Текст книги "Джунгли зовут. Назад в прошлое. 2008 г (СИ)"

Автор книги: Валера Корносенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 20 страниц)

Полковник, до этого молчавший, тяжело вздохнул.

– Уничтожение… – он посмотрел на Дмитрия. – Это возможно?

– Теоретически… – физик заерзал. – Но мы не знаем, как он отреагирует на применение силы! Это может вызвать непредсказуемый выброс энергии! Цепную реакцию! Мы должны сначала понять…

– Уже поздно понимать! – крикнула я. – Он уже все понял про нас! Он знает, что мы слабы, что мы боимся, что мы жадные до знаний и власти! И он использует это!

В этот момент пола палатки распахнулась. На пороге стоял бледный, как полотно, молодой лейтенант.

– Товарищ полковник… С Виноградовым… что-то не так.

Мы высыпали наружу. Виноградова вынесли из медицинской палатки и уложили на носилки. Он был в ступоре, но теперь его тело билось в мелкой, неконтролируемой дрожи. Его глаза были открыты, но зрачки расширены до предела, затопив радужку целиком. Две черные бездны.

И от него исходило то же самое, только гораздо более слабое, ледяное излучение, что и от камня.

– Видите? – прошептала я, с ужасом глядя на него. – Он уже начал… меняться. Камень нашел проводника. Даже раненого и поломанного. Он работает с тем, что есть. Уничтожьте его, пока не поздно! Пока он не начал транслировать эту заразу через Виноградова на всех вас!

Полковник смотрел на дергающееся тело своего бывшего начальника, и на его лице медленно, но верно проступало понимание. Понимание того, что это – не научная задача. Это – угроза.

Он повернулся ко мне, и его взгляд был тяжелым, как свинец.

– Как? – спросил он односложно. – Как его уничтожить?

Я закрыла глаза, снова прислушиваясь к своим истерзанным ощущениям, к остаточному эху контакта.

– Он… квинтэссенция холода и пустоты. Ему нужно противопоставить не взрывчатку. Ему нужно противопоставить… чистую, сконцентрированную энергию жизни. Огонь. Не физический, а… ментальный. Но одного человека не хватит. Нужно… собрать всех, что есть. Все мужество. Все желание жить. Все, что ему противостоит. И обрушить это на него одним ударом. Это как… гигантский заряд положительной энергии.

Я открыла глаза и посмотрела на Ирину Марковну. Она понимающе кивнула. Она понимала, о чем я.

– Это безумие, – прошептал Дмитрий.

– Нет, – тихо, но четко сказала я. – Это – единственный шанс. И он есть только сейчас.

Глава 32

– Собрать… всех? – Полковник смотрел на меня так, будто я предложила вызвать джинна из бутылки. – Каких «всех»? Где их взять?

– Людей, подобных нам, – в разговор твердо вступила Ирина Марковна. – Чувствительных к тонким вибрациям. Тех, кого вы обычно записываете в шарлатаны, пока не столкнетесь с тем, что не можете измерить своими приборами. Телепатов, целителей, медиумов… Сильных. Не циркачей с шоу.

– «Битва экстрасенсов»? – скептически хмыкнул Дмитрий, но в его глазах мелькнула искорка интереса. Возможность провести полевой эксперимент с группой испытуемых перевешивала страх.

– Не только, – я покачала головой, все еще чувствуя слабость. – Есть те, кто не светится. Отшельники, странники… Сенсей мой наверняка знает нескольких. Ирина Марковна, уверена, тоже. Нам нужна критическая масса. Один человек, даже сильный, для этого камня – как спичка против урагана. Но если собрать хотя бы десяток отчаянных… Кто готов вложиться на все… и направить нашу общую волю, нашу жизненную силу в одну точку… мы сможем создать тот самый «заряд». Вот только не все смогут перенести это без потерь.

Полковник молчал, глядя на Виноградова, чье тело теперь трепыхалось в еле уловимых конвульсиях. По его лицу ползла синева, словно его изнутри подмораживало. Вокруг него суетилось пара врачей, но было видно, что они в растерянности.

– Вы не сможете ему помочь. Отвезите в тепло, обезопасьте и приглядывайте.

