Текст книги "Джунгли зовут. Назад в прошлое. 2008 г (СИ)"

Автор книги: Валера Корносенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 20 страниц)

Но цена этого успеха оказалась куда выше, чем я предполагала. Я играла с силой, которую не могла до конца контролировать, и только что столкнулась с волей, которую не могла сломить, даже с помощью своих неземных способностей.

Игра вступила в новую, куда более опасную фазу. И я знала, что за мной теперь будут следить.

Постоянно.

Глава 35

После встречи наверху и того оглушительного медийного прорыва, который за ней последовал, воздух вокруг, как и вся моя жизнь, казалось, начал звенеть от напряжения. Мы летели ввысь, словно ракета на каком-то сверхзвуковом топливе!

Моя популярность взлетела до небес, но вместе с ней росла и тяжесть – тяжесть ответственности и понимания, что игра теперь идет на поле, где цена ошибки измеряется не просто репутацией, а чем-то куда более серьезным.

Я вызвала своего главного юриста Сергея Маратовича в свой кабинет. Уже не в ту первую, тесную квартиру, а в просторный офис в отремонтированном сталинском здании. За окном, на мокром от дождя асфальте, блестели фары бесконечного потока машин. Внутри пахло свежей краской дорогого ремонта и едва уловимым запахом страха, который приносили с собой некоторые посетители.

На столе, среди папок с логотипом нашего фонда и партии «Новая Россия», стоял немой свидетель – красный правительственный телефон с прямым проводом. Молчаливый символ нового статуса.

Сергей Маратович вошел с привычной, чуть усталой сосредоточенностью на лице. Он был человеком-невидимкой, моим главным юристом и архитектором всех финансовых схем. В его портфеле из потертой кожи жили не законы, а их лазейки; не правила, а пути их обхода. Он был мне нужен как воздух.

– Закройте дверь, Сергей Маратович, – сказала я, не отрываясь от окна. – И, на всякий случай, положите ваш телефон в ящик стола. Тот, что с медной фурнитурой. Он экранирован.

Он замер на секунду, его острый взгляд мгновенно прошелся по моей спине, оценивая тон. Прозвучал мягкий щелчок замка, скрип отодвигаемого ящика, затем тишина, нарушаемая лишь шорохом его одежды, когда он подошел и сел в кожаное кресло напротив.

– Вы меня пугаете, Анна Владимировна, – его голос был ровным, но в нем читалась профессиональная настороженность. – После всех триумфов я ожидал задач по развитию благотворительных программ или партийной сети. А у вас… вид стратега, замышляющего что-то за гранью обычных отчетов.

Я повернулась от окна. Его лицо в свете настольной лампы казалось вырезанным из старого, пожелтевшего пергамента – умное, непроницаемое, с сеточкой морщин у глаз, которые появлялись не от смеха, а от постоянного всматривания в мелкий шрифт контрактов.

– Это и будет стратегия, – ответила я, медленно подходя к столу, но не садясь. Я облокотилась на спинку своего кресла, чувствуя под пальцами прохладную кожу. – Самая главная.

Было видно, что мне удалось пробудить интерес в этом черством сухаре.

– Как наши дела на биржах? Все, что капля за каплей собирали через Кипр и Британские острова?

Он, не глядя, достал из внутреннего кармана пиджака не планшет, а простой блокнот в черной обложке – его личный шифровальный свод.

– Растут, – он пробежался глазами по столбцам цифр, написанных его аккуратным, почти каллиграфическим почерком. – В «Газпром» и «Лукойл» вошли вовремя, после вашего… указания. Рост за квартал – тридцать четыре процента. Зарубежный портфель показывает двадцать два. Деньги работают. Но вы же не для отчета спросили?

– Нет, – согласилась я. – Я спросила, потому что все, что у нас есть сейчас – это семечки. А нам нужен урожай. Огромный. И быстрый.

Я сделала паузу, давая словам упасть в тишину комнаты, где даже звук дождя за окном казался приглушенным.

– Станем строить пирамиду.

