Текст книги "Чертово яблоко (Сказание о «картофельном» бунте) (СИ)"

Автор книги: Валерий Замыслов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)

Глава 3
ФЕДОР МЯСНИКОВ

Федор Борисович Мясников был уже в преклонном возрасте: ему шел восемьдесят второй год, но именитый ростовский миллионер не чувствовал своих лет. По-прежнему был подвижен, на второй этаж своего «путевого дворца» поднимался без остановки, не чувствуя в себе старческой одышки, чем немало удивлял не только дворовых людей, но и тех гостей, что останавливались в роскошном особняке Мясникова.

В убранстве комнат его дома всюду чувствовался дворянский быт, коему с начала девятнадцатого века стало подражать зажиточное купечество. Да и сами купцы отказывались от традиционной бороды, купчихи – от платка и повойника, пытаясь следовать дворянской моде. Европейский костюм, цилиндр, туфли – непременные атрибуты высшего ростовского общества.

В комнатах Мясникова – картины в тяжелых золотых рамках, зеркала, обрамленные рамками с золотым покрытием и дорогими самоцветами, массивные и небольших размеров часы, покрытые серебром, мебель красного дерева, обитая репсом[49]49
  Репс – плотная ткань в мелкий рубчик.


[Закрыть], доставленная из Москвы и Петербурга, малахитовые вазы на мраморных столиках, иконы древнего письма в золотых и серебряных ризах, осыпанных жемчугом, алмазами, изумрудами и рубинами, бронзовые люстры, канделябры и статуэтки, хрусталь тончайшего венецианского стекла и саксонские сервизы, в залах рояль или фортепьяно, в гостиной трюмо, окна задрапированы легкими штофными портьерами разных цветов, на полах – яркие живописные ковры…

Все дышало роскошью, говорило о неслучайном выборе Ярославского губернатора, когда он определял в дом Мясникова на временное пребывание царственные особы.

Некоторое отличие ото всех комнат имел рабочий кабинет Федора Борисовича, в котором стояла конторка палисандрового дерева, массивный стол с львиными лапами вместо ножек; на столе – яшмовый[50]50
  Яшмовый, т. е. сделанный из яшмы – горной осадочной породы красного, зеленого или серого цвета, состоящая из мелких зерен кварца (применяется как декоративный камень и для изготовления художественных изделий. (К примеру, вазы из сибирской яшмы).


[Закрыть] письменный прибор изумрудного цвета.

Хозяин кабинета любил здесь неторопливо выверять конторские книги, просматривать накладные расходы, сверять векселя с банковской наличностью, намечать новые торговые сделки…

Иногда Федор Борисович отвлекался от работы и переходил на диван, подле которого находился небольшой круглый стол, где лежали шведские спички, табак в серебряных шкатулках, украшенных затейливыми рисунками, и трубка с длинным чубуком. Несмотря на категорические запреты земского доктора, Федор Борисович продолжал ежедневно курить, особенно после обеда, который обычно проходил у Мясниковых в пятом часу. Но курил уже в своем рабочем кабинете, где обычно и беседовал с тем или иным посетителем.

На сей раз его собеседником был Филат Егорыч Голубев, с коим с давних пор велись дружеские отношения.

Одетый в синюю ситцевую рубаху, подпоясанную шелковым пояском, и плисовые штаны, старик, попыхивая чубуком, толковал:

– В письме я тебе намекал, Филат Егорыч, о канатном заводике, что находится у меня под Ярославлем. Выкупил четыре года назад у купца Светешникова, но теперь, чую, что не столь он мне и нужен. Сам я уже не тот ретивый рысак, чтоб по губерниям мотаться, а сыновьям моим не до заводика. Иван в Петербурге осел, а Никита из Сибири не вылезает, владелец сорока четырех золотых приисков. Вот и получилось, что канатный заводик и лавка у пристаней оказались сбоку припека.

Филат Егорыч понимающе кивнул, а затем высказал:

– А ведь для Никиты же Федоровича и старался. Он-то, чу, вознамерился стать основателем пароходного движения на Оби и Байкале. Экий громадный промысел вздумал осилить! Канатный заводик уж куда бы ему кстати. Бывал я в вашей лавке, Федор Борисович. Полнехонька и канатом, и веревкой, и пенькой с паклей. Чего ж сынок-то?

