Текст книги "Школа одаренных переростков"

Автор книги: Валерий Алексеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)

81

– Значит, ты решила стать как они, – заговорил я после долгого молчания. – Это твое твердое и окончательное решение?

Леночка энергично кивнула.

– А ты уверена, что сама этого захотела?

Рыженькая удивилась.

– Конечно, сама. Но они мне советуют еще чуть-чуть подождать.

– Нет, ты подумай, – настаивал я. – Ведь тебе придется обрасти перьями…

– Да! – воскликнула Леночка. – Я очень этого хочу: покрыться красивыми, светящимися перьями – и навсегда позабыть вот об этом хламье…

Она презрительно приподняла двумя пальцами отворот халата.

– Ты извини меня, – замявшись, проговорил я, – но, кроме того, тебе придется… как бы это половчее выразить…

– Откладывать яйца? – перебила меня моя гостья, и глаза ее засияли. – Да я об этом только и мечтаю: у меня будут целые гнёзда красивеньких пестрых яиц! Ты не представляешь себе, как это прекрасно… И, главное, совершенно не больно! Не то что у людей.

Ну, что тут можно возразить? Директор Иванов основательно поработал – и промыл-таки бедной девочке мозги.

– Но яйца еще нужно высиживать, – сказал я. – По-моему, это довольно скучное занятие.

– Высиживать будет Диня, – ответила Леночка.

От неожиданности я засмеялся. Мне живо представилась картина: Дмитриенко в блузоне с нашейным платочком сидит на астероиде в гнезде.

Мой дурацкий смех Леночку рассердил.

– Странно, что ты смеешься, – блеснув на меня светло-эмалевыми глазками, проговорила она. – Любящие отцы высиживают яйца сами, и ничего смешного в этом нет.

– Любящие отцы? – переспросил я. – Это Дмитриенко – любящий отец?

Леночка смотрела на меня по-птичьи, искоса и очень зорко. Веснушчатое ее личико было само похоже на перепелиное яичко.

– Ах, вот почему ты смеешься! – воскликнула она. – Тебе рассказали про кузиночку-Мариночку. Про эту ощипанную четырехлапую курицу, про эту тиходайку! Да с той поры, как мамаша ее с Диней застукала, она уже сто тысяч других нашла. Не любит он ее больше, ненавидит ее, презирает и думать о ней позабыл!

– Меня это не касается, – возразил я. – А за смех – извини. Я был неправ. Всё, что с тобой происходит, намного серьезнее, чем я думал. Эти проклятые твари, которые тебе снятся…

– Не смей их так называть! – смертельно побледнев, моя гостья вскочила. – Ты живешь за их счет! Ты питаешься из их кормушки! Не смей!

Я тоже встал: не разговаривать же с дамой сидя.

– Эти гнусные твари изуродовали твою психику. Тебя нужно лечить. А поскольку в стенах школы это вряд ли возможно…

Но Леночка не дала мне договорить.

– Лечить! – воскликнула она и в отчаянии вскинула руки. – Меня! Лечить!

Рукава ее халата упали до плеч. Пальцы судорожно растопырились и скрючились.

Честно говоря, мне стало страшновато, и я отступил на пару шагов.

– И он еще смеется! – взвизгнула моя гостья – и, взлетев под самый потолок, кинулась на меня подобно коршуну.

При всей худобе в ней было никак не меньше пятидесяти килограммов живого весу, и, не сумев удержаться на ногах, я упал навзничь.

– Ах ты гусак безмозглый! Ты сам больной! Ты сам неизлечимо больной!

Леночка царапала мне лицо и шею, одновременно стараясь выклевать мои глаза, что у нее никак не получалось: все-таки она была еще не птица.

Но что самое жуткое – при этом она пронзительно, как сорока, стрекотала.

И это был не просто стрекот, это была членораздельная речь.

После долгой борьбы мне удалось обхватить ее за плечи. Тело Леночки было нечеловечески горячим. Она трепыхалась, пытаясь вырваться, но безуспешно.

Я поднял ее на руки и выпустил в раскрытое окно. Она взвилась под самый купол и, всё еще продолжая гневно стрекотать, исчезла в темноте.

