Текст книги "Школа одаренных переростков"

Автор книги: Валерий Алексеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)

45

Вернувшись к себе, я долго смотрелся в зеркало и остался доволен. Особенно мне понравилось выражение моих глаз – спокойное и по большому счету мудрое.

Немудрено, что Черепашка меня обожает.

Но только я успел подумать об этом, как стало стыдно.

Давал себя знать спецкурс: наставник Петров привил-таки мне привычку гнать от себя непродуктивные мысли.

И тут что-то глубоко кольнуло меня в сердце, как будто мне вонзили меж ребер длинную тонкую стальную иглу.

Боль была такая острая и реальная, что я испугался.

Но не физическая боль, со мной так случалось и раньше – от жалости к маме или к отцу.

Сейчас я чувствовал (сам не знаю, каким образом, но чувствовал определенно): с мамой и с отцом все в порядке. Так что же тогда?

И снова кольнуло – да так, что у меня потемнело в глазах.

Мне почудилось, что я падаю с огромной высоты в гулкий каменный колодец.

Тупой удар – и тишина.

"Черепашка долеталась!" – мелькнуло у меня в голове.

И я кинулся в пятую комнату.

46

Черепашка сидела в кресле невидимая и горько плакала.

То есть невидимость ее была для меня теперь чисто условная: в пустом кресле шевелился прозрачный ворох всхлипов и жалоб:

"Как больно, как больно… рукой не могу шевельнуть, и спина, и нога… Как жить теперь? Что теперь делать? Кому я поломанная нужна?"

– Ну что за манера! – сказал я, стоя в дверях. – Какое удовольствие плакать, если ты себя не видишь? Всё равно что умываться в темноте. Включись немедленно!

– Я тебе… не телевизор, – всхлипывая, возразила Ритка. – Не хочу, чтобы ты меня видел… Я страшная, синяя вся…

– Допорхалась? – спросил я.

Вместо ответа послышались новые всхлипывания.

И Боже ж ты мой, как у меня захрустели все кости! Я чуть не взвыл от боли.

– Кажется, руку сломала и обе ноги, – сквозь стон и плач проговорила Черепашка. – Над лестницей хотела пролететь… не удержалась…

Скривившись, я прислушался к себе. Нет, руку я однажды ломал, болит не так.

– Ты что? – с испугом спросила Черепашка.

Я ее не видел, но она-то видела, как я гримасничаю.

– Спокойно, – ответил я. – Сиди и не двигайся.

Я знал, что мне делать.

Я думал об этой боли, не прогоняя ее прочь, я вникал в нее, пропускал ее через себя.

И словно бетонная балка обрушилась на меня, тряхнула, придавила, проволоклась, оставив жгучие ссадины…

Я стиснул зубы и, обливаясь весь ледяным потом, прислонился к стене.

"Бедная Черепашка, – повторял я про себя, – бедная Черепашка… Падала в лестничный пролет, пока я любовался своим отражением. Гусак и есть гусак. А если бы она разбилась совсем, что со мной было бы тогда?"

Когда я открыл глаза, оказалось, что я сижу на полу, а Ритка, уже стопроцентно видимая, стоит надо мной и тянет меня за руку.

– Вставай же, ну вставай! – упрашивала меня Черепашка.

Я осторожно высвободил руку и поднялся. Знобило, шатало.

– Что, обморок? Припадок? Ну скажи, почему ты молчишь? – спрашивала Черепашка, заглядывая мне в лицо.

– Я… ничего… – проговорил я с трудом. – Как ты?

Она махнула рукой:

– Да что ты, всё сразу прошло! Я так испугалась. Ты сделался белый. И исказился… Может быть, эпилепсия? С тобой это часто бывает?

– Нет, в первый раз, – ответил я.

– Иванову надо сказать!

И Ритка метнулась к двери.

Я ее остановил:

– Сам скажу. Только ты уж больше не летай в одиночку.

– При чем тут я? – возмутилась Черепашка.

