Текст книги "Чертово яблоко (Сказание о «картофельном» бунте) (СИ)"

Автор книги: Валерий Замыслов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)

Глава 6
БАЛАГАН И КОНСКАЯ ПЛОЩАДКА

Ноги, казалось, сами понесли Стеньку к Подозерке. Шел вдоль восточной стены Кремля. Дорога круто спускалась вниз к озеру. Миновав храм Бориса и Глеба, Стенька скоро вышел к низкому, болотистому берегу, кое, как он знал, нередко оказывалось затопляемым весенним половодьем, отчего раскинувшиеся здесь избы мещан серьезно страдали от глыбистого, напористого ледохода, кой не только выдавливал стекла и резные рамы оконцев, но и «разрушал ворота, заборы, сносил хозяйственные постройки».

«Достается здесь обитателям Подозерки, – невольно подумалось Стеньке. – Место красивейшее, но купцы сюда не лезут, почитай, выперли бедноту к самому берегу… Но Амос Фомичев оказался пройдошливым. Избу-то свою выстроил на самом подножии Борисоглебского спуска. Правда, пришлось поднатужиться – землю под участок выровнять, зато теперь от половодья не страдает. Ушлый мужик… Сволочь!

В избу идти страсть не хотелось, и все же не в характере Стеньки прощать предательство.

Но, слава Богу, в избу идти не довелось: хозяин двора отгребал снег от бани, прокладывая широкую дорожку к крыльцу своего дома. По широкой спине топорщился овчинный полушубок, от деревянной лопаты отлетали влево и вправо увесистые глыбы зернистого снега.

– Наше вам с кисточкой, дядька Амос! – насмешливо поздоровался Стенька.

Амос круто обернулся и замер, словно увидел привидение.

– Ты-ы! – наконец выдохнул он.

– А кто же еще, дядька Амос? Не черт же с рогами?

– Чего ж дядькой-то величаешь? Ране Амосом Никитичем звал.

– Ране и земля не круглая была, а на трех китах в синем окияне стояла. Чуешь перемену? Вот и ты в чужого дядьку обернулся.

– Отчего это в чужого? – выдавил из себя усмешку Амос, однако глаза его предательски вильнули, чем окончательно убедили Стеньку в подлом поступке.

– Могу и крепче сказать. Ныне тебя и дядькой не хочется называть. Упырь ты! Продажная душонка! Взял бы лопату да по шее, чтоб башку снести.

Колючие глаза Амоса сузились в щелочку.

– Ты чего несешь? Белены объелся?!

– Не прикидывайся, упырь, и глазами не сверкай. Дело – ясней ясного. Был у меня сродник и весь вышел. Ныне я бы его с головой в нужнике утопил. Там тебе и твоя полиция не подсобит. Гнусный человек! Тьфу!

Стенька плюнул в сторону Фомичева и пошел прочь. В душе его все кипело. Встретился бы с Амосом в темном месте, едва бы удержался, чтобы не накостылять сему «сроднику». Паршивец.

А Фомичев провожал его злющими глазами. Ты еще поплатишься за свои слова, Стенька, ох, как поплатишься!.. Но диво дивное, как удалось ему выкрутиться?

То, что Стеньку взяли под арест, он знал и тому немало порадовался, ибо полицмейстер, влиятельнейший человек города, посулил поспособствовать его делам. И что в итоге? Стенька свободно разгуливает по Ростову и чешет на него кулаки. Выходит, его выпустили. Грабителя! Чудо из чудес… И другое беспокоит. Неужели господин полицмейстер назвал его, Фомичева, имя? Это уж ни в какие ворота. Полицмейстеру нужны такие люди, как Амос, и не должен он проговориться. Тогда, напрашивается вопрос: от кого же Стенька пронюхал? Разберись тут!

Амос с досадой воткнул лопату в сугроб и пошел к дому.

