Текст книги "Парижские тайны царской охранки"

Автор книги: Валериан Агафонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 27 страниц)

Следующие записки спрашивали разъяснений о характеристике Азефа, его денежном содержании от ц. к. и Департамента.

При даче объяснений по этим запискам Юделевский подробно сообщил все сведения о происхождении Азефа, его знаниях, работе, влиянии. Относительно содержания сказал, что быть может кто-либо из членов ц. к. пожелает дать разъяснение. Это осталось без ответа, так как ц. к. официально на этих заседаниях не присутствовал. Молчание было прервано Фундаминским, сказавшим, что товарищ Гердание (Чернов) даст впоследствии группам объяснение по этому вопросу.

Поднялся «Валерьян» и произнес резкую речь об обязательном отчете ц. к. перед всеми. Речь его была покрыта шумом и криками. Затем внезапно выступил неизвестный социалист-революционер, предложивший покончить с разбором этой грязи, но был прерван страшным шумом.

Максималист «Григорий» в резкой форме заявил протест против защиты ц. к.

Председатель Агафонов вступился и сказал, что разбор необходим, что это поученье (?! – В. А.), а кто не хочет участвовать, тот свободен уйти.

Савинков и какой-то старик пытались говорить, но речи обоих были заглушаемы сильным шумом.

Сухомлин выступил с крайне резким протестом против ц. к. и перешел в «левую» группу.

Пытался говорить Кузьмин («Граф») про московское и кронштадтское восстания, указав, что и там действовали провокаторы, но был прерван Фундаминским, сказавшим, что такие речи – это настоящий обвинительный акт и что член ц. к., на которого он намекает, работает до сих пор в России.

Юделевский вновь выступил, указывая на виновность Азефа в смерти Поливанова; ему отвечали две неизвестные еще женщины, хотя отметившие виновность Азефа, но указавшие обстоятельства, служившие отчасти к его оправданию в этом случае.

На вопрос знала ли жена Азефа о его провокаторской роли, Бурцев заявил, что нет (среди с.-р. и членов ц. к. мнение насчет сего расходятся).

Затем перешли к обсуждению вопроса по делу подготовки покушения на Бурцева, причем Юделевский заявил, что кроме прибывших для убийства Бурцева боевиков из Петербурга, есть еще одна опасность, но это секрет, который он не может пока оглашать (!).

Засим Юделевский, охарактеризовав влияние Азефа силой его личности, сказал, что ц. к. находился под его очарованием и его гипнотическим влиянием.

Этим заседанием разбор дела о провокаторстве Азефа еще не кончился и будет продолжаться в последующих заседаниях.

В частной беседе Юделевский говорил, что Бурцеву за деньги высылались из Петербурга «ложные списки провокаторов», в кои помещались лица вполне честные и не могущие быть заподозренными.

Юделевский указывает на Раковского (Лернер), который, как достоверно известно Бурцеву, является исполнительным чиновником, и что ему, Лернеру, хотели даже приписать провал Северной боевой дружины, между тем как по отзыву Бурцева Лернер был арестован за несколько месяцев ранее этого провала.

Юделевский уверяет, что «Карл» перед смертью сообщил, что Азеф провокатор, на что Чернов возражал, что им от «Карла» перед казнью действительно было получено письмо, но что в последнем ничего подобного не говорилось.

Один из членов ц. к. рассказывал, что Азеф заявил несколько времени тому назад, что он желает исключительно заняться подготовлением центрального акта, то есть покушением на Государя Императора, что это дело должно было быть приведено в исполнение при участии лишь одного боевика (по-видимому Савинкова) и «любителей» (по-видимому не партийных военных), что все уже было готово. Государь находился в нескольких от них шагах, но… «пороху не хватило». Азеф не виноват мол, что это дело не удалось… Член ц. к. продолжал, что на сделанное ему предложение быть менее загадочным, заявил, что по конспиративным соображениям он пояснить этого не может (не идет ли речь о центральном покушении, подготовленном Азефом вместе с Савинковым с год тому назад, когда последний спешно бежал за границу. Среди близких к центру с.-р. тогда говорили, что он бежал из-за какой-то неудачи крупного акта, подготовленного в Финляндии или Царском).

Савинков категорически уверяет, что Азеф не все сообщал про него Департаменту полиции или выдавал только то, что ему было выгодно.