В воздухе словно что-то сломалось. Тиканье напольных часов в углу внезапно стало оглушительно громким. Сергей Маратович не дернулся, не вскрикнул. Он просто замер, и вся кровь медленно отхлынула от его лица, оставив кожу землисто-серой. Его пальцы сжали блокнот так, что костяшки побелели.

– Вы… шутите? – его голос стал тихим и хриплым, словно ему не хватало воздуха. – Анна Владимировна, ваш рейтинг доверия – ваш главный капитал! Вы только что получили карт-бланш свыше! Пирамида – это…

– … финансовый инструмент, – спокойно перебила я. – Не всегда этичный. Иногда в чем-то даже разрушительный. Я знаю. Но у нас нет времени на дискуссии о морали. Впереди август 2008 года, Сергей Маратович.

Он моргнул, пытаясь переварить этот резкий поворот.

– Август? Олимпиада в Пекине? Мы не…

– В августе будет бойня, – сказала я четко, глядя ему прямо в глаза, и позволила той самой, ледяной уверенности, которую я берегла для самых важных моментов, скрасить мой взгляд. – Мировой кризис. Ипотечный пузырь в США уже лопнул. Волна дойдет до нас. Ликвидность иссякнет. Рынки рухнут. Индекс РТС обвалится на семьдесят процентов. «Газпром» упадет в четыре раза.

Он слушал, и на его лице боролись ужас и неверие экономиста, который видел тревожные сигналы, но отказывался верить в такой тотальный коллапс.

– Откуда вы…? Даже самые пессимистичные прогнозы! И даже если так – зачем нам пирамида? Она рухнет первой же!

– Потому что наша пирамида рухнет последней, – возразила я, и в голосе моем зазвучала сталь. – Или не рухнет совсем. Мы не будем забирать последние копейки у пенсионеров. Мы создадим «Фонд стратегических инвестиций и развития». Под эгидой «Новой России». С умеренными, но крайне привлекательными процентами. С медийной поддержкой. С моим лицом на плакатах. Люди верят мне, Сергей Маратович. Сейчас – как никогда. Они понесут деньги, потому что увидят в этом патриотический долг – поддержать «народный фонд» накануне «непростых времен». О которых мы будем… мягко намекать.

Он вскочил с кресла и зашагал по кабинету, его тень металась по стенам.

– Это безумие! Когда кризис грянет, вкладчики побегут за своими деньгами! Фонд лопнет! Нас растерзают! На вас – первую!

– Они не побегут, – я оставалась неподвижной, как скала. – Потому что в самый пик паники, в октябре, мы проведем громкую акцию. Выкупим за долги и сохраним от закрытия, скажем, завод «Красный пролетарий» в Твери. Или сеть детских домов по области. Мы покажем, что наш фонд – не хищник, а спаситель. Что мы не бежим, а вкладываемся в страну. И это покажут по Первому каналу. Договоренность уже есть.

Он остановился как вкопанный и повернулся ко мне. В его глазах читалось не просто потрясение, а глубокое, леденящее отвращение.

– Вы хотите… использовать кризис и людское горе… как ширму для финансовой аферы?

Мой собственный голос в ответ прозвучал холодно и беспристрастно, как чтение приговора.

– Я хочу использовать предстоящий хаос, чтобы создать капитал, который уцелеет. Деньги, которые сейчас лежат у людей на счетах, все равно сгорят или превратятся в пыль. Мы соберем их, конвертируем в ликвидность, и на дне рынка, когда все будет стоить копейки, скупим активы. Не ржавеющие корпуса, а технологии. Патенты. Землю. То, что будет нужно завтра. Мы строим не пирамиду, Сергей Маратович. Мы строим ковчег для этих же людей. Будущее. А для ковчега нужны ресурсы. Все, до которых можно дотянуться.

Он тяжело опустился обратно в кресло, спрятав лицо в ладонях. Его плечи ссутулились под невидимым грузом.

– Это гениально. И это чудовищно. Юридически… это все равно пирамида… Схема ее… Рано или поздно ее вскроют!

Я обошла стол и встала рядом. Положила руку ему на плечо. Он вздрогнул от прикосновения.

