Текст книги "Школа одаренных переростков"

Автор книги: Валерий Алексеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)

68

В глубокой задумчивости я спустился вниз.

Лифт открылся. У дверей стоял директор Иванов.

Он как будто специально подкарауливал меня во время моих поздних вылазок.

Я растерялся, хотя и не делал ничего плохого.

– Добрый вечер, наставник, – промямлил я.

Было видно, что директор еле стоит на ногах.

Если бы не рука, упиравшаяся в стенку, он бы, наверно, упал. Лицо его было землисто-серым, под глазами мешки.

– Что с вами, наставник? – спросил я, выходя из кабины.

– По ночам… гуляешь… – глухим голосом проговорил Иванов. – А спать когда?…

– Съездить наверх захотелось, – соврал я. – Подышать свежим воздухом.

Блокировка в моей голове сработала автоматически.

– Погулять… – повторил Иванов, упираясь рукой в стену.

– А что, разве нельзя?

– Отчего же… можно…

Тут мне пришла в голову недостойная мысль: раз уж директор в таком размагниченном состоянии, можно от него кое-что разузнать.

– Один вопрос, наставник, – сказал я. – Нельзя ли мне увидеться с вашим начальством?

– С начальством? – переспросил Иванов. – А зачем? Пожаловаться на меня хочешь?

– Нет, не пожаловаться. Спросить кое о чем.

– О чем? Спрашивай меня.

– Нет, я хочу спросить прямо их.

Иванов посмотрел на меня невидящими глазами, нелепо повернулся и прислонился спиной к колонне.

– Наставник, вам помочь? – спросил я.

Иванов не отвечал. Глаза его были открыты, но дыхания не слышно.

Я беспомощно оглянулся. Вокруг было пусто и темно.

Что же делать?

– Сейчас, сейчас, – пробормотал я, схватившись за его повисшую руку.

Иванов всей тяжестью навалился на меня. Мне довелось как-то тащить к постели подвыпившего отца, Иванов был тяжелее в два раза.

Но спиртным от него не пахло.

Я положил его руку себе на плечи, напрягся.

Ноги Иванова сдвинулись с места и поволочились по земле.

Так, шаг за шагом, поминутно останавливаясь, я дотащил его до голубого учительского домика, благо не так уж и далеко.

Но тут – новая незадача: серая пластиковая дверь была наглухо закрыта, без малейшего признака замка либо дверной ручки.

Я прислонил Иванова к стене и стал искать на земле какой-нибудь инструмент, чтобы отодвинуть дверь или, если это невозможно, взломать.

Вдруг за спиной у меня послышался голос:

– Что происходит?

Я обернулся – рядом стоял Олег.

Я так обрадовался, увидев его!

– Да вот, понимаешь, – заговорил я, – разбрелись по всей территории.

– Все трое? – деловито спросил Олег.

– Нет, только один. Посмотри вокруг, может, еще другие валяются.

Олег посветил фонариком (он оказался предусмотрительнее, чем я).

– Да вроде больше никого.

– Слушай, – сказал я, – не можем же мы тут его бросить.

– Не можем, – согласился Олег.

Он подошел к двери, потом поднял вялую руку Иванова, провел его ладонью по пластику – дверь отползла.

В темном дверном проеме показалась плотная фигура Петрова.

Петров молча взглянул на нас, схватил директора за плечо, с необыкновенной быстротой втащил его внутрь домика и захлопнул дверь.

– Ты гений, – сказал я стриженому.

– А как же, – ответил он.

И тут меня осенило: я вспомнил свой первый школьный день и наш разговор с Соней возле учительской.

"Ну, что ты о них скажешь?" – спросила Соня.

"Заспанные…" – ответил я.

"А как же!" – воскликнула она – и захлопнула рот ладошкой.

Вот что я должен был позабыть! Вот о чем я не имел права думать: мне запрещалось размышлять о том, почему Соня сказала "А как же" (или что-то в этом роде).

Соня знает, почему анонимы выглядят такими вялыми.

