Текст книги "Бином Ньютона, или Красные и Белые. Ленинградская сага."

Автор книги: Валерий Белоусов

– В тюрьме, скажите пожалуйста… да за что же? Улицу перешли в неположенном месте?

Лейтенант гордо выпрямился и стал походить на того петушка из политического анекдота, который гордо заявил: «А я – политический террорист! Я пионерку в задницу клюнул!»:

– Я основал Русскую фашистскую партию!

– Какую-какую партию?! – недобро прищурился нацист Ройзман.

– Русскую…, – на лейтенанта было жалко смотреть…

– М-да-с. Господа, поздравляю вас! Теперь в нашем ковчеге действительно всякой твари по паре… И что же, у вас и программа была, и устав? И взносы членские? – язвительно осведомился подполковник.

– Программа была! «За единую и неделимую Россию! Слава Великому Февралю!»

– Опа! Почто же обязательно февралю? И какому именно? – округлил глаза старшина.

– Февралю семнадцатого! Когда воссияли идеалы Свободы! Вот помните, как в стихах Леонида Канегиссера: (Эсер, убийца видного чекиста Урицкого. Прим переводчика)

 
«На солнце, сверкая штыками —
Пехота. За ней, в глубине
Донцы-казаки. Пред полками
Керенский на белом коне.
Он поднял усталые веки,
Он речь говорит. Тишина.
О, голос! Запомнить навеки:
Россия. Свобода. Война.
И если, шатаясь от боли,
К тебе припаду я, о, мать,
И буду в покинутом поле
С простреленной грудью лежать,
Тогда у блаженного входа
В предсмертном и радостном сне,
Я вспомню: Россия! Свобода!
Керенский на белом коне…»
 

– Браво, юноша! – вежливо похлопал Вершинин. – Но говорю Вам честно и откровенно: за что я искренне уважаю большевиков, чтоб им в аду гореть, так это за то, что они этому фигляру хорошенько дали пинка под зад!

– Нет, а почему Ваша партия Русская? – не унимался обер-лейтенант.

– Потому, что Россия для Русских! – поднял вверх палец фашист Саня.

– А! А как же татары, малороссы, белороссы и всякая прочая, извините, мордва? – удивился я.

– Они могут основать свои, независимые национальные государства…

– Ага, значит, речь идет ни более, ни менее, как о расчленении России? Так я понимаю? – зловеще ухмыльнулся подполковник.

– Пусть останется только территория бывшего Московского княжества, но на ней будут жить только чисто русские!

– Как не так! Поскреби русского, найдешь татарина! Это не я, это ваш русский Карамзин сказал. Но ведь слово-то «Москова», означает на наречии мери – «мутная река»? Ведь это же исконные чухонские земли? – проявил недюженную эрудицию немец.

– Киев – мать городов Русских!

– Согласен. Но нынешние украинские большевики с Вами не согласятся…

Мой друг, «русский» это не кто, русский – это КАКОЙ! Вот смотрите на нас, немецких национал-социалистов. У нас немец не тот, кто принадлежит какой-то выдуманной из головы химической формуле крови…Да и немцев у нас как народа нет! Есть швабы, силезцы, пруссаки… Даже славяне-лужичане у нас есть! Кто-то пьет пиво, кто-то предпочитает шнапс, а некоторые вообще дуют сидр или кислятину рейнвейн…Нет, у нас немец тот, кто говорит на немецком, думает на немецком, живет в немецкой культурной среде, разделяет наши обычаи и, чего греха таить, суеверия… Для нас немец – тот, кто не щадя здоровья, трудится на благо Фатерлянда или воюет за него, не щадя своей жизни! А какова у него форма носа или ушей, то дело десятое… Да! Не скрою, были и у нас такие извращения. Мерили циркулями форму черепа, idioten… Но Вы-то! Вы! Зачем Вы повторяете эту мракобесную ерунду… Мне за Вас просто стыдно.

– Но, Александр, если Вы такой себе фашист, от чего Вы здесь, на фронте? – с усмешкой спросил его я, примерно уже зная ответ.

– Да… Меня товарищ Лацис из камеры вытащил. Говорит, ты, Саня, парень шибко умный, но дурак-дураком… Воспитывайся, говорит. А потом, я мины люблю…очень.

– Да-с, Саня… И сколько человек было в Вашей партии? – продолжал издеваться над бедолагой Ройзман.

– Тро-о-ое…

– И один из них сразу, верно, побежал доносить в Ге-Пе-У?