Мужчины-медики растерянно переглянулись, а Дмитрий, поджав губы, устало кивнул им, подтверждая мои указания.

– И сколько у нас времени? – спросил он наконец, и его голос прозвучал устало.

– Не знаю, – честно призналась я. – Часы? Может, дни. Но с каждой минутой он крепчает. И с каждой минутой Виноградов все меньше становится человеком.

– Хорошо, – полковник принял решение с той самой солдатской прямотой, которая не оставляет места сомнениям. – Давайте списки. Все контакты, которые можете вспомнить. Мы обеспечим доставку. Максимально быстро. – Он повернулся к Дмитрию. – А вы, доктор, тем временем займитесь Виноградовым. Попробуйте его… стабилизировать. Используйте все, что может хоть как-то ему помочь. Изолируйте его.

– Но как? – развел руками физик. – Мы не знаем природу воздействия!

– Представьте, что это радиация, – бросила я. – Только ментальная. Изолируйте его свинцом… но не физическим. Экранируйте помещение. Металл, камень… может даже соль. Все, что используется в ритуалах очищения. Ирина Марковна, поможете?

Цыганка мрачно кивнула.

– Попробую. Но это – как пытаться залатать плотину пальцем. Источник заразы – там. – Она кивнула в сторону здания.

Пока Ирина Марковна диктовала своему ассистенту имена и места – загадочные деревни, городские квартиры, горные скиты – я связалась с Сенсеем.

Голос его был напряженным, он уже чувствовал мое состояние.

– Сенсей, слушай меня внимательно, – быстро зашептала я, отвернувшись от остальных. – Мне нужны твои знакомые. Все, кого ты знаешь, кто по-настоящему силен. Не эгоисты, не искатели славы. Те, кто способен отдать силу ради других. Поездка в Чернобыль. Цель – уничтожение аномалии. Цена вопроса – все.

На той стороне повисла тяжелая пауза.

– Понял, – коротко бросил Сенсей. – Мне нужно несколько часов. Держись, Аня.

Лагерь превратился в муравейник. Пока одни организовывали «охоту на ведьм» в масштабах страны, другие, под руководством Ирины Марковны, обустраивали импровизированный лазарет. Виноградова перенесли в отдельную, самую прочную палатку. Стены изнутри обложили экранирующими листами, привезенными для радиационных экспериментов. На пол насыпали толстый слой соли, в углах разложили связки сухих трав, которые Ирина Марковна достала из своих запасов.

Я стояла на пороге, наблюдая, как она окуривает помещение дымом полыни, бормоча заклинания на странном, цыганском наречии. Воздух в палатке гудел от противоречивых энергий – леденящий холод от Виноградова сталкивался с плотным, почти осязаемым барьером, который она выстраивала.

– Это ненадолго, – она вышла ко мне, вытирая пот со лба. – Сдерживает, но не лечит. Камень держит его на привязи, как щенка.

Мы вошли внутрь. Виноградов лежал на койке, пристегнутый ремнями. Конвульсии стихли, сменившись жуткой неподвижностью. Но его глаза… они были открыты. И в их черной, бездонной глубине плавали странные огоньки – отблески чужих мыслей, чужих видений.

– Михаил, – тихо позвала я.

Его взгляд медленно, с трудом сфокусировался на мне. В его глазах на секунду мелькнуло что-то знакомое – искра осознания и… ужаса.

– Кото…ва… – его губы едва шевельнулись. – У…бери… Он… везде… в сетях… паутина…

Он снова ушел в себя, его взгляд снова остекленел.

– Он пытается бороться, – прошептала я. – Камень еще не полностью его захватил.

– Но процесс необратим, – покачала головой Ирина Марковна. – Мы лишь даем ему отсрочку. Шанс дожить до того момента, когда мы сможем разорвать эту связь.

Мы вышли из палатки. Вечерело. Над Зоной сгущались сумерки, делая пейзаж еще более зловещим. А давление со стороны института… нарастало. Теперь оно ощущалось не как пассивный гул, а как настороженное, внимательное присутствие. Камень чувствовал нашу активность.

Он ждал.