– Далеко, сказывает. Легче канатный завод у себя на месте поставить. И поставил уже, и два парохода заимел. Был бы капитал, а Никита у меня в миллионщиках ходит.

– Молодцом Никита Федорович. Как суда назвал?

«Император Николай Первый» и «Наследник Цесаревич». От царственной особы ему благодарность была.

– Похвально, Федор Борисович… Я так понимаю, что канатный заводик надумали на торги пустить? Желающие найдутся.

– С руками оторвут, Филат Егорыч, и цену хорошую положат. Волга! Дело ныне прибыльное… Все думал, кому в добрые руки заводик передать, вот посему тебе и намекнул.

– Благодарствую, Федор Борисович. Я бы с полным удовольствием. Вязники от Ярославля недалече. Лишняя недвижимость никогда не помешает.

– Тогда мешкать не будем и завтра состряпаем купчую. По старой дружбе обдирать тебя не буду. Ценой останешься доволен.

Голубев вновь поблагодарил Мясникова, а тот, отложив чубук на рядом стоявший столик, сказал:

– Теперь потолкуем о винокуренных заводах. Ты уже видел у меня новое оборудование. Советую и тебе не мешкать. Дорогое, но окупается за полгода. А вот если бы водочку на картофеле вырабатывать, тогда и вовсе можно ходить в больших барышах. В европейских странах вовсю уже картофель используют, ибо он содержит едва ли не треть крахмала, а промывают клубни для винокурения в особых вращающихся барабанах или подобных снарядах. Кажись, пора и нам за сей овощ браться.

– Пора, Федор Борисович. У нас в Вязниках только и разговоров о картошке. В апреле, чу, завезут большую партию, но мужики и слушать ничего о чертовом яблоке не хотят. Шумят.

– Шумят и в Ярославской, и Владимирской губерниях, но ничего страшного. Дело привычное, мужики всю жизнь чем-то недовольны, но на сей раз им придется смириться.

– Да ведь как сказать, Федор Борисович. Ни у Петра Первого, ни у Екатерины Великой картофельное вторжение не удалось. Как бы и ныне затея не провалилась.

– Ныне не провалится, Филат Егорыч. Петру помешали войны, а Екатерине – Пугачевский бунт. Ныне, слава Богу, в России спокойно, да и как мне известно от министра Киселева, что реформу о земле готовит, император Николай Павлович самым решительным образом намерен внедрить картофель во всем государстве. Человек он твердый и примет все возможные меры, чтобы крестьяне бесповоротно разместили на своих десятинах иноземный овощ. Нам же, промысловым людям, кои выделывают вино, прямая выгода от картофеля. Производство вина станет чуть ли не вдвое дешевле. Будем всячески поощрять намерения императора.

– Золотые слова, Федор Борисович…

Глава 4
НЕИСПОВЕДИМЫ ПУТИ ГОСПОДНИ

– Ну и как, Пятуня? – спросил хозяин.

– Худо, хозяин. Чай, сам видишь.

Явился Пятуня в разодранном армяке и без треуха. Лицо жалкое, напуганное.

– Если бы не хозяин избы, живехоньким не остался.

Амос со зверским лицом стоял на нижней ступеньке крыльца.

– Не скули, шелудивый пес! Тебе ничего нельзя доверить!

И так пнул тяжелым сапогом работника, что тот отлетел от крыльца на добрых две сажени.

Амос питал большие надежды на поимку Стеньки Грачева. Минувшим летом князь Голицын объявил большую награду тому, кто укажет место пребывания беглецов, угнавших его породистых лошадей. Но не только награда прельщала Амоса: он рвался пробиться в городскую думу, а посему нередко посещал дом городничего Берсенева, принося ему наилучшую озерную рыбу. Тот благосклонно принимал «дар» от Рыболовной слободы и говаривал:

– Радение твое, староста, не забуду. Ты уж постарайся, голубчик, лавку открыть да в купеческое сословие выбиться, а там и Дума тебе будет открыта.

Амос человек был тщеславный и немало уже скопил деньжонок, чтобы приступить к началу претворения своей мечты.

Стеньку ему сам Бог послал. Если ему, Амосу, удастся шепнуть о беглеце самому полицмейстеру, то тот не преминет замолвить словечко городничему, кой с большим бы удовольствием доложил их сиятельству Голицыну о поимке воров.

