Текст книги "Школа одаренных переростков"

Автор книги: Валерий Алексеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 14 страниц)

94

Не помешали. Успел.

Точнее, почти успел: начал с объявления на столбе, исписал двадцать две страницы и дошел до теста на солидарность. Всё, конечно, конспективно, без подробностей.

Но вот спрятать тетрадь в сумку времени не хватило: дверь без стука открылась, и в комнату вошел биоробот Олег.

С головой на плечах, подтянутый и аккуратный. Пуловерный и галстучный.

Настолько галстучный, что всё происшедшее между нами казалось теперь каким-то дурным тяжелым сном.

А может быть, мне действительно всё это приснилось?

– Нет, – сказал Олег, бросив беглый взгляд на тетрадь, – не приснилось. Капитально ты меня вывел из строя. В регби когда-нибудь играл?

– Даже не знаю, что это такое, – ответил я. – Больно было?

– Нет, конечно. Куклам не бывает больно. Но морально тяжело.

– А вот у меня рука болела, – сказал я. – Ты мне чуть палец не откусил.

– Да, но я втык получил, а ты нет, – возразил Олег.

– Втык? От кого?

– От самого Егорова.

– А за что?

– За школярские шалости, вот такая формулировочка. С кем поведешься – от того и наберешься. Сперва учителей отключаем, потом кнопочки им на стул начинаем подкладывать, потом вообще теряем голову, как последняя шантрапа…

Биоробот постоял, помолчал, вновь взглянул на тетрадь.

– Дневник ведешь?

Вот проклятый стукач. Всё ему надо знать.

– Слушай, а сколько тебе лет? – спросил я вместо ответа.

– Кому? Мне-роботу или мне-кукловоду?

– Кукловоду.

– Да уж не шестнадцать, пора бы и поумнеть, – ответил Олег. – По вашему земному счету – пятую сотню разменял. Так что можешь спокойно обращаться ко мне на вы.

– Пятую сотню? – не поверил я.

– Именно пятую.

– А сколько же вы вообще живете?

– Примерно тысячу лет. Плюс-минус пятьдесят. Вот от чего ты отказался, приятель. Может быть, еще передумаешь?

– Нет, – твердо ответил я. – Хочу домой.

– Я вижу: упаковался. В последовательности тебе не откажешь.

Тетрадка моя не давала Олегу покоя. Видно было, что он борется с желанием ее полистать.

Если только у биороботов бывают желания.

– А не противно ли тебе… спросил я, – не противно ли вам работать на этих птеродактилей?

– Чудак, да я и сам такой, – добродушно ответил Олег. – А это, – он похлопал себя по животу, – это же кукла. Человеческая кукла.

– Ну, хорошо, а человеческую куклу водить не противно?

– Ты знаешь, свыкся. Первое время, конечно, было тяжело: особенно жестикулировать и улыбаться.

– Улыбаться? – Я не поверил своим ушам.

– Ну да, улыбаться. Что ты так удивляешься? Есть у вас, у людей, такая противненькая привычка – усмехаться, ухмыляться, склабиться, щериться, вообще юмористически шевелить своей мордой лица, как будто она каучуковая. Птицы, как ты знаешь, ничего этого не делают. И все ваши шуточки, приколы и хохмы очень нас утомляют. Особенно хохмы. Жизнь, друг мой Лёха, штука ежеминутно серьезная, особенно в полёте, человеку этого не понять.

"Да, – подумал я, специально не блокируясь, – с чувством юмора у птиц слабовато".

Стриженый пропустил мою мысль мимо ушей.

– Что еще? Да, вот: плюетесь вы много, особенно пацаны. Всю территорию заплевали. Отвратительная привычка. Видел ты хоть раз, чтобы птица плевалась?

– Зато вы капаете на лету, – не удержался я.

– Не фантазируй. Мы же в пище не нуждаемся, и капать нам нечем. Так что вот, дорогой, свыкся я. Даже иногда, знаешь, жалко мне вас. Мучаетесь вы в своей нынешней оболочке. Слишком она уязвима и требует постоянного ухода. Переселить вас в другую плоть – это, я считаю, великое благо. И через какое-то время у вас это поймут. В очередях на интеграцию будут давиться. Но пройдут, естественно, не все.

– Отбраковывать станете?

– Это уж само собой. Рожденный ползать – летать не сможет. Впрочем, заболтался я с тобой. Долгое прощание – лишние слёзы. Вертолет уже ждет.