В интимной беседе Бурцев рассказывает: после уже упомянутых допросов в центральном комитете о провокаторстве Татарова и Азефа к последнему явился один из боевиков, получивший такое извещение, и, сказав, что знает провокатора Татарова, спросил, а кто же другой провокатор – Азеф? Азеф будто бы мгновенно нашелся и ответил: «Азеф – это значит я, Азеф». Указав, что обстоятельство это было темой беседы между двумя заведующими Особым отделом Н. А. Макаровым и заграничной агентурой Ратаевым, в высшей степени расхваливавшие находчивость Азефа, Бурцев добавил, что это известно Бакаю от Медникова.

Представляется вероятным, что Бакай мог узнать об этом разговоре от Медникова, передававшего его у себя дома своей сожительнице, бывшей в курсе всего происходящего в Департаменте полиции, в присутствии Бакая, или что этот разговор мог быть передан Бакаю Гуровичем, узнавшим о нем от того же Медникова.

Сопоставляя момент побега Азефа из Парижа и имевшиеся уже тогда у ц. к. дней десять, достоверные сведения о его провокаторстве являются весьма вероятными, что Лопухин мог дать извещение ц. к. в Париж 21 декабря по новому стилю, а не 21 ноября как это доложено за № 521.

В ноябре же Азеф по-видимому был у Лопухина в С.-Петербурге, причем Лопухин сначала хотел якобы прогнать его, а потом говорил с ним минут тридцать; в это время за Азефом будто бы стояло на улице наблюдение от социалистов-революционеров, видевших как он был у Лопухина.

Говорят, что после визита к нему генерала Герасимова, Лопухин, испугавшись, не хотел продолжать своих разоблачений, но жена заставила его продолжать их, сказав, что если он прекратит таковые, то она со своими дочерьми пойдет к социалистам-революционерам и сама расскажет все то, что ей известно.

Ц. к. не доверял Бурцеву, когда он им сообщал сведения, полученные, как он сам говорил, от мелких чиновников Департамента полиции; но затем было найдено какое-то крупное лицо, которому как ц. к., так и Бурцев доверяли и коему доверял даже Лопухин, и это-то лицо состояло и будет состоять посредником в сношениях социалистов-революционеров с Лопухиным. Он будто бы обещал дать социалистам-революционерам все, что ему известно, и передал уже две телеграммы к Азефу, одна подписанная «Pierre», то есть Рачковский, а вторая «Michel», то есть Гурович (не были ли эти телеграммы адресованы Татарову, а не Азефу?).

Ц. к. уверен, что Лопухин безусловно искренен и предан революционерам, хотя и принадлежит к умеренным элементам, и своими показаниями он может спасти русскую революцию. Они говорят, что он не боится преследований русского правительства, так как он обо всем совещался с адвокатами.

Бурцев имеет материал, доказывающий сношения Азефа с Рач-ковским, Ратаевым (о сношениях с коим они письменных данных будто бы не имеют) и генералом Герасимовым.

«Конспиративная комиссия», выяснившая провокаторскую деятельность Азефа и занимавшаяся этим в течение нескольких месяцев, состоит из:

1) Гнатовского (Прекер).

2) Юделевского.

3) Агафонова.

4) Б. максималиста «Григория» (фамилия пока не установлена, но приметы его: лет 25, выше среднего роста, брюнет, малые бородка и усы; (говорил речь на похоронах Гершуни).

5) Селезнева Петра.

6) Бурцева и

7) Бакая.

Для меня ясно, что хотя теперь роль Бакая основательно отводится на второй план, но он был душою всего следственного дела, так как он один знаком с системой розыска в наших охранных отделениях и сумел добытые данные суммировать и их использовать.

Приходится жалеть, что не было найдено возможным способствовать высылке Бакая из пределов Франции, поводом к чему могла послужить жалоба Гутмана («Турка»). Префект полиции был готов тогда провести это дело. Престиж Бакая и Бурцева до того ныне возрос, что теперь добиться их высылки невозможно.

Как Ваше Превосходительство изволите усмотреть из прилагаемой статьи «L'Humanite» под заглавием «[.'extraordinaire scandale роїісеіг» Бакай уж является «героем», бывшим «начальником секретной полиции» в Варшаве и несомненно, что если вопрос о его высылке был бы поднят теперь, то французские социалисты будут его защищать всеми способами.