– Нет. – Очень мило покраснел фашист Саня. – Побежали сразу двое, на утро после учредительного собрания … [57]57
  В реальности двое успевших добежать членов партии были просто исключены из комсомола и отчислены из института. Учредитель, сын известного ленинградского партийного и советского руководителя, получил свои три года, в 1941-ом был амнистирован, ушел на фронт рядовым и пропал без вести в Вяземском «котле». Его отцу, участнику «ленинградского дела», этот факт на суде тоже припомнили.


[Закрыть]

… – Стой, кто идет?! – сурово окликнул меня красноармеец Малахий, нацелив мне в середину груди ствол карабина.

– Свой я, товарищ боец!

– Свой своему поневоле брат… Не спится, поди-тко?

– Да вот, что-то кости ноют … Решил малость пройтись.

– Под погодушку молодушку ломат, без погодушки она здорова не быват… Кости когда ломат, энто к скорому снегу, – авторитетно поглаживая окладистую бороду, пояснил боец.

– А вы-то сами откуда будете? – поинтересовался я.

– Повенец, свету Божьему конец! Онежские мы…

– А сидели… за что? Можно поинтересоваться?

– Да спрос – не беда! За чОртов колхоз, вестимо дело!

– Что, не хотели добром в него вступать?

– Ну-тк, насилу не быЦь милу. Но не за то нас вязали, что туда не вступали, как за то, что из оного мы не выходили!

– Как так?! – не понял я.

– Да вот, жили мы с братовьями на родной Онеге так широко да богато, что аж небо с овчинку казалось! Нужда да стужа, нет того хуже… Из куля да в рогожку переобувались, топором подпоясавшись. И задумали мы в один недобрый час, Цтоб мироеду-кулаку последнее не платить, поставить артельно мельницу! Сказано, так и сделано. У нас-то на всяк хотенье есть своё малое, да уменье… И Цто ты думаш, мельницу-то мы и сладили. СнаЦала, было, так тяжко … Ажно ртом срали. Да ведь это завсегда по первости так. Не то мужику бяда, цто во ржи лебяда! Хуже нет бяды, как ни ржи, не лебяды… Ницто. Полено к полену, вот те и дрова. Обжилися мы, народ к нам со всей волости молоть повез. Мы ведь с крестьянства лишнего не брали, а цто надо, так и отдай. А как колесо-то само завертелось, тут нам и полегЦе стало. Это в гору плачь, а потом уж хоть вскачь. Мы-ста уж и трактор себе завели, вскладчину! Нам Потребсоюз на то ссуду дал, пОмоць, значит…Весной на нем, было, мужикам землицу за долю с урожая пашем, летом товар в район возим…

– Молоко, что ли?

– Зачем молоко? Мы и сепарационный пункт построили, маслице били… Да оказалось, не по Сеньке та шапка, не по Сидору тот кафтан! Расхвастался нищий заплатами! Приехал с района уполномоценный да и баял: ваш де колхоз неправильный! Поцто вы бедноту не принимаете? Мы ему: не можно! сено с огнем в одном стогу не улежится! Откуда те бедняки-то взялись? Земельку-то монастырску мы на всех поровну делили, все на ней работали, да по-разному… Возьмем в наш колхоз тех бедняков, так будет у нас один с сошкой, а семеро с ложкой! А он нам – врете, это у вас выходит кулацкий колхоз! Его распустить надо!

– Ну а вы что?

– Да мы-то думали, что в своем праве! Добро-то наше не крадено, не чужим дядей дадено! Послали его куда подальше… А он-то, уполномоценный не будь дурак, понимал соль в каше! Собрал он комбед, (комитет бедноты. Прим. Переводчика) от которого семь сотен бед, где в страду сон до обеда да умная беседа! И переехала деревня мужика! Постановили наши же соседские нас с братовьями раскулацить да выселить, как ксплутатаров …

Малахий помолчал, болезненно морщась, потом продолжил, глухо:

– Года не прошло, изболела у меня душа. Захотелось хоть одним глазком на хозяйство свое порушено взглянуть! Прибежал, да… Глаза б не смотрели. Колхоз свой основали, верно; и председатель есть, наш же деревенский дурацок Акимка – попрошайка, баянна шайка. Мельницу нашу спьяну спалили, трактор в Онеге утопили…

– Зачем утопили?

– А им лень по весне берегом ехать было! Погнали было через озеро…Вот взял я того оплошного тракториста, который такую весЦь понапрасну загубил, окунул башкой в лагун с помоями, чтоб ён протрезвел, да по сусалам его, по сусалам…Набежали, повязали. Судья на районе мне и говорит: тракцист ты, Малахий…

– Кто-кто?!