Но дело застопорилось из-за растяпы Пятуни. Этот Стенька заметил слежку и теперь где-то скрылся. Но всего скорее, он спрятался в Ростове, и если обшарить весь город, то разыскать его будет не так уж и трудно. Слишком приметная фигура, а посему надо навестить полицмейстера, но упредить, чтобы никто не узнал осведомителя, иначе можно получить дубину в темном месте. В Ростове всякие людишки проживают.

Полицмейстер и впрямь заинтересовался сообщением старосты Рыболовной слободы.

– Если в Ростове где-то приютился, то всенепременно найдем. Инкогнито же вам будет обеспечено. Сегодня же дам распоряжение о розыске преступника. Опишите как следует словесный портрет негодяя.

Амос рассказал о лице и фигуре Стеньки Грачева до мельчайших подробностей, что было досконально записано одним из полицейских, находившимся в кабинете. Амос косил на него хмурым взглядом и сокрушенно думал: «Не проболтался бы. Не каждый может язык на замке держать».

Но полицмейстер его успокоил:

– Как и условились, инкогнито вам будет обеспечено. Не беспокойтесь, господин Фомичев. Ни одна живая душа не узнает о нашем разговоре.

На другой день все городовые были подняты на ноги, но первые два дня успеха не принесли. Но как это часто бывает – помогла случайность.

Помощник повара Гаврилыч пошел в мясную лавку, а ее хозяин, любитель поговорить, как бы мимоходом произнес, кивнув на городового, который неподалеку остановил извозчика.

– И ко мне подходил. Не видел ли я высокого молодца в лисьей шапке. И чего все выпытывают?

– Какого молодца? – безучастно, лишь бы поддержать разговор, спросил Гаврилыч.

– А бес его знает. Какого-то Стеньку, что в злодеянии уличен. Чу, здоровенный парень.

– Здоровенный?.. В лисьей шапке? – насторожился дворовый Мясникова.

– Аль видел такого, Гаврилыч?

– Не может быть… Пойду я, любезный, – как-то растерянно произнес Гаврилыч и поспешил к своему дому.

Хозяин лавки покачал головой, хмыкнул. Дело нечистое. Надо городового окликнуть.

Через час в комнатку Стеньки вошли четверо урядников с околоточным.

– Стенька Грачев?

– К сожалению, но другого здесь не вижу.

– Одеть наручники.

Стенька не сопротивлялся.

Околоточный выбежал во двор и подошел к повозке полицмейстера.

– Он самый, ваше высокоблагородие. Везти в участок?

– Успеешь.

Полицмейстер вышел из повозки и зашагал к парадному крыльцу дома Мясникова.

Федор Борисович был удивлен докладом камердинера:

– Господин полицмейстер просит принять, ваша милость.

– Что ему угодно? – холодно спросил Мясников. Он не любил, что чиновники, пусть даже высокого ранга, являются к нему без предупреждения. Самый богатый и самый знатный человек города с таким же холодком мог отнестись и к неожиданному визиту городничего, который всегда нуждался в деньгах на благоустройство города и докучал своими просьбами.

Камердинер, облаченный в темно-синюю ливрею, расшитую золотыми галунами, бесстрастно произнес:

– Их высокопревосходительство, господин Багров, изволил сказать, что явился по весьма срочному и важному делу, ваша милость.

Федор Борисович был в домашнем халате на розовой подкладке и легких сафьяновых тапках на босу ногу, но переодеваться не захотел: полицмейстер тоже, небось, пришел за субсидией.

– Проси.

Багров вошел в кабинет, извинился за внезапное посещение и пожелал Мясникову доброго здоровья.

– Пока Бог милует. И вам пластом не лежать, Аркадий Петрович. Прошу в кресло.

– Покорнейше благодарю, Борис Федорович.

Полицмейстер минуту выждал, а затем произнес:

– Привели меня к вам дела совершенно удивительные. Как это ни странно, но в вашем почтенном доме скрывается преступник.

У Мясникова дрогнула рука с только что раскуренным чубуком.

– Вы с ума сошли, милостивый государь!

– Я знал, что вы будете огорошены, Федор Борисович, но как говорится, неисповедимы пути Господни. Только что в вашем доме арестован ямщик господина Голубева, некий Стенька Грачев.

– Ямщик Филата Егорыча?.. Ничего не понимаю. Пожалуйста, изъяснитесь.

