Текст книги "Чижик - птичка с характером"

Автор книги: Валентина Чудакова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц)

Книга из библиотеки http://xpe.ru

Валентина ЧудаковаЧижик – птичка с характеромЛениздат 1965Прошло уже двадцать лет со дня нашей победы над фашистской Германией.Все эти двадцать лет приходят на свидание со мною мои боевые друзья – и те, кто остался ” живых, и. те, кто не дожил до радостного дня Победы, кто не успел долюбить, кто не успел докурить своей последней папиросы.Молодые, красивые, жадные до жизни – они ведут со мною долгие задушевные разговоры, поддерживают в минуты грусти, радуются в минуты радости..Посвящается светлой памяти друзей, павших в боях ва РодинуЧасть 1После своей смерти человек может жить только на земле.Анри БарбюсМеня разбудили птицы и солнце. “Вставай, дитенок, глянь-ка, как рыжее солнышко озорничает: само, без спросу, лезет в окошко...” Так будила меня бабушка. А сейчас бабушки не было дома, и никого не было дома, и вставать не хотелось.Моя беспокойная бабка ушла на богомолье. И не куда-нибудь, а в Святые Горы! И не как-нибудь, а пешком! Где твое Дно, а где Святые Горы – такая даль!.. Да и Горы-то вовсе не святые, а Пушкинские. Мы когда-то там жили, в этом поселке на живописных холмах. Три дня я отговаривала упрямую бабку: доказывала, что в Пушкинских Горах есть одна святыня – могила Пушкина у подножия древнего монастыря. Монастырь тот давным-давно не служит, а единственная Пушкиногорская церквушка нисколько не лучше нашей Дновской. Но бабушка не хотела молиться в местной церкви, – ей не потрафил дновский поп – отец Сергий. “Никакого благолепия: зевласт, буен плотью, что добрый кузнец, и лицом зверообразен – хоть сейчас с кистенем на большую дорогу...””Не всё ли равно, какой поп, если вся религия не что иное, как сплошной обман трудящегося народа!” – сказала я. (Точь-в-точь, как наш общепризнанный школьный оратор Мишка Малинин!) Бабка поглядела на меня с непередаваемым ехидством: “Куда конь с копытом, туда и рак с клешней!.. Что ты понимаешь в святой вере, вольница безотцовская? Вот я покажу тебе, как с родной бабушкой спорить! Не погляжу, что ты почитай уж невеста, да и ухвачу за косы-то!” А что? И ухватит!.. Характер у моей бабки горячий: чуть что – вспыхнет как порох.Покричала и утихомирилась – уже мирно стала мне доказывать, как в старозаветные времена Святогорский монастырь чудодейственно спасся от нашествия лютых ворогов, оттого, дескать, и прозывается с тех пор святым. Бабка, наверное, имела в виду набег на Псковщину литовского князя Ягайлы или польского короля Стефана Батория. А по-моему, она хитрила. Дело тут было вовсе не в святости Пушкиногорских мест. Да и не была бабушка так уж крепка в вере: ни одной молитвы, кроме “Отче наш”, не знала, молилась от случая к случаю, да и как молилась-то! Переделав все домашние дела, встанет перед образами и, зорко поглядывая через окно на огород, начинает: “Пресвятая богородица!.. Проклятущая! Всю капусту объела!” (Это она про нашу козу.) “Никола-угодник, батюшка!.. Чтоб ты сдох, окаянный! Опять изгородь на рога поднял!.. Анафема!” (А это про общественного быка Альбома.) Не выдержав, я убегала на кухню и кисла там от смеха, а в присутствии бабушки смеяться опасалась – крута была бабка на расправу... И вот ее потянуло в святые места! Я-то знала – не молиться она пошла, а побывать там, где в тридцатых годах работала моя покойная мать, бабушкина единственная дочка. Потом бабка и сама призналась: “Все окрестные деревеньки обойду. Сорок поклонов в Полянах, сорок на Михайловском пого сте, сорок в Русаках да сорок на Савкиной горке...” Сорок в Полянах да сорок в Русаках! Небось вспомнила, как в тридцатом году в Русаках в маму мою, агронома, стреляли из обреза и тяжело ранили – полгода в больнице пролежала.