Текст книги "Школа одаренных переростков"

Автор книги: Валерий Алексеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)

28

После обеда я сбегал в бассейн, потом принял душ, надел спортивный костюм и отправился к Рите.

Дверь пятого номера была приоткрыта.

Черепашка сидела в кресле напротив двери и делала вид, что читает.

Строго взглянув на меня, она вставила в книгу закладочку и, закрыв, отложила в сторону. Это была "Крошка Доррит", которую я так и не смог дочитать до конца.

На Черепашке было темно-синее платье с белым пояском и белым шарфиком: в таких нарядах ходят по гостям и по театрам, но уж никак не коротают вечера в общежитии.

Комната у нее была такая же, как и у меня, только девчачья. Главным ее украшением была раздвижная ширма с цветочками, из-за которой выглядывало изголовье никелированной кровати с аккуратной горкой подушек в кружавчиках. На стенах развешаны были цветные открытки, в книжном шкафу, за стеклом, лежали вышитые салфеточки.

– Скукота здесь, однако! – сказал я, садясь рядом с ней. – Все попрятались, как тараканы, и сидят поодиночке. Хоть бы стенгазету выпускали!

– Почему поодиночке? – возразила Рита. – Они сейчас в Сониной комнате, там у них дискуссионный клуб.

– Ну, и что они обсуждают?

– Не знаю. Соберутся и молчат. Как эти… как сектанты. Я сначала ходила, а потом перестала. Какой смысл ходить, если они от меня скрывают.

– Что скрывают?

– Откуда я знаю? Соня раньше часто ко мне приходила, а теперь говорит, что со мной опасно общаться. А я не болтливая. Просто я мысли прятать не умею. Петров бился-бился со мной – и перестал.

– Зато ты исчезать умеешь.

Рита промолчала.

– Послушай, – спросил я, – а это трудно – исчезать?

– Легче легкого.

– Исчезни, пожалуйста, – попросил я.

Она взглянула на меня – и исчезла. То есть совершенно пропала, ни облачка.

Потом появилась снова.

– Высший класс! – сказал я. – А как ты это делаешь?

– Очень просто. От меня свет перестает отражаться. Проходит насквозь.

Я подумал.

– Ну ладно, это свет. А ты? Ты-то что чувствуешь?

Она засмеялась:

– Это не объяснишь. Сначала мурашки бегут, потом в голове светло становится, и всё перед глазами бледнеет. Смотрю на свои руки – а их нет.

– А часики твои?

– Об этом обязательно надо думать. Ничего нельзя позабыть. А то останется висеть в воздухе. – Она опять засмеялась. – Сперва я всё про босоножки забывала. Смотрю на них – и сама удивляюсь: как же это здесь мои пустые босоножки стоят. Хочу нагнуться, взять их и переставить, а они, оказывается, на мне.

– М-да…

Я помолчал. Все-таки хорошая она девчонка. Жаль, что похожа на Черепашку.

Тут я спохватился, взглянул на Риту – нет, прослушивать она не умела. Лицо у нее было совершенно спокойное.

– Значит, ты здесь давно… И писем с воли не получаешь…

Рита кивнула.

– А почему? Ты детдомовская?

– Нет, – сказала она и захлопала ресницами, собираясь плакать. – Папа умер, а мама жива. Только пьет очень сильно… и дерется чем попало. Всё пропила, и пальто мое зимнее, и школьное платье, и даже наш почтовый ящик…

Сказать на это было нечего, и я просто помолчал.

– А тут все такие, неблагополучные, – со вздохом проговорила Рита. – Юрка Малинин бездомный, из какой-то шайки сюда сбежал. Он был форточник у них…

– Форточник? Это как?

– Ну, в квартиры через форточку лазил, потом впускал братков, а они грабили.

– Через форточку? – не поверил я. – Здоровый такой?

– Это он уже здесь разъелся. А когда приехал – был тощий, кожа да кости. Так что вряд ли он станет письма друзьям писать. Они дорого дали бы за его теперешний адрес.

– А ты-то откуда всё это знаешь?

– Юрка сам рассказал. Он меня сперва закадрить хотел, – слегка порозовев, не без гордости сказала Рита. – Приходил ко мне каждый вечер… пока я его не выгнала.