– Извольте выслушать, Федор Борисович.

После рассказа Багрова Мясников поднялся с дивана и нервически заходил по кабинету, слегка шаркая сафьяновыми тапками по бухарскому ковру: возраст все-таки давал о себе знать.

– Не могу поверить, Аркадий Петрович… Как мог Филат Егорыч, уважаемый человек, принять в ямщики сей преступный элемент?

– Об этом надо спросить самого господина Голубева.

Через несколько минут Филату Егорычу пришлось выслушать весьма нелицеприятную речь полицмейстера, после чего он настолько возбудился, что ударил кулаком по столу, да с такой силой, что затушенный чубук упал на ковер.

– Прошу прощения, господа, – поднимая курительный прибор, произнес Голубев, и повернулся к Мясникову.

– Я абсолютно ничего не знал о проступке моего кучера. Позвольте, Федор Борисович, доставить его сюда.

– Разумеется.

Стенька вошел в кабинет Мясникова уже без наручников, а городовые и околоточный остались за дверью.

– Хорош бугай, – процедил сквозь зубы Багров. – Такому только кистенек в руки – и на большую дорогу. Рассказывай, подлец, как ты до такой жизни докатился.

– Не знаю, как вас звать-величать, господин в мундире, но подлецом никогда не был.

– Нет, вы посмотрите на него, – всплеснул руками полицмейстер. – Каков нахал. Отвечай, когда тебя спрашивают!

Стенька страсть не любил, когда на него кричат, поэтому продолжал молчать.

– Погодите, господин полицмейстер, – вмешался Голубев, подошел к Стеньке и, не повышая голоса, спросил:

– Почему ты и Гурейка украли коней у их сиятельства Голицына?

– Я не крал, все получилось случайно.

– Случайно?

– Если бы не приказчик Голицына, я бы никогда к его коням не подошел.

– Приказчик?.. Давай-ка, братец, все по порядку.

– Долго рассказывать, Филат Егорыч.

– Ничего. Надеюсь, Федор Борисович позволит моему кучеру высказать все подробности. И как он коней увел, и как меня обманул, сказав, что явился в Вязники из Вятской губернии.

– Пусть говорит.

– Благодарю, господин Мясников.

Стенька переступил с ноги на ногу и, глядя в лицо Голубева, начал свое повествование:

– Всему виной приказчик Корней Букан, кой не только баб насильно заставлял быть его прелюбами, но и девок портил. О том все село может подтвердить, а на сенокосе мою девушку Настенку норовил изнасиловать. Мерзкий человек…

Ничего не утаил Стенька, лишь не рассказал о продаже лошадей цыганам.

– Куда ж лошади девались?

– А Бог их знает, Филат Егорыч. Выбрались мы на Суздальский тракт, а затем лошадей бросили. Шли до Вязников лесами.

– А почему в Вязники?

– Там нас искать не стали бы, тем более у Гурейки дружок в этом городе проживает. У него мы и остановились. А дальше вы все знаете, Филат Егорыч.

– М-да, – крутанул головой Голубев, а затем посмотрел на Мясникова.

– Мне кажется, что Стенька не врет. Если бы не Гурейка, приказчик Корней Букан забил бы парня насмерть. И что это за застенки в девятнадцатом веке?

– Бывают, господин Голубев. И Буканы, и Салтычихи у нас еще не перевелись.

– Хорошо бы проверить этого селадона[51]51
  Селадон – бабник.


[Закрыть], да и на застенок его глянуть. Черт знает что! Живем в просвещенном веке, а некоторые подданные ведут себя, как Малюта Скуратов[52]52
  Скуратов-Бельский. Григорий Лукьянович (Малюта) – думный дворянин, приближенный Ивана IV, глава опричного террора, участник множества жестоких убийств.


[Закрыть], – хмуро, не без доли раздражения, сказал Мясников.

– Непременно проверим, Федор Борисович, – кивнул полицмейстер. – Но за лошадей князя Голицына все равно придется отвечать. Их сиятельство не оставит это дело без наказания виновных. Мне все равно надлежит взять Стеньку Грачева под арест, а с Гурейкой в Вязниках разберемся. Не так ли, господин Голубев?

Филат Егорыч пожевал сухими губами и что-то прикинул про себя:

– Ты вот что, Аркадий Петрович, позволь пока Стеньке остаться в своей комнате. Мыслишка есть.