Спорила я, спорила и отступилась: а иди ты хоть в Киево-Печерскую лавру! Но категорически заявила: “С Муссолини не останусь! Хоть продавай”. Бабка строго на меня поглядела поверх очков с веревочными дужками: “Какое такое Муссолини? Я вот тебе покажу как бессловесной божьей твари непотребные прозвища давать!” Скажите на милость: “бессловесная божья тварь” коза Махнушка!.. Да это же настоящий фашист с рогами! Блудлива, бодлива – каждый день неприятности: стащила с веревки и сжевала соседскую праздничную скатерть, залезла в чужой огород, объела в эмтээсовском саду недозрелые мичуринские сливы, а подслеповатому сторожу деду Зиненко пониже спины так поддала, что дед свалился на клубничную грядку... А однажды окаянная Махнушка ушла за речку, в военный городок, и заявилась в ДК на танцы. Подобрала в фойе и съела все окурки, а потом ахнула рогами в огромное зеркало. Ну кто она, как не Муссолини?..Бабка мне сказала: “Не распускай нюни – управишься. В твои годы я не только жала и молотила, а и пашенку за милую душу пахала. Покрепче ее привязывай, глубже кол в землю вгоняй”.Удержишь такую на привязи! Как же...Бабка ушла налегке: босиком, с холщовой котомкой за спиной. А на моем попечении кроме Муссолини осталась прожорливая свинья Дюшка, полтора десятка кур да огород. Вот тебе, любимая внученька, награда за отличные оценки – отдыхай на каникулах!.. Хорошо хоть Галина с Димкой – мои сестренка и братишка – уехали на всё лето на Шелонь, к бывшему маминому сослуживцу агроному Ивану Яковлевичу. Впрочем, если бы ребята были дома, бабушка, наверное бы, не ушла.Я со злостью повернулась на другой бок, пряча лицо от горячих солнечных лучей, но уснуть так больше и не смогла. За окнами, в вишеннике, пировали скворцы: свистели, щелкали, рассыпали по саду разноголосые трели. Раскричались, обжоры!– Кыш, разбойники! Я вас, оглашенные! Кыш!..Я невольно улыбнулась: это вечно пьяненький завхозМТС Егор Петрович, по прозвищу Птичья Смерть, спозаранок гонял скворцов. Голос у завхоза визгливый, въедливый. Я вскочила с кровати, накинула сарафан и высунулась в окошко. Егор Петрович, рыжий, сухонький, проворный, носился по эмтээсовскому саду, размахивая длинным шестом с привязанным на конце пучком соломы.– Кыш, окаянные! Кыш! Вот я вас!-Волосы у Егора Петровича взъерошены, выгоревшая рубаха надулась на спине парусом, измятые полосатые штаны закатаны до колен, одна нога в новой сандалии, другая босая. Вот он отбросил шест, откуда-то из кустов проворно выхватил старенькое ружье и выпалил дробью в огромную скворечью стаю. “Ай-ай-ай!”-в панике завопили пернатые и вспороли воздух свистом и шелестом сотен маленьких крыльев, черной тучей покружились над садом и снова уселись на прежнее место, густо-нагусто облепив молодые вишневые деревца.Из кустов малинника высунулся утиный нос деда Зиненко. Высунулся и снова проворно скрылся, но Егор Петрович заметил:– Иди-ка сюда, старый хрен! Тебе говорят аль нет?Дед бочком выкатился на дорожку, обеими руками стащил с головы картуз времен гражданской войны:– Здоровеньки булы!Ты мне зубы не заговаривай! – вскипел завхоз. – Лучше скажи, за что я тебе плачу жалованье?Та хиба ж це вы мени гроши платите? – удивился дед Зиненко. – То ж государство мени годуе...А я тебе кто? Не государство? Частная лавочка? Сколько разов тебе приказывать, чтобы ты гонял скворцов?А грец ихней маме! – беспечно махнул рукой дед. – Нехай соби чулюкають.”