Стенька же до сумерек бродил по улицам и переулкам города. Безусловно, побывал он и в Кремле, где не только любовался храмами, но и потолкался на площади у каменной церкви Спаса на Торгу, где мелкие торговцы продавали мед, воск, овощи и бакалею. По рассказам своего отца, Андрея Гаврилыча, он запомнил, что церковь была посвящена Преображению Спаса. Храм был ружным – то есть не имел прихода. Наименование же «На Торгу» означало ее местоположение – на торговой площади города[54]54
  В советское время церковь долгое время была занята городской библиотекой. Церковь, которую – так исторически сложилось, с 1841 г. окружает Гостиный двор, он издревле был средоточием деятельности ростовского купечества, отличавшегося добросердечным отношением к ростовским храмам. Столетия Спасская церковь хранила свидетельства усердия купцов – иконы, церковная утварь, богослужебные книги, облачения… Все эти пожертвования исчезли в лихие времена. Ныне церковь передается Спасо-Яковлевскому Дмитриеву монастырю Ростова.


[Закрыть]. Эта церковь всегда привлекала и торговцев, и покупателей, в том числе и на знаменитых Ростовских ярмарках – ибо многие полагали своим долгом перед открытием торговли помолиться в храме.

Неподалеку от храма плотничья артель возводила временный легкий дощатый балаган, где чей-то купец будет торговать своими товарами. Работали споро, сноровисто, ибо ярмарка на носу.

Кстати, плотники стучали топорами по всему центру города, где и развернется основная ярмарочная торговля. Триста балаганов и тысяча частных лавок заполонят нутро земляной крепости. Остальная же торговля разместится на обширной площади, коя окружает крепость.

В Ростове есть что купить: сало топленое говяжье, мед, воск, сальные свечи, мыло льняное, масло коровье, рыба свежая, сахар, чай, солонина, краска кубовая, льняная пряжа, бумажная пряжа, деготь… На ярмарочных же «толкучках» – сдобы всякой всячины: калачи, сбитни, пряники, баранки, пироги…

А уж про ростовских огородников и говорить не приходится: славятся на всю Россию. Их приглашали везде, где нужно было развертывать огородничество.

Даже граф Аракчеев при устройстве военных поселений вознамерился организовать обучение 12 кантонистов выращиванию овощей. С такими же просьбами обращались к ростовским огородникам и другие губернии. Об их искусстве выращивания овощей заговорили даже за рубежом. Ростовские огородники содействовали развитию и распространению овощеводства, поселяясь в больших городах или их предместьях. Ежегодно с ростовской ярмарки увозили большое количество семян лука, чеснока, цикория, зеленого горошка, огурцов, свеклы, капусты, моркови…

Но больше всего Стеньке, в первый свой приезд, запомнились «столбы» – народные гуляния парней и девок, съехавшихся со всех окрестных селений, и в первую очередь молодожены. Отведав лакомств, молодые люди, взявшись за руки, парами степенно гуляли по центральным улицам города друг за другом, двумя встречными потоками – «столбились». Были среди них и те, кто уже были помолвлены.

Приближение ярмарки чувствовалось во всем: Ростов едва ли не удвоился. Всюду сновали заранее прибывшие на торги купцы, перекупщики, мелкие торговцы из близлежащих сел и деревенек… А уж нищих да убогих людей, жаждущих хоть чем-то поживиться на одной из крупнейших ярмарок России – не перечесть.

Ярмарка, как это было и раньше, должна начаться за две недели до Великого поста, и две недели она будет продолжаться, превращая Ростов в суматошный город – с непременной шумной купеческой гульбой (в трактирах и ресторациях гвалт несусветный), с лихими выездами на тройках, с цыганскими пениями и плясками, медведями, каруселями…

Чинный, степенный Ростов Великий, с его еще многими старозаветными устоями не узнать. В ярмарочные дни он как бы сбрасывает с себя патриархальную чешую, становясь бойким и расторопным, ибо становится центром российской торговли, принимая именитых купцов не только с Ирбита и Нижнего Новгорода (где также проходят знаменитые ежегодные ярмарки), но и богатых торговых людей с многих городов Руси-матушки. Всего свыше семи тысяч купцов! А с ними приказчики, торговые сидельцы, удалые ямщики. Честь-то какая! Вот уж воистину один из самых древнейших городов отечества в эти дни оправдывает свое название – Ростов Великий.