82

– Что у тебя там происходит? – спросила через стенку Соня. – Какая-то бурная социальная жизнь

– Да никакой жизни нет, – с досадой ответил я, закрывая окно.

Эта мне дружеская забота: не дают человеку побыть наедине со своими мыслями. Вздумали круглосуточно меня опекать.

– У тебя всё в порядке? – допытывалась Соня.

– В абсолютном. Ты чего не спишь?

– Вот нахал! – удивилась Соня. – Сам же разбудил меня своей дистанционкой.

– Меня тоже разбудили, – хладнокровно соврал я. – Это Малинин бесчинствует.

Но Соня не поверила.

– Нет, Алёша, это был ты. И врать ты никогда не научишься.

– Хорошо, это был я. Хотел мысленно чмокнуть тебя в щечку.

Я отлично знал, что такие шуточки выводят Софью из себя. Еще бы: она в другого влюблена и будет век ему верна.

Но на этот раз Соня даже не рассердилась.

– А потом я слышала какие-то жуткие звуки, – проговорила она. – Вроде птица пролетела, очень большая. И так громко щебетала.

– Это была не птица. Здесь нет никаких птиц, и ты об этом прекрасно знаешь.

– А кто же тогда?

– Это был я.

– Ты летать научился?

– Нет, щебетать.

– Зачем?

– Я учу язык кьоса.

– Какой язык? – переспросила Соня.

– Кьоса. Это такой южноафриканский язык. Там надо щелкать языком и свистеть. Вот – стою у раскрытого окна – и свищу. Могу и тебя научить.

– Спасибо, не надо.

Мы помолчали.

– Скажи мне, Софья, – осторожно спросил я, – ты хотела бы стать птицей?

– Зачем? – удивилась Соня. – Мне и так хорошо.

Понятненько. Значит, эта еще не догадалась.

– Мне тоже хорошо, – сказал я. – Спокойной ночи.

– Все такие оригинальные, – обиженно ответила Соня и отключилась.

Я подошел к зеркалу. Лицо у меня было покрыто жуткими царапинами, как будто я делал себе боевую татуировку. Надо было залечить раны, и я примерно знал, как это делается, но времени на терапию не оставалось.

Я закрыл дверь на задвижку, сел к журнальному столику и набрал номер гражданина Егорова Егора Егоровича.

83

Была глубокая ночь, но сотрудники ИКИ по ночам не спят, это общеизвестно.

Густой мужской бас отозвался:

– Егоров у аппарата.

Голос был настолько человеческий, настолько не-птичий, что я потерял кураж.

Но отступать было невозможно.

– Говорит Алёша Гольцов.

– Рад тебя слышать, Алёша. Что-нибудь случилось?

– Пока еще ничего не случилось.

– Тогда потрудись объяснить, что побудило тебя побеспокоить незнакомого человека в ночное время. Причина должна быть очень веская.

"Незнакомого человека…" Еще он будет меня отчитывать, самозванец. Не человек ты, дядя, а Егор-Горыныч.

И, собравшись с духом, я выдал домашнюю заготовку:

– Вот что, тварь пернатая: оставь в покое мою маму.

Расчет мой был таков: нормальный дядечка, услышав эти слова, обидится и потребует объяснений (вариант: выругается и бросит трубку), биоробот же сохранит спокойствие, для него слова "тварь пернатая" означают лишь "пернатая тварь".

Егоров выбрал спокойный вариант.

– Почему ты решил, что я пернатая тварь? – прогудел он в телефонную трубку. – Я не тварь, а доктор наук. И с чего ты взял, что я беспокою твою маму? Я регулярно покупаю у нее журналы. Мы часто беседуем, в том числе и о тебе. Если это ее как-то тревожит, почему она не скажет мне об этом сама?

Модуляции его голоса были такие естественные, что я вспотел от стыда.

В самом деле: почему Егор Егорович не может носить фамилию «Егоров»? А ведь это был мой единственный аргумент. Больше мне сказать было нечего.

– Ты совершенно прав, – согласился мой собеседник. – Больше сказать тебе нечего. Фамилия – вовсе не аргумент – и уж, конечно, не основание для того, чтобы дерзить старшему. Вот что: давай забудем этот инцидент и пожелаем друг другу доброй ночи. Договорились? У меня еще масса работы.