И Олег, естественно, тоже знает.

А мне этого знать не положено.

– Значит, так, – сказал я Олегу, пристально глядя ему в глаза. – Или ты сейчас же, немедленно, говоришь мне всю правду, или я вообще перестаю тебе верить.

Ни один мускул не дрогнул на лице стриженого.

– Какую правду ты хочешь знать? – осведомился он.

– Я хочу знать, что с ними происходит каждую ночь.

– С кем?

– С ними, – я мотнул головой в сторону учительской двери.

– А, теперь понятно, о какой правде ты толкуешь, – невозмутимо сказал Олег. – Это, друг мой, еще не вся правда, это чисто техническая подробность. Но она потянет за собой другую правду, та – третью и четвертую. Так что это будет долгий разговор, и вести его на улице глупо.

69

– Ну, Лёха, держись, – сказал Олег. – То, что ты хочешь знать, – не для слабонервных.

– Ладно, не пугай, – ответил я. – Ближе к делу.

Мы сидели у него в шестом номере.

Судя по треску и шороху, которыми была наполнена комната, другие одареныши тоже прислушивались к нашему разговору.

– Никто не спит, – пояснил стриженый. – Из-за тебя, промежду прочим. Последнее время ты как-то мечешься… Ребята опасаются, что ты сотворишь какую-нибудь глупость.

– Не дождетесь, – отрезал я. – Так будешь ты рассказывать или нет?

Олег помолчал.

– Как ты думаешь, – спросил он, – как ты думаешь, чем сейчас занимается спасенный тобою наставник Иванов?

– Отдыхает, – ответил я. – У себя в домике.

– Ты хоть раз видел, как он отдыхает?

– Конечно, нет. Домик-то без окон.

– И тебе не пришло в голову, как это люди могут жить без окон?

Я молчал: действительно, не пришло.

– Так вот, – сказал Олег, – твои учителя сейчас стоят в тесном чуланчике друг против друга и не двигаются. Все трое. Как манекены.

– Ловят кайф, – добавил из-за стены пернатый Юрка Малинин – как всегда, невпопад и, как всегда, с жизнерадостным смехом.

– А… а что это с ними? – спросил я, запинаясь.

– Спокойно, Алексей, – сказал Олег. – Только без паники. Они на подзарядке. Правда, энергию я им пока отключил… поэтому мы так свободно и разговариваем. Но времени у нас в обрез, иначе они не успеют подзарядиться… Так что ты бери себя в руки. Привыкай поскорее.

А тут и привыкать было не к чему.

Я вспомнил, как старательно анонимы изображали оживленную человеческую беседу (все-таки мое первое впечатление оказалось верным).

Понятно было теперь и отсутствие у наших наставников нормальных имён: зачем имя-отчество биороботу?

И еще я вспомнил, на кого был так похож вертолетчик. Разумеется, на Иванова.

И шофер «волги», доставившей меня на приемный пункт, был тоже из серии «аноним». Одноразовые персонажи, какой смысл делать их не похожими друг на друга? И так сойдет…

А их равнодушие к нашей истории, к нашей географии…

– Машины, – сказал я отчего-то шепотом. – Обучающие машины…

– И долго же ты, братец, думал, – снисходительно проговорил из своей комнаты Малинин. – Уж подвели, уж ткнули носом…

– Ты позабыл, наверное, Юрочка, – сказала невидимая Соня, – как ты рыдал и кидался на стенку, когда мы ткнули носом тебя… Алёша ведет себя куда спокойнее.

– Вернется к себе – поплачет, – вставил Денис. – Все так делают.

– Я не рыдал, – возразил Малинин. – Я бесился. Думал, вы мне заливаете баки. А потом сам провел эксперимент – и убедился.

– Какой эксперимент? – поинтересовался Олег.

– Да кнопку на стул Николаеву подложил. Точно, никакой реакции.

– Очень глупая проверка, – недовольно сказал Олег. – Ты же мог закоротить аппаратуру.

70

Все эти разговоры доносились до меня как-то издалека.

