Текст книги "Школа одаренных переростков"

Автор книги: Валерий Алексеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)

60

Войдя в мою комнату, Олег с интересом огляделся.

– О да, интерьер неповторимый, – проговорил он. – Сатанинский модерн.

По лицу его не было видно, понравилась ему меблировка или нет.

– Сам проектировал?

– Нет, по картинке, – честно признался я.

Олег взглянул на потолок, потом обернулся к двери.

– Смотри-ка, ты прав, – с удивлением сказал он.

Телекамера размером с дивизионный миномет была установлена прямо над моей входной дверью, установлена внаглую, на чугунном кронштейне, привинченном к косяку, без какой бы то ни было маскировки.

Олег встал на стул и снял аппарат, хладнокровно выдернув провода из стены.

– Ничего себе микро, – пробормотал он, рассматривая камеру. – Чудо техники юрского периода. Никогда таких не видел.

– Да видел, конечно, – возразил я, – только внимания не обращал. В универмагах на каждой стене висят.

– В универмагах – понятно, для чего, – Олег положил камеру на пол. – Способ предупреждения: "Ребята, за вами следят". А вот зачем это Иванову – большой вопрос.

– Что значит "зачем"? – рассердился я. – Чтобы следить за мной.

– За тобой? – Олег задумался. – А почему именно за тобой? Почему не за мной, не за Юркой, не за Денисом? Что такого ты сделал подозрительного?

– Не знаю, – признался я. – Это у Иванова надо спросить.

– Так спроси.

– А он не станет отвечать. Или на голубом глазу скажет какую-нибудь ерунду. Он вообще делает вид, что ничего особенного не произошло. Вот уж не думал я, что учителя бывают такие бессовестные.

– Погоди, – остановил меня стриженый. – Ты хочешь сказать, что раньше ты эту штуку не замечал? Или она появилась недавно?

– Недавно, – подумав, согласился я. – Точнее, сегодня.

Смутные сомнения закопошились у меня в голове, и я пожалел, что свалял дурака и зазвал к себе Олега: надо было сперва обнаружить эту дрыну самому. Но разве мог я предположить, что она окажется таких ломовых размеров?

– Сегодня, – задумчиво повторил Олег. – Вместе с этими вот мебелями?

Я вынужден был признать, что, скорее всего, дело обстоит именно так.

– Ну, тогда, милый мой, я тебя поздравляю, – хладнокровно сказал стриженый. – Ты сам ее и заказал. В комплекте с гарнитуром.

– Каким образом? – сердито спросил я.

– А вот это мне неизвестно. Картинка у тебя здесь?

– Какая картинка?

Олег терпеливо вздохнул.

– А, картинка, – сообразил я. – Картинка у меня вот здесь.

И постучал себя по голове.

– Понятненько, – сказал Олег. – Скорее всего, фотография с мебельной выставки. И телекамера там непременно была.

– Ну, хорошо, допустим, – без особого удовольствия согласился я. – Но как ты объяснишь тот факт, что изображение передавалось на экран Иванова?

Олег задумался.

– Да, это объяснить трудно, – сказал он. – Разве что ты сам этого захотел.

– Шуточки у тебя, однако, – сказал я. – Похож я на ненормального?

Стриженый внимательно и серьезно посмотрел мне в лицо.

– Нет, не похож.

– Спасибо и на этом.

61

И тут до меня дошло.

Не я ли, делая свой мебельный заказ, выразил пожелание, чтоб директор Иванов оценил мой дизайн?

"Пускай посмотрит и поймет, что надо больше заботиться об учащейся молодежи".

А как Иванов мог посмотреть, если он вообще не ходит к нам в общежитие?

Только с помощью телекамеры.

Выходит, я напрасно заподозрил нашего доброго директора.

Надо будет перед ним извиниться.

И впредь поосторожнее с заказами. Всё обдумывать до мелочей.

Но говорить об этом Олегу не имело смысла: зигзаги моего личного опыта никого, кроме меня, не касаются.

– Да что ж ты сердишься, чудила? – спросил меня Олег. – Радоваться надо, что всё так хорошо разъяснилось.