– К тому времени, когда это возможно вскроется, мы будем не конторой, а институтом. Мы будем кормить города, давать работу, спасать бюджеты. Нас будут защищать. Или делать вид, что не замечают. А те, кто закричит, останутся голословными сумасшедшими на фоне нашей «благотворительности». Закон, Сергей Маратович, часто подстраивается под новую реальность. И мы создадим эту новую реальность.

Я отошла обратно к окну. За стеклом город жил своей обычной, наивной жизнью, не подозревая, что под ним уже заложены финансовые заряды.

– Я не спрашиваю, нравится ли вам это. Я спрашиваю, сможете ли Вы это сделать? Построить юридически безупречную, на первый взгляд, конструкцию. Со слоями вложений, страховок, офшорных коридоров. Чтобы, когда наступит август, а за ним ледяной сентябрь, наш «Фонд» был готов открыть шлюзы и принять денежный поток.

Молчание затянулось. Я слышала, как он тяжело дышит. Потом – шелест страниц блокнота. Скрежет зажигалки – он, нарушая все правила моего кабинета, закурил, сделав первую затяжку с жадностью тонущего.

– Это займет все мое время, – наконец проговорил он, и его голос был чужим, лишенным эмоций. – И потребует привлечения специалистов. Очень дорогих. И… безвозвратно скомпрометированных.

– У вас есть карт-бланш, – сказала я, все еще глядя в ночной город. – И бюджет. Начинайте сегодня.

Я обернулась. Его лицо в клубах табачного дыма казалось призрачным. Но глаза… в них теперь горел тот же холодный, расчетливый огонь, что был у лучших хирургов или саперов. Огонь человека, принявшего свою судьбу.

– И, Сергей Маратович… – добавила я, и мое отражение в темном стекле окна на мгновение слилось с силуэтами огней за ним. – Забудьте слово «пирамида». Даже в мыслях. Мы строим Фонд Будущего. Запомните это. Поверьте в это. От этого зависит, останетесь ли вы строить это будущее… или станете частью прошлого, которое смоет первой же волной.

Он медленно, кивнул, и встал. Затушил сигарету в пустой пепельнице, взял свой потертый блокнот. На пороге он обернулся, и наши взгляды встретились в последний раз – два архитектора, начинающие чертить планы для ковчега, который должен был спасти нас самих, пока мир вокруг готовился утонуть.

– Будет сделано, – тихо сказал он и вышел, бесшумно закрыв за собой дверь.

Я осталась одна. Тишина кабинета теперь была иной – тяжелой, заряженной тиканьем невидимых часов, отсчитывающих время до августа. До краха. До начала нашей великой, чудовищной аферы спасения.

* * *

Мой «Фонд Будущего», эта благопристойная, отполированная до блеска пирамида, не просто росла. Она цвела буйным цветом. Мы давали на десять процентов выше самых лучших банковских вкладов – достаточно, чтобы глаза у людей загорались жадным блеском, но не настолько, чтобы у аналитиков срабатывала тревога. Сначала деньги текли тонким, осторожным ручейком: пенсии бывших учителей, скромные накопления инженеров, «про запас» мелких предпринимателей. Каждый месяц мы исправно платили дивиденды, и ручеек превращался в реку. Популярность и агрессивная, правильная реклама делали свое черное дело. Поселяли в умах людей где их ждет реальное спасение.

А потом мир начал шататься.

Сначала как отдаленный гул – заголовки в деловых сводках о проблемах с ипотекой в США. Потом гул перешел в тревожный рокот. Август 2008-го ударил, как обухом: война на Кавказе, резкое, паническое похолодание в отношениях с Западом. И наконец, сентябрь – обвал. Тот самый, который я ждала и на который настраивала всю нашу машину.

Рынки рухнули. Банки замерли в параличе, сжимая ликвидность в стальных объятиях. По телевизору говорили успокаивающие слова, но в глазах дикторов читалась животная паника. Люди в одночасье почувствовали, как почва уходит из-под ног, как бумажные богатства тают на глазах.

И тут они увидели нас.

«Фонд Будущего» не дрогнул. Наши проценты по-прежнему сияли в рекламе, как маяк в шторм. Наши офисы – сначала один, потом три, потом пять – были переполнены.