– Вертолет?

– Да, вертолет. Что здесь странного? Отсюда путь один: только на вертолете.

– А где мы находимся?

– Опять-таки глупый вопрос: естественно, в Чулпане. Тебя доставят в город Новый Уренгой, а там и до Большой земли рукой подать. Ты уж не поминай нас лихом.

– Не буду.

– Вот тебе небольшой сувенир на память.

Олег протянул мне коробочку. Я с сомнением повертел ее в руках.

– Да ты открой, посмотри. Не бойся, не взорвется.

В коробочке лежал прозрачный кубик, в который был впаян миниатюрный макет «Инкубатора» – с куполом, пальмами и бассейном.

Макет – не совсем точное слово: там крошечные пальмы покачивались на ветру, вода в бассейне слегка рябилась, по дорожкам беспечно прогуливались шестеро ребят, среди которых я узнал и себя, постриженного под курсанта милицейской школы.

Интересная безделушка. Маме наверняка понравится.

Я спрятал сувенир в сумку – вместе с тетрадью, естественно. При этом еще успел заглянуть украдкой на первую страницу: нет, моя писанина пока еще никуда не исчезла.

– Вот билет на поезд… – продолжал Олег. – Да, на поезд, не обижайся, мы должны экономить, да и срочности теперь уже нет. А это – деньги на дорогу и на первые расходы по возвращении. Можешь не сомневаться, рубли настоящие.

– За билет – спасибо, – сказал я. – А деньги – это, наверно, лишнее.

– На Земле, друг мой, еще нет такого места, где деньги были бы лишними, – возразил куратор. – . Мы ж тебя оторвали от дел, и за это полагается компенсация. Еще вопросы есть?

– Есть, – сказал я. – Только не вопрос, а скорее просьба. Не стирайте у меня в памяти хотя бы таблицу умножения. Обидно будет учить ее заново. Я уже не в том возрасте…

Биоробот нахмурился.

– Что-то я тебя не понимаю, парень, – проговорил он. – О чем ты толкуешь?

– Не надо придуряться, – обиделся я. – Конечно, вы сотрете всё, что считаете нужным.

– Сотрем… где?

– Я же сказал: у меня в памяти.

– У тебя в памяти? – удивился Олег. – А разве мы туда что-нибудь записывали?

– Ну, как же: мнемонику, эвристику, ту же орнитологию, алгебру, шестнадцатеричную систему исчисления… да мало ли что.

– Но ты же это понял и выучил сам. Хочешь – помни, хочешь – забудь, это твои заботы.

– А чтение мыслей?

– И этому тоже ты сам научился. Возьми и разучись.

– Ну, а вообще всё, что было… могу я это помнить?

– О Господи, – куратор вздохнул. – Все-таки вы ущербный народ. Да разъясни ты мне наконец: что было? где было? когда и с кем?

– Со мной.

– Так это ж с тобой, а не с нами. Как же мы можем заставить тебя это забыть? Захочешь – сам позабудешь.

Всё это не очень укладывалось у меня в голове.

– Но тогда я, наверно, должен соблюдать какую-то тайну эксперимента… – неуверенно сказал я. – И этот сувенир… не слишком ли рискованно?

– В каком смысле?

– Я же не смогу его никому показать.

– Глупости, – сказал биоробот. – Показывай кому угодно – с любыми комментариями. Всё равно тебе не поверят. Придется потрудиться и измыслить подходящую версию. В этом мы всецело на тебя полагаемся.

"Врешь на голубом глазу, – подумал я за блокировкой. – Так мы тебе и поверили".

А вслух скромненько сказал:

– Спасибо. А ты… А вы что собираетесь делать?

– То, что делали. Тебе же Егоров сказал: у нас нет вариантов. Готовим новый набор.

– Новый набор? – обрадовался я. – Значит, наши все отказались?

– Понятия не имею, – ответил Олег. – Меня от этой группы отстранили.

– Из-за меня?

– Из-за кого же еще? Ты, братец мой, меня вчистую засветил. Старичками теперь будет заниматься другой коллега, ты его не знаешь, да и незачем тебе его знать. А я должен голову ломать, как набрать новеньких. И хочу тебя предупредить: если ты и в этом будешь чинить мне помехи, я достану тебя из-под земли. И оторву тебе башку в натуре, можешь не сомневаться.

Нет, все-таки блокировка – замечательная штука. Жалко, если она пропадет. Идею насчет Навруцкого я запрятал так далеко, что даже сам позабыл, за которым из блоков она теперь притаилась.