– Тракцист! Я так себе понял, из-за трактора мне десять лет дали. Пошто хоть дали-то? Не я же его топил… Да. Рубил я лес, год за годом. Ну, а вот потом приехал на лесосеку большой нацальник, орет: мужики! айда-те на войну? Я и пошел.

– Не страшно?

– Да слепому цто не кинь, ему всё копейка…Ну и помирать всё равно же однова! ХоЦешь, не хоЦешь, а два века не проживешь. А в Красной Армии нам житье цем не баско: сыт, обЫт и нос в табаке!

– Ну, спасибо тебе, боец…

– За Цто же?

– За доверие и правду.

– Да цто же мы, совсем без понятия? Ты командир правильный.

И подумалось мне… Вот, стоит на часах простой русский человек, жизнью суровой понапрасну ломанный… Спокоен и душой тверд. И завтра пойдет в бой, бестрепетно совершая свой ратный труд как тяжелое, кровавое, но необходимое мужицкое дело. А я что дергаюсь? Мне одного бояться сейчас надо: как бы того же Малахия не подвести! Чтобы, если что – так хоть не напрасно …

… Рассказав комбату печальный анекдот про «тракциста», я ввел Вершинина в состояние крайней задумчивости… Подполковник вдруг загрустил, подперев кулаком щеку и неотрывно глядя на дрожащий огонек коптилки.

А политрук Ройзман с досадой произнес:

– Вот Вам типичный пример, усердия не по разуму! У нас такое тоже бывало! Помню, я еще в школе преподавал, как приехали к нам в деревню из гау (область, по вашему!) на грузовике веселые такие парни, в коричневых рубашках. SA которые… Зашли в домик к нашему деревенскому жандарму да и предложили составить ему список тех односельчан, которые в чем-то криминальном замешаны, но по суду не проходят. Либо улик мало, либо взяткой откупились. Тот человек простой, подумал, для статистики нужно! Целый час писал, старался, всех упомянул – от незаконных порубщиков леса до контрабандистов и самогонщиков. А те ребята в это время в пивной сидели, йодли хором распевали, да так лихо! Заслушаешься… А получив список, так же весело, с шутками и прибаутками, по нему прошлись и всех отмеченных там наших односельчан взяли да расстреляли. Бедняга жандарм чуть ума не лишился… Правда, и с преступностью у нас стало потише. Но все равно, людей без суда стрелять, или как этого вашего крестьянина разорять, это дикость. Мой брат, жид который, о таких шибко инициативных личностях говорит: «Это просто шруцим! Они будут у власти во вред людям. Только ненадолго!» Так и получилось. Этих веселых ребят из SA потом самих расстреляли, и что интересно: тоже без всякого суда! Böses kommt geritten, geht aber weg mit Schritten. (Зло приедет верхом, да уйдет пешком. Прим. Переводчика).

– Извините, обер-лейтенант, а почему Вы своего родного брата таким нехорошим словом называете? – чуть понизив стеснительно голос, спросил вдруг комбат.

– Э… это каким же? – не понял Ройзман.

– Н-ну… жидом?

– А что дурного в слове Jude?! – еще больше изумился Ройзман. – В Африке – нигер (Neger), в синагоге – жид (Jude)… По – моему, так.

Придя от филологических изысков политрука в полное изумление, подполковник задумчиво перебирал струны гитары:

 
Перегорит костер и перетлеет,
Земле нужна холодная зола!
Уже никто напомнить не посмеет
О страшных днях бессмысленного зла…
Нет, не мученьями, страданьями и кровью
Утратою горчайшей из утрат:
Мы расплатились братскою любовью
С тобой, мой незнакомый «красный» брат!
С тобой, мой враг, под кличкою «товарищ»,
Встречались мы, наверное, не раз?
Меня Господь спасал среди пожарищ,
Да и тебя Господь не там ли спас?
Обоих нас блюла рука Господня,
Когда, почуяв смертную тоску,
Я, весь в крови, ронял свои поводья,
А ты, в крови, склонялся на луку…
Тогда с тобой мы что-то проглядели,
Смотри, чтоб нам опять не проглядеть:
Не для того ль мы оба уцелели,
Чтоб вместе за Отчизну умереть?
 

– Это Ваши стихи? – тихо спросил я комбата, когда гитарный перезвон, как тихий стон, угас.