Это был уже не поток, а горная лавина. Люди несли мешки наличных, сейфовые книжки, выводили последние деньги с замороженных счетов. Они ломились в двери, их глаза были полны отчаяния и надежды. Они хватались за нашу пирамиду, как за спасательный круг в бушующем океане финансового хаоса.

Мы еле справлялись. Первоначальная команда из нескольких человек, работавших в тесной комнате, захлебнулась в этом потоке. Пришлось экстренно расширяться.

Я арендовала целое двухэтажное здание в престижном, но не кричащем бизнес-центре. Теперь здесь кипела жизнь: десятки операционистов, принимающих вклады; отдел кадров, срочно нанимающий новых; юристы, день и ночь штампующие договоры; IT-специалисты, укреплявшие сервера, которые грозили рухнуть под нагрузкой онлайн-заявок.

Из моего кабинета на втором этаже, за бронированной дверью и стеклом с тонировкой, я наблюдала за этим безумием. Гул голосов снизу доносился как отдаленный прибой. На мониторах, встроенных в стену, в реальном времени ползли графики: падающие в бездну индексы ММВБ и РТС – и растущая, словно зеленая исполинская волна, кривая поступлений в Фонд. Мы покупали падающие активы за гроши, как и планировали, используя входящий денежный поток как бесконечный насос. Деньги работали с бешеной скоростью.

Дела на бирже, которыми теперь управлял целый отдел талантливых, амбициозных и абсолютно беспринципных трейдеров, шли в гору. Вернее, мы шли против всеобщего падения, вырезая из него свои дивиденды. У нас были данные, которых не было ни у кого. У нас была моя уверенность, мои «знаки», которые для них были высшим аналитическим откровением. Они верили в мою гениальность, не подозревая об ее источнике.

Для них я была оракулом, предсказавшим кризис, и они были готовы слепо следовать за мной хоть в бездну.

Иногда, поздно вечером, когда основной шум стихал, я выходила из кабинета и шла по пустым, ярко освещенным коридорам. Мимо рядов пустых рабочих мест, где днем кипела жизнь. Я слышала щелчки уборщиц, выносивших мусорные корзины, битком набитые черновиками договоров и распечатанными графиками. Запах свежего кофе, стресса и новой мебели смешивался в душный, специфический коктейль успеха.

Я строила империю на песке всеобщей паники. Каждый новый вкладчик, каждый переведенный рубль был кирпичиком в этой империи. И с каждым днем стены росли все выше, а песок под фундаментом становился все зыбче. Я смотрела на эту свою стройку и чувствовала не гордость, а ледяную тяжесть. Я создала монстра, который теперь требовал постоянной пищи. И остановиться было уже нельзя. Можно было только идти вперед, надеясь, что ковчег успеет подняться над потопом, прежде чем волны хаоса настигнут его и нас.

То двухэтажное здание, где кипел «Фонд Будущего», было лишь видимой частью айсберга.

Настоящая работа шла в другом месте. На верхнем этаже, за еще более серьезными дверьми с биометрическими замками и защитой от любых электромагнитных наводок, располагалась моя настоящая лаборатория будущего – «Инкубатор».

Здесь не пахло деньгами и паникой. Здесь пахло кофе, перегретым металлом серверов и пылью от печатных плат. Здесь царил другой гул – ровный, навязчивый гул кулеров и приглушенные споры программистов.

Сергей Маратович, мой архитектор пирамиды, в этот зал не допускался. Здесь правили другие – молодые, с горящими фанатичным блеском глазами, набранные по всему миру за баснословные деньги и еще более баснословные обещания.

Они были гениями кода, криптографии, нейросетей. Для них я была не финансистом, а провидцем, меценатом, дающим им шанс построить то, о чем остальной мир еще даже не смел мечтать.

Я принесла им идеи из будущего, которое помнила. Обрывки, эскизы, принципы. И они, как одержимые, воплощали их в жизнь.

В одной звукоизолированной комнате, под присмотром бывшего криптографа из Швейцарии с параноидальным взглядом, рождался «Рускоин». Не просто очередная криптовалюта.