Я молчал. Со стороны Егор-Горыныча было огромной любезностью согласиться со мною, что фамилия – не аргумент… но ведь я ему этого не говорил! Я это только подумал.

Я это только подумал, а о блокировке забыл. Мне казалось, что мысли не передаются по телефону. Да и странно блокироваться, когда ты ведешь разговор с невидимым собеседником, который находится от тебя, быть может, в сотнях парсеков.

"Извините, Егор-Горыныч, – молча сказал я. – Мне очень стыдно. Я весь горю от стыда. Не говорите, пожалуйста, маме".

Это был контрольный дубль, и он сработал.

– Хорошо, обещаю, – добродушно пробасил Егор-Горыныч. – Обещаю, что мама ничего не узнает о твоей дикой выходке. Может быть, в дальнейшем мы даже станем друзьями.

"Как же, как же, – злорадно подумал я. – И след твой простынет, когда я вернусь".

– А разве ты собираешься возвращаться? – спросил Егор-Горыныч – и тут, видимо, до него дошло, что его раскололи.

84

Наступила долгая пауза: то ли этот тип соображал, что делать дальше, то ли ждал инструкций от своих хозяев.

– Да, ты умный мальчик, – промолвил он наконец. – Очень жаль, что тебе разонравилась наша школа. Искренне жаль.

– Мне она совсем не разонравилась! – возразил я. – Я готов и дальше учиться, если вы примете три моих условия. Условие номер один: я хочу остаться человеком. Номер два: по первому моему требованию вы вернете меня домой. Номер три: обижайтесь не обижайтесь, но мою маму вы должны оставить в покое.

– Но и ты должен выполнить одно условие, – сказал мой собеседник. – О содержании нашего договора ты никому не сообщаешь. Никому. Видишь ли, мы затратили на вашу интеграцию слишком много энергии и не можем допустить, чтобы вы разлетелись.

Ах, вот как они это между собой называют. "Интеграция".

– К сожалению, это условие невыполнимо, – твердо ответил я. – Ребята будут знать о нашем разговоре, и я лично приложу все усилия, чтобы они, как и я, категорически отказались от этой вашей, как вы сказали, интеграции. Да, чуть не забыл. Лена Кныш нуждается в лечении, ее надо срочно отправить домой.

– Леночка? – переспросил мой собеседник. – Но ведь это же наша лучшая ученица, гордость школы. Чем же, по-твоему, она заболела?

– Она психически больна. И это вы искалечили девочку, уважаемые.

– Голословно.

– Если бы так. Несколько минут назад она предприняла попытку меня убить.

– Леночка? Ни за что не поверю.

– Во всяком случае, она пыталась выклевать мне глаза.

– Продвинутая девочка… – растроганно пробасил мой собеседник.

Это меня обозлило.

– Ну, разумеется, для вас это успех интеграции, но я смотрю на происшедшее иначе.

– И что вы предлагаете? – осведомился Егор-Горыныч, перейдя на вы.

Как будто попытка выклевать мне глаза как-то меня возвысила.

– Прежде объясните, зачем вам всё это нужно, – сказал я.

– А потом?

– А потом будем вместе думать, что делать дальше.

– Вместе? Думать? – В словах моего собеседника прозвучала высокомерная нотка.

– Именно вместе, – не поддаваясь на провокацию, твердо ответил я.

– Да, но о чем?

– Я уже сказал: вместе думать о том, что делать дальше.

– Зачем вам себя утруждать? У нас нет запасных вариантов. Мы знаем, что делать дальше, и будем это делать.

– Нет, не будете, если мы этого не захотим.

Лже-Егоров долго молчал.

– У вас, у людей, легкомысленное отношение к птицам, – сказал он наконец. – Если бы мы были пресмыкающимися, вы разговаривали бы сейчас со мной совсем иначе.

– Возможно, но я в этом не виноват.

– В чем не виноват?

– В том, что вы не пресмыкающееся.

– Шутка? – осведомился мой собеседник.

– Шутка, – согласился я.