– Нет, куда мне: поручика [58]58
  На самом деле, хорунжия


[Закрыть]Туроверова… Мы с ним вместе в двадцать восьмом вагоны по ночам в Париже разгружали.

– А почему по ночам? – допытался дотошный политрук.

– А потому, что днем я лично спал, а наш поэт Коля в Сорбонне лекции слушал…Умный парень, не мне чета! Жалко, что пропал куда-то, говорят, чахотка его вроде сгубила. [59]59
  Безбожно врут. Дожил до 1972 года, в окружении любимых книг, внуков и правнуков.


[Закрыть]А то, я уверен, был бы сейчас вместе с нами, здесь…

– Что-то мне завтра помирать совсем не хочется! – вдруг со свинцовой тоской выпалил я.

– Да и не надо, дорогой мой! Я Вам разрешаю: живите дальше! – пошутил подполковник. – А ежели серьезно, то помирать совсем не страшно! Вот, я когда на Бепо (Бронепоезд. Прим. Переводчика) «Единая Россия» под Касторной [60]60
  Что-то, видимо, путает. Под станцией Касторной был подбит бронепоезд «Слава офицеру!» Еще раз свидетельство тому, как опасно историку всецело полагаться на воспоминания очевидцев.


[Закрыть]снаряд в левый борт словил… Кстати говоря, дерьмо был тот бронепоезд! Потому, что воры его строили! Так вот, я ни капельки даже испугаться не успел: мгновенный белый высверк, и все дела. Понеслась душа в рай!

– А скажите, как оно там? – ответно пошутил я. – Садов цветущих не видали?

– Н-нет-с, чего не видал, того не видал… Тьма и тьма. Будто свечку задули.

– Каждому воздастся по вере его! – наставительно поднял вверх палец внимательно слушавший нас Петрович. – Ежели Вы во тьму веруете, так и будет Вам ТАМ тьма внешняя… А по мне, человек жив до тех пор, пока об ем помнят…

– Это как? – заинтересовался политрук.

– Ну вот так… Вот товарищ Сталин жив?

– С утра вроде был жив…, – с сомнением покачал головой Ройзман. – А что?

– Во-о-от! А ведь мы его вообще никогда живым не видели! А знаем и верим, что он жив. Значит, он и есть живой…

– Выходит, Иван Петрович, по Вашей метафизик, если человек даже физически не есть живой, а мы думать о нем, как о совсем живой, он и будет живой? – от волнения Исаак даже разучился говорить по-русски.

– Соображаешь. Я лично со своими товарищами, за Коммуну павшими, и посейчас разговариваю! Советуюсь с ними, спорю даже…

– Это есть шизофрения.

– Это – русская душа… Ну, хватит, метафизики. Отбой. Завтра у нас будет тяжелый день…

23

… – Вот смотрите внимательней, голубчик…

В окуляр моего шестикратного бинокля вплыла снежная равнина, чуть наискось перечеркнутая черной полосой неширокой, но быстрой речки, над которой сонно поднимались сизые струйки испарений. Речка эта (Муолаан-Йоки. Ширина 39 метров, глубина четыре метра. Прим. Переводчика) на первый взгляд была совсем невеликая, чем-то неуловимо похожая на нашу милую Фонтанку. Но, в отличие от последней, её крутые берега хотя бы не были окованы серым ладожским гранитом. Да, зато вертикально эскарпированы с белофинской стороны. Тем смельчакам, которые рискнули бы переплыть на другую сторону, пришлось бы, чтобы выбраться на берег, сначала подниматься по трехметровой отвесной стене из вбитых в речное дно стальных рельсов, с внутренней стороны опиравшихся на специально круто сделанный откос.

За речкой белоснежное поле перечеркивали три ровные линии кольев, вбитых с уклоном в нашу сторону, которые представляли собой опору для ажурной объемной конструкции из колючей проволочной паутины.

Между рекой и проволочным многослойным забором я заметил какие-то странные т-образные вешки, которые тянулись ровной строчной и на нашем берегу.

– Это что такое?

– Где?

– Да вот, левее десять одинокого куста…в ряд стоят, как вешала для белья?

– А. Это маркеры для прицеливания из ДОТа…

– Да где же он сам?!