Это должен был быть цифровой суверенитет. Алгоритм, заточенный под мгновенные, анонимные, не отслеживаемые извне транзакции. Собственный майнинг-пул, распределенный по защищенным серверам в неприметных ангарах по всей стране.

Мы прорабатывали не просто технологию блокчейна, а его интеграцию в будущую финансовую экосистему, где «Фонд Будущего» стал бы главным шлюзом между старыми деньгами и новой цифровой реальностью. Пока мир ломал голову над биткоином, который только-только начинал ползать, мы строили своего монстра – сильного, контролируемого и абсолютно нашего.

В другом крыле, за стеклянными перегородками, команда дизайнеров и социологов клепала прототипы приложений. Не копии, а нечто принципиально новое.

«Спутник» – социальная сеть, которая должна была убить все будущие «ВКонтакте» и «Одноклассники» в зародыше. Не просто лента и чаты. Встроенный маркетплейс, стриминговый сервис, облачное хранилище, криптокошелек для «Рускоина» и главное – бесшовная интеграция с государственными услугами. Один профиль на всю жизнь: от школьного дневника до пенсии. Мы скупали патенты на алгоритмы рекомендаций и таргетированной рекламы, которые в моей прошлой реальности сделали состояния Цукербергу и его последователям.

«Ярмарка» – маркетплейс, который с самого начала затачивался не под гигантов, а под малый и средний бизнес. Минимальные комиссии на старте, своя логистическая сеть, защита от китайского ширпотреба и упор на локальных производителей. Мы готовили почву, чтобы в момент бума интернет-торговли все потоки пошли через нас.

И наконец, «Богатырь» – медиаигровая платформа. Не просто магазин игр, а своя студия, которая уже тихо скупала права на перспективные indie-проекты и вербовала талантливых разработчиков из разваливающихся постсоветских студий. Мы закладывали основы для киберспортивных лиг, стриминга геймплея и торговли внутриигровыми активами за «Рускоин».

Мы не просто разрабатывали приложения. Мы проектировали экосистему. Замкнутую, самодостаточную вселенную, где можно было бы жить, общаться, работать, развлекаться и платить, не выходя за ее пределы. И все данные, вся колоссальная цифровая копоть миллионов пользователей, должны были оседать на наших серверах.

Иногда, поздно ночью, я приходила в «Инкубатор». Стояла в центре главного зала, слушая клавиатурную трескотню и обрывки технического жаргона на русском, английском, хинди. На огромной интерактивной доске светилась карта будущего цифрового ландшафта страны, который мы создавали. Все стрелки сходились к одному центру. К нам.

Мои программисты, с красными от недосыпа глазами, смотрели на меня как на божество, дарующее им смысл и ресурсы. Они не спрашивали, откуда я знаю, что «облачные вычисления будут доминировать» или что «стриминговый контент убьет телевидение».

Для них я была гением интуиции.

А я смотрела на эту кипящую кузницу будущего и чувствовала ледяной холод. Я снимала сливки с самого основания, крала идеи у времени, опережая его на годы. Я строила цифровую крепость, которая должна была сделать нас неуязвимыми в новом мире.

Но с каждой написанной строчкой кода, с каждым новым патентным заявлением, я все глубже хоронила ту простую, человеческую реальность, в которую когда-то попала. Я создавала монстра куда более масштабного и непредсказуемого, чем финансовая пирамида. Я играла в демиурга. И где-то в глубине души зрело смутное, но неотступное предчувствие, что рано или поздно созданные нами цифровые титаны обретут собственную волю. И их создательница станет для них лишь строчкой в логе, устаревшим интерфейсом, который нужно обновить.

Мир вокруг меня стремительно вращался, но я наконец-то заставила его вращаться вокруг нужной мне оси. И это касалось не только гигантских схем и цифровых империй, но и самых близких мне людей.

Моих девчонок.