Полицмейстер развел руками, а затем позвал околоточного, приказав ему отвести Стеньку в его комнату.

– Что за мыслишка, извольте спросить?

– Стеньку я знаю около полугода. Он и впрямь честный парень, и то, что он за девушку свою заступился, говорит о многом. Не каждый приказчику сдачи даст. Что же касается коней, я готов выплатить деньги князю Голицыну. После ярмарки я собираюсь в Москву и надеюсь обо всем с князем договориться. Могу дать за Стеньку поручительство, освободите парня, Аркадий Петрович.

Полицмейстер почему-то посмотрел на Мясникова.

– Неслыханное дело, Федор Борисович. Хотелось бы выслушать ваше мнение.

Мясников вновь раскурил чубук, затянулся несколько раз и, пуская клубы сизого ароматного дыма меж собеседников, высказал:

– Почитай, век прожил, но никогда не слышал, чтобы так жарко купец за какого-то никчемного ямщика заступался. Чем же тебе так дорога эта пожарная каланча, Филат Егорыч?

– Да я и сам не знаю. Есть в нем какая-то изюминка. Задорен, склада озорного, смел. С таким в дороге не заскучаешь и не пропадешь. И ко всему тому – на деньгу не жаден. Как-то дал ему пять синеньких, а он и рубля не взял. Эко, говорит, дело, от волков отбились. На то я к хозяину и приставлен, чтобы его охранять. Одного волка он из ружья пристрелил, а другие убежали. Вот таков этот Стенька.

– Пожалуй, не зря ты за него так стараешься, Филат Егорыч. Лихой у тебя ямщик… Отпусти парня, Аркадий Петрович.

– Ну что ж, господа. Всегда готов прислушаться к советам именитых людей. Однако под ваше поручительство, господин Голубев.

– Не беспокойтесь, господин полицмейстер. Слов на ветер не бросаю. Будет вам поручительство.

Глава 5
РОСТОВСКАЯ ЯРМАРКА

Стенька долго не мог прийти в себя. Куда девалось его обычное хладнокровие? Особенно он был возмущен своим сродником Амосом Фомичевым. И какой резон ему выслеживать, куда он, Стенька, направился? Для какой надобности? Неужели для того, чтобы сдать его полиции? Так, наверное, и получилось. Без участия Амоса городовые не могли бы так скоропалительно нагрянуть в его комнату. Каков же мерзавец этот Фомичев!

А затем мысли Стеньки перекинулись на Филата Егорыча. Вот уж чего не ожидал, того не ожидал. Поручительство вознамерился написать! Выходит, поверил в его, Стенькину, непричастность к злодеянию. Ай да Филат Егорыч! Поверил, что он, Стенька, честный малый. Да не совсем так, Филат Егорыч: о лошадях-то, чтобы прикрыть Гурейку, пришлось приврать. На тракте-де бросили. Негоже, конечно, поступил, но зато приятеля своего выгородил: он ведь, почитай, спас его, Стеньку, от увечья или погибели. Теперь самое главное, когда возвратятся в Вязники, друга обо всем упредить, а то Филат Егорыч непременно Гурейке спрос учинит.

Через два дня в комнату Стеньки вошел околоточный и, отряхнув с шапки снег, сказал:

– Повезло тебе, парень. Приказчика твоего взяли под арест.

– Аль прямо на бабе поймали? – усмехнулся Стенька.

Околоточный, поправив кокарду, чуть съехавшую набок, на прямой вопрос не ответил, но проговорил то, что порадовало Стеньку:

– Бабы всем селом на Корнея Букана поперли, едва их уняли. Целый бабий бунт учинили, и чуть ли не каждая вторая крестик в бумаге поставила, что приказчик принуждал их к совокуплению. Селадон, скажу я вам. И узилище у Корнея обнаружили. Такие орудия пытки нашли, что, бывало, в Губной избе не увидишь. Бумага о беззакониях приказчика и поручительство твоего господина Голубева направлены их сиятельству, князю Голицыну. Так что, парень, кланяйся своему хозяину в ноги и можешь выходить в город. Но чтоб больше никаких происшествий.

– А село мне можно посетить?

– Многого захотел. Из города – ни шагу! Таково предписание господина полицмейстера. И моли Бога, что у тебя такой заступник нашелся. Бывай, милок.