Но не мешало и подстраховаться.

– Да не собираюсь я чинить вам помехи, – сказал я как можно небрежнее. – Очень надо. Спасайте свою стаю, если сможете. Даже совет могу дать.

– Совет? Какой?

– Разместите объявление в газете.

Это был ход на опережение: пусть анонимы думают, что я окончательно смирился. И если они примут мой совет, у нас с Аркадием Борисовичем появится дополнительная улика.

Какая улика? Естественно, газетное объявление. Его можно и к делу подшить.

Но стриженого куратора моя идея в восторг не привела.

– В газете? – с сомнением произнес он. – Ты это всерьез?

– Конечно. Расклеивать листочки на фонарных столбах – это, простите меня, ребячество. Вы же не щенков покупаете. Только уж, пожалуйста, пишите всё как есть. Так и так, принимаем подростков на учебу с перспективой навечного выезда за пределы планеты Земля. Предпочтение отдается друзьям пернатых, которые не любят курятину и не разоряют гнёзд.

– Замечательная идея, – сказал Олег. – На такое объявление откликнутся только психи. А нам нужен здоровый биоматериал.

– Придут и здоровые. Из любопытства придут.

– Сомневаюсь. Но за совет спасибо.

– Пожалуйста.

– Ну, что ж, – проговорил Олег, – присядем на дорожку, как водится у вас в России.

Мы сели, помолчали.

– Ничего своего не забыл? – спросил Олег, вставая.

Я молча покачал головой, поднялся и вскинул на плечо свою сумку.

95

Выходя на площадку, я невольно замедлил шаги.

Но предосторожность оказалась излишняя: лестница была уже восстановлена.

Мы молча спустились в вестибюль, вышли в обугленный сад.

На дорожке среди черного мусора корчилась стрекоза с обгорелыми крыльями.

– Фот что ты нателал, Алёша, – явственно прошептала она.

– Извини, – сказал я.

– Та латно уш, – ответила она.

Но больше сказать ничего не успела, потому что Олег раздавил ее ногой.

– Зачем? – спросил я.

– А чтоб не мучилась, – коротко ответил он.

Биоробот шагал крупно, я еле за ним поспевал.

– Да, Хиросима, – сказал я ему.

– Это уж точно, – отозвался он, не оборачиваясь. – Экстренное торможение – штука энергоемкая. Но чего не сделаешь ради доброго друга? Будешь дома – попробуй проделать такой же финт в троллейбусе.

– Какой еще финт? – не понял я.

– Скажи водителю, что тебе срочно нужно повернуть обратно. Уж он тебя пошлет. А за садик не переживай: к новому призыву всё образуется.

– И стрекоз опять напустите?

– Нет, надоело. Придумаем что-нибудь другое.

– А где вы будете набирать, опять в России?

– Конечно.

– Почему "конечно"?

– А вот этого я тебе не скажу.

– Да я и так знаю. Потому что мы бесшабашные.

– Хорошая мысль, – одобрил Олег. – Прими ее за основу.

Мы подошли к лифтовому столбу.

– Руку подавать тебе не стану, – сказал Олег. – Еще оторвешь, чего доброго. Кланяйся матушке. Кстати, Егоров просил передать, что больше он докучать ей не будет.

Сказав это, биоробот повернулся и вразвалочку пошел к учительскому домику.

96

Наверху была настоящая зимняя стужа. Купол весь завалило толстым слоем снега, теперь он почти не выделялся посреди белой волнистой равнины.

Я вдохнул полной грудью вкусный зимний воздух – настоящий, не искусственный, с легким привкусом хвои и мерзлой древесной коры.

Хорошо!

И не надо жалеть ни о чем.

На ровно заснеженной макушке купола стоял синий вертолет. Его бока были покрыты инеем, черные лопасти неподвижно и вяло висели.

Скользя по сырому снегу, я подошел, отодвинул тяжелую металлическую дверь.

После яркой снежной белизны кабина была темноватая, мне показалось, что в ней полно народу. Приморгавшись, я разглядел четверых: Юрку, Соню, пилота за штурвалом – и еще одну совершенно не знакомую мне взрослую женщину со следами, как пишут в романах, былой красоты на лице.

– А, Гусак! – радостно крикнул Малинин.

На нем был почему-то армейский камуфляж: толстая стеганая куртка, такие же штаны, высокие ботинки на шнурах и солдатская ушанка с сизым искусственным мехом.