Ростовцы же рады-радешеньки: в городе гостиницы нет, поэтому громадный наплыв торговых людей осядет в их домах. На целых две недели, кои принесут хозяину избы такой бешеный доход, что ему и за год не заработать, а посему домовладельцы ждут не дождутся дорогих гостей.

У некоторых хозяев купцы уже заранее застолбили свое временное обиталище, особенно те, кто ездит на ярмарку каждый год. Таким был ирбитский купец, заводчик Пахомий Дурандин, кой девятый год приезжал на Ростовскую ярмарку и постоянно останавливался у Амоса Фомичева. Купец был настолько богат, что, отбывая домой, всегда давал Амосу солидный задаток, приговаривая:

– Нравен мне твой дом, Амос Никитич. И товар в подклете можно уложить, и сам дом просторен, есть, где с друзьями и арфистками отдохнуть. Никого не пускай!

– А если цену вдвое больше предложат, Пахомий Семеныч?

– А я дам втрое!

– А коль не прибудете? Все-таки Урал.

– Прибуду. Разве что недуг свалит, тогда заранее стафет[55]55
  Стафет – сообщение, донесение.


[Закрыть] пошлю, но того быть не может.

Разные останавливались торговые люди в домах ростовцев, но никто из них внакладе не был…

Дважды побывал с отцом на ярмарке Стенька и каждый раз ему особенно запомнились перекупщики и Конская площадка. Перекупщики – своими назойливыми зазывными голосами, ибо за несколько дней, на специально выделенной площади, им надо было распродать десятки пудов свежей рыбы и мяса. Хватали за полы кафтанов, полушубков и армяков и настойчиво предлагали свой товар:

– Покупай, пока не поздно, самое лучшее мясо!

– Рыба-свежец! Сама в рот просится. За полцены!

Но «за полцены» – лишь для круглого словца. Ростовца не проведешь: у озера живет, озером кормится.

Тут как тут весовщики от городской казны. Принимаются взвешивать товар, потом выносят строгий вердикт:

– Тридцать пудов рыбы и двадцать пять пудов мяса. С рыбы за «местовое» – три рубля, семьдесят пять копеек за пять дней, с мяса – тридцать копеек в сутки.

Перекупщики норовили «умаслить» весовщиков, совали мзду, но за ходом «операции» зорко наблюдал один из городовых.

А Стеньке в тот час подумалось: «Чай, и городовые не святые. Каждый на своем деле прибыток имеет».

Наверное, так и было.

Отец обычно уходил в овощные ряды, но туда Стеньку и арканом не затащишь. Другое дело – Конская площадь!

Стенька шел к лошадям, а вокруг шумела ярмарка – крикливая, ухарская. Гремят баяны и гармошки, щелкают ружья в тире, зазывно кричат коробейники и торговые сидельцы из лавок, палаток и ларьков…

Шум, гам, веселье!

А вот показался на площади высоченный среброкудрый цыган с бурым лохматым медведем. Скаля крепкие сахарные зубы и размахивая широкополой войлочной шляпой, цыган задорно выкрикивал:

– Не жалей медяки, православные! Потеху покажу

Православные (особенно много ребятни) тесно огрудили косолапого. Медведь огромен, у него подпилены зубы, сквозь ноздри продето железное кольцо с цепью.

– А ну, Михайла Иваныч, поклонись честному люду да покажи, каким Господь Бог тебя умишком наградил, – вновь громко выкрикнул цыган и потрепал косолапого за мохнатую шею.

Медведь поднялся на задние лапы, замотал мордой.

– А теперь покажи, Михайла Иваныч, как ростовские девицы-молодицы белятся, румянятся, в зеркальца смотрятся, прихорашиваются.

Медведь неуклюже сел на землю, одной лапой потер себе морду, а другой – перед ней завертел. В толпе засмеялись.

– Добро, Михайла Иваныч, – цыган сунул медведю кусок сахара и подмигнул толпе. – Теперь покажи нам, друже, как купцам-толстосумам по ночам не спится, как они за мошну свою трясутся.

Медведь заходил по кругу, завертел мордой в разные стороны, словно чего-то опасался. Позвякивали кольцо и цепь-змейка. Зверь повалился на землю, прижался ухом к выбитой земле и задрыгал задними лапами.