– Перед Вами! – и Лацис рукой просто довернул мой бинокль чуть левее…

Никакого сооружения, тем не менее, я не увидел. Невысокий заснеженный пригорочек, который полукругом опоясывала изогнутая дугой речка, на котором вразброс темнели пятна огромных валунов, неясно проступающих среди густого кустарника. Что-то совсем не похоже на неприступную цитадель. Не вздымались ввысь крутые стены, не чернели на них широкие бойницы… Не было ни зубчатых башен, ни мощных контрфорсов…

– А Вы, товарищ Лацис, твердо уверены, что это и есть Ваш «Альказар»? (от арабского al-quasr, «твердыня». Неприступный замок вблизи Толедо. Замок сильно пострадал от нескольких штурмов и пары пожаров, неоднократно реставрировался, и был уничтожен после двухмесячной осады 1936 года. Республиканцам тогда так и не удалось сломить дух националиста полковника Валера, возглавлявшего защиту крепости; крепость не пала, но просто была стерта с лица земли. Прим. Переводчика).

– Он самый, сволочь…Два пулеметных полукапонира фронтального и фланкирующего огня, капонир на четыре 57-мм орудия Норденфельда, бетонное убежище на взвод, два наблюдательных купола с толщиной брони 350-мм…(ДОТ Sj7, из тех, которые называли «миллионными». Толщина стен боевых казематов – 1300 мм, крыши 800 мм железобетона марки «600», выдерживающих сопротивление сжатию 600 кг на кв. м, прикрытых сверху тремя метрами песка и полутора метрами камней, а с фронтальной стороны пятью метрами слоя валунов. В результате наш ДОТ смог выдержать попадание снаряда даже 280-мм русской мортиры. Прим Переводчика) (Не ври, 203-мм гаубицы! Прим. Редактора) Узел обороны прикрывает стационарная гаубичная батарея «Каарна-Йоки», калибром 122-мм. Таблицы огня для нее составлены шведским математиком и астрономом Гуго Цейпелем, реперы пристреляны два месяца тому назад. Так что её огонь будет убийственно точен.

– Это его наши пытались штурмовать? – с холодным равнодушием профессионала уточнил Вершинин.

– Пытались. Результат перед Вами…

На нашем берегу, густо покрытом рябью присыпанных снежных воронок, сиротливо стояли черные, обгорелые остовы пяти наших танков, среди которых выделялись два трехбашенных … А вокруг них и за ними, от нашего берега речки до самого леса, который угрюмо шумел за нашими спинами, насколько хватало глаз, поле обильно бугрилось невысокими белыми холмиками. Это безбрежное белое поле (от берега до леса, откуда наблюдает автор, около шестисот метров. Прим переводчика) было похоже на деревенский луг, который был перекопан чудовищным кротом… Холмики как холмики, похоже, что это заснеженные болотные кочки… Очень близко друг от друга, в некоторых местах ногой ступить нельзя…Цепью вытянулись или теснятся группами…Цепью?!

– За двадцать минут восемьсот человек здесь легло, без малого! – скрипнул зубами Лацис. (Точнее, 853 человека, почти в полном составе 1-ый и 2-ой батальоны 255-того стрелкового полка. Пулеметами было выпущено двадцать тысяч пуль, противоштурмовые орудия израсходовали 279 картечных снарядов. Наши оборотистые разведчики даже начали оптовую торговлю сувенирами, продавая заезжим журналистам знаки отличия русских командиров. Однако на этом рынке скоро началась инфляция. Прим. Переводчика) (Юсси, а сколько стоила пара ушей, срезанных с русского раненного? Прим. Редактора) (Мы не можем отвечать за эксцессы, допущенные в ходе тяжелого боя. Или после его окончания. В конце – концов, paskamarja! – этих русских сюда никто не звал. Прим переводчика).

Загребая локтями, прижимая к боку порванного маскхалата, в прорехах которого был виден пушистый, испачканный землей домашний свитер, свой драгоценный миноискатель, к нам подполз сапер Саня. Вытирая пот, ручьем льющийся с его распаренного, красного лица, он устало произнес:

– Все! Чисто. Восемнадцать «тарелок» снял, и двадцать две противопехотных (Неужели так много? Прим. Редактора) Черт, весь свой свитер изволдохал. Мама ведь вязала… увидала бы, так сразу меня бы за это убила.

– Вы уверены, лейтенант, что сняли ВСЕ мины? – строго спросил Лацис.

– Кто его знает, товарищ майор? Стопроцентную гарантию дает только сберегательная касса. Для контроля, впереди сам пойду…

– Н-ну-с, скоро сабантуй и начнется…, – посмотрел на «кировские» стальные часы Лацис. – Что-то там белофинны притихли, ни единого выстрела? (В два или три часа утра на полковой узел связи поступило донесение из штаба нашей пехотной дивизии, что скоро, по крайней мере с рассветом, начнется новое русское наступление. Командир полка это сообщение никому не передал. Прим. Переводчика.) (Вот педераст, в плохом смысле. Прим Редактора).