Дабы не дать окрепнуть легенде, что такие серьезные лица как бывший директор Департамента полиции Лопухин и «начальник варшавской секретной полиции» Бакай переходят на сторону революционеров, казалось бы полезным немедленно огласить в русской и заграничной прессе подробную характеристику Бакая с целью развенчать его личность как «героя», для чего сообщить все известные факты как о его прежнем секретном сотрудничестве, так и о его «чиновничьих» подвигах по подлогам и освобождению арестованных за деньги; также следовало бы осветить и роль Лопухина. Делать из его поведения секрет кажется совершенно излишним ввиду того, что революционеры во все посвящены, и в газетной кампании ими будут освещаться все события, сообразуясь с выгодами момента. Не знаю, можно ли подвергнуть Лопухина судебному преследованию, но печатное освещение его роли лишит революционеров почвы для скандала, ими затеваемого, и покажет обществу, что Правительство стоит выше подобных нападок и не боится разоблачений бывшего директора Лопухина, вступившего теперь в союз с социалиста-ми-революционерами из чувства личного недовольства и мести.

Мною делаются попытки приостановить или ослабить газетную здешнюю кампанию; императорский посол, с коим я имел по сему поводу подробные объяснения, со своей стороны, попытается переговорить об этом с президентом совета министров Клемансо; но к сожалению находит он, Клемансо вряд ли сможет оказать в этом смысле содействие, ввиду того, что он, с одной стороны, боится Жореса и социалистов, а с другой стороны, вследствие малого влияния, которое он может проявить на французскую прессу.

Подобное сообщение в русской и заграничной прессе может способствовать приостановлению газетной кампании и свести с пьедесталов «героев».

Бакай до сих пор является одним из руководителей в секретной революционной организации, составленной Бурцевым, и поставившей себе целью вести поочередно секретное наблюдение за членами партии социалистов-революционеров с целью выяснения, не состоит ли кто-либо из них в сношениях с заграничной русской политической полицией.

Характерно, что на роль Бакая одинаково со мною смотрит социалист-революционер Лазарев, в письме коего к Натансону, при сем прилагаемом в копии и кальке, высказывается недовольство, что Бакая сделали теперь «героем».

Вышеприведенные сведения о роли Лопухина рассказывают не публично, а в крайне конспиративном кругу лиц; и как социалисты-революционеры, так и Бурцев сожалеют, что имя Лопухина проникло в прессу, и считают, что это обстоятельство является или нескромностью кого-либо из членов партии, или скорее даже маневром Русского правительства.

К вышеизложенному считаю долгом добавить, что среди социалистов-революционеров ходят в настоящее время упорные, хотя пока тщательно скрываемые слухи о провокаторстве также и Виктора Чернова. Цитируются следующие три фактора: 1) Какой-то маленький чиновник Департамента передавал, что Чернов состоит на службе у Правительства, 2) Когда производился в Петербурге обыск в редакции «Мысль», Чернов успел будто бы скрыться, выскочив из окна, после чего немедленно отправился на свидание с каким-то крупным правительственным лицом и 3) На каком-то свидании был замечен Чернов, переодетый в форму пристава (!? – В. А.); факт этот сообщен социалистам-революционерам преданными им саратовскими филерами.

Уверяют, что Бурцев находится в сношениях с целым рядом чиновников, служащих в Департаменте полиции и в охранных отделениях, сообщающих ему сведения частью за деньги, частью из сочувствия революционному движению.

Хотя в данный момент в революционной среде о заведующем заграничной агентурой пока открыто не говорят, но на днях Бурцев в крайне интимной беседе высказался, что «Гартинга» надо убрать во что бы то ни стало, но втихомолку. Это меня наводит на мысль, что Лопухин говорил революционерам и про меня.

К сему долгом считаю добавить, что говорят о предстоящем скоро новом съезде партии социалистов-революционеров, о том, что некоторые члены центрального комитета будут заменены новыми (Чернов и Натансон вероятно останутся в комитете) и что ныне ц. к. ведутся секретные переговоры с Агафоновым и Юделевским о соглашении.

Об изложенном имею честь доложить Вашему Превосходительству.

Приложения:

1) Две вырезки из газеты «L'Humanite» от 3/16 и 4/17 сего января.