Соня и Рита, мои верные спутницы с самого начала этой безумной одиссеи, тоже начали свой путь. Нет, они не захотели просто быть приложением к моим гениальным планам, пусть и самым любимым и преданным. Рита больше не хотела просто нажимать кнопку «запись» на камеру, которую я ей давала, и ловить мой идеальный ракурс для YouTube. Она видела кадры, ракурсы, свет так, будто сама была частью объектива. Она хотела быть не просто оператором, а Оператором с большой буквы «О», создающим магию на пленке. Создающей фильмы, меняющие мышление людей. Фильмы будущего.

Соня, с ее бездонной фантазией, умением слушать и любить истории, мечтала не просто помогать с монтажом, подбирая музыку к моим видео. Она хотела создавать свои миры, населять их персонажами, закручивать сюжеты так, чтобы дух захватывало. Родители, конечно, видели их бухгалтерами и юристами – ну, вы знаете, стабильность, все дела. А я видела в них чертовых творцов, которым нужны были не цифры, а полет.

И я, разумеется, помогла. Не грубо, не так прямолинейно, как раньше с ректором, когда мне надо было «пробить» свой путь. Нет, тут все было гораздо тоньше, ювелирнее, прямо-таки филигранно. Точечно.

Небольшое, почти незаметное внушение на приемных комиссиях творческих вузов, легкий, еле ощутимый сдвиг в приоритетах членов жюри на вступительных творческих конкурсах. Не подлог, нет, что вы! Всего лишь… расчистка дороги для настоящего, неограненного таланта, который иначе мог затеряться в ворохе бюрократии, скучных тестов и предвзятости.

Потому что готовиться к экзаменам по скучным учебникам у них, как и у меня, действительно не было времени. Жизнь бурлила, пульсировала, и мы должны были плыть в ее потоке, а не сидеть на берегу с конспектами, упуская все самое интересное.

И вот свершилось! Соня стала студенткой сценарного факультета, а Рита с горящими глазами поступила на операторское отделение. Их глаза горели так, как не горели никогда. В них плясали искорки предвкушения, вдохновения, какой-то сумасшедшей радости.

А у меня на душе стало чуть легче. Я смогла дать им это. И это было чертовски правильно. Моя маленькая, но очень важная миссия в отношении близких мне людей была практически выполнена.

Новая жизнь, бурная на события, была не только про работу, схемы, переговоры и построение цифровых империй. О нет, это было бы слишком скучно для новой меня.

Она была про молодость и энергию! Ту самую, которую я в своей первой жизнь почти не заметила, задавленная безденежьем и ужасом 90-х, когда думали не «куда пойти», а «на что поесть», да и просто выжить.

Сначала я отчаянно отнекивалась от всех приглашений. Дискотеки? Концерты? Арт-фестивали? «У меня же график, встречи, трейдеры, код! Какие вечеринки, вы о чем?»

Мой разум, старый, уставший, прожженный сотнями сделок, протестовал изо всех сил. Он хотел сидеть в тишине, почитывать экономические отчеты и пить чай с печеньками.

Но молодой организм оказался сильнее. Гормоны, энергия, неуемная жажда жизни, заложенная в этих девятнадцати годах, брали свое. Да и приглашения сыпались как из рога изобилия.

Я была теперь не просто Аней с YouTube, которая учит, как не облажаться с бинарными опционами. Я была Анной Котовой – медийной фигурой, лицом народного фонда, перспективным студентом меда, загадочной и влиятельной, но при этом совершенно не пафосной.

Желанным гостем на любой тусовке, от пафосных закрытых премьер до андеграундных квартирников.

А девчонки, получав бесплатные билеты в самые закрытые клубы или на премьеры, выносили мне мозг с изощренным терпением, которым, казалось, можно было бы пытать шпионов.

– Ань, ну ты посмотри! Тут весь бомонд будет! – тараторила Рита, размахивая приглашением на выставку современного искусства в бывшем заводском цеху, где пахло то ли краской, то ли свободой. – Это же ивент года, ты что!

– И режиссер тот самый, про которого я курсач писала! – вторила ей Соня, наступая с другого фланга и подсовывая под нос афишу авторского кино. – Мы просто обязаны поддержать отечественного производителя, иначе он с голоду помрет! И вайб там, говорят, просто нереальный!