Он был, разумеется, прав.

Мы посидели, поговорили еще немного.

Чтобы сгладить впечатление от этой дурацкой истории (а заодно и показать, что я не такой уж идиот), я поделился с Олегом соображениями насчет скрытности чиновников ЮНЕСКО и перспективы всемирного экономического краха.

Но восторженных аплодисментов не снискал.

– Чудак ты, – снисходительно сказал Олег. – В масштабах всей планеты такие штучки невозможны. Только здесь. В особо насыщенной ноосфере. Знаешь, что такое ноосфера?

Я не знал и поспешно заблокировал свое невежество.

Но вышло это, видимо, не слишком убедительно, потому что Олег пояснил:

– Необходимо ограниченное пространство, пропитанное информацией, так тебе будет проще понять.

– Для того и купол? – догадался я.

– Для того и купол, – одобрительно проговорил Олег. – Грамотно мозгами шмякаешь.

62

После ухода Олега я твердо решил: всё, надо стричься. Зарос, как дикий лев.

Кто-нибудь скажет: и правда зациклился малый, Софья права. Но что поделать, если я не выношу длинные патлы, тем более на себе.

Дело в том, что черты лица у меня слишком мелкие для льва. Царь зверей из меня получается унылый, как Бонифаций, и порочный, как Дуремар.

Долго я топтался у зеркала и с отвращением любовался собою.

Честно говоря, я ни разу не стригся самостоятельно и не знал, как к этому подступиться.

Там, на воле, меня стригла мама. Во-первых – чтобы не тратить лишние деньги. Во-вторых – из страха перед всевозможными инфекциями, от лишая до СПИДа, о чем у нас в городе ходили жуткие слухи. И в-третьих – потому, что я боюсь парикмахерских. То есть, не то что боюсь, но нервничаю и стесняюсь, когда посторонний человек (пусть даже это хорошенькая девчонка) вертит руками мою голову, как будто это неодушевленный предмет.

Надо отдать маме должное: стригла она меня бережно, умело и, я бы сказал, с любовью.

Рита, возможно, тоже охотно пришла бы мне на помощь, но я считал ниже своего достоинства нарушать ее уединение.

Значит, придется действовать самому.

Насчет инструмента сомнений не было: всё необходимое найдется в ящике письменного стола. Ноосфера есть ноосфера.

Правда, вместо машинки для стрижки в ящике оказалась электробритва.

Тоже, кстати, полезная и очень даже перспективная вещь.

– Ну-с, как стричься будем, молодой человек? – юмористически спросил я себя. – С пробором или без? А может быть, канадскую стрижечку? Нет, лучше под Юрку Малинина, с шестипёрым хайером. И во всех цветах радуги. То-то будет потряс.

Бритва была харьковского производства, что меня слегка разочаровало: по линии ЮНЕСКО могли бы подкинуть и что-нибудь более импортное.

Хотя зарубежных электробритв я отроду не видел, а харьковская имелась у отца – еще в те доисторические времена, когда он брился у нас дома, а не где попало.

Но у отца бритва тарахтела, как швейная машинка, а моя фырчала тише стрекозы. Имелся у нее и выдвижной агрегат для подстригания висков, усов и бороды. С помощью этого приспособления в принципе можно, конечно, остричься под нуль, но только в принципе: вся голова будет в бороздах, как после танковой битвы.

Налюбовавшись своей новой собственностью, я положил ее на место, в ящик стола, повернулся к зеркалу – и похолодел.

Из зеркала на меня глядел ирокез.

То есть, это был, конечно, я, но с высоким волосяным гребнем на голове.

Гребень о шести перьях раскрашен был во все цвет¡ радуги и на спине завершался диким хвостом.

Зато с боков волосья были сбриты долыса.

От этого я точно стал похож на гусака декоративной породы.

Да, но простите: я же к себе еще не прикасался!

И даже если в помрачении рассудка я побрил себе голову от висков до пробора, а потом напрочь об этом забыл, то кто мне поднял оставшиеся волосы дыбом?

Кто их раскрасил по формуле "Каждый охотник желает знать, где сидит фазан"?