Околоточный вышел, а у Стеньки посветлело на душе. Теперь он не беглый и может (конечно, с дозволения Филата Егорыча) вольно гулять по улицам Ростова. Жаль, что в Сулости нельзя показаться, но, возможно, и эта задача может как-то разрешиться. В крайнем случае, он подаст весточку Настенке Балмасовой, что жив, здоров, пусть не волнуется и ждет…

Еще до ярмарки Голубев и Мясников съездили в повозке Федора Борисовича на канатную фабрику, что находилась в Ярославле. Тройкой правил кучер хозяина дома. Стеньке же Голубев сухо сказал:

– В город можешь выходить. И никуда больше! – даже кулаком погрозил.

– Благодарствую, Филат Егорыч. Ваше слово – закон.

Ничего больше не сказал заводчик, лишь окинул Стеньку строгими глазами и, круто повернувшись, зашагал к повозке Мясникова.

В Ярославле оба заводчика задержались на два дня: побывали на бирже, оформили меж собой сделку, заключили новые договора и, довольные друг другом, возвратились в Ростов. Особенно удовлетворен был Филат Егорыч: канатный завод обошелся ему, как и обещал Мясников, не в столь уж и внушительную сумму.

За ужином заводчики разговорились о предстоящей ярмарке.

– Николай Кекин, никак, всё за порядок на ярмарке воюет?

– Человек зело неугомонный, Филат Егорыч. Да и как не воевать, коль на ярмарке торгуют свыше тысячи частных лавок и триста балаганов, кои построены за счет городской Думы. Хлопот у головы полон рот. Дело доходило до больших скандалов. Никогда не забуду, как городской голова Кекин взял да и потребовал, чтобы при найме частных лавок заключались письменные контракты и утверждались у маклера.

– Но это же действительно скандал. С какой это колокольни придумал Николай Алексеевич?

– В соответствии с торговым Уставом о благочинии. Но какое там благочиние? Возмутилось не только все ростовское купечество, но и полиция. Полицмейстер Симановский настрочил бумагу губернатору, что «писанное думою есть одна затейливость и беззаконие», так как по Указу Сената «всем сословиям в ярмарках позволено торговать без прав на то имеющихся», а по письменному предписанию губернатора торговцы располагаются в лавках «по добровольному договору о торговле». Опричь того, могла произойти «великая во всем затруднительность», ведь заверять маклеру пришлось бы восемь тысяч договоров. Разумеется, губернатор не утвердил предложение Кекина, но городской голова на этом не успокоился и добивался, чтобы частники являлись в Думу, объявляли цены на лавки и получали билеты на торговые места. Но и это новшество не было принято. И все же по инициативе Николая Алексеевича частные торговцы стали платить акциз городу с каменных лавок по 10 рублей, с деревянных – по 5 рублей.

– Все-таки немалый прибыток для городской казны, Федор Борисович.

– Надо прямо сказать, что Кекин, как городской голова, весьма много сделал для упорядочения ярмарочной торговли в Ростове. В общественных лавках по примеру частных стали строить галереи. Были четко определены и оборудованы места для торговли калачами, льном, тряпкой, для скупки пряжи. Снесены ветхие деревянные дома вблизи торговых мест в центре города и на ярмарочных площадях, что облагораживало город и спасало его от пожаров. Дума пыталась утрясти сдачу жилых помещений во время ярмарок, перевести всю мелочную торговлю из лавок частников в городские балаганы, учредить обозный постой на Подозерье, чтобы и проезд был свободен, и от навоза, нечистот берег озера и озерная вода не загрязнялись. Разумеется, имелись и тайные злоупотребления, кои легко было предвидеть, но трудно предупредить. Говорю тебе об этом потому, Филат Егорыч, чтобы ты вник в суть ростовской ярмарки, ее особенности, коль надумал заключить ряд сделок. На ярмарке надо держать ухо востро [53]53
  Сотрудник Ростовского музея Н. В. Грудцына изучила десятки документов и материалов, чтобы написать интересную статью о Ростовской ярмарке в первой половине ХIХ века. На основе ее статьи и написана настоящая глава.


[Закрыть].

– Я с немалым удовольствием выслушал ваш рассказ и всенепременно постараюсь не оказаться в дураках, Федор Борисович.