– Послушайте, – сказал я, – так, значит, они не люди…

Олег шевельнул бровью, дистанционщики засмеялись.

– Очень тонкое замечание, – сказала Соня.

– Товарищ еще не дозрел, – сонным голосом добавил Денис.

– Тормоз, – заключил Юрка.

– Да я не о том! – сказал я сердито. – Не люди – те, кто их сделал. Вот в чем беда.

Ответом на эти слова было молчание.

– Будь добр, поясни, – проговорил Олег.

– Всё ясно даже ежу, – ответил я. – Машины – значит, кто-то их сделал. И на кого-то они работают. Скажем, на хозяев. И, если эти хозяева сами как люди, зачем им делать механических человеков? Значит, что-то с ними не так. Не рискуют они показаться.

– Почему не рискуют? – спросил Олег.

– Боятся нас напугать. Может, у них хоботы вместо носов. Либо ноги не тем концом воткнуты. Либо еще хуже.

– Глупость какая-то, – недовольно сказал Олег. – Что значит "не тем концом воткнуты"? А у тебя каким, тем?

– Вообще-то внешность – не аргумент, – позевывая, вмешался Денис. – Тут кое у кого, не стану называть имен, такие мордовороты, что им вообще выходить на люди противопоказано…

– Кого это ты имеешь в виду? – гневно осведомилась Соня.

Денис не отвечал.

Бедная Соня… Не понимая, почему стриженый к ней равнодушен, она, должно быть, вообразила, что причина – в ее внешности.

– Не обращай внимания, – сказал я Соне. – Товарищ обижается, что он не сам догадался. Ну, если внешность для него не аргумент, то есть основания и посерьезнее. Например, календарь.

– А что календарь? – спросил Олег. – Вот календарь, на стене висит.

– Так это ж ты сам его сделал.

– Ну, сам, – согласился Олег.

– А почему?

– Что значит "почему"? – удивился Олег. – У тебя тоже самодельный, я своими глазами видел. Только ты ставишь крестики, а я не ставлю.

– Да, но почему? – настаивал я.

– Что ты почемукаешь? – рассердилась Соня. – Говори яснее.

– С Новым годом, дорогая! – сказал я. – Яснее не скажешь.

– При чем тут новый год?

– При том, что сегодня второе января.

– Ну и что?

– А то, что позавчера всё человечество встречало Новый год. Всё, кроме нас.

– Ну, во-первых, не всё человечество, – поправил меня Олег. – Есть буддисты, есть мусульмане, да и у христиан, насколько мне известно…

– А ты что, буддист? – поинтересовался я.

– Не понимаю, при чем здесь мои убеждения, – сухо сказал Олег.

– А я понимаю, – вмешалась Соня. – Мальчик Алёша привык встречать Новый год у зелененькой елочки.

– Пись-пись-пись, ёлочка, зажгись! – вставил Юрка Малинин.

– А ты не привыкла? – спросил я Соню.

– Мне никто никогда не устраивал ёлку, – ответила она. – И вообще я считаю, что Новый год – это просто условная дата. Даже более условная, чем день рождения.

– Хорошо, оставим Новый год в покое, – уступил я. – Но почему во всей школе нет ни одного напечатанного календаря?

– Ну, почему?

– Да потому что у них совсем другое исчисление времени. У них в неделе восемь дней, вы разве не заметили?

– Ты это только что придумал? – спросил Олег.

– Конечно, нет! – ответил я, хотя Олег, как говорится, попал в самую точку. – Я это в первый день заметил, когда расписание смотрел.

– И молчал? – проговорила Соня.

– Вы тоже молчали, – отпарировал я.

71

Снова стало тихо.

– Юра, твое мнение? – спросил Олег.

Тишина.

– Да нет у него никаких мнений, – сказала Соня. – Он их меняет по три раза на дню. Правде в глаза смотреть боится.

– Ладно, ладно… – пробурчал Юрка. – Мы не на допросе.

