мою долю крепко-накрепко сочти, да распорядись, чтоб ее промеж вдовиц поделили, чьи мужья здесь головы свои поклали.

– Так ты что же, государь, – себе ничего не возьмешь? – не понял Адашев.

– Как не взять – непременно возьму, – весело откликнулся Иоанн. – Вон, царя Ядигера прихвачу, знамена царские и пушки городские.

– И все?! – удивился Адашев.

– Уж тебе-то, Олеша, хорошо ведомо, что моя корысть есть спокойствие и честь Руси, – заметил Иоанн.

Пока говорили, доехали до бывших владений Ядигера.

– Прости, государь, что плохо встречаю, – вновь едко усмехнулся тот. – Вишь, тати у меня совсем недавно побывали, вот и забрали все, что в силах унести.

– Подлинные тати – это которые вон тех заморышей, что меня возле дороги встречали, из родных домов силком потягали, гладом да хладом морили и плетями почем зря полосовали, – отозвался Иоанн. – Так ты за них не сумлевайся. Я их всех уже побить повелел, чтоб за обиды отмстить. А у тебя и спина чистая, да и сам ты вон какой пышный да раскормленный. По всему выходит – не тати у тебя гостили, а так – проказники веселые.

Однако настроение ему тот все-таки немного испортил, да и тягостно было находиться на дочиста разграбленном подворье, где даже узорчатые резные двери, и те не все уцелели. Поэтому, побыв совсем немного, он решил вернуться к себе в стан, где прежде всего пошел в церковь св. Сергия принести благодарную молитву чудотворцу. Но войско нуждалось в слове, а потому, прежде чем отправиться к столу, Иоанн вышел перед собранными полками. Хотел было обратиться к каждым отдельно – богу богово, а кесарю – кесарево, но потом нашел единое:

– Воины мужественные! – звонко выкрикнул он, и все разом загудели, довольно улыбаясь.

Ну а дальше было совсем легко. И пускай Иоанн чуточку перебирал насчет «неслыханной в наше время славы», которую они заслужили, пусть не всегда удачно обращался к истории, назвав их «новыми македонянами», может, не совсем уместны были пророчества относительно погибших, которые «уже сияют в венцах небесных вместе с первыми мучениками христианства», зато звучало все это искренне и от души – вот что главное.

После этого Иоанн еще нашел в себе силы посетить и утешить раненых. Затем, спохватившись, он немедленно отправил своего шурина, Данилу Романовича, со счастливой вестью в Москву к супруге, ну и заодно к митрополиту и князю Юрию. Лишь после этого сел обедать с воеводами.

Умный полководец непременно даст воинам после победы отдых. Пускай день или два – но он нужен. Мудрый же не позволит при этом расслабиться самому себе. Пока еще остается запал, нужно доделать те мелочи, которые обязательно вырастут в гигантские проблемы, если ими немедленно не заняться.

И весь следующий день ушел на указания подьячим – что и как писать по всем улусам черным ясачным людям.

– Народ дикий, воинственный, так что с ним надобно с лаской. Даже дикая собака ласку понимает. Гавкает, гавкает, а сунешь кусочек мясца, так она сразу хвостом учнет вилять. Тако и нам надобно, – поучал он приказных людей в своей канцелярии.

– Посему пишите, чтоб шли ко мне, страха не испытывая, потому как я их всех ныне жалую, и ясак, что они платили прежним казанским царям, подымать не собираюсь.

Через сутки Казань очистили от трупов, после чего Иоанн вновь поехал в город, выбрал место где-то в середине, водрузил на нем своими руками крест и заложил еще одну церковь, на этот раз во имя Благовещения богородицы. Строили споро, как только это умеют делать на Руси, и через сутки заложенная церковь была не только готова, но и освящена.

В тот же день Иоанн назначил наместника в Казани, справедливо рассудив, что даже бутафорные цари все-таки придадут местным жителям некое чувство независимости, а этого делать не след. Все, хватит.

– Народец тут как волк, а эту скотинку сколь ни корми, она все одно – на лес оглядываться станет, – объявил он воеводам. – Посему быть здесь моими наместниками, – царь внимательно обвел глазами окружающих и неожиданно для многих объявил, – большому боярину князю Александру Борисовичу Горбатому и боярину князю Василию Семеновичу Серебряному.