Я лунатически поднял руку и коснулся своего индейского гребня.

Гребень был самый настоящий, опрысканный лаком для волос, он натянул мне кожу головы так туго, что даже уши поднялись и глаза сделались круглыми.

Вот это финт, подумал я. И что мне теперича делать?

Ясно, что выйти в таком виде на люди человек моего характера не может.

Волей-неволей придется оболваниться наголо.

Я опять достал бритву, включил ее и принялся за работу.

Больно было до слёз.

И тут до меня дошло, что я опять кругом полудурок.

Кто мне сделал эту пакость?

Я сам ее сделал – при помощи, естественно, ноосферы.

Значит, эта задача ей по плечу?

Так пусть она постарается и вернет мне хотя бы первоначальную гриву.

Хотя нет: зачем нам лишняя ступень? Пусть сразу превратит ирокезский гребень в нормальную прическу типа полубокс.

– Брысь! – сказал я ирокезу.

Ирокез нехотя исчез.

И отражение в зеркале послушно исполнило мой новый заказ: я стал похож на курсанта милицейской школы.

Теперь мне было ясно, как Олег добивается шаровой стрижки под нуль, как Софья делает свою трофейную укладку и как панкуется Малинин.

Проще простого.

Для тренировки я сделал себе несколько разных стрижек, под битлов, под Юлия Цезаря, – но ни одна из них не подходила даже для того, чтобы показаться на глаза Черепашке, не говоря уже об остальных одаренышах: ведь сожрут.

63

А кстати, о Черепашке…

Минуточку, граждане.

Если вот так, усилием воображения, можно остричь себя наголо и тут же снова обрасти, то что нам помешает тем же способом изменить до неузнаваемости свою внешность?

Отпустить бороду, усы, бакенбарды… да что мы всё о волосах? Шире надо смотреть на вещи. Что помешает нам без напряга, без анаболиков, в считанные минуты нарастить себе суперменские бицепсы-трицепсы и квадрицепсы?

Я серьезно спрашиваю: что помешает?

Вот вам и благородная Черепашка: выходит, боди-бильдинг тут ни при чем, она мне пудрит мозг, а сама тайно колдует перед зеркалом, улучшая свой внешний вид.

И – ничего получается, промежду прочим.

А мы чем хуже?

"Ну-ка, поработаем над собой," – решил я.

Черты лица, говоришь, мелковаты?

Это дело поправимое – в опытных, естественно, руках личного визажиста.

Сделаем нос покрупнее: орлиный не надо, греко-римского будет более чем достаточно.

Глаза расставить пошире… впрочем, это рискованно: как бы череп не лопнул.

Ограничимся носом.

64

Ограничились.

И очень правильно сделали.

То есть, получился такой безобразный шнобель, что не только Черепашка – мать родная меня бы не узнала.

Я не шучу: одна лишь эта метаморфоза сделала мое лицо совершенно неузнаваемым.

Вы смотрелись когда-нибудь в круглый бок никелированного чайника?

Вот такой у меня получился визаж.

Встревожившись, я принялся выправлять свой поруганный нос, но с каждой новой попыткой он становился всё более жутким.

Размеры я более или менее восстановил, но оказалось, что хитрость не в размерах, а в мелочах: то горбинка маловата, то переносица слишком широка, то крылья носа чересчур симметрично расположены.

А от этого зависел весь рисунок лица.

В итоге я попеременно становился похож на гнусного подлеца, на мелкого ябедника, на непотребного мафиозо, на бесстыжего поджигателя войны – словом, на кого угодно, только не на себя самого.

Хуже того: после сотни метаморфоз из моей памяти выветрилось, с каким, собственно, носом я шагал по жизни до сих пор.

На просьбы "Верни мой прежний нос, я всё тебе прощу" ноосфера злорадно выдавала мне одну из предыдущих проб и ошибок.

Чем-то эта работа походила на изготовление фоторобота, но врагу не пожелал бы я делать это с собственным лицом.

Я топтался перед зеркалом полтора часа и вконец уже отчаялся, пока не вспомнил, что в кармане стеганой куртки у меня лежит кошелек, а в кошельке – моя фотография паспортного размера, которую мама посоветовала мне взять на всякий случай.