– Значит, аргументированных возражений нет, – подытожил Олег. – Ну, и какие будут конкретные предложения?

– Объявить забастовку, – сказал я. – И не прекращать, пока нам всё не расскажут.

– Забастовка – дело хорошее, – задумчиво ответил Олег, – но тут видишь ли как? Анонимы запрограммированы на наши реакции. И если ты наглухо отключишься – они тоже отключатся и будут так сидеть хоть десять лет. Из этого можно сделать грустный вывод…

– Какой? – спросил я.

Сердце у меня замерло. Хотя что еще хуже можно услышать?

– А такой, что, как только мы расхотим играть в их игру, вся эта система, – Олег сделал широкий жест рукой, – вся эта система перестанет работать.

– Ну и пускай перестает! – крикнул я. – И пускай убираются ко всем чертям. Мы же у себя дома, в России не пропадем!

– Нет, Лёха, – сказал Олег, – в том-то и дело, что мы не в России.

Я опешил:

– А где же еще?

– Да черт его знает.

Я посмотрел на Олега – он не шутил.

– Постойте, – растерянно сказал я. – Я прилетел сюда на нашем самолете и никаких границ не пересекал.

– Ты в этом уверен? – поинтересовался Олег.

– Ну как же! У меня и загранпаспорта нету.

– Загранпаспорт – это, конечно, аргумент, – сказала Соня. – А как ты себя чувствовал во время полета? Головка не кружилась?

Я похолодел.

– А что… у вас тоже? – спросил я после паузы.

– В том-то и дело, – ответила Соня.

И вновь наступила долгая-долгая тишина.

72

– Слушайте… – спохватившись, заговорил я. – Но если это так… если вы меня не дурачите, то как же можно… Как же можно паясничать, кувыркаться? В теннис играть? Говорящих стрекоз разводить? Гребешки себе отращивать?

– А что ты предлагаешь? – спокойно спросил Олег.

Меня взорвало:

– Ну, знаете ли! Если вы несколько месяцев только меня и дожидались, чтобы задать этот вопрос… то знаете, кто вы? Не люди, а божьи коровки!

Олег хмыкнул.

– Ну, вот и для Дениса с Леной кличка нашлась, – сказала Соня. – Они называют это "пассивным участием".

– Вопрос терминологии, – холодно возразил из-за стены белобрысый. – Можно назвать это оптимальным вариантом поведения в экстремальной ситуации. А за божью коровку кому-то придется ответить.

– Между прочим, – заметил Олег, – это относилось не только к тебе. Алексей имел в виду, что все мы здесь божьи коровки.

– Или попросту трусы! – сказал я сердито. – Занюханные конспираторы! Не знаю, как вы, а я не собираюсь сидеть сложа руки.

– А что ты собираешься делать? – спросил Олег.

– Подойду завтра утром к Иванову и спрошу напрямик: "Вы российский гражданин или нет? Если нет, мы требуем немедленно вернуть нас на родину".

– Кто гражданин? – вскинулся Юрка. – Иванов гражданин? Во дебил. И этого дубаря еще кто-то сообразительным называл. Тебе же русским языком объяснили: не человек он, а инвентарь, оборудование. Вроде унитаза. "Гражданин унитаз, где производили вас? Если вы унитаз иностранный, лучше буду ходить я…"

– Ну ты, поэт, – остановил его Олег. – Не увлекайся.

– А что? – веселился Юрка. – Я ничего плохого не говорил. "Если вы унитаз иностранный, лучше буду ходить я в ванной". Каждый понимает в меру своей испорченности.

Я мог бы объяснить наглецу, что сказал «гражданин» намеренно: мы ведь не обязаны раскрывать перед анонимами все наши карты.

Но решил промолчать: хочется человеку думать, что кругом дураки, – пускай думает.

– У меня тоже вопрос к предыдущему докладчику, – подал голос Денис. – Мне послышалось слово нас: "Требуем вернуть нас на родину". Кого это вас? Интересно узнать.

– Вас– это нас, – пояснил я. – Всех нас.