Чулюкають!” – с сердцем передразнил Егор Петрович. – Вот всю ягоду на корню заживо и счулюкали! А у меня план, душа с тебя вон!Оправданий деда я уже не слышала, захлопнула окно – спор был нудный и каждодневный. Егор Петрович по своему обыкновению привирал: никакого плана на сбор вишни МТС не получала. План спускали только на сдачу ранней клубники и яблок, но и тут жуликоватый завхоз, по выражению моей бабушки, “охулки на руку не клал” – не одну корзину в день сплавлял налево, дачникам.Сад при МТС был огромный, и при сборе ягод директор обращался за помощью в школу. Это была очень приятная работа, к тому же платная: пять копеек за корзину клубники, пятнадцать за черную смородину, десять за крыжовник. Но донимал завхоз. Егор Петрович постоянно с нами ссорился – не велел есть ягоды. А как их не есть, когда огромные клубничины сами лезут в рот... Не ел ягоды только мой одноклассник Мишка Малинин. Он тренировал волю и поглядывал на нас с презрением: “Никакой выдержки! Хоть намордники на них надевай...” Завхоз жаловался на нас директору МТС, а тот говорил нам: “Ешьте, ребята, вволю – сколько влезет. Но прошу, работайте, пожалуйста, проворнее. Ягоды отправляем не куда-нибудь, а больным детям. Вот он, договор с туберкулезным санаторием. – Ну и хитрец – ягод нам уже не хотелось...Барышня Тина! – закричал вдруг Егор Петрович, и я снова открыла окно. Завхоз, умильно улыбаясь, кланялся поясным поклоном: – Как изволили почивать? Не разбудил ли я вас ненароком? Ваша бабушка еще не возвратились?Нет.Пусть себе помолятся. Ихняя молитва богу угодна. Да... Святая женщина Мария Григорьевна, что и говорить. Красавица в молодости были. Сам господин становой за них сватался... Да...Моя бабка – красавица? Низенькая, кургузая, совсем безбровая и нос картошкой... Ох, подхалим! Сейчас будет что-нибудь просить!– Барышня Тина, нет ли у вас рублевки? Только до вечера. Вы не извольте сомневаться, я отдам. Ей-богу, отдам. С рассвета дотемна в трудах да расстройствах обретаешься, вот нутро и горит...Ну что тут делать? Отказать? Где уж там, когда Егор Петрович даже мою разумную бабку при желании обводит вокруг пальца. Как только не на что выпить, бьет без промаха: “Ах, уважаемая Мария Григорьевна, всю ночь ни синь-пороха не заснул... Приснилась мне Анастасия Дмитриевна, царствие ей небесное... И так-то она жалобно меня молит: “Егор Петрович, не давайте моих сироток в обиду!” Да... Стало быть, ее душенька поминки просит. Вот намедни повезу в Дно ягоды, так непременно в церковь забегу, свечечку поставлю...” Бабка заливалась слезами и безотказно выдавала завхозу на косушку, ведь Анастасия Дмитриевна – это моя мать.Я бросила свернутый трубочкой бумажный рубль в подставленные ковшиком ладони завхоза, но Егор Петрович ушел не сразу.– Замаялся я, милая барышня. Этакий садище, а проку на волос нет. Бездомовники. Этот бы сад да в руки хозяину...”Тебе, например...” – зло подумала я.– Вот как был я в германском плену, – продолжал он, – так нагляделся там на настоящее садоводство. У моего хозяина сад был раза в три меньше, а урожай – батюшки-светы! Бывало, как только вишня отцветет, сейчас же на каждое деревцо марлевый чехол. Да... Да вам маменька, поди, рассказывали... Бывали они в Германии, имели такое счастье. Вот выучитесь и, как маменька, поедете за границу. И непременно в Германию. Да...Нужна мне твоя Германия, как петуху тросточка! И зачем только моя бабка откровенничает с ним! Нашла с кем... Впрочем, если рассуждать справедливо, то без мелких услуг Егора Петровича бабушке просто не обойтись. В доме нет мужчины. Девятилетний братишка Димка не в счет. А Егор Петрович – всегда пожалуйста: из городь ли подправить, дровишек ли наколоть или огород вспахать, – лишь бы на столе бутылка стояла...