– Действительно, ни при чем, – спохватившись, ответил я. – Ладно, пойду полежу, а то голова что-то кружится.

Вернувшись к себе, я снял рубаху: плечо и спина у меня были в багровых полосах, и чувствовал я себя так, как будто меня вытащили из-под колес самосвала.

Ну вот, подумал я, и у Гусака появилась своя специализация…

47

Я получил от мамы письмо – третье по счету.

Его, как обычно, вручил мне директор Иванов – тоже, как обычно, со словами:

– Ну, Лёха, пляши!

Первый раз я решил, что это просто шутка, но Иванов поднял письмо в вытянутой руке и не отдавал мне его до тех пор, пока я не изобразил какое-то дурацкое плясовое коленце.

При этом директор смотрел на меня с серьезным и даже торжественным видом.

Пришлось сплясать и на этот раз.

Читать письмо в учебном корпусе я не считал возможным и распечатал фирменный конверт только у себя в комнате после уроков.

Что удивляло в маминых письмах – так это бумага: плотная, как будто провощённая, и даже с водяными знаками.

Откуда она берет такую дорогую бумагу?

Наверно, финскую в киоск завезли.

Новостей у мамы не было никаких, поэтому она толковала об одном и том же:

"Дорогой мой сыночек! Ты даже представить не можешь, как я рада, что ты наконец у меня устроен. Очень мне понравилось твое последнее письмо: такое серьезное, складное. И ошибочки нет ни одной. Но если правда всё, что ты пишешь, значит, мы с тобой просто счастливые. Учись, дорогой мой, прилежно, слушайся учителей, дружи с ребятами и береги себя. Ты пишешь, что у вас там тепло, но я слушаю сводки по телевизору, и мне что-то не верится. Одевайся потеплее, горло не застуди. Ты ничего не написал, есть ли у вас там в школе врачи. Я сильно беспокоюсь, сообщи поскорее…"

Врачей здесь не было, ни одного, если не считать меня.

Как раз сейчас у меня болело горло – точнее, не у меня, а у Леночки Кныш, которая злоупотребила мороженым, и мне было ее жалко.

Но разве напишешь об этом маме?

"Егор Егорович заходил, очень тобой интересовался…"

Какой-то Егор Егорович объявился, мама уже второй раз его упоминает, ничего при этом не разъясняя, как будто я его непременно должен знать. Судя по отчеству, человек не молодой. Но я не знаю никакого Егора Егоровича и знать не хочу.

Однако об этом тоже не напишешь.

"Егор Егорович заходил, очень тобой интересовался, с сомнением слушал мой рассказ, но прочитал твое последнее письмо и, кажется, поверил. Он успокаивал меня, что не может быть спецшкола без врача, но, пока я не получу от тебя ответ на этот вопрос, буду волноваться. Ты же у меня один на свете. Да, еще Егор Егорович сказал, что вас наверняка готовят по международной космической программе. Боюсь я за тебя: космос – это очень опасно. И еще я подумала: к вам наверняка приезжают ученые из Новосибирского Академгородка читать лекции, беседовать и присматриваться, кто на что способен. Сыночек, будь внимательнее: кто знает, может быть, от этого зависит вся твоя судьба. Вперед не выскакивай – ты же знаешь, выскочек нигде не любят, – но постарайся обратить на себя внимание, чтобы тебя заметили и запомнили на всякий случай. Может, станешь лучше ученым, а в космос пускай летают другие, не такие, как ты, способные…"

Да, хорош совет, как будто из древнего мира.

А про отца – ни слова. Эх, мама, мама…

Но всё равно я тебя люблю. И отца люблю.

А этого хрыча Егорыча я бы на твоем месте остерегался.

Ишь ты: "С сомнением слушал…" Много на себя берет старикашка.

"Конечно, что тебе мои советы, ты все равно поступишь по-своему. Ну, до свидания, учись, не ленись. Крепко целую тебя. Мама.

Да, чуть не забыла самое главное. Нам, Алёшенька, телефон поставили. Сообщаю номер. Попробуй при случае позвонить. Понимаю, дорого, но уж очень хочется твой голос услышать. Ты, наверно, совсем уже басом стал говорить".