Поначалу он хотел было отдать эти почетные должности князьям Владимиру Ивановичу Воротынскому и Дмитрию Федоровичу Палецкому, желая воздать им еще больший почет, для чего накануне пригласил их к себе, чтобы келейно обсудить – согласятся ли. Но оба наотрез отказались, ссылаясь один на нездоровье, а другой на то, что не хотелось бы покидать Москву.

Они же и присоветовали иных. При выборе кандидатур сам царь предложил в первую очередь глядеть на натуры оставляемых – чтоб не больно-то кичились, не надменничали, ну и жадность свою не проявляли – чай, не кормленщиками он их тут оставляет. Обязательное условие – чтоб были добрыми воеводами, потому что как знать – ныне воевать не надобно, а к завтрему глядь и зашевелились. Вот по таким признакам и подобрали.

Палецкий предложил было Адашева, который и впрямь подходил по всем статьям, да еще как подходил, но он был нужен самому царю. Курбский лежал у себя в палатке с многочисленными ранами. Еще двоих – честных и добрых вояк – отвергли по причине молодости – уж больно горячи. Могут по младости лет такого напороть – не расхлебаешь. Так вот, перебирая одного за другим, и пришли к единственно возможным.

– Стало быть, ты тут не останешься, государь? – уточнил князь Мстиславский.

– А ты, боярин, мыслишь, что мне тут до скончания веку стоять потребно? – поинтересовался Иоанн.

– До веку – нет, а вот до весны бы надобно, – заметил Иван Федорович, пояснив: – Чтоб окончательно басурманское воинство искоренить.

– Какое? – насмешливо подал голос Данило Романович Юрьев-Захарьин. – Вон оно – все в землю полегло.

– Окромя татар в земле Казанской еще с пяток народцев есть, – не сдавался Мстиславский. – Мы их не зорили, так что они ныне в полной силе.

– А мы их и не будем зорить, – заметил Иоанн. – Из-за одной опаски, что луговые али там горные черемисы подымутся, всех держать ни к чему. Людишек, что мы с нашими казанскими наместниками оставляем, для того чтобы град защитить на первое время довольно, а там и другие полки можно двинуть. К тому же те, кто наши грамотки отвозил и уже возвернулся, сказывают, что спокойно повсюду. Опять-таки ежели мы всех оставим – их кормить и поить надобно. Поить ладно – воды в Казанке хватит, а корм искать у тех же народцев придется, так что мы им уже за одно то в тягость будем. Да и обязались уже, что ясак берем не выше прежнего. Выходит, слово нарушим? Какая ж нам тогда вера выйдет?

– Опять-таки новгородцев вспомнить не помешает, – поднялся князь Палецкий. – Они вон еще в Коломне притомились, когда мы крымчакам хвосты крутили. Ныне же впору не о них одних – о всех думать. Притомились ратники. Шутка ли – полгода без передыху. Так что и я тако же мыслю, государь, – повернувшись в сторону Иоанна, он учтиво склонился и подытожил: – И чем скорее отсюда сдвинемся, тем лучше для всех. Пока непогодь не закрутилась надобно по родным домам разбредаться. Как-никак ныне уж зима началась [110]110
  По народным поверьям, зима начинается на Сергия (8 октября), а с Матрены зимней (22 ноября) она устанавливается.


[Закрыть], так что пора.

Спустя пять дней, оставив с князьями-наместниками Горбатым и Серебряным ради осторожности изрядное число войска, увеличенное вдвое первоначальной задумки, на чем все-таки настоял Мстиславский и те, кто его поддерживал, Иоанн наконец-то выступил в обратный путь.

Лишь тут он позволил себе немного расслабиться, заявив что поедет Волгою на судах. Пировать на них, конечно, несподручно, зато выспаться можно за милую душу. Конная рать с князем Воротынским тем временем пошла берегом на Васильсурск.

В Нижнем Новгороде царь встретил первых посланцев из Москвы, присланных с поздравлением от царицы, от князя Юрия Васильевича и от митрополита. Начинался триумф, и Иоанн не хотел потерять ни крошки от своего праздничного пирога, который он добросовестно заслужил, так что, завершив водную дорогу, он поехал сухим путем на Балахну и далее во Владимир.