Когда Егор Петрович наконец ушел, явилась соседка – жена директора МТС Нина Арсеньевна:– Тинка! Ты что дрыхнешь? Курята орут как сумасшедшие. Сейчас же выпусти на улицу!Нину Арсеньевну сменила другая соседка – Линда Карловна:– Тинка! Дюшку кормила? Верещит, точно режут ее.”Тинка! Тинка!” Командует каждый, как будто я сама не знаю, кого выпускать, а кого кормить...Тинка! Тина! Ничего себе имечко... Наградили родители. Тинатина!.. Отвратительное болотное растение, да еще и в квадрате!.. Происхождение моего имени бабушка объяснила просто: отец с матерью в то время были студентами, и я, родившись не вовремя, связала их по рукам и по ногам, как тина. Вот папенька-вельзевул и придумал подходящее случаю имя. Папенька! Я его почти и не помнила, родители разошлись, когда я еще в школу не ходила. Ну а мама? Неужели ей было безразлично, как назвать своего первенца? Бабушке-то что, она мое имя просто не признает и зовет меня дитенком и душонком, а когда сердится, величает Марфой Посадницей, вольницей. А мне каково? С самого первого класса ребята дразнят и издеваются, даже частушку сочинили с очень обидной рифмой: “Тинка – скотинка”.Помню, я однажды спросила маму: “Зачем вы меня так назвали? Что я вам сделала?” Она достала с самой верхней полки книгу в красивом кожаном переплете и молча подала мне.Поднялася Тинатина, Как звезда на трон взошла, Все богатства раздарила, Всё народу раздала...(Грузинская древняя царевна Тинатина... Ну и ну!..) “Витязь в тигровой шкуре” меня не утешил, и я твердо решила, что при первой же возможности сменю имя.– Тинка! Ты еще спишь, скотинка? Аида купаться!Вот, извольте радоваться: человеку уже целых шестнадцать лет, надо паспорт получать, а его всё еще дразнят по-уличному. И ведь дразнит не кто-нибудь, а мой закадычный приятель Мишка Малинин.– Долго ты будешь копаться? Наши уже все на речке. Андрюшкину лодку будем испытывать.”Наши” – это друзья-восьмиклассники: Андрей Радзи-евский, Вовка Медведев, Валя Горшкалева, Нина Иванова и Аня Савинова. Обрадовались, что свалили с плеч экзамены, теперь – вольные казаки. Им-то что – их мамы и бабушки не ходят на богомолье за сто верст. А тут хоть разорвись... Надо накормить кудахтающую, хрюкающую, блеющую ораву; окучить картошку; убрать в доме, – бабушка вот-вот явится, а у меня развал... Всё это я сказала Мишке и идти на речку отказалась. Мишка долго меня уговаривал:– Мы потом тебе всем гамузом поможем, враз всё переделаем.– Знаю я вашу помощь. Опять устроите свинячью кавалерию...Мишка засмеялся и убежал, захватив с собой большую бельевую корзину. Пообещал нарвать Дюшке на корм водорослей. И за то спасибо. А помощи мне не надо, а то получится, как на днях. Андрей и Мишка вызвались мне помочь накормить свинью. Свинья мирно чавкала, а Мишка, облокотившись на загородку, вздумал почесать хворостиной ей спину. Дюшке не понравилось такое панибратство: она вскинулась, ткнула Мишку мокрой мордой, запачкав его праздничную рубаху. Разозлившись, Мишка хлестнул свинью прутом прямо по пятачку. Дюшка, взревев дурным голосом, рванулась из-за загородки вон, и я ахнуть не успела, как оказалась верхом на ее широкой спине и, как Иванушка-дурачок, задом наперед выехала на улицу. А виновник происшествия —Мишка – хохотал во всё горло и орал мне вслед: “Ура! Да здравствует свинячья кавалерия!” Неизвестно, куда бы занесла меня взбесившаяся свинья, если бы вдруг не вздумала снова повернуть к дому. Вездесущий Егор Петрович перед самым рылом Дюшки проворно захлопнул крепкую садовую калитку. Свинья всей тушей ударилась о доски калитки, а я, сделав сальто, полетела в заросли крапивы. Три дня почесывала волдыри. Да еще Нина Арсеньевна вместо сочувствия ехидно сказала: “Сватов пора засылать, а она на свиньях верхом раскатывается...” Черт бы катался на этой самой Дюшке!