Басом – не басом, но голос мой мама услышать никак не могла: во всей школе здесь не было ни одного телефона. Даже в учительской.

"И еще. Приходил Веня, спрашивал, куда ты пропал. Я ему всё рассказала. Он порадовался от души. Напиши и ему, он хороший, по-моему, мальчик. Еще раз обнимаю тебя и целую. От общественных нагрузок не уклоняйся! Твоя мама".

48

Тут ко мне постучались конспираторским стуком: там, та-там, та-там.

Я сунул письмо в стол и сказал:

– Войдите!

Это оказалась Соня.

С тех пор, как я узнал, что она гоняется за Олегом, я махнул на нее рукой: на что мне эта ромашка в чужом саду?

– Да ладно, – сказала Соня, когда я спешно заблокировался. – Всё и так ясно. Наши чувства крепки и взаимны.

Тут только я заметил, что у Сони больше нет синего гребешка. Более того: она сделала себе новую прическу (или там укладку, я в таких делах не силен).

Получилась взрослая прическа, но какая-то старомодная, с высокой копной взбитых волос надо лбом и с длинной волною, ниспадающей на левое плечо.

Выглядела Соня теперь еще более странно, чем с гребешком: в точности злодейка-брюнетка из какого-нибудь западного довоенного фильма.

Моя мама называла такие фильмы трофейными.

– Что ты на меня уставился? – спросила Соня. – Первый раз видишь?

– Да нет, не первый, – промямлил я. – А где тут у вас парикмахерская?

– У нас? – переспросила Соня. – У нас парикмахерской нет, а у вас?

Я оставил ее издевку без внимания.

– Так кто же с тобой это сделал?

– Сама, – с вызовом ответила злодейка. – А что, плохо?

– Да нет, в общем даже ничего, – великодушно сказал я. – Оригинально.

В конце концов, девчонка не виновата, что без матери росла. Кто ее мог научить?

– Ну, тогда и нечего таращиться, – проговорила Соня, но по ее лицу было видно, что моя скупая мужская похвала ее огорчила.

Впрочем, сейчас меня занимала другая мысль.

Дело в том, что за время учебы в школе я ни разу не стригся. Как раз накануне вечером с помощью круглого настольного зеркала убедился: шея заросла аж до лопаток. Жить так дальше было нельзя.

А вот Олег умудрился как-то эту проблему решить. Он ходил остриженный наголо – и голова его всё время была в таком шаровом состоянии, как будто побывала в руках цырюльника на прошлой неделе. Мистика, да и только.

– Софья, это ты стрижешь Олега? – спросил я.

Мой вопрос застиг Соню врасплох. Сперва она опешила, а потом покраснела до слёз – и, естественно, рассердилась:

– Ты что, совсем спятил?

– Извини, я не хотел тебя обидеть.

– Хорошенькое "извини"! – вскипела Соня. – Это ж надо такое придумать!

– Да, но кто-то его стрижет, – настаивал я.

– Это ты спроси у него самого. И нечего приставать ко мне с дурацкими вопросами.

– Ладно, больше не буду к тебе приставать, – миролюбиво сказал я. – Ты по какому делу? Или просто так, пообщаться?

– С тобой пообщаешься, – буркнула Соня, остывая. – После вечерних занятий приходи ко мне, есть разговор.

Ах, вот оно что. Меня принимают в закрытый клуб аристократов.

– Без Риты приходить? – поинтересовался я.

– Конечно, без. Сам понимаешь.

Я понимал.

Можно было, разумеется, поставить условие: или с Черепашкой, или никак. Покрасоваться немного, представиться этаким, знаете ли, защитником обездоленных.

Но любопытство победило, и я молча кивнул.

– Ишь, загородился! – с неодобрением сказала Соня.

– А ты?

Ничего не ответив, Соня гордо удалилась.

49

В Сонины апартаменты под номером три я вступил впервые в истории человечества, и они таки произвели на меня впечатление.