И тут его ждала новая радость, да еще какая. Прискакавший боярин Траханиот сообщил ему о рождении сына – долгожданного Димитрия. Пожалуй, в тот день на всей Руси, да что там – во всем мире, не было счастливее человека, чем Иоанн. Все получилось так, как ему и хотелось. Неужто и впрямь мечты сбываются? Душа его пела звонко и радостно, выводя замысловатые рулады. И те, кто ехал рядом с ним, чувствуя безмятежное настроение государя, тоже счастливо улыбались, порою даже не ведая чему…

Глава 12
ЗАСЛУЖЕННЫЙ ТРИУМФ

Из Владимира через Суздаль и Юрьев царь поехал поначалу в Троицкий монастырь, где его торжественно встретили прежний митрополит Иоасаф [111]111
  Иоасаф – митрополит «всея Руси» с 1539 по 1542 год. Был низложен во время очередного боярского переворота, осуществлявшегося Шуйскими, как горячий сторонник правительства Ивана Бельского, причем схвачен в покоях великого князя Иоанна, с которым мало считались в то время, и отправлен в ссылку в Кирилло-Белозерский монастырь, откуда затем переведен в Троицкую обитель.


[Закрыть], игумен Артемий и братия с крестами. Старец ласково улыбался, но лицо его было несколько утомленное – все-таки возглавлять такой огромный монастырь тяжело.

– Ныне я мыслю далее все менять, – поделился Иоанн с ним за трапезой. – С войском надобно урядиться, да и прочим земским устроением заняться. А как ты мыслишь, отче, мне допрежь всего… – и осекся, недоуменно глядя на зашедшегося в меленьком старческом смешке Артемия.

– Милый ты мой. Ныне и присно забудь, что ты – мой ученик, а я твой наставник, – объявил он причину своего веселья. – Эвон ты как оперился – куда уж мне с советами к тебе лезть, к тому же о мирском, в коем я и ранее не больно-то смышлен был. Тут вон со своей братией никак не разобраться, а куда уж царю советы подавать.

– Что, тяжко? – сочувственно спросил Иоанн.

– Не то слово. Это ведь он с виду как монастырь, а копни поглубже – считай, что и нет. Из славы святого сподвижника такое учинить – это еще додуматься надобно.

– Чуток потерпи, – попросил Иоанн. – Теперь я приехал, так что полегче будет. Как освободится епархия, так я сразу тебя туда поставлю.

– А вот от этого ты меня и вовсе избавь, – решительно открестился отец Артемий. – Ныне ясно зрю – не по мне это.

– Ну и ладно, – покладисто согласился Иоанн. – Мы тебя, минуя епархию, как Симона. Он ведь тож из игуменов Троицкой обители сразу митрополитом стал. А чтобы не ждать долго – мы владыку Макария попросим, дабы он себя множеством дел не надрывал, а углубился лишь в одни иконы да жития святых, кои у него так славно выходят. Мыслю, что сей святой отец противиться нам не возможет. Вот тогда и придет черед монастырских земель.

– Избавь, государь, – тихо, почти шепотом попросил Артемий, с тоской глядя на непреклонного Иоанна, твердо нацелившегося отыграться за поражение на недавнем соборе. – От всего избавь – и от епархии, и от митрополичьих покоев. Уж больно отвратно мне на все это взирать. Богу лишь простой мних молиться может, а как повыше забрался, так там столь мирских дел, что ум за разум заходит. Умом понимаю, что и они надобны – но сердце не внемлет. Не мое это. Я и тут-то не ведаю, яко выдержать. Веришь, уже раза три собирался покинуть сию обитель, но чуял – ты сразу опосля Казани непременно ко мне заедешь, весь славой залитый, чтоб покрасоваться предо мной.

Иоанн смущенно потупился.

– Да ты не красней, не красней как девица, – успокоил его Артемий. – Дело-то обычное. Такой победой да не возгордиться – ангелом быть надо, а ты есмь человек и живешь на земле. Одначе вот что я тебе скажу – себя уважать непременно надобно, да и верить в свое счастье тако ж. То для дела пользительно. Но внутри не величайся, а все время осаживай – мол, были на свете и иные, до чьего величия мне еще о-го-го.