За десять дней бабушкиного отсутствия домоводство мне осточертело вот как! Дюшка норовила выбить из рук ведро с пойлом и свалить меня с ног; Муссолини то и дело срывалась с привязи и шкодничала в чужих огородах; белоснежный петух Губернатор пребольно клевался и царапал шпорами... А огород прямо на глазах зарастал травой: что ни ночь, то новые сорняки. Не обидно бы было, если бы не полола, а то чуть не каждый день ползаешь по грядкам на коленях, а толку никакого. Одну маленькую грядку, осердясь, я выполола до последней травинки – ничего не оставила – и только потом сообразила: “А что же здесь, собственно, росло?””Слушай, зачем же ты вытаскала весь чеснок? – закричал на меня Мишка. – Ведь бабка тебя за это по головке не погладит”.Я испугалась, но Мишка утешил: “Ничего, мы тут морковку посеем. Бабушка не заметит, а если и обнаружит подлог, стой на своем: загадка природы – сеяли лен, уродилась гречка...” Так и сделали.С хозяйством я обычно возилась до второй половины дня, так как старалась сделать всё как следует, хоть не всегда это выходило. Потом шла купаться, а вечером перешивала мамино белое батистовое платье к школьному балу. Ложилась спать поздно и засыпала как убитая.Мы жили в коммунальном доме барачного типа.Сквозь сон я слышала, как кто-то громко плакал и гулко бухал дверями, но проснуться не могла. А утром в окно постучала бабушка. Я обрадовалась и не сразу заметила, что она заплакана и растеряна.– Спишь, внучка, и ничего не знаешь?– Нет, знаю. Сегодня школьный бал. Приглашен духовой оркестр, – Ужо всем нам будет духовой... Не скаль зубы!., Война!Никак моя бедная бабка в святых местах умом тронулась... Какая война?! С кем война?!– Германец на нас напал. Ринулся, как хорь на сонных кур... Ох лихо-тошно, что я заведу делать с малыми детками?.. – Бабушка заплакала в голос и сердито погрозила пальцем образу Николы-чудотворца: – Что ж ты выкомариваешь, старый греховодник? Али мало ты слез моих видел?.. Ох, прости меня, господи, не я ропщу, горе мое лютое, неизбывное ропщет.,.Она плакала долго, а успокоилась, как всегда, сразу: в последний раз всхлипнула, вытерла мокрое лицо фартуком и сказала, ни к кому не обращаясь:– Ну что ж? Как всем, так и нам. Бог не выдаст -.свинья не съест... Сбегай-ка, дитенок, на почту, узнай, не пришли ли елементы. Теперь копейка за душой вот как будет нужна...В первый раз за всё время со дня смерти матери бабушка вспомнила об алиментах. Она люто ненавидела своего зятя – моего отца – и не хотела от него никакой помощи. Не знаю, чем он так обидел мать, но она ушла от него с тремя маленькими ребятишками и категорически отказалась от алиментов. Димка был тогда совсем еще крошечный...