За нашими спинами загрохотали орудия… Фугасные снаряды «дивизионок» подняли высокие черные султаны разрывов на том берегу…

– Пошли, братцы. – негромко сказал подполковник.

… Слева и справа, прикрывая нас от финских пуль, как живая человеческая волна, поднялись красноармейцы… Впереди их, с отчаянными и веселыми лицами, в рост, не пригибаясь, быстро и решительно шли через «Смертную Опушку» политруки с большими красными звездами на обшлагах шинелей.

Сапер Саня, напялив на свою коротостриженную умную голову черные круги наушников, отчаянно рванулся вперед. Подхватив треноги буссолей, [61]61
  Артиллерийский прибор для наблюдения за полем боя и измерения углов. Сделан на основе сочетания оптической монокулярной трубы и точного компаса.


[Закрыть]мы со всех ног побежали за ним по мелкому, по щиколотку, рыхлому снегу…

Обгоняя нас, залязгали траками танки, тащившие на буксире согнутые под прямым углом бронированные листы, на которых, пригибаясь, сидели красноармейцы из дивизионного разведбата с автоматическими винтовками Симонова (АВС-36, по русскому индексу 56-А-225, сложное и дорогое самозарядное оружие, которое мы в нашей армии не могли себе позволить из экономических соображений. Прим. Переводчика) в руках.

А сзади, сквозь грохот артогня, я уже улавливал урчание двигателя нашего тягача…

Вперед. Вперед. Скорее… Дыхание сбивается… Бежать, бежать…Бежать!

Танки уже добрались до реки – как быстро! (им понадобилось до этого около двух минут. Для того, чтобы залить теплую воду в кожухи наших пулеметов, которую мы из-за холода слили на ночь, понадобилось, по моим «мозеровским» часам, две минуты сорок секунд. Прим. Переводчика) Разведчики мигом спрыгнули с бронесаней и забросив свои винтовки за спины белых маскхалатов, бестрепетно бросились в черную, даже на вид ледяную воду, поднимая фонтаны брызг. Некоторые из них, загребая одной рукой, другой держали над головами связки толовых шашек.

Мы уже добежали практически до середины поля, как вдруг под мчащимся со всех ног Саней что-то глухо рявкнуло, обдавая нас тошнотным дыханием сгоревшего тротила. Сапера подбросило вверх, а потом он рухнул спиной на землю буквально в шаге от меня.

– Поднимите, поднимите меня! – отчаянно, как раненный зайчик, заверещал Саня. И так этот крик резанул меня по сердцу, что, упав рядом с ним на одно колено, я подхватил своими мгновенно окрасившимися красным руками его сзади и, приподняв странно уменьшившееся тело, закричал:

– Санитар!

– Нахуй! – отчаянно в ответ крикнул Саня. – К воронке, к воронке меня, пожалуйста, скорее, скорее…

Поддернув вверх обрубок Саниного тела, я опустил его лицом в дымящуюся, горячую землю, которую он начал лихорадочно и слепо разгребать ладонями, пока не отыскал какой-то обгорелый, обугленный осколок …

Подом поднял ко мне свое бледное, как мел, лицо с россыпью веснушек вокруг курносого носа и спокойно, радостно произнес, близоруко щуря свои голубые глаза:

– Доложите Лацису! Прибор не виноват! Мина… Она была бакелитовая … [62]62
  Бакелит – немагнитный продукт полимеризации фенола и формальдегида. В тридцатые годы использовался для изготовления, например корпусов телефонных аппаратов. Ну, и мин.


[Закрыть]

Всхлипнул:

– Маме не говорите…она заругает…

И умер.

… Подбежавший Вершинин, мимоходом коснувшись Саниной шеи двумя пальцами, громко скомандовал:

– Отставить санитара!

Потом таким спокойным, совершенно домашним голосом спросил:

– Владимир Иванович, лично Вам как эта площадка – ровненькая? Ну и ладно, ну и хорошо. Дальше не пойдем. А то, не ровен час, на ещё одну минку наскочим. Скомандуйте орудию.

– Слушаюсь! – четко отдал ему честь я и выхватил из-за голенища своего валенка красный флажок, обильно пачкая его древко подсыхающей Саниной кровью.