– До пращура своего Димитрия Иоанновича Донского мне и впрямь о-го-го, ну а вот как, к примеру, с той же Казанью быть? – лукаво улыбнулся Иоанн. – Ее и впрямь ранее никто не мог одолеть. Выходит хоть тут-то я в первых. – И вопрошающе уставился на старца.

– Во времена твоего деда Иоанна Васильевича, коего Грозным прозвали, брать ее надобности не было, потому что она и так в его воле ходила.

– Ходила, да не всегда, – внес поправку государь. – Помню я, как Федор Иванович сказывал.

– А когда тщилась норов свой выказать, твой дед ее силком примучивал. Так что ты взятием ее гордись, но в уме держи, что ты не первый сии стены одолел. Федор Иванович о том просто забыл тебе обсказать.

– А кто? – удивился Иоанн.

– Еще в лето 6995-е [112]112
  1487 год.


[Закрыть], когда там замятия промеж сынами хана Ибрагима приключилась, так один из них, по имени Моххамед-Эмин, притек на Москву и, признав себя подручником великого князя Иоанна, попросил помочи. Вот тогда-то наш государь и послал своих людишек под началом князя Даниила Дмитриевича Холмского, кой сразу опосля половодья, едва дороги подсохли, туда отправился, да в то же лето ее и одолел. В день памяти святителя Кирилла [113]113
  Отмечался на Руси 9 июня.


[Закрыть]он в сей град и вошел.

– А откуда ты… – начал было Иоанн.

– Дед мой о том мне сказывал, – пояснил старец. – Он, когда молодым был, хаживал туда. Так что и тут ты не первый. И о том тебе тож помнить надобно. А ты чего закручинился? – осведомился он, с доброй отеческой улыбкой глядя на и впрямь слегка поникшего царя. – Никак о том, что не первым оказался? Так ведь оно куда ни глянь – всюду так. Вспомни, яко у Екклесиаста-проповедника сказано? – и, прикрыв глаза, нараспев, ибо это была его самая любимая изо всех книг святого писания, процитировал: – Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем. Бывает нечто, о чем говорят: «смотри, вот это новое»; но это было уже в веках, бывших прежде нас. Нет памяти о прежнем; да и о том, что будет, не останется памяти у тех, которые будут после [114]114
  Еккл. 1:9–11.


[Закрыть].

– Но ведь были же воители в старину, кои что-то в первый раз содеяли, – возразил Иоанн. – Ладно, Казань, а тот же Ляксандра Македонский. Уж он-то точно первым в индийские земли ходил.

– Просто о его предшественниках память у людей стерлась, ибо слишком давно это было, вот и считают его ныне первым, – усмехнулся старец. – И про Холмского, хошь и сотни лет еще не прошло, тоже мало кто ныне помнит на Руси. Это я к тому лишь рек, что, когда величать тебя учнут, сам тому не поддавайся. Вслух поминать, что ты не первый, нужды нет, но в памяти сего князя держи. А что до задумок твоих, то поведаю одно и опять-таки не свое, но древних: «Не берись за множество дел: при множестве дел не останешься без вины. И если будешь гнаться за ними, не достигнешь, и, убегая, не уйдешь». Так в книге премудростей Иисуса, сына Сирахова сказано. А чуть далее в ней же еще короче: «Не поднимай тяжести свыше твоей силы». Об этом памятуй, когда умышлять о делах учнешь, а мне же более и сказать нечего, – и проникновенно произнес: – А коль и впрямь благодарность еще в сердце ко мне питаешь за все поучения – отпусти обратно.

– Что ж, неволить не стану, – вздохнул Иоанн. – Как почуешь, что край настал, – уходи спокойно. Не хватать тебя будет – то так, но зато сердцем порадуюсь, что тебе хорошо.

– Вот за то тебе низкий поклон, – заулыбался отец Артемий.

На том они и расстались. А келарь отец Андриан Ангелов, который через известное ему одному слуховое оконце подслушивал беседу, стараясь не упустить ни одного слова, еще долго размышлял – как бы половчее и побыстрее доложить владыке Макарию о тех кознях, кои учиняет супротив него государь с игуменом обители.