Комната ее была обставлена дорогой мебелью из карельской березы. Кресла и диван обтянуты темно-зеленой кожей, на стене – шкура леопарда. Бронзовый высокий торшер, такое же бра, натюрморт – тоже, естественно, в бронзовой раме. Шторы перехвачены витым шнуром с кистями.

Не общежитие, а покои мадам Помпадур.

Я не завистлив, но мне стало обидно: за какие заслуги Соньке такой гарнитур, а мне всякая рухлядь? В шкурах диких зверей я не нуждаюсь, но занавеску приличную на окно администрация могла бы повесить. А то висит соломка – точно как в моей комнате на воле.

Но главным украшением Сониной комнаты был, конечно, Олег.

Стриженый сидел в кресле, положив ноги на малахитовый журнальный столик.

Был он в штатском (в смысле, не в школьной униформе): серый пуловер, темно-синий галстук, тщательно отутюженные брюки.

Видно было, что в этой комнате он желанный и привычный гость.

Ладно, не наше дело. Но людей, которые кладут на стол ноги, я бы из приличного общества выгонял.

Олег молча кивнул мне и показал на свободное место.

Я сел, избегая смотреть на его ботинки сорок пятого, наверное, размера… хотя это было трудно, потому что они громоздились почти на уровне моего лица.

– А где остальные? – после паузы спросил я вслух (уточнение не лишнее).

– Соня в ванной, скоро выйдет, – отозвался Олег. – Лена приболела, а Малинин и Дмитриенко пожелали присутствовать дистанционно. Простим товарищам их слабость?

"Простим", – сказал я молча.

Должно быть, это получилось у меня несколько более многословно.

– Полегче, фраер! – услышал я голос Юрки Малинина. – При дамах-то – нехорошо.

– Если товарищ настаивает, – ехидно зашептал мне на ухо Дмитриенко, – мы можем явиться, так сказать, о натюрель.

– Без гарнира, – добавил Юрка и захохотал.

Мысленно хохотать – фокус довольно трудный, освоить его мне не удалось до сих пор.

Но в тот момент я этого еще не знал.

Мне пришло в голову, что умение логически мыслить вовсе не мешает оставаться дураком, если ты дурак от рождения. Глупость – не отсутствие умa, это его свойство.

Однако не время было развивать эту мысль, и я оставил ее про запас, запихнув подальше за блокировку. А блочок я себе выбрал дивный, райское яблочко, а не блок:

"Глупый пингвин робко прячет тело жирное в утесах".

Я с наслаждением повторял в уме эту фразу, смакуя каждое слово.

– Да прекратите кобениться! – сказала Соня, выходя из-за перегородки. – Все вы жутко одаренные, других здесь не держат.

Я машинально отметил, что свою трофейную укладку Соня истребила и стала окончательно похожа на нормальную темноволосую девчонку без каких бы то ни было ниспадающих локонов и цветных хохолков.

Мы посидели, помолчали.

– Можно говорить вслух, – сказал Олег.

Я покосился на стену.

– Всё в порядке, Лёха, никто нас не прослушивает.

– Каким же образом это можно установить? – спросил я.

– Об этом потом, – ответил Олег. – Долго объяснять.

Наступила тишина.

– Слушай, Софья, – заговорил я развязно, – красиво жить не запретишь, но возникает вопрос: откуда обстановочка? По блату? Или антикварный магазин грабанула?

Соня и Олег переглянулись: видимо, это была их общая тайна.

– Подожди, – со странной интонацией ответила Соня. – Вырастешь большой – и у тебя будет не хуже.

"Хорошо, – подумал я, – замнем для ясности".

50

– Ну что ж, – сказал Олег, – во первых строках я хотел бы от своего имени и от всех нас перед тобой извиниться. Причины нашего недоверия ты теперь понимаешь.

Я понимал и раньше, но не сказал ничего.

– Принимаешь наши извинения?

– Да ладно, все свои… – проговорил я.