2) Две вырезки из газеты «Le Temps» от 3/16 и 4/17 сего января.

3) Два извещения парижской группы социалистов-революционеров.

3. 3. А. (п.) Аг.

№ 8

Париж.

6/19 января 1909 г.».

Одновременно, да и вслед за этим отчетом в Петербург летят от Гартинга телеграммы за телеграммами; конечно все самым секретным шифром и все подписанные «Жак» – парижский охранный псевдоним Гартинга; телеграммы адресованы M-r Trobsse-witch, 16, Fontanka, Pbg. Трусевич был в то время директором Департамента полиции.

Приводим некоторые из этих телеграмм.

Отправлена 16/29 января 1909 года вечером:

«Рачковский (не Ратаев ли? – В. А.) просит телеграфировать. Ввиду непрекращающихся газетных выступлений о Бурцеве, приписывающих ему руководство Азефом при выполнении последним целого ряда политических убийств, он просит разрешения господина министра опровергнуть печатно ложные сообщения Бурцева, руководимого Лопухиным в этой интриге. Гартинг«.

Разрешение министра было получено, и Ратаев (а не Рачковский) поместил в «Matin» две статьи, направленные против Бурцева, чрезвычайно ловко составленные и хорошо написанные.

Отправлено 20 января / 2 февраля 1909 года в 12 часов дня:

«По секретным уверениям Бурцева он имеет сведения Воеводина-Григорьева от Залесского».

Здесь Гартинг воображает, что он докопался, из каких источников помимо Бакая идут к Бурцеву разоблачения; видимо он не знает, что с Бурцевым при посредстве Бакая уже входит в сношение известный Л. Меньщиков.

Отправлена 15/2 февраля 1909 года в 12 часов дня:

«Expedie Petersbourg с.-р. Вольским отправлены на днях какие-то документы по делу Азефа адресу: Васильевский остров, 13 линия, дом № 24 point Романовский».

Видимо секретные сотрудники работают вовсю.

Гартинг не довольствуется этим и стремится добраться до Бурцева при посредстве друзей последнего.

2/15 января 1909 года в 2 часа дня он доносит Трусевичу телеграфно же:

«Concernant numero 1791, Павел Краков живет Басков переулок, тридцать шесть или тридцать девять под именем Иосифа Павловича Бегас, для сохранения агентуры прошу хранить источник в секрете».

И затем 3/16 января 1909 года:

«Completant telegramme d'hier кажется возможным «заагентурить» теперь Кракова».

В поисках предателя, выдавшего полицейские тайны Бурцеву, Гартинг остановился в конце концов на агенте Лурихе и стал уверять свое начальство, что вся беда пошла именно от этого агента.

20 апреля /2 мая 1909 года «Жак» телеграфирует в Департамент полиции Зуеву:

«Измена Луриха, несомненно начавшаяся давно уже, поставила в крайнюю опасность не только всех людей, с которыми виделся Андреев, но и меня; лишь полное признание Луриха поможет мне уяснить, будет ли хоть кто-либо спасен из здешних агентур. Подробности доложу лично. Прошу вернуть сюда Андреева как можно скорее и разрешить мне прибыть для доклада в Петербург».

В тот же день он посылает следующую телеграмму Зуеву:

«Помимо печатания в «Matin» воспоминаний Федорова в этой газете и журналах ведется серьезная кампания всего обличительного материала Бурцева и других. Необходимо принять сейчас меры к недопущению сего. В «Humanite» напечатана сегодня первая статья. Это может быть несомненно предпринято Рафаловичем или Рачковским при имении нужных сумм…».

Для борьбы с замыслами террористов как действительными, так и фиктивными, существовавшими лишь в богатом воображении Гартинга, он не довольствовался средствами, имевшимися в его собственном распоряжении, но стремился втянуть в борьбу с «зловредными злоумышленниками» французскую полицию; по этому поводу в архивах заграничной агентуры сохранилась следующая шифрованная телеграмма Гартинга директору Департамента полиции Зуеву, подписанная «Жак» и отправленная 30 апреля /13 мая 1909 года:

«По совершенно секретному личному частному соглашению между чинами префектуры и мною выработана следующая мера. Префектура готова сформировать особый отряд агентов, долженствующий наблюдать исключительно важнейших русских террористов, и будет осведомлять меня о результатах; для выполнения этой меры необходимо, чтобы наше Правительство добилось через посла, дабы французское министерство предписало префектуре усилить надзор за русскими террористами ввиду имеющихся сведений о возможности осуществления ими плана цареубийства во время поездки Государя за границу. Описанная мера разделяется вице-директором».