«Эх, жаль, что я ответа отца Артемия не слыхал, – кручинился он. – Уж больно тихо тот отвечал государю. Хотя чего уж тут. Без того понятно, что согласился. Вот я бы разве от такого отказался? Да ни в жисть! А он что – дурачок?»

Подумав немного, он подозвал к себе одного из подкеларников – отца Левкия. Был Левкий услужлив, расторопен, но отца Андриана смущали воровато поблескивавшие голубоватым ледком глаза монаха. К тому же он чувствовал, что случись только какая промашка с его стороны, и отец Левкий немедля отправит донос митрополиту. Потому и решил он воспользоваться удобным случаем, будучи уверенным в том, что после этого сообщения ловкий и шустрый Подкеларник, воспользовавшись личной встречей с Макарием, непременно выклянчит для себя местечко подоходнее.

А донести следовало непременно. Может быть, отец Артемий и хороший человек, даже скорее всего, да и поведения самого что ни на есть богоугодного, но для настоятеля такой великой обители нужен был иной, не столь суровый по отношению к богатым прихожанам. Уж очень строго относился он к некоторым из них, а кое у кого даже – неслыханное дело – отказывался принимать вклады на помин души. А это уже получается убыток и разорение монастырю.

Помнил отец Андриан, когда еще был подкеларником в Псковском Корнилиевом монастыре, когда молодой инок Артемий, осуждающе поджав губы, упрямо говорил:

– Коль человек жил растленным житием и всю свою жизнь грабил других, то не будет ему проку ни в панихидах, ни в обеднях после его смерти. Бога не обманешь, и от мук он их все едино не избавит.

Вот только тогда юный мних ничего не мог поделать. Лишь одно было в его силах – уйти из монастыря. С тех пор разошлись их стежки-дорожки. Ныне вновь сбежались – причудливы судьбы людские, – но теперь отец Артемий был властен поступать согласно своим убеждениям, которые, как выяснилось вскоре, ничуть не изменились.

«Ишь какой. За бога, стало быть, решил, что тот примет, а что нет. Может, он, конечно, и прав. Иному все эти обедни и впрямь, как мертвому припарки, но от приношений-то почто отказываться?! – раздраженно размышлял отец Андриан. – Ты деревеньку-то прими да сверши обряд как положено, а уж что господь решит – его дело. Да что бы ни решил, – усмехнулся он, – все одно: то там, на небесах, случится, а деревеньки, вот они, на земле. Пускай всевышний и впрямь не смягчится над грешником, но ведь дары, людишки да угодья все равно в монастыре останутся, и обманутый мертвяк не вернется и не потребует, чтобы мы их отдали. Да что тут говорить, когда умному и так все ясно».

Отец Андриан недовольно пожевал губами и окончательно решил: «Пошлю Левкия. Он и что было перескажет, и от себя нагородит, не постесняется. А мне самому лгать не с руки – грешно».

Между тем торжественная поступь покорителя Казани и его воевод продолжалась. В селе Тайнинском, что уже недалече от Москвы, его встречал брат Юрий в сопровождении бояр, которых Иоанн оставил в качестве советников брата. Уже на подходе к самой столице его встретили криками огромные толпы собравшегося народа, а у Сретенского монастыря к нему навстречу торжественно шагнула церковная процессия во главе с митрополитом.

Иоанн был искренен, когда, обращаясь к Макарию, как к «отцу своему и богомольцу», благодарил его за все труды и молитвы. После разговора с отцом Артемием мысли его приняли новый оборот, и он, вполне логично рассудив, что укорот дальнейшим церковным приобретениям сделан, решил для себя, что на тех землях, кои под монастырями да церковными архиереями, свет клином не сошелся. Вон ее сколько повсюду – завоюй да и удоволь люд служивый. Казань – это только начало, и то она немало дала.

Потому он и говорил, не держа камня за пазухой:

– Вашими молитвами бог соделал такие великие чудеса, что ныне мы вам за них много челом бьем, – после чего и впрямь склонился перед владыкой в низком поклоне.