– Значит, с этим покончено, – заключил Олег. – Не спеши зачехляться, пожалуйста. Сегодня ты у нас весь вечер на арене.

– За что такая честь? – поинтересовался я.

– Ты свежий человек, расскажи нам, что тебя беспокоит. Есть какие-нибудь вопросы, тревоги, сомнения?

Он говорил уверенно, не сомневаясь, что имеет право на лидерство, и я решил немного сбить с него спесь.

– Есть один вопрос, – злорадно сказал я. – Кто тебя стрижет?

Наступила пауза.

– Н-не понял, – проговорил Олег, глядя на меня с прищуром.

– Превосходно ты понял, – возразил я.

– Ну, хорошо. А ты как думаешь?

– Я думаю, Софья.

– Вот видите! Что я вам говорила? – вскричала Соня.

Вскочила, убежала в ванную и включила воду на полную мощь.

Думаю, что в этот момент Соня завидовала Ритке Нечаевой: исчезнуть с наших глаз она могла только так.

– Дурак какой-то! Тьфу, дурак! – ругалась она за дверью. – Зациклился совсем.

Дистанционный Денис противненько захихикал:

– Да не зациклился, а ревнует!

Юрка Малинин подхватил:

– "Давно меня не стригла Дездемона, опять я стал похож на охламона".

И сам же первый зареготал.

– Глупости! – фыркнула Соня, выходя из ванной с румяным после умывания лицом. – Кого он ревнует? И к кому?

– Тебя к Олегу, прелесть моя, – пояснил Денис.

– Да он-то здесь при чем?

– А он у нас многостаночник, – сказал Юрка. – Всё мое – мое, и чужое – тоже мое.

– Э, братва, кончай стебаться, – проговорил Олег. – Это скучно.

И все, как по команде, умолкли.

Мне это, естественно, не понравилось: я бы предпочел, чтобы ребята еще поупражнялись на эту тему.

– Нет, я серьезно спрашиваю насчет стрижки, – упрямо сказал я.

– Если серьезно – то сам стригусь, – ответил Олег.

Он врал, конечно, он нагло врал, я это чувствовал.

И всем остальным было известно, что он бесстыдно врет.

51

– Давайте не отвлекаться на пустяки, – сказал Олег. – Алексей хочет рассказать нам, что ему здесь не нравится.

– Это не я хочу, – возразил я, – это вы хотите, чтобы я рассказал. Для этого и позвали. Или я что-то неправильно понял?

– Ты всё понял правильно, – серьезно ответил стриженый.

– Так вот, кое-что мне здесь кажется действительно странным. Во-первых, почему только семь человек? Ради этого содержать… – Я сделал неопределенный жест рукой. – Нерентабельно.

– А мы экспериментальная группа, – возразил Юрка Малинин. – Получится – будет объявлен массовый набор.

– Что получится-то? – спросил я. Разговаривать заочно я еще не привык. Юркин голос звучал с левой стороны, и всё время хотелось туда повернуться. – Что получится-то, ты хоть знаешь?

Юрка отмолчался.

В отличие от него, у меня был вариант – насчет космической программы. Но я предпочел пока о нем не говорить: еще засмеют.

– Теперь второе, – продолжал я. – Почему нет учебников? Пусть вузовские, пусть для техникумов, но учебники быть должны.

– Возможно, они еще не написаны, – сказал Олег. – По той же причине.

– Хорошо, – уступил я, – допустим. А языки? Куда теперь без языков, улицы подметать? И где компьютеры? Что за каменный век? А в каком институте требуют, чтобы поступающие корежили взглядом трамплины?

– Сила воли везде пригодится, – пробурчал из-за стены Юрка.

– Не мешай! – одернул его Олег. – Человек самостоятельно рассуждает.

– Еще бы! – сказал из-за правой стенки голос Дениса. – Мы же сами ему ключ задали. Попробовал бы он, как мы, с нуля начинать.

– Ну, и какие выводы? – спросил Олег, пропустив эти слова мимо ушей.