Трясущимися руками я достал фотографию, взглянул на нее (она была прошлогодняя, но тут уж как?) и приказал ноосфере:

– Вот, поняла? Сделай из меня этого человека.

В ЮНЕСКО удивились, но заказ выполнили вполне удовлетворительно.

Во всяком случае, если завтра кто-нибудь спросит, с чего это я так дико помолодел, – можно будет найти пристойное объяснение.

А потом – ничего, привыкнут.

Бедная Черепашка… сколько ей пришлось трудиться над собою, пока не получился приемлемый результат. Плакала, наверно, и не однажды. Рыдала.

Нет, ребята, не мужское это дело – вертеться у зеркала.

65

И тут мне в голову пришла очень странная, но совершенно ясная мысль: как будто кто-то бросил ее в прорезь моей глупой башки, как новенький юбилейный рублик.

"А если я захочу стать, например, птицей?"

Как это в песне поется:

"Чего ж я не сокол? Чего ж не летаю?"

А ну-ка, попробуем.

"Ты этого действительно хочешь, Алексей? – сказал кто-то внутри меня. – Достаточно, чтобы ты сам захотел. Это очень просто, но сначала будет немножечко больно".

Зубы мои непроизвольно щелкнули, щеки окостенели.

Я почувствовал, как хрустит, выпирая под рубашкой, моя грудная клетка.

Черепушку, напротив, стянуло, как обручем.

Под подбородком заколыхался зоб.

И недобро, горячо зашевелились кишки.

Стало трудно смотреть прямо перед собою.

Я нервно повернул голову – из зеркала на меня глядело желтоглазое чудище с брюзгливо и гневно сомкнутым крючковатым клювом.

Нет, об этом лучше не говорить.

– Не хочу, – сказал я тихо, но твердо. – Не-хо-чу!

И жуткое видение пропало.

Оставался только жар во всем теле, в животе всё как будто спеклось.

Мне стало страшно: неужели это так просто? Так близко? Так возможно?

В голове моей метались обрывки полусвязных мыслей: возьму и стану тираннозавром, возьму и стану головастиком…

Одна только команда – и процесс пошел…

А там – необратимые изменения в сознании, и некому будет сказать:

"Стоп машина! Полный назад!"

Разве головастик может отдать такую команду?

А тираннозавру она просто не придет в его седую голову.

Да, но мне мучительно хотелось теперь испытать на себе именно эти превращения.

Тянуло к зеркалу магнитом.

Как удержаться? Как себя остановить?

Я не мог найти себе места.

Спать? Какое там спать! Во сне и обернешься…

Именно во сне становятся вервольфами.

Я метался из угла в угол комнаты и боялся случайно взглянуть в зеркало: а вдруг оттуда опять выглянет жуткий оборотень?

Чтобы успокоиться, прилег, открыл томик Беляева.

Но и там было то же самое: знаменитый уродец, комический актер, пожелавший стать писаным красавцем.

Пришлось срочно вспомнить, чему учили меня на автогенке.

– У меня теплое, спокойное, неподвижное лицо! – отложив книгу в сторону, внушил я себе. – Неподвижное, ясно? Я в полной безопасности, мне ничто не угрожает, да и не было ничего. Я хочу спать, я уже засыпаю, у меня медленно и спокойно закрываются глаза. Не навек закрываются, кстати, а только до завтрашнего утра.

И глаза мои послушно закрылись.

66

Наутро я проснулся с ясной головой, в бодром расположении духа. От вчерашнего не осталось никакого осадка, разве что стойкое отвращение к зеркалу.

Оказалось, однако, что так даже спокойнее: умываться, чистить зубы, причесываться вслепую, не глядя на свое отражение. Крепнет, знаете ли, чувство собственного достоинства.

Люди, которые подолгу вертятся у зеркала, не уверены в себе.

А может быть и так: люди, не уверенные в себе, любят вертеться у зеркала.