– А мы тебя в защитники не нанимали. Говори за себя.

– Тогда уж ты тоже.

– Что тоже? – не понял белобрысый.

– Ты тоже не говори слово мы.

– Хорошо, я скажу за себя. Лично я на родине ничего не потерял. У меня там больше никого нет. Возвращаться туда я не собираюсь. И думаю, что я такой не один.

Ну, что на это можно было сказать? Раньше Диня пел по-другому. Значит, хрупкая Леночка оказалась сильнее.

– А кстати, где Лена? – спросил я. – Почему она не подключается к нашему разговору?

– Она не хочет, – ответил Дмитриенко. – Ей всё это лилово.

73

И вновь над нами, как говорили в старину, пролетел тихий ангел.

Я буквально чувствовал толстую матово-белую полусферу, нависшую над крышей общежития, над темными пальмами, над моей головой.

Мама, газетный киоск у перекрестка, огни магазинных витрин, снежные кучи вдоль тротуаров – всё это было где-то далеко… или нигде, как мираж.

– Телевизор работает? – спросил я.

Откликнулась дистанционная Соня.

– Что? Телевизор? Сто лет не включала.

Олег протянул руку, не глядя нашарил тумблер. Раздался громкий щелчок.

Минуту мы с ним смотрели на темный экран, потом он засветился голубым… Пусто.

– Ну, так где же все-таки мы находимся? – спросил я как можно более беспечно, но голос меня подвел: я охрип и закашлялся.

– Трудно сказать, – проговорил Олег и выключил телевизор. – Нет внешних ориентиров. Во всяком случае, далеко: видишь, антенны брать перестали.

– Далеко – в каком смысле?

– В самом прямом, – ответил Олег и отвернулся к окну.

– Ну, а лес, озёра?

– Это всё, Алёша, кино, – сказала Соня. – Вот, самолетик тебе показывают.

В самом деле, по белому куполу плыли, мигая, красный и зеленый бортовые огни.

– Чернобурые лисицы – тоже кино? – спросил я.

– Какие лисицы? – не понял Олег.

– К черту подробности! – сказал я. – А письма?

– Письма приходят только с их марками, – ответил Олег. – Это проверено. В ящике они сгорают, письма твои. А адресат на Земле получает их копии.

74

«Адресат на Земле…».

На Земле…

Слово было сказано, и я замер с открытым ртом.

– Вот такие дела, Алёха, – сказал Олег и посмотрел на меня в упор. – Кстати, двигатели, если они здесь есть, были включены буквально в момент твоего прибытия.

Я это помнил.

"Вот так мы и живем", – сказал тогда Иванов.

Я обозлился:

– На что они рассчитывают, подонки? Ведь нас же хватятся!

– Навряд ли, – возразил Олег. – Они знали, кого выбирать. Мы дети Галактики, ничейный народ. До тебя только Денис переписывался с кузеном…

– Больше не переписываюсь, – сказал невидимый Денис. – Потерял интерес.

– Почему? – спросил я.

– Сволочи они все, – был ответ.

– Ну вот, – подытожил Олег. – Значит, ты, Лёха, один остался писатель. Бросай это дело, побереги свою маму, она ничем нам не может помочь. Вообще в нашем положении нельзя делать резкие движения. Последствия могут быть самые неожиданные.

– Например?

– Например, они прекратят эксперимент и отправятся набирать новую партию.

– А мы?

Олег пожал плечами.

– Они этого не допустят! – запальчиво сказал я.

– Ты же сам назвал их подонками, – напомнила Соня.

Я умолк.

– Возможно, они уверены, что творят нам добро, – сказал я, подумав. – Вся беда в том, что мы в запаянной колбе, и никаких каналов связи не предусмотрено. Что-то они недоучли.

– Хоть бы знать, – проговорила Соня, – где они прячутся!

– Почему прячутся? – возразил я. – По куполу, наверное, ползают.

– Господи, тихо-то как! – вздохнула Соня. – Слушайте, ребятки, а не пора ли спать? Всё равно ни до чего не договоримся.