Первый «специалист» прибыл глубокой ночью. Это был низкорослый, коренастый мужчина с руками каменщика и спокойным, как гладь озера, взглядом. Его звали Борис. Он не торопясь вышел из машины, в которой его привезли, окинул лагерь взглядом, потом долго смотрел в сторону института.

– Да, – только и сказал он. – Тяжелая болезнь. Земля здесь болеет.

За ним прибыли другие. Хрупкая девушка-индиго с фиолетовыми прядями в волосах, которая не говорила, а пела свои мысли. Седобородый старик в монашеской рясе, от которого веяло покоем и древней силой. Еще двое – брат и сестра, близнецы, которые двигались и дышали в унисон.

Сенсей приехал последним. С ним еще двое, тоже очень интересных личностей. Муж и жена, и сатана в их семье, тоже было видно, отметился.

Он вышел из машины, и его взгляд сразу нашел меня. Он подошел, не говоря ни слова, и крепко обнял. В его объятиях была не только поддержка, но и та самая сила, чистая и неиспорченная, которую мы должны были использовать.

– Все, кого смог найти, – тихо сказал он. – Остальное – в твоих руках, Аня.

Я оглядела собравшихся. Все такие разные. Но в их глазах горел один и тот же огонь – понимание угрозы и готовность сражаться.

Мы стояли у края лагеря, глядя на темный силуэт проклятого здания. Холодная пульсация оттуда била на нас, как барабанная дробь перед битвой.

– Завтра, – сказала я, и мой голос прозвучал громко в ночной тишине. – На рассвете.

Камень ждал. Но теперь и мы были готовы.

Рассвет в Зоне был не светом надежды, а медленным проявлением кошмара. Свинцовое небо, уродливые силуэты мертвых деревьев, и над всем этим – давящая тишина, которую нарушал только нарастающий, низкочастотный гул, исходящий от института. Камень не спал. Он ждал.

Мы стояли у кромки оцепления – горстка людей, собранных со всех уголков страны. Сенсей, непоколебимый, как скала. Ирина Марковна, чьи амулеты тихо позванивали на ветру. Молчаливый Борис, вросший в землю, словно дуб. Девушка-индиго с фиолетовыми прядями, Лика, ее пальцы перебирали невидимые нити пространства. Близнецы Артем и Света, держащиеся за руки, их ауры переплетались в единый светящийся кокон. Седой старец отец Гермоген, чьи губы шептали древнюю молитву. Муж и жена Сворко, приехавшие с Сенсеем.

И я. Разбитая, но не сломленная.

Полковник и его люди образовали живой коридор. Они смотрели на нас не как на фриков, а как на последний шанс. В их глазах был страх, но и решимость.

– Пора, – сказал Сенсей, и его слово прозвучало как приговор.

Мы двинулись. Не бежали, а шли. Как на парад. Как на эшафот. С каждым шагом гул нарастал, превращаясь в оглушительный рев, в котором слышались миллионы голосов, взывающих о пощаде, которых никто никогда не услышит. Давление пыталось раздавить нас, вогнать в землю. Воздух звенел, искрился статикой.

– Щит! – скомандовал Сенсей, и мы все, как один, выстроили общую защиту. Это было похоже на то, как десять свечей сливаются в одно большое пламя. Давление ослабло, но ненамного. Камень чувствовал нас и злился.

Мы вошли в здание. Тот самый коридор показался бесконечным. Тени на стенах извивались и тянулись к нам. Ледяной холод пробирал до костей, несмотря на общее энергетическое поле.

И вот он. Холл. Камень.

Он изменился. Он стал насыщеннее. Его черная поверхность теперь переливалась, как масляная пленка, а прожилки пылали багровым, ядовитым светом.

– Он присоединился к Виноградову и теперь использует его как антенну! – крикнула я, едва перекрывая рев. – Как усилитель!

– Тогда начинаем! – голос Ирины Марковны прозвучал как удар грома. – Круг!