Они окружали меня со всех сторон, говорили хором, их глаза сияли такой искренней, заразительной жаждой приключений, что мои отказы таяли, как снег под их напором.

Я и сама не понимала, как в очередной раз соглашалась на какую-нибудь их безумную авантюру, типа «мы нашли лучший стрит-фуд в городе, едем прямо сейчас!» или «давай сбежим отсюда и пойдем играть в настолки, этот диджей кринжовый какой-то».

Мой внутренний бухгалтер тихо стонал в углу, подсчитывая упущенные часы сна, но тело уже рвалось навстречу приключениям.

И я втянулась. Сначала нехотя, оглядываясь по сторонам, чувствуя себя старой клушей на школьной вечеринке. Мой мозг автоматически анализировал риски, просчитывал выгоды, искал подвохи. Я смотрела на танцующих людей и думала: «А сколько у них денег на карте? А почему у того парня такая странная прическа? Это тренд или он просто не помыл голову?»

Потом все свободнее. В какой-то момент перестала анализировать, и просто жила моментом.

Бывало, конечно, и скучно, куда без этого. Бесконечные вернисажи, где все стояли с бокалами вина, важно кивали головами и говорили заумными словами ни о чем, натягивая на себя маску глубокого понимания чего-то, что, скорее всего, не понимал никто.

Или пафосные клубные вечеринки, где люди стояли, словно манекены в витрине, боясь испортить прическу или случайно улыбнуться, чтобы не показаться слишком доступными.

С таких мы сбегали уже через полчаса, давясь смехом в такси, придумывая нелепые оправдания для организаторов: «Ой, ну, у Ани же завтра важная съемка, нельзя ей допоздна тусоваться!» или «Кот заболел, срочно надо ехать!» И ржали до слез, представляя лица тех, кто это слышал.

Но были и другие вечера. Те самые. Теплые, душевные, полные музыки и смеха, до колик в животе. Небольшие концерты неизвестных еще групп в душных, пропахших пивом и надеждой подвалах, где было так много драйва, что стены вибрировали.

Кинопоказы под открытым небом на крышах, откуда город был как на ладони, а звезды казались рукой подать, и мы, завернувшись в пледы, обсуждали сюжет до самого рассвета. Вечеринки в старинных московских особняках, превращенных в атмосферные кафе, где трещали поленья в камине, пахло корицей и кофе, а разговоры текли до самого утра, смешиваясь с шумом дождя за окном. Это была настоящая жизнь.

И я, Аня Котова, наконец-то научилась ее проживать, а не просто анализировать и управлять ею.

Вот и сегодня выдался один из тех самых, душевных вечеров. Не в клубе и не на крыше, а у нас в квартире. Та самая, наша крепость, которая за последний год словно впитала в себя весь накал страстей и теперь в тишине отдавала их обратно в виде уюта.

Мы собрались своей студенческой тусовкой – я, Соня, Рита, парочка наших новых друзей с операторского и пара закадычных приятелей-медиков, с которыми я умудрялась поддерживать отношения, несмотря на дикую загруженность. На полу, в беспорядке, лежали подушки, на журнальном столике дымилась пицца, а в центре внимания красовалась старая, потрепанная «Монополия».

Шла ожесточенная битва. Рита, по своей натуре, скупала все подряд и ставила на своих участках такие неподъемные отели, что остальные только ахали. Соня вела тонкую игру, копя деньги и выжидая. А я, помня все принципы рыночной экономики из будущего, попросту разоряла их всех, методично скупая ключевые транспортные узлы.

– Ань, да это нечестно! – возмущалась Рита, выбрасывая кубики. – Ты опять как будто знаешь, куда я попаду!

– Это стратегия, Риточка, стратегия, – усмехалась я, забирая ее последние бумажные деньги.

В этот момент, под всеобщий гвалт и смех, раздался стук в дверь. Рита, проигравшая очередной круг, с облегчением вскочила ее открыть.

На пороге стоял Сенсей. Но не тот строгий, замкнутый учитель, каким я знала его раньше. Его лицо светилось таким непривычным, почти мальчишеским смущением и радостью, что мы все на секунду притихли.