– Отвратительная привычка – шутить по любому поводу и без малейшей необходимости, – пророкотал Егор-Горыныч. – Это от неоправданного самомнения.

Я решил оставить этот выпад без ответа.

– Вы сказали, что у вас только один вариант, – продолжал я. – Это неверно: вариантов как минимум три. Первый – закрыть школу и распустить учеников по домам. Второй – продолжать ваш проект «Интеграция», если мы сочтем это возможным. Третий – заклевать меня до смерти и творить свое дело уже без помех. Только вряд ли это у вас получится. Мои товарищи – тоже не подопытные…

Я хотел сказать «кролики», но решил, что мой собеседник может это неверно понять.

– …тоже не подопытные микроорганизмы. Рано или поздно они потребуют у вас объяснений. Вы не всё учли, дорогие пернатые друзья.

– Да, наверно, – отозвался Егор-Горыныч. – Но у нас нет выбора.

– Почему?

Молчание.

– Почему у вас нет выбора? – повторил я.

– Мне больно об этом говорить, – далеким и слегка изменившимся голосом отозвался мой невидимый собеседник. – Вы безжалостно настойчивы, молодой человек.

– Давайте не будем отвлекаться. О жалости поговорим в другой раз.

– Почему в другой раз? Жалость – это вечная тема. К сожалению, вам, людям, это чувство не свойственно.

– Вот уж чья бы корова мычала… – пробормотал я.

– Прошу прощения, не понял, – после паузы пробасил мой собеседник.

– Это неважно. У меня вопрос: вы сами платите за телефон?

– Сам.

– Так давайте короче. А то вам счет такой пришлют, что мало не покажется.

85

– Хорошо, буду краток, – Егор-Горыныч тяжело вздохнул. – У нас большое горе. Огромное, почти непоправимое…

Я ждал.

– Наша стая вымирает… – Новый прерывистый вздох. – Трагическое стечение обстоятельств, в суть которых вам вникать не обязательно, привело к тому, что мы утратили инстинкт продолжения рода. Мы стремительно стареем. По вашим земным меркам в запасе у нас осталось меньше восьмисот лет.

Ах, вот как объясняется загадочная фраза наставника Иванова:

"У нас в распоряжении еще целых восемьсот лет…"

– Нам нужен свежий биологически активный материал, – уныло гудел Егор-Горыныч.

– Но зачем вам человеческие детеныши? – спросил я. – Берите пингвинят! Их, по крайней мере, не надо обучать яйцекладке.

– Пингвинята не подходят. Их можно выдрессировать, но обучить нельзя. Они неспособны к разумной жизни.

– А мы, на свое несчастье, способны. Да еще из неблагополучных семей. И поэтому нас можно как угодно уродовать?

– Не уродовать, а улучшать, – возразил мой невидимый собеседник. – Переделывать по своему образу и подобию. Вас ведь тоже кто-то вывел такими. И не надо мне рассказывать, что вы произошли от обезьян. Вы и сами не знаете, какие для этой цели были подобраны материалы.

– Как не знаем? Адама вылепили из глины, Еву вырезали из ребра.

– Ну, это сказка, исполненная множества противоречий. Начать хотя бы с того, что пара никак не могла быть одна.

– Это понятно даже ребенку. А кстати, почему вы не крадете грудных детей.

– Мы никого не крадем, – возразил Егор-Горыныч. – Вы здесь по доброй воле, это ваше сознательное и ясно высказанное решение. Именно поэтому грудные дети нас совершенно не интересуют.

– Спасибо и на этом. Тогда о парах: почему нас семь, а не восемь? Кто-нибудь сошел с дистанции раньше времени?

– Никто не сошел с дистанции, всё строго просчитано. В любой малой группе должен присутствовать несвязанный элемент: он порождает здоровое соперничество.

– Значит, всё просчитано. Лену вы повязали с Денисом…

– Соню с Олегом, – подхватил мой собеседник, – Юрия – с Ритой. Вот эти шестеро и будут родоначальниками обновленной стаи. Это великая честь, молодой человек! О них будут слагаться легенды.

– А несвязанный элемент – это я?

– Ты угадал. У тебя здоровые петушиные задатки.