Обернувшись лицом к лесу, я увидел, как на опушку выезжает наш тягач. На подножке кабины стоял исполняющий обязанности командира орудия Петрович, одной рукой держащийся за поручень. Увидев меня, он поднял правую руку с красным флажком к серому небу, показывая, что готов к движению. Вытянув ответно вверх свою руку с флажком и так секундно замерев (Сигнал «Внимание» Прим. Переводчика), я затем энергично прокрутил её, как будто бы запускал огромной заводной ручкой двигатель автомобиля (Сигнал «С передками прямо марш!» Прим. переводчика). Из трубы тягача вывалился клубочек черного дыма, и его гусеницы побежали, стронулись с места… порядок.

Малахий, резко выдохнув: – И-е-ех! – рядом со мной в этот миг с размаху всадил в землю острия, которыми заканчивалась уже раздвинутая им тренога буссоли.

Мерзлая земля только хрустнула, принимая в себя окрашенный в зеленое металл, и в этот миг…

«Ш-Р-Р-Р-Раххх!» – послышался чудовищный в своей негромкости шелестящий звук, сопровождаемый частыми мокрыми шлепками и тонким посвистом… Как будто бы на землю обрушился невиданной силы град.

«И-у… Пи-у…Пью…» – дико завыло и засвистало вокруг меня что-то, взбивая снежную пыль.

Невидимая свинцовая метла старательно и, что самое страшное, почти бесшумно выметала с берега красноармейцев. (Пулеметный полукапонир системы «Ле Бурже» с двумя огневыми точками был прикрыт со стороны «поля» от русских специальной стенкой. Стреляя им во фланг, наши пулеметы оставались не только не видимыми русским, но даже и не особо слышимыми. Кроме того, открыли огонь картечью капонирные орудия номер три и четыре. Прим. переводчика).

Люди вокруг меня валились, как снопы, высоко брызгая на заплывающий бордовым снег дымящейся на холоде кровью.

Вершинин аккуратно поправил свою шапку, так, что середина звездочки была точно над переносицей, как-то особенно весело и бодро подтянулся, подмигнул мне и совершенно обыденно сказал:

– Ну, Вы тут пока распоряжайтесь, голубчик, а я на боковой НП убываю. Желаю здравствовать. Позванивайте, ежели что… Честь имею.

Широким шагом, машинально на ходу прижимая к борту шинели левую руку, будто шашку поддерживая, он неторопливо пошел вправо от меня, своим орлиным артиллерийским взором практически точно оценив перпендикуляр к направлению на наблюдаемую цель.

За ним, торопливо разматывая размеченный мною через каждые десять метров провод, пригибаясь, на полусогнутых ногах дробненько посеменил Вася Кирдяшкин с телефонным аппаратом в руке и, солидно ступая, могуче двинулся разведчик Элпидифор со второй буссолью на боку и треногой за плечами…

Торопливо достав буссоль из круглого брезентового чехла, я стал аккуратно прикручивать круглое металлическое яблоко в шаровую опору.

– Так Цто, товарищ командир, я сейчас тебе боле пока не нужен? – деликатно спросил меня красноармеец Малахий.

– Не нужен! Ложись! мать твою! – не поднимая головы, ответил я.

– Ети свою, дешевле будя! – ответил мне разведчик, снимая с плеча карабин. Потом он аккуратно обошел меня, встав так, чтобы загородить собой от пуль белофиннов, поднял карабин, выстрелил куда-то в сторону вражеского берега, передернул затвор, выбросив на снег горячую, красивенькую гильзу, снова поднял карабин, еще раз выстрелил. Опустил карабин к ноге, сел, будто подламываясь, на землю. Потом лег на бок, подтянув ноги к животу; тихо, чтобы мне не мешать, захрипел. И умер.

… Внимательно выравниваем буссоль, выгоняя серебряную бусинку воздуха в круглом стеклышке уровня на середину. «Пузырек на середину» – командовали мы сами себе в юнкерском, укладываясь вверх пупками на койки… Теперь ориентируем. Стрелочку снизу открутить, ага, побежала, миленькая… север у нас сегодня будет там, где солнце восходит! Зачем? А для единообразия, ха-ха.

Теперь верхнюю половинку буссоли на 30-ноль, наводим на цель, смотря поверху монокуляра… а теперь и в монокуляр можно взглянуть…

Лучше бы я не смотрел. Река просто КИПЕЛА! Взбивая кроваво-белую пену, свинцовый град неутомимо колошматил по её окрасившимся русской кровью водам…

Все те разведчики, кто всего минуты назад бестрепетно бросились в ледяные волны, были уже мертвы.