Мы встали вокруг камня, взявшись за руки. В тот миг, когда наши пальцы сомкнулись, что-то щелкнуло. Мы стали не группой людей, а единым существом. Единым сознанием. Я чувствовала спокойную силу Бориса, умиротворение отца Гермогена, нежную мелодию души Лики, неразрывную связь близнецов, мудрую ярость Ирины Марковны, жар супругов Сворко и несгибаемую волю Сенсея.

И свою собственную – израненную, но горячую любовь к жизни.

– Сейчас! – скомандовал Сенсей. – Всем, что есть!

Мы послали свой первый удар. Единый сгусток чистой, живой энергии, собранный из наших душ. Он ударил в черную поверхность.

Мир взорвался молчанием. Абсолютным. Камень поглотил удар, его поверхность на мгновение прогнулась, как вода, а затем выпрямилась. Ответный удар был ужасающим.

Это была не энергия. Это была сама Пустота. Ощущение полного небытия, отсутствия света, тепла, любви, надежды. Она обрушилась на наш щит.

Близнецы, Артем и Света, вскрикнули в унисон. Их объединенная аура, самая яркая и хрупкая, не выдержала. Она треснула, как стекло, и рассыпалась на тысячи светящихся осколков, которые тут же поглотила тьма. Они рухнули на пол, не разжимая рук. Без сознания. Мы не могли проверить жив ли он.

– НЕТ! – закричала я.

– Не отпускать круг! – проревел Сенсей, и в его голосе впервые слышалась боль. – Держаться!

Мы сжались, потеряв двух самых светлых, и снова послали удар. На этот раз в нем была не только жизнь, но и наша боль, наша ярость, наша скорбь. Мы били по нему нашими сердцами.

Камень дрогнул. На его поверхности пошли трещины, из которых повалил едкий, черный дым. Он завыл – пронзительно, по-звериному.

Но он не сдавался. Из тела камня вырвался черный луч и ударил в отца Гермогена. Старец не крикнул. Он просто упал на колени, и его тело начало быстро стареть, сморщиваться, превращаться в прах. За несколько секунд от него осталась лишь горстка пепла и дымящаяся ряса.

Нас осталось семеро.

– Он пожирает наши жизни! – Лика плакала, но ее пальцы продолжали рвать невидимые нити, пытаясь разорвать связь камня с Виноградовым и те, что он жадно тянул к нам.

– Тогда отдадим ему не жизнь, а смерть! – внезапно крикнула Ирина Марковна. Ее глаза горели неистовым огнем. – Нашу собственную! Ярость предков! Проклятие земли!

Она вырвала из своей косы амулет – тот самый, в виде глаза – и швырнула его в камень. Амулет впился в черную поверхность, и та часть камня, куда он попал, начала шипеть и пузыриться, как кислота. Камень взревел от настоящей боли.

Но Ирина Марковна, лишившись своего главного талисмана, побледнела и рухнула без сил. Она отдала ему свою душу в этом проклятии.

Нас осталось шестеро. Сенсей, Борис, Лика, супруги и я.

– Последний удар! – голос Сенсея был хриплым. – Все, что осталось! За них! За всех!

Мы собрали все. Боль потери близнецов и старика. Ярость Ирины Марковны. Мужество Бориса. Нежность Лики. Силу Сенсея. Жажду справедливости Сворко. И мою… мою ненависть к этой тьме и мою бесконечную любовь к свету, который она пыталась поглотить.

Мы не послали удар. Мы СТАЛИ ударом.

Я почувствовала, как мое сознание растворяется в этом едином порыве. Мы были не людьми. Мы были самой Жизнью, восставшей против Небытия.

Белый свет. Ослепительный, теплый, живой. Он хлынул из нас, сжигая черный дым, заливая багровые прожилки, проникая в каждую трещину.

Камень не завыл. Он ЗАКРИЧАЛ. Крик был таким, будто рвут саму ткань реальности.

Свет сконцентрировался в одной точке и… схлопнулся.

Тишина.

Абсолютная, оглушительная тишина.

Я упала на колени, теряя связь с другими. Передо мной, на полу, лежал обычный, серый, потрескавшийся камень. Никакой пульсации. Никакой черноты. Просто булыжник.

Рядом без сил лежали супруги Сворко. Он был бледен, но дышал ровно. В ее глазах, теперь обычных, человеческих, был только ужас и пустота, но в них не было чужого давления и присутствия.