– Выводы… – повторил я, стараясь выгадать время и собраться с мыслями. Как раз насчет выводов у меня было слабовато. – Система у них какая-то… не наша.

Соня заерзала, но ничего не сказала.

– Что значит "не наша"? – строго спросил Олег. – Выражайся точнее.

– В смысле – не русская, – брякнул я.

– А какая же? – с любопытством спросила Соня. – Французская, что ли?

– Не знаю. Может, и французская. Но точно не наша.

– Что ты имеешь в виду? – осведомился Олег.

Спросить об этом было проще, чем ответить.

В мамином письме мне больше всего запомнились слова:

"Не уклоняйся от общественных нагрузок".

А как от них уклоняться, если никаких общественных нагрузок здесь не дают?

Конечно, теперь не старые времена: совет дружины, совет отряда, комитет комсомола и прочая ерунда. Но учителей в пять минут не переделаешь. Вон, Максюта: молодая совсем, а работает так, как старички ее в педвузе учили. Собрания, поручения, вечера самодеятельности, стенгазеты, кружки – всё это никуда не пропало. Всё осталось.

Осталось в обычных школах, но не здесь, не в "Инкубаторе".

– Организации нет, – сказал я без особой уверенности.

– Какой организации? – осведомился Олег.

– Да никакой, – ответил я. – В том-то и дело.

Стало тихо, как в погребе.

Купол за окном, запорошенный снегом, матово мерцал, подсвеченный изнутри.

– Тебе кто-нибудь поручал нами руководить? – спросил я Олега.

– Сразу две неверных посылки, – возразил Олег и сбросил ноги с журнального столика. – Во-первых, с чего ты взял, что я кем-то руковожу? А во-вторых – почему ты решил, что это делается только по поручению?

– Значит, ты руководишь нами добровольно? По велению сердца?

– Повторяю: я-ни-кем-не-ру-ко-во-жу, – с расстановкой проговорил Олег. – Каждый здесь сам по себе. Включая меня.

– Это точно, – подтвердил дистанционный Дмитриенко.

– Значит, никому из вас учителя ничего такого не поручали, – сказал я. – И вы считаете, что это нормально? Извините, но так в России не бывает. Запредельный либерализм.

– Красиво сказано, – проговорил Олег. – А выводы где?

– Да знаем мы эти выводы, – засмеялась Соня. – Еще один союзник у Юры Малинина. Попался мальчик в лапы иностранной разведки.

– Прошу не шить мне дело! – возмутился Малинин. – Во-первых, не в лапы, а в руки. Во-вторых, не иностранной, а нашей. И в-третьих – не попался, а попал. Нас готовят к выполнению ответственного задания.

– Точно, – сказал я. – Погнуть трамплины всех натовских стран. А то разнырялись.

Я бы еще порассуждал на эту тему, но Олег меня остановил.

– Шутки в сторону, – сказал он недовольно. – Так, по-твоему, иностранная версия предпочтительнее?

– Отпадает, – уверенно ответил я. – Купол слишком большой. Такой пузырь наши давно бы уже обнаружили. Если не с самолета, то со спутника – сто процентов гарантии.

– Значит, что?

– Значит, все-таки наша, российская спецшкола. Но работает по какой-то хитрой международной программе. Может быть, даже по линии ЮНЕСКО.

– По линии ЮНЕСКО, – повторил Олег. – Да, это серьезная мысль.

И, помолчав, добавил:

– Можно даже принять ее за основу.

Тут Юрка громко, демонстративно зевнул.

– Спать чтой-то хоцца, – сказал он. – Спокойной ночи, малыши.

– Вот он всегда так! – проговорила Соня. – Уползает, как улитка, в свою раковину.

– Малинин прав, – заметил Денис. – Обменялись соображениями – и давайте на этом успокоимся. Время позднее, я тоже отключаюсь. Можете, конечно, продолжать ваши пустопорожние разговоры. Но имейте в виду: что бы вы там ни задумали предпринять, я заранее возражаю. Мы уже договорились: у нас консенсус. Или все за, или никто.