А из-за его плеча, чуть робко, выглядывала наша соседка, тетя Лида. Та самая, которая когда-то безутешно плакала, когда Сенсей исчез. Сейчас ее была не узнать: щеки порозовели, глаза сияли, а в руках она сжимала пакет с тортом, словно оправдывая свой визит.

– Входите, входите! – первая опомнилась Соня, сметая с дивана кучу фантиков.

Они вошли, немного скованные, но от них так и веяло таким теплым, общим счастьем, что атмосфера в комнате моментально сменилась, став по-домашнему уютно.

– Простите, что без предупреждения, – начал Сенсей, его голос звучал непривычно тепло. – Мы вот к вам, не знали, что у вас гости… да и Лида испекла торт, хотела угостить.

– Да бросьте, какие предупреждения! Садитесь! – засуетилась Рита, уже таща дополнительные стулья.

Усадили их за стол, вручили чай. Они сидели рядышком, близко-близко, и Сенсей как-то совсем по-юношески взял тетю Лиду за руку. Она покраснела еще сильнее, но не отняла ладони.

Наступила небольшая пауза. Мы смотрели на них, и улыбки сами расползались по лицам. Они были прекрасны в этой своей поздней, такой искренней нежности.

– Ну, раз уж мы здесь, – Сенсей кашлянул, посмотрел на свою спутницу, и она кивнула ему, ободряюще. – Мы решили вам сообщить… то есть, я хотел сказать… мы поженимся.

Тишина длилась ровно полторы секунды. Потом комната взорвалась.

– УРАААА! – завизжала Рита, первая вскочившая и бросившаяся их обнимать.

– Поздравляю! Наконец-то! – закричала Соня, хлопая в ладоши.

Наши гости-студенты подхватили, началось всеобщее улюлюканье, смех, поздравления. Кто-то хлопнул по столу так, что фигурки из «Монополии» подпрыгнули.

А молодожены – да, они уже выглядели именно так – сидели, пунцовые от смущения и переполняющего их довольства. Сенсей, обычно такой сдержанный, растерянно улыбался, гладил руку Лиды, а она, пряча улыбку, смотрела в пол, но ее плечи мелко подрагивали от счастья.

Я подошла к ним, оттеснив шумную Риту. Обняла сначала Сенсея, чувствуя, как изменилось его когда-то напряженное тело – оно было расслабленным, мягким.

– Я так рада за вас, – прошептала я ему на ухо. – Вы этого заслужили. Оба.

Потом обняла Лиду, которая вдруг разрыдалась, но это были светлые, радостные слезы.

– Спасибо тебе, дочка, – прошептала она в ответ. – Что вернула его. И… и все.

Мы пили чай с тортом, который оказался невероятно вкусным, и слушали их тихие, сбивчивые рассказы о том, как все решилось. Никакой пафосной романтики, просто тихое понимание, что вдвоем – лучше, теплее, правильнее. И глядя на них, на их простые, сияющие лица, я чувствовала что-то очень важное и хрупкое.

Среди всей этой круговерти, пирамид, цифровых империй и борьбы за будущее, вот оно – настоящее. Простое человеческое счастье. И оно было здесь, в моей квартире, за столом, уставленным чашками и фишками от настолки. И оно было бесценным.

Эпилог

Прошло десять лет.

Этот срок умещает в себя целые жизни. Для ребенка – это путь от первого класса до выпускного. Для мира – смена технологических укладов, политических ландшафтов, моды и… заблуждений.

Для меня эти десять лет были временем бешеного, неостановимого движения.

Моя империя – уже не пирамида, а легитимный, мощный «Консорциум Будущего» – пустила корни во все сферы: от медиа и высоких технологий до реального сектора и даже оборонки.

«Рускоин» стал цифровым стандартом внутри страны и предметом яростных споров за ее пределами. Социальная экосистема «Спутник» была у каждого в кармане. А я, Анна Владимировна Котова, из дерзкой девчонки с YouTube превратилась в фигуру, чье имя произносили с разными интонациями: с надеждой, страхом, уважением, а кто и с ненавистью.