Я огляделась. Борис стоял, опершись о стену, его лицо было мокрым от слез и пота. Лика сидела на полу, обняв колени, и тихо плакала, глядя на пепел, оставшийся от отца Гермогена.

Сенсей… Сенсей стоял ко мне спиной, глядя на место, где исчезла Ирина Марковна. Его плечи были ссутулены. Он был жив. Мы все, выжившие, были живы.

Мы победили.

Но когда я посмотрела на четыре бездыханных тела, на пустые глаза близнецов, на дымящуюся рясу, на место, где лежала цыганка, я поняла.

Мы не победили. Мы просто заплатили ужасную цену за то, чтобы отсрочить конец. Мы были мясом, которое кинули в пасть чудовищу, чтобы оно подавилось.

Я подняла голову и сквозь разрушенную крышу увидела бледное, безразличное небо. Мы заплатили. Но где гарантия, что где-то в другом месте не упал такой же черный камень? И хватит ли у человечества еще таких же безумцев, готовых отдать свои души, чтобы на час, на день, на год отсрочить наступление ночи?

Победа горькой золой легла на губы. И тишина вокруг была не миром, а звенящим, траурным предвестником.

Глава 33

Прошел месяц – стремительный, головокружительный, насыщенный событиями, которые, казалось, навсегда закрепили мою новую реальность.

Месяц, который, с одной стороны, подарил мне невероятное ощущение жизни, а с другой – заставил трезво взглянуть на будущее, осознать, что даже самые яркие моменты требуют опоры, структуры. Пора было строить планы, и эти планы требовали основательности.

Так я оказалась в университетском коридоре, воздух которого был пропитан знакомым, но теперь уже иным – более понятным – запахом пыльных учебников, полированной мебели и чего-то неуловимо студенческого, юношеского.

Университет, в котором я числилась уже второй год, а фактически проучилась один-единственный день, встречал пустыми коридорами. У народа вовсю шла сессия.

Сейчас я числилась в академическом отпуске, и посещение данного заведения теперь обретало для меня совершенно новый смысл.

Академ – идеальное прикрытие, идеальная возможность, которую я, разумеется, не собиралась упускать. Как и терять год!

Я уже не была той прежней Аней, что сбежала из этого места, как от чумы. Теперь я была здесь по своей воле, с четкой целью и, что важнее всего, с совершенно другим арсеналом возможностей. Стоя перед деканатом, я чувствовала не страх или сомнение, а предвкушение. Впереди был новый этап, и я была к нему готова.

Кабинет ректора педагогического университета, Александра Петровича Зайцева, был святилищем порядка, пахнущим дорогим антуражем, пыльными книгами и той самой, несгибаемой, как стальной прут, бюрократией. Воздух здесь казался густым, пропитанным незыблемыми правилами и нерушимыми регламентами.

Сам Александр Петрович, мужчина с висками, тронутыми серебром, и пронзительным, словно скальпель, взглядом из-под строгих очков, смотрел на меня. Его вежливость была безупречна, но за ней читалось непреложное, гранитное «чего приперлась?».

– Анна Владимировна, я вас понимаю, – он сложил руки на безукоризненно чистом столе, – Желание сменить профиль, особенно на столь благородный, как медицина, достойно высочайшего уважения. Но то, что вы просите… – он сделал короткую паузу, словно взвешивая каждое слово, – … это попросту невозможно. Существуют утвержденные регламенты, четкие правила приема. Перевод из педагогического вуза в медицинский… да еще и, как вы намекнули, без вступительных испытаний, да сразу на второй курс… Милочка… Это, простите, нонсенс. Абсурд. Вам надлежит сначала закончить с нашим университетом, вероятно, забрать документы, а уже после этого, на общих основаниях, сдавать вступительные экзамены в медицинский.

Я сидела напротив, храня внешнее спокойствие, которое, казалось, лишь подчеркивала лёгкая, почти невинная улыбка, игравшая на моих губах.