"Ага, теперь понятно, почему этот тип так меня невзлюбил, – подумал я. – Зло берет, кишки дерет: он ведь тоже прослушивает Черепашкины мысли. Интересно бы узнать, что такого она про меня думает, что все вокруг бесятся".

– За что ж ты его? – спросил я – единственно для того, чтобы дать Черепашке еще поговорить на эту лестную для нее тему.

– Так руки же распускал, – ответила она. – Такой приставучий.

– Ну, и что ж он теперь, страдает?

– Какое там страдает! – Рита беспечально махнула рукой. – За Сонькой ухлестывает.

– А Сонька? – не удержавшись, спросил я.

Черепашка подозрительно на меня посмотрела.

– А что тебе Сонька? Зачем тебе Сонька?

– Я про письма спрашиваю, – напомнил я. – А ты про что?

– А, про письма…

И, успокоившись, Черепашка рассказала мне то, что я и без нее уже знал: что у Сони мачеха, родной отец ее сидит, и переписку ей вести тоже не с кем.

– Олег – этот точно детдомовский, круглый сирота, – продолжала Черепашка. – Больше про него я ничего сказать не могу.

– Ну, а другие?

– Дмитриенко письма получает, от брата, по-моему. Отец с матерью у него в машине досмерти разбились, родная тетка выгнала… За что – не знаю, там темная какая-то была история. То ли деньги у тетки украл, то ли дрянь какую стал курить. А может, и то, и другое… Знаешь, как бывает?

Я вообще-то не знал. Слышал, что бывает, по телику видел, а в жизни – нет. Не такая у меня была жизнь.

– Одевается он странно, – сказал я. – Здесь что, свое ателье?

– Да нет. Диня сам это делает.

– Шьет, что ли?

– Нет, делает. Хотя можно сказать, что шьет. У него хорошо получается. И мне подарил выкройку – вот этого платья.

Платье было очень славненькое и шло Черепашке, но я не стал ей этого говорить: с какой стати я буду делать комплименты общежитскому портняжке?

– А учителей здесь сколько? – спросил я.

– Трое.

– Как трое? И больше никого нет?

– Никого.

– Как же они справляются?

– Подумаешь, – беззаботно сказала Рита. – Нас ведь тоже немного.

– Это, конечно, так… А кто уборку делает?

– Никто. Мусор сам пропадает. Здесь такая энергетика.

Я совершенно растерялся.

– Так что же, значит, в школе всего-навсего десять человек?

– Десять? – переспросила Черепашка. – Почему десять?… Ах, да, правильно, десять. И что тут такого особенного?

– Да ничего… А где учителя обедают? Что-то я их в столовой не вижу.

– Я тоже. Наверно, у них своя, отдельная.

– А где они живут?

– Вон там, в голубом домике. Мы туда не ходим.

– Почему?

– Вот принялся! – Рита засмеялась. – Прямо как Олег. Он тоже, как приехал, всех вопросами изводил. Почему да почему… Теперь успокоился.

– Наверно, всё понял. И я успокоюсь, когда пойму.

– А что ты хочешь понять?

– Да много чего.

"Хотя бы насчет говорящих стрекоз," – подумал я, но вслух не сказал: еще решит, что у меня с мозгами не всё в порядке.

Мы посидели еще, поболтали.

Точнее, болтала Рита: надо думать, с нею давно уже никто по-человечески не говорил, и она соскучилась по доброжелательному слушателю.

А мне-то что? Я слушал и мотал себе на ус.

– Если ты Соней интересуешься, – сказала как бы между прочим Черепашка, – то это пустой номер. Соня, если хочешь знать, за Олегом гоняется.

– В каком смысле гоняется?

– Ну, это у нас в Воронеже так говорят, когда кто-то без кого-то жить не может. По пятам ходит, сохнет – и всё такое. Правда, ей ничего не светит: Олег жутко строгий, весь из себя важный. Кроме учебы и спорта, ничем не интересуется.

Открытие было неприятное, но серьезное: о таких вещах нелишне знать, чтобы не попасть в идиотское положение.