И мой собеседник не засмеялся, нет (смеяться птицы не умеют), но гулко произнес:

– Хо-хо-хо.

Он подловил меня на мысли, что уж кого-кого, а Черепашку я Малинину не отдам.

Я машинально отметил, что Егор-Горыныч снова обращается ко мне на ты.

Товарищ возомнил.

– Но не будем больше об этом, – умиротворенно прогудел мой собеседник. – Я вижу, наша с тобой беседа принимает конструктивный характер, и это меня очень радует.

– Напрасно, – возразил я. – Я по-прежнему считаю, что ваша «Интеграция» – жестокий и преступный проект.

– Но почему? Что преступного в желании спасти от гибели свою стаю?

– Вы решаете свои проблемы за чужой счет.

– Простите, а чьи проблемы мы должны решать? Ваши? С какой стати?

В голосе Егор-Горыныча зарокотал гнев – и у меня перед глазами явственно возник его настоящий облик: голошее существо, закутанное в мантию из нахохленных перьев, с яростными желтыми глазами и брюзгливым крючковатым клювом.

– С какой стати мы должны решать ваши задачи? – негодовал мой собеседник. – У каждой цивилизации есть собственные цели, первейшей из которых является самосохранение. Во имя этой цели любая цивилизация пойдет на всё – и будет совершенно права. Ведь точно так же поступают земные государства, к чему вы никак не можете привыкнуть. Россия, например, испокон веков питала необъяснимую симпатию к Франции, но это не помешало вам хорошо проучить Наполеона.

"Да ты, оказывается, эрудит, – подумал я. – Птица высокого полёта, не то что наши школьные анонимы".

Лже-Егоров не отреагировал на эту мысль: он увлекся собственными рассуждениями.

– Между тем Наполеон был жемчужиной вашей истории и мог принести еще немало пользы человечеству, в том числе и российскому народу. Но никто и не подумал эту жемчужину уберечь: Франция в лице Наполеона поставила под вопрос само существование России – и получила урок.

– Не понимаю, при чем здесь Наполеон, – возразил я. – Разве это мы поставили под угрозу существование вашей стаи?

Мой собеседник умолк.

– Странно, что у вас принято перебивать старших, – с горечью проговорил он.

– Ах, извините, – сказал я.

– Если бы вы, земляне, оказались в нашем положении и вам для продолжения рода понадобились бы птенцы из чужого гнезда, неужели вы позволили бы человеческому роду угаснуть? Навряд ли.

– Но красть мы не стали бы.

– Повторяю: вы здесь по доброй воле.

– Тогда спросите нас, хотим ли мы добровольно обрасти перьями – или предпочитаем остаться людьми.

– Остаться людьми – пустая и фальшивая фраза, – пророкотал Егор-Горыныч.

– Нет, не фальшивая, – возразил я, – и уж тем более не пустая. Давайте подойдем к проблеме с другой стороны. Вас много?

– А зачем вам это знать?

– Здравствуйте! Нам предлагают интегрироваться в стаю – и держат в секрете ее численность. Это просто неприлично.

– Допустим, семнадцать тысяч, – неохотно отозвался Егор-Горыныч и добавил:

– На текущий момент.

– А нас семь миллиардов, – сказал я, – и вымирать мы не собираемся. Чем мучить чужих детенышей, не проще ли вам интегрироваться самим?

Егор-Горыныч озадаченно затих.

– Новая шутка? – спросил он после долгого молчания.

– Ни в коем случае. Я говорю совершенно серьезно.

– Тогда выражайтесь яснее. Что вы предлагаете?

– Я предлагаю вам превратиться в людей.

Мой собеседник вновь погрузился в угрюмое молчание. Мне показалось, что я слышу костяной стук его клюва и скрежет когтей по кромке скалы.

– Вы взяли на себя дерзость назвать меня тварью, – сказал он наконец, – что, кстати, ошибочно: тварь не может быть пернатой. Но дело не в тонкостях вашего языка. Дело в том, что истинные твари – это вы. И, не в обиду будь сказано, безобразные твари. Когда мы впервые увидели вас, мы содрогнулись от омерзения.

Вот как заговорил брат по разуму.