– Ловко! – крикнул Стенька. – Не спится по ночам сквалыгам!

– Ловко! – поддержала детину толпа. – Ай да цыган!

В шляпу цыгана посыпались медяки.

Потеха кончилась. Толпа повалила к торговым рядам, а Стенька направился к барышникам, разместившимся на Конской площади с коновязью, коя была устроена в два ряда. Он уже знал, за каждую продаваемую лошадь, привязанную во втором ряду, брали по три копейки в сутки, а за лошадь, привязанную в первом ряду (они были наиболее дорогие), в два раза больше

Здесь, пожалуй, куда интересней, чем медвежья потеха. Каких только коней не увидишь! Каурые, гнедые, буланые, вороные… А породы! Донские, орловские и даже арабские. Вот он – арабский конь!

Стенька, забыв обо всем на свете, впился в него восторженными глазами. Вот это конь! Какая горделивая осанка, грудь, грива, какие легкие, стройные, сильные ноги. На таком коне можно нестись как по воздуху. Ишь, как облепили «арабчука» купцы, но лица их замкнуты: на конных торгах покупатель на доброе слово не расщедрится, знай, брюзжит да изъяны ищет.

Стеньку же зло взяло: какого еще коня им надо?! Царь-конь! Да за такого скакуна Стенька, кажись, жизни бы не пожалел.

– Красавец… Сказочный конь. Цены ему нет, – завороженно произнес Стенька.

– Цыть! – прикрикнул ростовский купец Кайдалов, – приглядывающийся к коню. – Тоже мне знаток. Ступай отсель!

– А что, и поглядеть нельзя? – обиделся Стенька – За погляд денег не берут.

За Стеньку заступился Яков Дмитриевич Артынов, оказавшийся на продажах.

– Зря вы на парня ополчились, ваше степенство. Коней он весьма любит.

Купец хмуро глянул на Артынова.

– Тогда пусть свой длинный язык не высовывает.

Стенька махнул рукой и зашагал к одному из балаганов. Здесь из пяти ружей стреляли в «прусака» и в «турка», в игрушечных волков, лисиц и зайцев. Копейка – три выстрела. За семь попаданий – приз: фунт пряников и полфунта семечек.

Стенька никогда из ружей не стрелял, но ему захотелось проверить свой глаз. Вначале приглядывался к стрелкам, кои перед выстрелом прищуривали левый глаз и стремились сравнять нарез ствола с мушкой, а затем стреляли по выбранной мишени. Некоторые мазали, другие попадали.

– Тут главное, паря, хорошо прицелиться, и чтоб ружье в руках не плясало. Курок же спускай плавно, – посоветовал один из недурно отстрелявшихся стрелков.

– Спасибо, друже.

Стенька протянул хозяину балагана гривенник.

– На весь, борода!

Первый выстрел оказался неудачным, однако со второго Стенька угодил в зайца, с третьего в волка, с четвертого в лису.

Хозяин балагана занервничал: он и так уже проиграл два фунта пряников, а у этого стрелка еще в запасе много пулек.

Городские девчата, оказавшиеся в балагане и откровенно любовавшиеся красивым парнем, подбадривали:

– Какой же молодец! Может и «турка» собьете?

«Турка» и «прусака» сбить было всех труднее, ибо они были чересчур маленькими, и крайне редкий стрелок в них попадал. Но удача сегодня была на стороне Стеньки.

Хозяин балагана хоть с сожалением и расстался с призом, но все же похвалил:

– Из тебя, парень, неплохой солдат получится. И глаз меток, и рука крепка.

Фунт же пряников и полуфунт семечек Стенька подарил девчатам.

– Угощайтесь, красавицы.

– Сам – красавец писаный. Что-то мы вас не знаем.

– Еще узнаете!

Стенька выбрал глазами самую пригожую девушку, поцеловал ее в рдяную щеку и выбежал из балагана.

Глава 7
НЕЖДАННАЯ ВСТРЕЧА

Федор Борисович Мясников на ярмарку собирался без особого тщания.

– Ничего диковинного не увижу. Это по молодости брал задор, все балаганы и лавки обойду, а ныне стар я для того, да и особой надобности нет. Жизнь-то к концу клонится. Много ли старику надо?