Видно, в этом наряде он сюда и прибыл.

– Ты не будешь больше звать меня Гусаком, – сказал я, – договорились?

– Да ладно, чё ты? – отступился Юрка. – Все свои.

"Свои, да не все," – подумал я.

За время учебы я отвык от посторонних людей и слегка одичал.

Дама подвинулась, освобождая мне место рядом с собой.

Она была похожа на кинозвезду, играющую роли иностранных шпионок. И одета соответственно: дорогая дубленка, норковая шапка, высокие сапоги на меху.

"Еще один биоробот, сопровождать нас приставлен, – сообразил я. – Чтоб по дороге не разбежались".

– Все-таки решил податься до хаты? – спросил Юрка. – Патриот, однако. А нам сказали, что ты остаешься.

– Кто это мог вам такое сказать? – буркнул я, втискиваясь в тесную кабину.

– Олег, кто же еще, – охотно отозвался Малинин. – Соврал, значит? Во мужик, ссучился совсем. Продался орнитологам. Оставайся, говорит. Птичкой, говорит, будешь. Без порток, говорит, станешь летать среди звезд. В гробу я видал такие метаморфозы Овидия.

– Да не ссучился он и не продался, – возразил я. – Биоробот твой Олег. Модель номер четыре.

Соня быстро взглянула на меня и вновь отвернулась к иллюминатору. Она была в беличьей шубке и воинственной вязаной шапочке с наушниками. Такие шапочки, только кольчужные, носили когда-то легковооруженные рыцари.

– Брось! – воскликнул Юрка. – Олег биоробот? Кончай трюндеть!

– Я не трюндю, в смысле не трюнжу… ай, к чёрту тебя. Я своими глазами видел.

– Что ты видел? Что ты мог видеть?

– Он при мне голову с плеч снимал.

– Чью голову?

– Не мою же. Свою, конечно.

– Во дела! А чего же он тогда?…

Малинин умолк, призадумался – и вдруг, тряхнув башкой, заржал:

– А тут некоторые… гы-ы… а тут некоторые страдают! "Разлука ты, разлука"…

И, юмористически подмигнув мне, покосился на Соню.

Соня усиленно делала вид, что ничего не слышит.

– Сонь, а Сонь! – не унимался глумливец. – Ты чего сидишь? Радость-то какая! Беги скорей, тащи его сюда! Разберем на части и будем продавать.

– А мне казалось, что ты как раз и останешься, – сказал я Юрке.

Мне вовсе так не казалось, но надо было его как-то угомонить.

– Еще чего, птичкой! – воскликнул Юрка. – Я человек. А человек – это мерило всех вещей, да и звучит как-то гордо. С моими возможностями мне и дома будет хорошо.

Дохлой мухи не дал бы я за его домашние возможности, но зачем бить ребенка по голове? Пусть пока поиграет.

Тут случилось непонятное: кинозвезда прижалась ко мне мягким овчинным бочком и посмотрела на меня так откровенно, что я растерялся.

Брови у нее были неприятно красивые, соболиные: сам безбровый, я недолюбливаю бровастых людей.

– Как хорошо, что ты пришел, – шепнула мне звезда. – А я уже начала волноваться.

– Простите, – пробормотал я, отодвигаясь, – это вы ко мне?

Соня повернулась к девице и сказала:

– Ритуля, солнышко, ты перегнула палку. Он тебя не узнал.

Я присмотрелся: не такая уж взрослая дама была моя соседка, и кое-что в ее лице еще оставалось от глупой Черепашки.

Видимо, напоследок девушка душевно поработала над своей внешностью.

– Ну, ты даешь, – всердцах сказал я Черепашке. – Это ж надо! На себя не похожа.

– Я для тебя старалась, – упавшим голосом ответила Черепашка.

– А я тебя просил? Нет, я тебя просил?

– Чего ты пену гонишь? – вмешался Малинин. – Клёвая получилась гирл¡. Лично я одобряю. Садись, Маргарита, со мной, вспомним молодость. Товарищи красот не понимают.

Понурив голову, Черепашка молчала.

Пилот сидел впереди и озабоченно изучал приборный щит, не обращая внимания на наши разговоры. Типичный андроид серии «аноним», только в шлемофоне.

– Непонятно, кого мы ждем, – ни к кому не обращаясь, проговорила Соня.

– Не «кого», а «что». Модель номер четыре, – ответил Юрка и снова захохотал.