Бедный Юрка Малинин, подумал я. Диня с Леной, Соня с Олегом, мы вот с Ритой. Получается, он один такой бесхозный. Поневоле красными перьями обрастешь.

– Диня с Ленкой дружат, – продолжала сплетничать Черепашка, – вот только дружба у них какая-то странная. Ленка ему такие истерики закатывает, вроде ревнует, а к кому – неизвестно. Диня вообще-то добрый, хороший парень.

– Это точно, – сказал я.

Черепашка поняла, что я имел в виду совсем другое.

– Нет, ты ошибаешься, – горячо возразила она. – Просто он очень обидчивый. Наверно, ты что-то про него плохое успел подумать.

Мне не понравилось, что Черепашка попала в самую точку.

– Еще чего, буду я думать обо всяких! – сказал я. – А над тобой он почему издевается? Тоже по доброте?

– Это он так… Я на него не сержусь.

– Не сердишься, а плачешь. И раньше наверняка не раз плакала. Думаю, потому он тебе и выкройку подарил. Довел до слёз – и подарил. Правильно?

Смутившись, Черепашка кивнула.

– Ну, так вот, – сказал я, – больше он над тобой издеваться не будет. Это я тебе обещаю.

Черепашка посмотрела на меня долгим благодарным взглядом и снова зарделась.

– Из-за этой выкройки ему такой от Ленки был разнос, жуткое дело! – с преувеличенным оживлением проговорила она. – Сперва в бассейне ругались, потом улетели под купол – и там у всех на виду подрались.

Да, драка на лету – это, должно быть, фантастическое зрелище…

Наконец я утомился от сплетен, встал и, попрощавшись с Черепашкой, пошел к себе в комнату.

Мне непременно нужно было еще с кем-нибудь поговорить. С кем-нибудь толковым.

А кто здесь толковый? Конечно, Олег. Остальные все бестолковые.

Включая, естественно, меня.

29

Стриженый явился ко мне сам, минут через пятнадцать.

Впрочем, это и не удивительно: ведь он умел читать мысли.

Вошел, присел на край письменного стола, спиной к окну, – наверное, чтоб мне труднее было разглядеть выражение его лица, – и какое-то время меня прослушивал.

Вид у него был невозмутимый, уверенный. Я бы сказал, командирский вид.

Хотя он не был старожилом: оказывается, он приехал сюда позже Черепашки.

– Не обижайся, что мы тебя так встретили, – сказал он наконец.

– Как "так"? – спросил я.

– Ну, не слишком приветливо, – пояснил стриженый. – Сам понимаешь: программа, нагрузка. Так измотаешься за день, что хоть выжимай. Спецшкола есть спецшкола.

Я молчал.

– Но подготовка здесь у нас классная. Считай, что тебе повезло. Десятилетку в два счета окончишь. И – прямая дорожка в любой институт. Я из восьмого класса сюда явился. Скажи мне кто-нибудь, что через три месяца я буду работать с интегралами, ни за что бы не поверил.

Я по-прежнему молчал.

– Ты куда поступать собираешься?

Я пожал плечами.

– Ну да, рановато еще говорить. Лично я решил в авиационный.

– А зачем? – быстро спросил я.

– Что значит "зачем"? – степенно возразил Олег. – Самолеты буду строить.

– А зачем? Дмитриенко и так летает.

– Дмитриенко летает, а я не могу.

– Научись.

Олег внимательно на меня посмотрел:

– Не понимаю, к чему ты клонишь.

– Зато я кое-что понимаю, – со злостью сказал я. – Ты пришел меня успокоить.

– Допустим. Что тут плохого?

– Да ничего.

Я выразительно показал глазами на стенку.

– Не понимаю, – недовольно сказал Олег.

– Врешь, понимаешь. Всё здесь прослушивается насквозь.

Взгляд у Олега стал сумрачный.

– Интересное у тебя настроение. Ты, собственно, куда попал?

– Не знаю, – признался я. – А ты?

– В спецшколу.

– Тебе здесь всё нравится?

– Разумеется.

– И ничего не кажется странным?

– Абсолютно.

– Так вот, ты врёшь, – резко сказал я. – И если ты пришел только для этого, то выход у тебя за спиной.

Олег машинально оглянулся.

– Да, да, именно там, – злорадно добавил я.