Миллионщик говорил правду. Ему и в самом деле уже ничего не надо. Нажито много, все торговые дела идут с немалым прибытком и о детях заботиться не надо. Сыновья – Иван, Никита и Николай – встали на широкую ногу. Владельцы винных заводов, винных откупов, золотопромышленники стали одними из крупнейших купцов Сибири. Ныне Иван Федорович жительствует в Санкт-Петербурге. В столице – именитый человек, купец первой гильдии, почетный гражданин и коммерции советник. В тех же званиях ходит Никита Федорович, кой из Сибири почти не вылезает, обладает шикарными домами в Красноярске и Ялуторовске и сорока четырьмя золотыми приисками. Слава его гремит по всей Сибири, ибо он не только крупнейший винной откупщик и один из самых везучих золотопромышленников, но и родоначальник пароходного движения не только по Оби и ее притокам, но и на озере Байкал.

Не отстает от старших братьев и младший, Никита Федорович. Тоже первогильдейный купец и золотопромышленник. Постоянно проживает в Красноярске, поставив лучший в городе двухэтажный каменный особняк, кой поражает своим убранством всякого промышленного человека.

Про Никиту Федоровича ходили по Ростову целые легенды. Он-де по воскресеньям ходил в Воскресенский собор по мосткам, устланным красным сукном, а супруге Енисейского губернатора, известного своей неподкупностью, сумел подарить огромные лапти из чистого золота. Чего только не рассказывали о Никите Федоровиче!

Федор Борисович был доволен своими наследниками. Дымя своим неизменным чубуком, говорил Голубеву:

– Умишко у них Бог не отнял. Каждый – с большим капиталом. Одно жаль – раскидала их жизнь по разным городам. Редко вижу. Ныне даже на Рождество не удосужились пожаловать. Дела-с. М-да. А какие могут быть дела в Рождество? Святое дело – детям у родителя быть. Вот ужо письма им напишу, поругаю.

– Что поделаешь, Федор Борисович? Как выпустишь из гнезда – назад трудно вернуть. Слава Богу, родительскую славу приумножили.

– Что есть, то есть, – крякнул старик… Ты-то, Филат Егорыч, что от ярмарки ждешь?

– Коль ирбитские купцы заявятся, заключу торговую сделку на поставку листового и кровельного железа. Завод у них отменный, до ста тысяч пудов железа выделывает, и цена на него подходящая.

– Одобряю, Филат Егорыч, ибо знаком с заводчиком Пахомием Дурандиным. Человек с солидным капиталом, но дам тебе совет. Постарайся заключить сделку в первые же дни, иначе потом сей Пахомий в разгул уходит. Тогда к нему и не подступишься. Содом и Гоморра. Так куролесит, что дым столбом. Он, таким образом, с себя сибирскую усталь скидывает.

– Благодарствую, Борис Федорович. Постараюсь не оплошать.

* * *

В Ростове в ярмарочные дни – яблоку негде упасть. Толкотня, суетня, зазывные крики извозчиков, а то и несусветная ругань. Улицы города узкие, а посему нередко те или иные повозки, особенно запряженные лихой тройкой, не могут разъехаться. Вот тут и наслушаешься самой отчаянной брани. Дело доходило до городовых, ибо между торговыми людьми и ямщиками даже возникали драки.

Борис Федорович выехал с Покровской на ярмарку в своем роскошном зимнем экипаже, рядом с ним покачивался на мягких сидениях и Голубев.

На облучке восседал дюжий кучер. Кучер особенный, на коего во все глаза смотрели зеваки. Будто барин сидит на козлах: цилиндр, ливрея, расшитая золотыми галунами, лайковые перчатки. Кучер мильонщика, только тросточки не хватает. Голос – иерихонская труба, так зычно и оглушительно гаркнет, что вороны с деревьев чуть ли не за полверсты от повозки с деревьев с перепугу слетают.

– А ну посторонись, посторонись, голь перекатная!

Под «голь» попадали у кучера не только сирые люди, но и торговый люд, двигающийся на своих повозках. Богатый экипаж и «сановный» кучер, с его устрашающим кличем, производил большое впечатление. Все, что двигалось вперед и назад, жалось к обочине, уступая дорогу ростовскому богатею.