Но лихорадочная деятельность не приносит успокоения.

Гартинг чувствует себя в Париже как на горячих углях, и все делает для того, чтобы уехать в Петербург; временным заместителем своим он просит прислать ротмистра Андреева (бывшего секретного сотрудника), уже работавшего при нем в заграничной агентуре. Андреев был вскоре послан в Париж, но Гартингу выбраться в Петербург не удалось. Волнение его росло с каждым днем, а приходилось заниматься не только своей собственной особой и Бурцевым, но и сложным наблюдением за c.-д., с.-р. и особенно за боевиками Савинкова и другими; приводим следующую интересную телеграмму, отправленную Гартингом Зуеву 2/15 июня 1909 года:

«Недели две тому назад в какой-то деревушке вроде Заборов-ки или Ширвинд, лежащей близ границы, случайно арестован боевик, посланный Савинковым для подготовки квартир группе боевиков Рогинского point. По прежнему делу он подлежал повешению, должны были попытаться подкупить стражника для его освобождения. Необходимо его не выпускать и устроить, чтобы мотивы продолжения ареста недошли сюда point. «Дед», находившийся в Петербурге, выбран в ц. к., весь состав коего ныне Россия point отъезд группы боевиков Савинкова с Долининым и Михайлом пока отложены Lettre suit. Jaques».

Вскоре после этой телеграммы гроза, которой так боялся Гартинг, разразилась: во французской прессе появились разоблачения Бурцева, что Гартинг – не кто иной, как бывший провокатор Ге-кельман-Ландеэен, приговоренный французским судом к тюремному заключению. Поднялся страшный скандал, вызвавший в Палате знаменитый запрос Жореса по поводу Гартинга и вообще существования тайных полиций русской и других на территории Французской Республики. Глава тогдашнего французского правительства – Клемансо был поставлен в крайне затруднительное положение, из которого он мог выйти только при официальном заявлении в Палате, что отныне существование иностранных полиций в Париже будет запрещено. Насколько это заявление соответствовало истине мы, русские эмигранты, превосходно знали, так как слежка за нами не прекратилась, а предательская деятельность «внутренних сотрудников» развивалась все шире; ныне же всю лживость заявления Клемансо мы видим из докладной записки, представленной 5 сентября 1913 года тогдашним заведующим заграничной агентурой Красильниковым директору Департамента полиции Белецкому:

«Вступив в заведование заграничной агентурой, – писал Красильников, – вскоре после того, когда во французском парламенте председатель совета министров Клемансо, отвечая на запрос по делу А. М. Гартинга, сделал известное заявление, что иностранных полиций во Франции более не существует, мне пришлось сразу считаться с теми невозможными условиями, в которые поставило заграничную агентуру это заявление главы Французского правительства того времени.

После такого заявления председателя совета министров, принятого Палатой к сведению, заграничная агентура оказалась во Франции в нелегальном положении, и вследствие сего ей пришлось осуществлять свою деятельность в совершенно ненормальных условиях. После указанного выше инцидента в парламенте Французское правительство относилось к заграничной агентуре с особой осторожностью; впоследствии, когда мне удалось заслужить доверие французских властей, отношение это делалось все лучше и лучше, а затем уже ими заграничной агентуре стало оказываться и оказывается ныне полное во всем содействие, но при этом однако французские власти чрезвычайно опасаются всего, что может служить указанием на продолжение существования во Франции русской политической полиции.

Всякий инцидент, могущий быть использован в этом смысле, вызывает в правительственных сферах беспокойство и переполох ввиду возможности по этому поводу запроса в Парламенте.

Такое «нелегальное» существование заграничной агентуры при крайней чувствительности французских властей ко всяким инцидентам, могущих поднять вопрос о продолжении ее деятельности во Франции, создает агентуре чрезвычайно трудное положение».

Как читатель увидит из дальнейшего изложения, не существует таких трудных положений, из которых царская полиция не нашла бы удобного для себя выхода.