– Как знаешь, – проговорил Олег, вставая. – К тебе по-хорошему…

Он медлил.

– Да никуда ты не уйдешь, – сказал я. – Садись.

Стриженый сел.

– Ты пришел меня успокоить, – напомнил я.

– Ты это уже говорил, – отозвался Олег.

– Ничего, еще раз послушаешь. Ты хочешь, чтобы я не волновался. И чтобы по моим мыслям анонимы не заподозрили ничего нехорошего. Так ведь?

Теперь молчал Олег.

– А я не собираюсь успокаиваться, – продолжал я. – Пока не пойму, что к чему. Возможно, это вы первое время радовались, как телята, но я не так устроен.

– Уезжай, кто тебе мешает? – Олег пожал плечами.

Я удивился. Этого я не ожидал.

– Да уж насильно держать не станут, – сказал Олег. – Только Иванову скажи. Пожмут плечами – и доставят в любой пункт необъятной родины.

– И что ж, ты хочешь сказать, что все вы здесь сидите по своей воле?

– Конечно.

– И на каникулы не выезжаете?

– А зачем? Нам и так хорошо.

Олег торжествовал. Он нащупал мою слабинку и теперь с каждой минутой становился всё спокойнее и увереннее. Он понял, что уезжать отсюда мне не хочется.

А ведь сначала я почти припер его к стене. Моя ошибка: погнался за легким успехом. Но очень уж мне хотелось узнать, что ребята держат в таком секрете.

– Ты ошибаешься, – сказал Олег, – нет у нас никаких секретов. Ну, обсуждаем учителей. Ну, говорим о них разныe разности. Ты что, в обычной школе никогда не учился? Разумеется, нам не хочется, чтобы они об этом знали. Так ведь просто можно и вылететь отсюда. Учителя тоже люди и способны обижаться. А потом всю жизнь будешь каяться. Семь человек на всю страну!.. Так что не ломай себе голову.

Он встал. На этот раз с твердым намерением не задерживаться.

Но в дверях всё же остановился и сказал:

– Сам ход твоих рассуждений порочен. Уж если они… – он кивнул в сторону голубого домика, – если они знают, о чем мы думаем…

– О чем Я думаю, – перебил я его. – И о чем думает Рита.

– Ну да, о чем вы с Ритой думаете. Если это для них не секрет, то с чего ты взял, что я могу успокоить тебя так, чтобы они этого не заметили? Да и сейчас, по твоей логике, они должны слышать каждое наше слово. Не так ли?

Я кивнул.

– Возможно, они и слышат. Но это не имеет никакого значения. Единственная их цель – научить нас всему, что мы можем усвоить. Впрочем, Иванов тебе об этом уже говорил. Кроме того, успокоить тебя они могут куда лучше, чем я. И быстрее. Могут, но не хотят. Волнуйся сколько влезет. Всего хорошего.

30

Олег ушел в сильной позиции, но убедить меня он не сумел. Глаза его выдавали, что что-то здесь не так.

Скорее всего, он явился проверить, помню я о чем-то случайно мне сказанном или нет. И, убедившись, что не помню, спокойно удалился.

Проговориться могла только Соня, недаром она трепыхалась возле учительской. И анонимы здесь ни при чем. Соня меня обманула. Заставила скрывать то, что всем давным-давно известно, а о чем-то другом – позабыть.

Но о чем? Сколько я ни ломал голову, я не мог вспомнить. Петров прав: в голове у меня сплошная окрошка.

Ладно, пусть анонимы знают, что у меня душа не на месте.

Посмотрим, как они на это отреагируют.

Но мама – мама ни в коем случае не должна об этом знать.

Я сел за стол и начал писать письмо.

"Дорогая мама! Сообщаю тебе, что доехал я благополучно и уже начались занятия. Ребята здесь подобрались хорошие, очень способные. Питание регулярное, на высшем уровне, всё бесплатно. У меня в общежитии отдельная комната с телевизором и собственной ванной. Так что ты за меня не волнуйся. Места здесь очень красивые…"

Я посмотрел за окно – купол был молочно-белый, непрозрачный, покрытый то ли снегом, то ли изморосью.