Стенька остался не у дел, но он тем и доволен: таскаться за купцами – сплошная докука. Другое дело – вольготно походить по ярмарке, быть в любом месте, куда душа запросит. Конечно, хорошо бы домчать до родного села, но туда путь ему пока заказан, Настенки ему не повидать. Одна утеха: на ярмарку прибудут и сулостские мужики, а с ними и их сыновья и дочери. Дочери, разумеется, будут не все, а только те, которые имеют ухажеров. Настенки не будет, так как ее ухажер в бегах. И все же надо непременно повидать сулостских парней, они-то обо всем и расскажут. Правда, ярмарка длится две недели, поэтому односельчане могут появиться и не в первый день. Они со своим луком и чесноком больше двух-трех дней на торгах не бывают, ибо основную часть овощей продают по осени, когда и «товар» поувесистей, и зимней подсушки не требует.

Таким образом, овощные ряды будут для Стеньки наиболее посещаемым местом.

Но не зря говорят: человек предполагает, а Бог располагает. В первый же день ярмарки, идя к торговой площади, что у храма Спаса на Торгу, к Стеньке вдруг кинулась миловидная девушка в заячьей шубейке и серых валенках. Парень ахнул: Настенка!

– Стенечка!.. Мой любый Стенечка!

Господи, каким счастьем лучились ее карие глаза!

Стенька, не обращая внимания на публику (дай Бог, Настенкин отец не видит!), прижал ее к своей груди, жадно всматриваясь в ее лицо.

– Как же ты здесь очутилась?.. Почему тебя взял отец?

– Он не хотел, а я слезами залилась. В ноги тятеньке упала. Пожалел-таки. Тятенька тут с купцом заговорился, а я вдруг тебя увидела. Вот уж не чаяла.

– Пойдем отсюда, Настенка, пока отец не увидел.

– А как же тятенька?

– Да пойдем, говорю!

Стенька потянул девушку с Торговой площади к центральным улицам города.

– Давай и мы будем столбиться. Видишь, сколь пар прогуливается.

– А нам можно? Мы же не оженки[56]56
  Оженки – молодожены.


[Закрыть], Стенечка.

– Можно. Все же сулостские знают, что я твой ухажер. Смелей, Настенка.

Девушка глянула на Стеньку влюбленными глазами и подала ему руку. Влившись в двухсторонний поток молодых пар, Стенька и Настенка, радостные и возбужденные, вначале шли молча, а затем девушка, словно опомнившись, спросила:

– Стенечка, милый, где ж ты пропадал? Поведай мне. Уж я так за тебя боялась!

– Теперь не бойся. Пока гуляем, все тебе расскажу…

Настенка удивлялась, ахала, а затем поделилась своей новостью:

Новому бурмистру Андрею Курбатову князь Голицын «важное наставление» о посадке земляных яблок прислал. В Сулости целый переполох.

– Что в «наставлении?»

– На словах кое-что помню. Вот послушай…

Однако для удобства читателя приведем письмо князя Сергея Голицына полностью, ибо оно сыграет значительную роль в дальнейшей судьбе Стеньки:

«Опытом доведено, что размножение картофеля при случаях неурожая хлеба может служить важным предохранительным средством от голода. Посему возлагаю на твою ответственность внушить всем крестьянам и наблюдать тебе за ними неупустительно, чтоб крестьяне все вообще, как и сам ты, сеяли картофеля ежегодно сколь возможно больше, ибо он при урожае хлеба заменит многое в харчевной пище, особенно же для детей, а в случае неурожая хлеба может для всех заменить оный. И для того толковать ясно всем крестьянам, чтоб они размножили посев его для собственной своей пользы. О посеве и урожае его доносить ко мне в свое время, как об урожае настоящего хлеба. О печении из картофеля хлеба вместе с ржаной мукой при сем налагается наставление»[57]57
  Следует заметить, что крестьяне вотчинных сел князя С. М. Голицына произвели посев картофеля (в отличие от других мест различных губерний) без смуты.


[Закрыть].

– Да будь оно проклято, чертово яблоко! – сердито воскликнул Стенька.