Но нет, не все! Вдруг у вражеского, уходящего вверх крутого берега всплыл из кипящей воды окровавленный, израненный человек. Он схватился слабеющей рукою за покрытую изморозью ржавую рельсу, подтянулся и с усилием просунул в щель между ней и соседней рельсой что-то черное, продолговатое. Потом обернул к нашему берегу свое облепленное слипшимися волосами лицо, что-то неслышно прокричал, прощально взмахнул рукой…И тут же на этом месте высоко поднялся грязно-водяной, подсвеченный изнутри огнем столб взрыва!

Когда он опал, то стало видно: часть эскарпа обрушилась, открывая проход вверх, на вражескую твердыню.

Немедленно оставшиеся в живых политруки подняли красноармейцев в атаку, но увы! Они даже не смогли добежать до воды… Те, кто поднялся, все до одного полегли у самого берега.

Прикрывавшие их огнем танки, которые колотили и колотили из башенных орудий по вражьему берегу, вспыхивали один за другим. Вот из ближнего танка вывалился из верхнего люка башни танкист в черном, дымящемся комбинезоне, упал на снег, катаясь по нему, потом с огромным трудом поднялся, оперся о гусеницу, выхватил из брезентовой кобуры револьвер, выстрелил в сторону врага и вдруг опрокинулся навзничь, скребя черную обнажившуюся землю своими почерневшими, обуглившимися пальцами…(Это вело огонь замаскированное 40-мм орудие ПТО «Бофорс» из бетонированного гнезда слева от нашего ДОТа. Прим. Переводчика).

Дивизионные артиллеристы, прикрывая нас, очень быстро нащупали вражеское орудие и мгновенно просто засыпали его осколочными снарядами. (Орудие не пострадало, но расчет, бросив его, сбежал. Прим. Переводчика).

У моих ног неожиданно затрещал полевой телефонный аппарат:

– Это Вы, Вершинин? – схватив трубку, довольно глупо спросил я.

– Нет, это звонит Грета Гарбо., – Донесся из телефона ехидный голос подполковника. – Хочу пригласить Вас в Гранд-Отель выпить по бокалу сухого мартини… Ну как, готовы? Посмотрите-ка тогда на меня…

Я установил визир на 15-ноль и внимательно посмотрел. Поднял левую руку, и подполковник передвинулся чуть влево, выходя в центр перекрестия… хорош! Можно мерить угол.

Подполковник нагнулся к монокуляру, несколько раз, наводя его на цель то справа, то слева, сделал необходимые измерения, потом поднял трубку:

– Так, дирекционный…

В эту секунду черный разрыв встал между мной и Вершининым… Когда вздыбленная земля упала, я увидал, что и комбата, и треногу буссоли просто смело осколками. Я отчаянно, до боли в руках сжал телефонную трубку.

– Командир! Ты меня слышишь? Отзовись!

Трубка мертво молчала…

Вдруг к черной дымящейся воронке кинулся юркий Вася Кирдяшкин. Он нагнулся, поднимая куски оборванного провода, но тут новый разрыв встал почти на том же самом месте и закрыл его черным смертным занавесом…

Когда разрыв опал, Васи не было видно.

Но телефон вдруг снова ожил!

– Голубчик, ну где же Вы там? Я уж боялся, что вовсе не отзоветесь. Готовы? Слушайте. Дирекционный угол на цель тринадцать-двадцать семь!

– Понял, тринадцать-двадцать семь!

– Да. Врежь ему хорошенько за нас, сынок…, – донеся до моего уха из трубки почему-то затихающий голос комбата.

… Отлично, значит, исчисленная дальность до цели будет 724 метра! Да для нас, это прямо в упор!

Сейчас установим орудие, и мы его… ГДЕ ОРУДИЕ?

Холодея от ужаса, я обернулся… Позади меня, метрах в двухстах, размотав сбитую гусеницу, чадно горел тягач. У его сбитого на землю капота чернело тело убитого водителя…

И, пока я бежал к замершему посреди поля «поезду», у меня в голове крутилась одна мысль: «Один снаряд, только один финский гаубичный снаряд… и все пропало!» (Именно в этот момент наша батарея прекратила огонь. Расстреляв при отражении вчерашнего штурма два боекомплекта гранат, майор Вайтемайнен заблаговременно послал машины на артсклад. Но по дороге они были перехвачены каким-то коммерсантом, который дал много денег, и вместо снарядов наши «форды» повезли к линии фронта ящики с клюквенной водкой «Финляндия» Прим. переводчика)