– Намёк понят, – сказал Олег, вставая. – Всем пока. Иду подключать учительский домик.

Стоя у своей двери, я смотрел Олегу вслед: он шагал неторопливо, вразвалочку, по-хозяйски. Ни дать ни взять монтер или сантехник, совершающий обход ЖЭКа.

От него одного теперь зависело, поднимутся ли завтра анонимы, будет ли подан горячий обед в столовую, зашумят ли кондиционеры, имитирующие утренний ветерок…

75

Я вернулся к себе и, не раздеваясь, бросился ничком на постель.

Руки-ноги ломило, как будто я три дня разгружал мебель.

И в каждой клеточке тела зудел мелкий озноб.

Это, положим, во мне говорила лихоманка Леночки Кныш.

Нет, в таком состоянии не заснуть. Лучше и не стараться. Такая уж выдалась ночка.

Я поднялся, походил по комнате, распахнул настежь окно, сел на подоконник, взглянул на белое небо.

Замурованы наглухо, запаяны внутри наполненного теплым воздухом баллона, который, вращаясь, мчится в темноте и пустоте неизвестно куда…

А может быть, не мчится, висит себе на стационарной орбите далеко от Земли.

И весь купол снаружи облепили мохнатые веселые пауки.

Да, веселые, еще бы им не веселиться: это ж зрелище, космический зоопарк.

Таращатся на нас большими белыми глазами и скрипят жвалами:

"Спешите видеть! Слабоумные бесшёрстые зверьки с северного полушария третьей планеты Солнечной системы!"

"Видишь, деточка, там двое купаются, а остальные в норках сидят".

"Ой, смотрите-ка, этот на пальму полез!"

Глядят и переговариваются между собой, твари бессовестные, гадают, кто самец, кто самочка, кто за кем будет ухаживать, какие у нас брачные игры.

Собираются день и ночь за нами наблюдать: как растем, как целуемся, как делаем детей для других космических зоопарков.

И никогда больше я не увижу маму.

Никогда не появлюсь на пороге нашей комнаты, никогда не скажу:

"Здравствуй, мама. Вот, я вернулся".

В недобрый час я отлепил от столба то злосчастное объявление.

ПРЕКРАТИ, сказал я себе.

Прекрати немедленно.

Пусть всё именно так, как ты вообразил: всё равно много чести для них– проливать горючие слезы.

Давай рассуждать логически: если мы живые экспонаты, обитатели площадки молодняка, – зачем они нас учат?

Зачем учат, говоришь? Да не учат, а изучают. Исследуют. Проверяют границы нашей сообразительности. Швыряют нам рыбку, мы встаем столбиком – и они аплодируют нам своими многочленными волосатыми лапками.

Ну, а математика экспонатам к чему? Мнемоника, эвристика, телепатия? На кой черт экспонатам единая теория поля?

Нет, не то.

Отдай им справедливость: они честно и настойчиво, вопреки сопротивлению наших вялых мозгов, день за днем передают нам всё, что знают и понимают сами.

Действуя при этом умело и целеустремленно.

Да, они доверили нас бездушным роботам (не таким уж, кстати, бездушным) – просто потому, что не спешат показаться нам на глаза.

"Аленький цветочек…"

Чудище в сказке тоже вело психологическую подготовку и не спешило предстать перед купеческой дочкой, как говорит белобрысый, о натюрель.

Есть, конечно, разница: чудище мечтало стать человеком и томилось в своем обличье, оно вовсе не желало, чтобы купеческая дочка превратилась в чудовище.

Эти – не томятся, они, напротив, твердо намерены поднять нас до себя.

Подмять нас под себя.

Значит, что же? Значит, нас готовят к какой-то важной миссии, выполнить которую сами они не могут.

Может быть, они мыслящие паучки, но паучки мелкие, слабенькие… Может быть, они надеются, что мы, семеро смелых, спасем их трудолюбивый народец от каких-нибудь алчных космических дроздов…