Тут же его примеру последовали князь Владимир Андреевич Старицкий и все остальные, после чего Иоанн продолжил:

– И теперь вам челом бью, чтоб пожаловали, потщились молитвою к богу о нашем согрешении и о строении земском, чтоб вашими святыми молитвами милосердый бог милость нам свою послал и порученную нам паству, православных христиан, сохранил во всяком благоверии и чистоте, поставил бы нас на путь спасения, от врагов невидимых соблюл, новопросвещенный град Казанский, по воле его святой нам данный, сохранил во имя святое свое и утвердил бы в нем благоверие, истинный закон христианский, и неверных бы обратил к нему, чтоб и они вместе с нами славили великое имя святыя троицы, отца, сына и святого духа ныне, и присно, и во веки веков, аминь.

Умилившийся таким искренним благочестием государя митрополит отвечал примерно в том же духе, велеречиво прославляя подвиги царя и сравнивая его с Константином Великим, Владимиром Святым, Димитрием Донским, Александром Невским, причем по окончании своих слов владыка Макарий посчитал необходимым тоже низко склониться перед Иоанном, якобы благодаря его за труды, а самом деле давая тому понять, что и он тоже не держит на него зла на сердце за прошлые обиды и попытки отнять церковное добро.

Тут же, прямо у Сретенского монастыря, Иоанн переоделся, сняв изрядно поднадоевшее к тому времени зерцало и облачившись в торжественный царский убор, надев Мономахову шапку, на плечи бармы, а на грудь крест, после чего пошел следом за митрополитом в Успенский собор, а уж оттуда во дворец.

Три дня ликовала Москва. Три дня пировали не только духовенство и воеводы, сидя у царя за богато накрытыми столами, но и все горожане. Гулять так гулять – и все три дня он щедрой рукой раздавал дары митрополиту, владыкам, осыпал наградами воевод, не забывая и особо отличившихся воинов.

– Чтоб ни одного печального лика близ меня не было, чтоб ни одного не удоволенного не осталось, – приговаривал он то и дело.

Угомонился Иоанн лишь к утру четвертого дня, да и то не сам, а после доклада рачительного Алексея Адашева, известившего государя, что токмо деньгами роздано не менее сорока тысяч рублев.

– А ты не ошибся? – переспросил ошеломленный услышанным царь. – Неужто и впрямь так много?

– Да тут у меня записано. – Адашев заглянул в свои пометы и доложил более точно: – Тридцать восемь тысяч и еще двести рублев.

– Вот! – поучительно произнес Иоанн. – Все ж таки почти на две тыщи меньше.

– Так ведь ты, государь, не токмо рублями одаривал, но и платьями, сосудами, доспехами, конями, – дополнил Адашев. – Их счесть тяжко, не один день нужон, но бархаты да соболя еще на десять тысчонок – поверь мне – непременно потянут, хотя скорее всего поболе. Все ж таки кубки да чаши не одни токмо серебряные, но и златые были, доспехи и вовсе изрядно стоят. Словом, на десяток точно вытянут.

– Это уже сорок восемь выходит?! – вновь ужаснулся Иоанн.

– И все это окромя вотчин, поместий и кормлений. Их ты тоже порядком раздал, – окончательно добил его Алексей Федорович.

– Славно повеселились, – растерянно произнес Иоанн.

Адашев хотел поначалу сказать, что надо бы того, закругляться с раздачами, но, глядя на поникшее лицо Иоанна, сделал благоразумный вывод, что тот и сам это прекрасно понял, и произнес совсем иное, более утешительное:

– Конечно, государь, такая победа дорогого стоит. Шутка ли – татарское царство одолели. Даже твой великий дед Иоанн Васильевич, кой требовал, дабы его чтили наравне с кесарем немчинским [115]115
  Кесарь немчинский – германский император.


[Закрыть]и с султаном, царю крымскому челом бил, а тут… Пращур твой Димитрий Донской всего лишь отразил царя Мамая – ты ж царство завоевал. Сколь веков Русь страдала, сколь унижалась пред ними, и вот явился наконец царь, возмогший одолеть поганых, примучить и согнуть им выю, а кто не пожелал гнуться, так ты тем хребет сломил. И христианство от басурман защитил, и русских людей из неволи освободил, да сколь труднот превозмог. Так что каково торжество, такова и…