С директором Ивановым я помирился вечером того же дня, и это оказалось намного легче, чем я предполагал. Я просто рассказал ему про мебельный заказ и извинился за свои оскорбительные предположения.

Директор выслушал меня очень серьезно и, в свою очередь, попросил прощения за отповедь по части инстинктов, которой, как теперь выяснилось, я не заслужил.

– Видишь, Алёша, – сказал Иванов, – даже чтение мыслей не спасает от недоразумений.

И мы скрепили наше примирение крепким рукопожатием, после чего директор вручил мне очередное мамино письмо – как обычно, с требованием сплясать вприсядку.

Я, естественно, сплясал, еще не зная, какой сюрприз меня ожидает.

Письмо я положил во внутренний карман форменной куртки – и, честно говоря, о нем позабыл: тема была уж больно завлекательная, моногамия у перелетных птиц.

Что такое моногамия? Это когда… Впрочем, неважно.

Короче говоря, о мамином письме я вспомнил поздно вечером, перед отходом ко сну.

В конверте лежала красивая поздравительная открытка, на ней была изображена обсыпанная серебряной пыльцой новогодняя елка.

"С Новым годом, сыночек, с новым счастьем! Пусть всё сбудется у тебя, чего ты только в жизни желаешь…"

Я растерялся: то есть как это "с Новым годом"?

Что за фантазии?

Взглянул на самодельный календарь, который висел у меня на стене над письменным столом, – и понял, что сегодня мне уж точно не заснуть, никакая автогенка не поможет.

Второе января, вот какое было сегодня число.

Да, второе января.

Каждый вечер я своей рукой ставил крестик на клеточке прожитого дня.

И накануне, перед тем как стричься, я зачеркнул клеточку с цифрой один. Зачеркнул, даже не подумав, что это начало нового года.

Первый раз в моей жизни новогодние праздники миновали вот так: тихо, незаметно, без елки, без деда-Мороза, без свежего холодного запаха мандаринов.

Не по-людски.

Какая там елка, какой там дед-Мороз! Никто даже и не вспомнил про Новый год: ни ученики, ни учителя, ни я сам.

Как это могло случиться?

Но вот – случилось.

"Думаю, что у вас там, в школе, большое веселье, – писала мама. – А я встречаю Новый год у Навруцких из второго подъезда, ты их знаешь, это родители твоего приятеля Вени (ты ему, кстати, так до сих пор и не написал). Аркадий Борисович лично меня пригласил, и я сначала сомневалась (мы ведь не очень близко знакомы), но в конце концов приняла приглашение: не сидеть же дома одной. От отца твоего я уже получила новогоднее поздравление: очень черствое и формальное, как всегда. Думаю, твое будет сердечнее, хотя я его до сих пор не получила, что меня сильно тревожит".

Бедная мамочка… Забывчивый у тебя сын. Где же твой Егор Егорович, куда он запропастился?

А вот он, тут как тут, лёгок на помине:

"Егор Егорович говорит, что вас, возможно, уже перевели в Звёздный городок, там режим секретности очень строгий, и ты не можешь мне написать. Он человек в этом деле понимающий, сам работает в космической отрасли. Но только я не думаю, что можно запретить переписку с матерью. С нетерпением жду от тебя весточки. Целую, мама."

Долго-долго я сидел в оцепенении, пытаясь собраться с мыслями, но ничего путного не придумал. Ясно было одно: я проморгал Новый год. И ребята проспали. И анонимы.

Попробуй напиши об этом Веньке: ни за что не поверит.

Ясно было и другое: мама должна получить мое новогоднее поздравление, и как можно скорее, иначе этот зануда Егор Егорович совсем заморочит ей голову.

Я сотворил веселенькую новогоднюю открытку со снеговиком и написал:

"Дорогая мама, поздравляю тебя с наступающим Новым годом и желаю тебе многих радостных дней. Может быть, эта открытка придет с небольшим опозданием: мне сказали, что местная почта сейчас очень загружена.

У нас полным ходом идет подготовка к празднику: поставили преогромную елку, будет большой концерт. Обещают даже артистов из Москвы.