– Вот как дам сейчас в глаз, – свирепо сказала Соня. – Гнусный эпизоотик.

– Кто-кто? – живо переспросил Юрка. – Как ты меня назвала?

– Эпизоотик, – четко повторила Соня. – Жертва массового заболевания скота.

– Ух ты, класс, – восхитился Юрка. – Эпизоотик! Шикарное слово. Беру.

На этого человека нельзя было долго обижаться.

97

Тут толстая, с пазухами, металлическая дверь вновь отодвинулась, и в кабину заглянул Денис Дмитриенко.

Он был в дутой нейлоновой куртке (должно быть, на гагачьем пуху) и без головного убора. Длинные патлы его были завязаны на затылке черной бархатной ленточкой.

– Во копуша, – недовольно проговорила Соня. – Что так долго?

– Та, уговаривали, – ответил Дмитриенко – против ожидания, миролюбиво. – Грозили, орали, даже бить собирались, еле ноги унес. Ну, что, все наши в сборе?

– Все, кроме Лены, – ответил я.

– Лена не едет, – коротко сказал Денис.

И у меня сжалось сердце: бедная продвинутая девочка… Я тоже хорош: выбросил живого человека за окошко, придурок. Как она будет теперь? В чужой стае, в диком космосе, навеки одна…

– Точно не едет? – в надежде, что ослышался, спросил я.

– Точно, – ответил Денис. – Ей здесь климатит. Господи, хоть отдохну от этой рыжей психопатки, совсем достала. Когда я сказал, что уезжаю, сделалась прямо как невменяемая.

– Стрекотала? – спросил я.

– А ты откуда знаешь? – вскинулся Денис.

– Да уж знаю, – ответил я.

Не дождавшись от меня дальнейших объяснений, Дмитриенко стал закидывать в кабину туго набитые дорожные сумки – четыре штуки, одну за одной.

– Ни фига себе! – сказал Малинин. – Что у тебя там? Все кокосы подобрал?

– Еще чего! – буркнул Дмитриенко.

– А я вот шарики везу, – признался Юрка, – десять штук.

– Какие шарики? – не понял Денис.

– Стеклянные, оранжевые, из мозаики. Десять штук выковырял, не поленился.

– Зачем?

– Дундук, они же внеземные. Продам в Политехнический музей.

– А, да… Мне это в голову не пришло.

– Так что у тебя в баулах?

– В основном одежда, – неохотно ответил Денис.

– Казенный гардероб с собой прихватил?

– На что мне их барахло? – возразил Денис. – Сам наделал. Фирменные шмотки получились, лэйблы подлинные, комар носу не подточит. Смешно же возвращаться с пустыми руками. Подарки там, то-сё… Кое-что на продажу. Жить-то надо.

– И не лень тебе такой багаж на горбу тащить? – презрительно сказал ему Юрка. – Приедешь на Большую землю – там и наделаешь. Без суеты, без спешки. Лично я сперва дом поставлю, магазин с рестораном открою. А уж потом разверну производство.

– Ага, развернешь, – проговорил Денис и, кряхтя, влез в кабину. – Только вопрос: на какие шиши? Опять по форточкам станешь лазить?

– Зачем по форточкам? – возразил Малинин. – С такими возможностями…

– Ох, и тупой же ты, – сказал Денис. – Плакали твои возможности.

"Еще один пессимист, – подумал я. – Но мастеровитый. А что мы с тобой везем отсюда на добрую память? Сувенир, тетрадку – да еще разве Леночкину ангину".

– Как это плакали мои возможности? – спросил Малинин.

– А так, – ответил Диня. – Оторвемся от купола – и сразу нас размагнитят. Станем как все нормальные люди.

– Может, и станем, – сказал Юрка. – Этот вариант мы тоже предусмотрели.

И он выразительно похлопал по вздувшимся нагрудным карманам своего камуфляжа.

– Баксы, что ли? – засмеялся Дмитриенко. – Так они же фальшивые!

– Не твоя печаль, – ответил Юрка.

Мы помолчали.

– Ну, так что, будем двигаться или как? – спросил Малинин и, придвинувшись к пилоту, тронул его за плечо. – Эй, начальник, не пора ли ставить чайник?

– Потерпишь, – не оборачиваясь, буркнул пилот. – Нам еще не дали добро на взлет.

Тут Соня протерла краем шарфика запотевший иллюминатор и сказала:

– Кто-то, кажется, хотел отдохнуть от Леночки? Не получится. Вон она идет.