"Осень стоит пока теплая, но наступающая зима нас тоже не беспокоит. Здесь у нас всё под крышей…"

Вычеркнул: не поверит.

"По всем помещениям школы я хожу в одной куртке: комнатная температура…"

Ну, это уже дикий просчет. Мама изведет меня вопросами про мои бронхи.

"Одеждой обеспечен полностью, так что ничего не надо посылать. Мой адрес ты найдешь на конверте. Целую тебя, жду письма, беспокоюсь о твоем здоровье, твой сын Алексей. Отцу скажи, что учусь в математической спецшколе. Если, конечно, спросит".

Конвертов в столе была целая пачка, все одинаковые, с фирменной маркой (на синем фоне золотой шар) – и с моим домашним адресом, отпечатанным явно на лазерном принтере. Внутри каждого конверта лежал еще один сложенный вдвое конверт – для ответного письма и тоже с надпечатанным адресом:

"Тюменская область, Чулпан, «Инкубатор», Алексею Гольцову".

Всё, вплоть до мелочей, учла администрация.

Я запечатал письмо, хотел было сбегать к Олегу, спросить, где тут почтовый ящик, но передумал: еще решит, чего доброго, что я перед ним заискиваю.

Конечно, логичнее всего было бы обратиться к тому, кто ведет переписку, но идти с вопросом к Денису мне не хотелось.

Ладно, решил я, мы сами с усами.

Пойдем прогуляемся.

31

Я вышел в коридор.

Сквозь запертые двери не доносилось ни звука.

Это была тяжелая, неприятная тишина: как будто я один во всем этом здании, да что там – на целом свете один.

"Ай, глупости, кругом полно людей, – сказал я себе. – Вон, в шестой комнате – Олег, в пятой – Черепашка, в четвертой – Юрка Малинин, в третьей – Соня, во второй… подожди-ка, кто же во второй? То ли Диня, то ли рыженькая. Точно, рыженькая, дверь напротив моей: когда я шел к себе, она оттуда выглядывала".

Нам с Ритой и Олегом повезло: наши окна выходят в сторону бассейна, и мы можем сколько угодно любоваться пальмами. А с той стороны – только теннисный корт и деревья.

Неожиданно мне вспомнилось, как называются эти деревья, цветущие сиреневыми, нет, голубыми цветами: представьте себе, жакаранды.

Я и не подозревал, что знаю такое шикарное слово.

От этого открытия я осмелел:

"А что, на самом деле? Мы тоже не самые последние на Земле идиоты".

Проходя мимо комнаты номер восемь, я замедлил шаги.

Значит, в этом номере никто пока не живет. Возможно, ждут еще одного новенького.

А не посмотреть ли мне, какая там обстановочка?

Перед отъездом в Чулпан Иванов говорил мне, что прием заявлений кончается завтра. То есть, кончился вчера. Наверняка восьмую комнату уже подготовили к прибытию новичка. Если там меблировка получше, возьму и самовольно переселюсь.

И, недолго думая, я толкнул плечом дверь с номером "восемь".

Дверь бесшумно открылась, и тут же внутри зажегся свет.

То, что я увидел, меня несколько озадачило. То есть, ничего особенного: обстановка такая же, как и у меня. Тахта, трельяж, шифоньер…

Странным мне показалось то, что мебель не такая же, аточно такая же, как у меня: журнальный столик в том же месте ободранный, зеркало в дверце шкафа тусклое, с отбитым и потемневшим внизу уголком.

Я аккуратно закрыл дверь, постоял в коридоре, подумал – и пошел по лестнице вниз.

"Ладно, – сказал я себе, – не нашего это ума дело. Мы что с тобой ищем? Почтовый ящик, письмо опустить. И давай не будем отвлекаться".

32

В вестибюле почтового ящика, как ни странно, не оказалось, хотя по всем понятиям он должен был находиться именно там.

Я вышел из общежития.

Дул искусственный теплый ветер, всё пространство под куполом заливал ровный неяркий (и тоже, наверно, искусственный) свет.

На территории не было ни одной живой души.

Сочная густая травка газонов слегка шевелилась от ветра.

Низко над травой летали, гоняясь друг за дружкой, две стрекозы.

– Отстань, параситка! – стрекотала одна.