Веньке Навруцкому передай от меня новогодние поздравления, Аркадию Борисовичу тоже. Скучно в его компании тебе не будет. Попроси его поговорить на готтентотском наречии, он не откажет.

Егору Егоровичу тоже привет. Никакого переезда отсюда не планируется – по крайней мере, до окончания школы, так что пусть он не треплет тебе нервы.

И письма мои ты будешь получать регулярно, это я обещаю".

Врать в письменном виде намного труднее, чем устно (а главное – намного противнее, потому что видишь свое вранье), и это занятие меня утомило.

Закончив свой скорбный труд, я быстренько оделся и пошел к почтовому ящику.

67

Еще ни разу я не гулял под куполом в такую поздноту, и меня поразил серебристый свет, которым была пронизана здешняя темень. Казалось, где-то ярко светит луна. Трава, цветы, вода в бассейне – всё как будто источало свой собственный свет.

Но это было не так. Это светился белый, весь заваленный снегом купол.

У бассейна и над дорожками горели бледно-желтые, совершенно ненужные фонари.

Тишина была полная, только время от времени возникал ветерок, и листья веерных пальм начинали фанерно бренчать.

Тут же примчалась искусственная стрекоза, фырча на лету:

– Са крипами итёшь? Молотец.

"За какими крипами? – подумал я. – Ах, за грибами…"

Как ни глупо, это меня рассмешило и отвлекло.

Теперь меня уже не удивляло, что эти твари летают в любое время суток. Понятно было и то, почему они меня так настойчиво преследуют: мелкие летающие шпионки. Естественно, Олега беспокоили мои одинокие прогулки: он опасался, что я предприму какую-нибудь авантюру, и хотел быть в курсе всех моих передвижений.

Интересно, подумал я, а на верхушке купола, на вертолетной площадке – смогу ли я сотворить что-нибудь из пустоты?

Вопрос не такой уж и праздный, как может показаться. Если смогу – значит, Олег не прав: способность материализации вакуума во мне уже закрепилась, и ноосфера под куполом тут ни при чем.

А если так – что помешает мне построить простенький вертолет? Не в одиночку, с помощью Олега, естественно: сумел же он сделать компьютер.

Откажется Олег – ладно, сотворю дельтаплан – и улечу отсюда, когда захочу.

Ведь что особенно давит? Неизвестность и непонимание.

Я подошел к центральной колонне, нажал кнопку лифта. Дверцы с тихим шорохом расползлись.

Вошел в кабину, бросил открытку в щель почтового ящика.

Дверцы лифта задвинулись за моей спиной, и в наступившей полутьме я увидел, как внутри ящика пробежал синенький огонек.

Я нажал кнопку подъема.

Лифту что? Он послушно доставил меня на верхнюю площадку.

Там стоял лютый, совершенно полярный холод, градусов, наверное, шестьдесят.

"Вот, – подумал я, – откажет лифт – и найдут завтра утром здесь мое окоченевшее тело".

В самом деле: другой дороги назад отсюда не предусмотрено.

Только через лифтовую шахту.

Ладно, отожмем дверь и будем спускаться по канату.

Я поднялся на несколько ступенек и увидел, что побег на дельтаплане неосуществим: выход с лестницы на вертолетную площадку наглухо задраен ребристым щитом.

У самой кромки площадки снег ополз по поверхности купола, и образовались широкие языки чистого стекла, так что можно было выглянуть наружу.

Я поднялся повыше – и сквозь одну из прогалин глазам моим открылась небесная чернь, усыпанная мириадами крупных звёзд. Столько звёзд я не видел даже в деревне.

И какие-то странные были эти звёзды: немигающие, без лучиков, но мохнатые… нет, косматые или пуховые, не сумею точнее сказать.

Я любовался звёздами, пока не продрог до костей. Казалось, все бредни выветрились из моей головы.

Но не тут-то было. Вдруг мне почудилось, что сквозь стекло купола на меня глядит желтоглазое чудище с язвительно и сварливо изогнутым клювом.

То самое чудище, в которое я сдуру захотел превратиться.

– Ну, знаете ли, – пробормотал я и, перепрыгивая через ступеньки, побежал к спасительному лифту.