Я взглянул поверх ее плеча – и тяжелый камень свалился с моей души.

По ступенькам лестницы медленно поднималась рыженькая. Она была в лыжной куртке и детской шапочке с помпоном, за спиной рюкзак.

Дверь, громыхая, отъехала, Леночка взобралась в кабину, сняла с плеч рюкзак и, не говоря ни слова, села на свободное место рядом со мной.

– Кто-то рвался остаться, – сварливо сказал ей Денис Дмитриенко.

– Подлых предателей это никоим образом не касается, – глядя на Дениса в упор, ровным голосом проговорила Леночка.

В лице у нее не было ни кровинки, бледные губы слабо подергивались, но глаза оставались сухими.

– Значит, и тебя выставили, – сочувственно сказал Юрка. – Конечно: одна ты им на дух не нужна. Вот и старайся для всяких там стервятников. Правильно мы с ними расплевались.

98

Но вот наконец взревели двигатели.

Машина дернулась и стала, покачиваясь, подниматься.

Глядя в иллюминаторы, мы притихли. Купол удалялся, уменьшался, потом плавно пошел в сторону, а в скором времени и вовсе слился с волнистой пеленой сибирских снегов.

Весь мир наш стиснулся до пределов темной кабины, наполненной ревом и грохотом.

– Ну, так где твои возможности? – крикнул Дмитриенко, наклонившись к Малинину. – Сделай для пробы какой-нибудь пустячок. Хоть матрешку.

– С нашим удовольствием! – отозвался Малинин.

Он поднатужился – и в руках у него оказалась пестрая деревянная куколка.

– Вот так, братва! – удовлетворенно сказал он. – А вы уже и грабки опустили: "Размагнитят, размагнитят"…

И протянул матрешку Соне со словами:

– Это тебе. Бери, не бойся, она не живая.

Соня взяла, посмотрела – и, побледнев, бросила матрешку на пол. Черные глаза ее вспыхнули хорошо знакомым мне жгучим огнем.

– Эй, ребята! – предостерегающе крикнул я. – Давайте жить дружно!

– Буду я еще тратиться, – фыркнула Соня.

Я подобрал с полу куколку, взглянул.

У матрешки было лицо нашего куратора Олега Олеговича: синие глаза, стриженая макушка, волевой подбородок – и так хорошо знакомый всем нам сардонический прищур.

– Дай сюда, – сказала Соня.

Отобрала у меня матрешку, сунула ее в карман шубы и отвернулась к окну.

"Значит, Олег не соврал, – подумал я, – и к нашей памяти они не притронулись. Но тогда… тогда это всё меняет. Ничего мы пока Навруцкому рассказывать не станем, и тетрадь пусть пока полежит. Перебьется Аркадий Борисович. Ишь, губу раскатал, охотник за сенсациями! Ему будут премии вручать, а нас держать за стеклом в каком-нибудь закрытом институте и изучать томограммы наших мозгов. Мы еще хорошенько всё взвесим".

Видимо, в своих размышлениях на эту тему я был не одинок.

– Нет, ребята, нам нельзя разбегаться! – воодушевился Малинин. – Вместе мы – кодла. Да с такими возможностями… Хотите, пропеллер сломаю?

– Подожди до посадки, – пробормотал Денис, и непонятно было, шутит он или продолжает предрекать то, во что сам уже не верит.

– А может, партию оснуём? – не унимался Малинин. – В смысле основаем. Молодежное движение «Беспредел». И перевернем всю матушку-Россию. А, ребятки?

Ответом ему было молчание.

Леночка медленно повернула голову и посмотрела на меня.

Я думал, что в ее глазах будет испепеляющая ненависть, но ошибся.

Просто она хотела мне что-то сказать.

– Что? – наклонился я к ней.

– Меня послали новеньких агитировать, – сказала она мне на ухо. – Если захочешь – найдешь меня в Питере.

– Чего это ради? – поинтересовался я.

– Не "ради чего", а "ради кого", – проговорила Леночка. – Ради меня, Алёша. Я буду без тебя сильно скучать…

Я покосился на Черепашку.

Черепашка сидела по другую сторону от меня, напряженно выпрямив спину, и делала вид, что ничего не слышит.

Она была уже не в шикарной дубленке, а в черной стеганой телогрейке: из принципа. И не в норковой шапке, а в темном деревенском платке. Тоже из принципа.

Но оскорбленное лицо ее по-прежнему оставалось прекрасным.