Пару месяцев назад его категоричный отказ, несомненно, поверг бы меня в пучину отчаяния. Сейчас же, напротив, я чувствовала лишь холодную, отточенную концентрацию. Та сила, которую я едва не растеряла среди призрачного пепла Чернобыля, пульсировала внутри меня, концентрируясь и множась.

Но это был уже не буйный, неконтролируемый вулкан, а скорее тихий, но мощный механизм, отлаженный до совершенства.

Многочисленный проведенные часы в забытье вместе с Сенсеем. Наши многочасовые тренировки в безвременье, медитация, концентрация, тренировки. Все это не прошло зря.

– Александр Петрович, – начала я, и мой голос, казалось, обрел неожиданную мягкость, но в то же время прозвучал так, что мужчина не мог не прислушаться. Я смотрела ему прямо в глаза, видя, как отражается в них свет лампы. – Я прекрасно понимаю все существующие регламенты. Но я также знаю, что всегда есть место для исключений. Исключений для студентов, которые по-настоящему… целеустремленные. Которые знают чего хотят и готовы идти к своей цели, невзирая на препятствия.

– Исключений для такого рода ситуаций просто не существует! – отрезал он, и в его голосе прозвенели те самые стальные нотки, которые я ожидала.

В этот самый миг я перестала просто смотреть на него. Я сфокусировалась. Мое сознание, закаленное в столкновении с бездушной, мертвой пустотой камня, мягко, но неумолимо коснулось его воли. Это было похоже на то, как теплая, почти нежная вода медленно, но верно размывает очертания хрупкой песчаной крепости, построенной на берегу океана. Ласково смывая все ее защитные преграды.

– Александр Петрович, – повторила я, и мой голос, казалось, приобрел бархатистые, гипнотические обертоны, обволакивая его сознание как шелк. – Взгляните на эту ситуацию… немного внимательнее. Разве не в ваших собственных интересах помочь талантливому студенту найти свой истинный, предназначенный ему путь? Разве не в этом заключается истинная миссия педагога?

Его взгляд, только что острый, ясный и проницательный, вдруг стал расфокусированным, словно мутным. Он моргнул несколько раз, словно пытаясь стряхнуть наваждение, дремоту, которая внезапно окутала его. Строгая, глубокая складка между его густыми бровями начала разглаживаться. Его губы, словно сами по себе, растянулись в умиротворенную, благостную улыбку, которая казалась совершенно неуместной на его обычно суровом лице.

– Вы знаете, Анна Владимировна… – проговорил он задумчиво, и его взгляд потерял фокус, устремившись куда-то сквозь меня, сквозь стены кабинета, словно видя нечто совершенно иное. – А ведь вы, пожалуй, совершенно правы. Когда есть такое… такое искреннее, такое непоколебимое стремление… эти регламенты… это ведь всего лишь бумажки, не так ли? Пустые слова на бумаге.

Он медленно, словно в замедленной съемке, покачал головой, и в его глазах, теперь совершенно прозрачных и спокойных, читалось полное и безоговорочное согласие. Растворилась всякая борьба, всякое сопротивление.

– Конечно, нужно помочь. Нужно обязательно помочь, – пробормотал он, и его рука, словно сама по себе, потянулась к телефону. – У меня есть один хороший знакомый… ректор медицинского университета, Игорь Семенович. Сейчас я ему позвоню. Уверен, он нас поймет. И всенепременно поддержит!

Он набрал номер, и пока в трубке раздавались гудки, его лицо оставалось озаренным той же странной, безмятежной улыбкой.

– Игорь Семенович? Здравствуй, дорогой. Это Зайцев. Слушай, тут у меня преинтереснейший случай! Одна девочка… удивительная девочка, заметь! – он говорил с такой теплотой, с такой искренней радостью, будто рассказывал о своей единственной, любимой внучке. – Очень хочет к вам перейти. Да, из Педа… Понимаю, что это неслыханно, выходит за рамки всех правил… Но ты только на нее посмотри! Умница редчайшая, светлая голова! Уверен, все недостающие дисциплины она догонит в кратчайшие сроки. У нее есть тот самый стержень… Что? Нет, экзамены ей сдавать не нужно… Ты же мне доверяешь? Игорь, поверь мне, она того стоит. Давай я ее к тебе привезу? Буквально через полчаса? Отлично! Жди!