– Я, между прочим, по поводу вашей внешности не прохаживался, – заметил я.

– А вы меня еще не видели, – возразил мой собеседник. – Я же на вас, человечков, насмотрелся. Зрелище не для брезгливых. Огромная, заполненная дрянью голова, мелкие слезящиеся глазки, красногубое слюнявое ротовое отверстие, прикрывающее гниющие зубы, которых вы сами стыдитесь. А то, что вы называете руками, – вообще до крайности уродливо и нелепо. Нас удивляет, как при помощи этих тупоконечных отростков вы сумели что-то сотворить. Впрочем, лучше бы ваши руки вообще ничего не творили. Вам нужно слишком много вещей. И каждая следующая ваша вещь порождает тысячи новых потребностей. В погоне за вещами вы превратили свою планету в свалку мерзких отходов. А мы живем совсем не так. Практически нам ничего не нужно. Всё немногое, что нам требуется, мы создаем усилием мысли. Мысль безотходна и чиста, молодой человек, в отличие от ваших рук. Вот почему вы живете на помойке, а наше обиталище – вся Вселенная. Мы – вершина мироздания. Мы свободно парим в межзвездном пространстве, тратя время не на вещи, а на открытое духовное общение друг с другом, на любовь, на искусство, легенды и мифы, на музыку и эпос, на непрестанную работу мысли. Вы же глупые, злобные, жадные, завистливые, скрытные, мнительные, агрессивные твари. Водить человекоподобную куклу – очень противное занятие, можете мне поверить.

86

Он еще долго говорил бы в том же духе, но у меня лопнуло терпение.

– Если мы вам так не нравимся, зачем вы с нами возитесь? – перебил я его. – Найдите себе других.

– Увы, – прогудел мой собеседник. – В пределах нашей досягаемости есть только две мыслящих популяции: мы – и, к нашему глубокому прискорбию, вы.

– Ну, так придумайте себе подходящих наследников.

– Придумать живое существо невозможно. Его можно только родить – или вылепить из другого живого существа.

– А как же вы придумали цветы и деревья для школьного сада?

– Цветы и деревья настоящие. Мы отобрали семена, посеяли и вырастили. Уверяю вас: живое творится только из живого. Откуда взялось первое живое – не знаем даже мы. Вам это тем более неизвестно.

– Тогда не знаю, чем вам помочь.

– А вы не помогайте, молодой человек. Мы просим только не мешать. Сделайте шаг навстречу нам, проявите терпимость – и вы не пожалеете. В отличие от вас, мы умеем быть благодарными.

– Я тоже очень вам благодарен за всё, что вы для меня сделали, но, с вашего позволения, хотел бы остаться самим собой.

– Пустое сочетание слов.

– Нет, не пустое.

– Пустое! – Мой собеседник вновь яростно щелкнул клювом.

Нет, я не мог с ним больше спорить. У меня не хватало слов, чтобы разъяснить ему то, что я имею в виду.

– Простите, Егор Егорович, – сказал я, – но мне ваша интеграция не подходит, и я не знаю ни одного такого, кому бы она подошла.

– Это ваше последнее слово?

– Да, последнее.

Мой незримый собеседник снова надолго умолк.

– Ну, что ж, – пробасил он наконец, – в таком случае мы обойдемся без вас.

Сказано это было так спокойно, что мне стало холодновато.

– Третий вариант? – спросил я.

– Зачем же так? – укоризненно прогудел брат по разуму. – Мы птицы, но не звери. Отправим вас, великовозрастного смутьяна и дерзилу, к мамочке.

– Только меня?

– Да, только вас.

– Так не пойдет.

– Пойдет, Алёша, пойдет. Вы добровольно выходите из игры – и теряете право ставить нам условия. Что же касается остальных – нелогично было бы их исключать: они пока еще ни в чем не провинились. Мы их опросим – и будем работать с теми, кто согласится продолжать участие в проекте. Это четвертый вариант развития событий, на который вы сами напросились.

Я хотел возразить, но собеседник меня опередил.

– Заболтались мы с вами, молодой человек. Советую вам хорошенько выспаться перед дальней дорогой. Доброй ночи.

И в телефонной трубке послышались прерывистые гудки.