– Сама параситка песмосклая! – вторила ей другая.

Значит, у меня нет никаких галлюцинаций. Значит, я здоров.

Спасибо вам, добрые стрекозы.

По мощеной дорожке я дошел до учебного блока, он был наглухо заперт.

И здесь почтового ящика не было. Не нашел я его и на центральном столбе.

Но память подсказывала мне, что он есть, где-то я его видел: простой металлический ящик синего цвета, привинченный к стене.

Интересно, какой такой особенный был почтовый ящик у Черепашки в Воронеже, что мамаша ухитрилась его пропить?

Потоптавшись у двери лифта, я побрел по дорожке дальше.

Метров через сто путь мне преградила невысокая зеленая изгородь из подстриженных кустов, усыпанных гроздьями синих и явно несъедобных ягод.

Здесь радиальная дорожка упиралась в кольцевую, по которой, как я предположил, можно обойти всю территорию школы.

В какую сторону идти, направо или налево?

Я помедлил – и шагнул прямо, напролом через живую изгородь.

Кусты оказались жутко колючие, они жалили сквозь тренировочные штаны.

Зажмурившись, я продрался через это препятствие, инстинктивно вытянул перед собою руки – и коснулся поверхности купола. Она была матово-белая, гладкая и холодная, как искусственный лед. Этот холод обжигал пальцы.

Иней, догадался я. Или наледь. Толстый слой инея, превратившийся в лед.

Ну, правильно: ведь снаружи Сибирь.

Я достал из кармана перочинный нож, проскреб в инее небольшое оконце – и увидел голубоватые снежные барханы, на которых местами чернел вымерзший бурьян.

Так странно было смотреть на этот, в общем-то, обычный зимний пейзаж, зная, что за спиной у тебя – вечнозеленые пышноцветущие жакаранды.

И когда успело навалить столько снега?

Тут между сугробами появилась серебристо-черная лиса. Она бежала, быстро семеня тонкими темными лапками, опустив голову и хвост, и к чему-то принюхивалась. Почуяв на себе мой взгляд, остановилась, пыхнула в мою сторону огненными глазами – и вновь пустилась в путь по своим нечеловеческим делам.

Вот уж не думал я, что в тайге живут дикие чернобурки.

33

Я вернулся на радиальную дорожку и снова подошел к центральному столбу.

Возле лифта стоял директор Иванов. Он по-отечески на меня посмотрел:

– Обследуешь территорию?

Я покачал головой.

– Нет, ищу, куда бросить письмо.

И для пущей убедительности достал письмо из нагрудного кармана.

Иванов внимательно смотрел на мои руки.

Я тоже взглянул: руки были покрыты кровоточащими царапинами.

– Ох, какие же врунишки эти русские мальчишки, – покачав головой, проговорил Иванов. – Без смысла, без цели – всё равно первым делом надо соврать.

– Да нет, я правда ищу почтовый ящик, – тупо сказал я.

– В кустах? – спросил директор.

На это мне нечего было сказать.

Не дождавшись ответа, Иванов вздохнул и нажал кнопку вызова лифта.

Двери раздвинулись. Внутри кабины рядом с пультом висел синий почтовый ящик.

Вот где, оказывается, я его усмотрел.

Пока я засовывал письмо в щель, лифт закрылся, и Иванов остался снаружи.

Сам не зная зачем, я с силой вдавил в панель клавишу «Подъем» – и лифт помчался наверх, к вертолетной площадке.

"Посмотрим, – думал я, еле сдерживая волнение, – посмотрим!"

Легкий толчок – лифт остановился, дверцы разъехались, повеяло таким резким холодом, что я испугался.

Я стоял на круглой лифтовой площадке под самым куполом и сквозь голубые пластиковые шторки видел далеко внизу дорожку, по которой в сторону учительского домика подпрыгивающей походкой шел Иванов.

Экое дело, мальчик решил покататься на лифте.

Постояв в нерешительности, я пошел по широкой каменной лестнице наверх, на вертолетный круг.

Но на полпути сверху посыпалась мелкая снежная пыль.

– Ай, к черту! – сказал я вслух. – Что мне, больше всех надо?

Сел на лифт и поехал обратно.