Он положил трубку и повернулся ко мне, сияя, как лампочка.

– Готово, Анна Владимировна! Всё в порядке! Поедемте к Игорю Семеновичу. Он нас уже ждет. – Александр Петрович произнес эти слова не просто с горячностью, а с каким-то внезапным, почти юношеским остервенением, словно сбросив многолетний груз. Он в одно мгновение оказался на ногах, его тело, до этого словно скованное условностями, теперь излучало невероятную энергию. – Мы к нему поедем! Мой автомобиль находится на стоянке. Идемте, Анна Владимировна, каждая минута на счету!

Вся его прежняя, монументальная бюрократическая непоколебимость, казалось, испарилась без следа, словно мираж в пустыне. На ее месте возникла странная, почти нелепая для его статуса, юношеская торопливость, желание действовать без промедления.

Это немного пугало. Я всю дорогу озиралась по сторонам, молясь, чтобы мы не встретили никого из преподавательского состава и нашего ректора не уличили в приеме каких-нибудь запрещенных препаратов.

Дорога в медицинский университет, под аккомпанемент лихого вождения Александра Петровича, превратилась для меня в настоящее испытание на прочность. Он, не отрывая глаз от стремительно мелькающего за окном пейзажа, с таким неудержимым, почти экзальтированным пылом распевал мне дифирамбы, что я чувствовала, как краснею до корней волос. Будто я была не просто студенткой, а каким-то великим открытием, нобелевским лауреатом, которого он, Александр Петрович, лично выявил и вывел в свет.

– Вы знаете, я сразу увидел в вас этот блеск! – восклицал он, лихо обгоняя очередной медлительный троллейбус, отчего мой пульс учащался не только от его слов, но и от скорости. – Вы станете великолепным врачом! Я это чувствую, всем сердцем чувствую! Вы совершите великие открытия, вы прославитесь на весь мир! Наш… то есть, ваш медицинский институт будет вами безмерно гордиться!

Я сидела на пассажирском сиденье, машинально сжимая папку с документами, и нервничала. Человеческое сознание настолько тонкое и хрупкое, что лишний раз страшно даже тончайше на него воздействовать.

Внутри меня помимо смущения, нарастала тихая, холодная тревога. Я смотрела на его сияющее, оживленное лицо, на блеск в глазах, и одна мысль неустанно повторялась: «Не сломала ли я его совсем? Это же ненормально. Это… неправильно». Меня охватило такое сильное сомнение, что я почти готова была попросить его повернуть назад. Может, лучше все отменить? Самостоятельно подготовиться, почитать, повторить этот чертов материал. Благо, никаких дурацких ЕГЭ еще не было, экзамены сейчас сдавали по-человечески – устно и письменно, требуя глубоких знаний, а не просто умения угадывать ответы.

Это было бы честно. Но время… Оно утекало сквозь пальцы…

Но было уже поздно. Мы резко затормозили перед внушительным, старинным зданием медицинского университета, его кирпичные стены монументально внушали доверие и спокойствие.

И как только мы переступили порог, началось нечто поистине сюрреалистичное, выходящее за грани привычной реальности. Мы шли по гулким коридорам не как обычные посетители, а словно как самая высокая, самая ответственная правительственная делегация, за которой закреплен особый статус. Александр Петрович шел впереди, высоко подняв голову, его взгляд был устремлен куда-то вдаль, в то светлое, сияющее будущее, которое он так яростно и необратимо уготовил для меня. Он, казалось, не видел ничего вокруг: ни удивленных, изучающих взглядов студентов, ни растерянной, пытавшейся нас остановить пожилой консьержки.

– Александр Петрович, у вас пропуск? Ректор вас ждет? – почти бегом следуя за нами, задыхаясь, пыталась до него достучаться пожилая женщина, чье лицо выражало полное недоумение.

Но он словно не слышал ее. Он гордо, почти торжественно вышагивал к своей цели – кабинету ректора, к тому, кто должен был поставить финальную точку в этом стремительном действии.

Я, сгорая от жгучего стыда и пытаясь хотя бы извиняюще, растерянно улыбнуться провожающим нас взглядам, еле поспевала за его широкими, решительными шагами. Он был полностью поглощен одной-единственной мыслью – устроить мое будущее, сделать его безоблачным. И остановить это стремительное, сюрреалистичное шествие, которое я сама же и запустила, было уже невозможно.

Кабинет ректора медицинского университета был просторнее, чем у Зайцева, и пах иначе – смесью стерильности и неоспоримой, удушающей власти. Здесь воздух казался тяжелее, пропитанным не только тонким запахом лекарств, но и негласными правилами, которые диктовали, кто здесь хозяин.

Игорь Семенович, мужчина внушительных размеров, с цепким, проницательным взглядом, напоминающим взгляд хищника, высматривающего добычу, смотрел на нас с явным, неприкрытым недоверием, которое читалось в каждой черточке его сурового лица.

– Саш, ты в своем уме? – проворчал он, бросив на меня косой, оценивающий взгляд, словно я была каким-то экзотическим экспонатом. – Перевод из Педа? Без экзаменов? Ты хоть понимаешь, какая это…

– Игорь, – мягко, но властно перебил его Зайцев. В его голосе все еще звучали те самые, насаженные мной отголоски внушения, придавая его словам особую убедительность. – Посмотри на нее. Внимательно. По-настоящему внимательно.

И снова я применила свою силу. На этот раз – с несравнимо большей тонкостью, с ювелирной аккуратностью. Я не ломала его волю, не пыталась насильно заставить принять решение. Нет. Я лишь… подсказывала ей правильный путь. Я вкладывала в его сознание не грубые образы, а тонкие, многогранные картины: не просто очередной студентки, жаждущей перемен, а будущего блестящего врача, светила медицины, человека, чье место – именно здесь, в этих стенах, среди этих колб и скальпелей. Я рисовала ему в воображении свой триумф, успех, неподдельную преданность профессии.

Игорь Семенович замолчал. Его взгляд, который секунду назад был острым и полным скепсиса, вдруг затуманился, как стекло, запотевшее от резкой смены температуры. А затем же медленно прояснился, но уже с совершенно иным выражением: в нем читались зарождающийся интерес и, что было еще важнее, одобрение.

– Хм… – произнес он задумчиво, словно пробуя меня на вкус, изучая мою реакцию, мою внешнюю невозмутимость. – А лицо, и правда, умное. Решительное. Чувствуется какой-то… потенциал. Да.

– Я готова досдать любые недостающие дисциплины в течение года, – произнесла я, и мои слова прозвучали не как робкая просьба, а как уверенная констатация факта. Факта, который, благодаря моим усилиям, он уже принял как неоспоримую истину.

– Год… хмм… резонно, – протянул Игорь Семенович, и это «год» повисло в воздухе, словно последний барьер, который предстояло преодолеть. Он снова посмотрел на Зайцева, затем, наконец, его взгляд остановился на мне, пристальный, но уже лишенный враждебности. – Знаете… у нас как раз на втором курсе одно бюджетное место освободилось. Студент уехал. По семейным обстоятельствам.

Он сделал короткую, выжидательную паузу, и в этот момент я почувствовала, как последние, едва заметные барьеры его внутреннего сопротивления рухнули под плавным, неумолимым напором моей воли. Они рассыпались, как карточный домик.

– Ладно, – вздохнул он, и в этом вздохе не было ни тени досады, ни обиды, а лишь странное, необъяснимое облегчение, будто он только что принял единственно верное решение. – Оформляем перевод. Заявление напишете. Но помните – все хвосты в течение года. Никаких поблажек. Иначе я вас лично…

– Конечно, Игорь Семенович, – кивнула я, и в этот момент, выходя из кабинета, я не испытывала ни малейшей радости, ни чувства триумфа. Был лишь холодный, просчитывающий расчет и горькое, но твердое понимание того, что теперь я играю по совершенно другим, куда более серьезным правилам. – Никаких поблажек.

Выйдя из кабинета, я оставила позади двух ректоров, которые теперь с удивительным теплом и неприкрытым энтузиазмом обсуждали мое «светлое будущее», мое новое, обретенное место.