После смерти мамы мы остались на руках у бабушки почти без всяких средств к существованию. Родственников у нас не было и, если бы не помощь школы и маминых друзей, нам пришлось бы туго. А отец о нас даже ни разу не вспомнил. Соседи советовали бабушке отдать Димку в детдом. Бабушка возмущалась: “Это Митеньку-то в приют? Да он, чай, и назван-то в честь покойного дедушки...” – “Тогда отдайте Галину”. Бабка вместо ответа перебирала свои кривые ревматические пальцы: “Какой ни отрежь – одинаково больно”. Пенсии за мать нам едва хватало на хлеб насущный, а одежду и обувь покупать было не на что. Директор школы Зоя Васильевна не раз советовала разыскать отца и потребовать с него алименты. Бабушка в непритворном ужасе махала руками: “Какие такие елементы?! Настенька ничего с него не брала, и мне от злодея гроша ломаного не надобно”. Отца, без согласия бабки, нашел прокурор. Получив первый перевод по исполнительному листу, бабушка долго плакала, бессильно уронив на колени руки, а потом вдруг почти спокойно сказала: “А что ж? И пускай платит. С худой собаки хоть шерсти клок...”На “елементы” и на пенсию наша, практичная бабка развернулась широко – завела настоящее хозяйство, и мы стали вставать на ноги.И вот теперь война...Прошло всего несколько дней, и мимо нашего дома потянулись беженцы: прибалтийцы, островитяне, псковичи. Начали понемногу отходить воинские части. Жара стояла изнуряющая. Нечем было дышать. Листья на сирени висели, как вареные. Пылища поднималась до самого неба. Брела пехота, тянулись пушки, машины. Бойцы просили пить и пить – всю воду в колодце вычерпали. Я таскала ведра с речки и не могла на всех напастись. Бабушка ворчала себе под нос: “Бесстыдники, поди, и не стрельнули ни разу по Гитлеру! Экая силища прет!.. Повернуть бы вас назад...”Дни тянулись один за другим – безрадостные, тревожные. В доме по утрам хлопали двери: соседи собирались в эвакуацию. Бои шли в районе Пскова – не так уж далеко от нас...Бой. Какое маленькое злое слово! А что такое бой? Немцы прут напролом, как офицерская рота в “Чапаеве”?.. А наши их не пускают: стреляют из пулеметов и винтовок, бьют пушки. Много пушек. Огонь, грохот, смерть... Гибнут молодые, красивые, жадные до жизни... “Капитана молодого пуля-дура подсекла...” Откуда это?.. И гудят над полем боя чужие самолеты, вот как сейчас наши над домом...”Трах-тара-рах! Ба-бах-бах!” Наш дом вдруг подпрыгнул и заскрипел всеми сосновыми костями. Что такое? Я побежала на кухню. Еще удар, и еще... Бабушкин примус валялся на полу, голубой чайник выплескивал на чистые половики кипяток. Бабушка, охая, подтирала лужу. Я схватила ее за руку, мы выбежали на улицу и спрятались в кустах сирени возле колодца. Самолеты сбросили еще несколько бомб и улетели. И тут только мы поняли, что бомбили не наш поселок, а соседний городок. До городка почти километр, а казалось, что бомбы рвутся в эмтээсовском саду.Мы молча выбрались из кустов. Мужчины выглядели сконфуженными, женщины растерянными. А ребятишки так ничего и не поняли, всё задирали головенки к небу.Один из мужчин сказал:– Ну, теперь повадятся. Ройте, товарищи, щели.Из сарая я принесла две лопаты: себе и бабушке, нб она приказала:– Сбегай-ка сначала в городок. Узнай, уехала ли Зоя Васильевна. Ведь семья: двое ребятишек да старики. Муж-то, поди, уже в сражении. Если не уехали, веди их всех сюда. Вместе будем думу думать.Нина Арсеньевна возразила:– Ну куда вы ее посылаете? Угодит под бомбы...Бабушка насмешливо на нее покосилась:– Удивляюсь я, человек вы вроде грамотный, а такое говорите! Пока они, рогатики, домой долетят, да пока новые бомбы привесят...Бабка-то моя соображала в военном деле! Узнав, что директор школы с семьей эвакуировалась, она перекрестилась.К вечеру пришел Мишка Малинин и помог нам докопать яму. Мы накрыли ее досками, завалили землей и замаскировали дерном. Бабушка сразу успокоилась:– Ну теперь пусть Гитлер бомбит хоть до Покрова.,Я вслух усомнилась в надежности нашего убежища.Бабка съехидничала:– Так-таки он нечистик и ударит прямо в наш окоп!Ее поддержал Мишка:– От мелких осколков полная гарантия, а прямое попадание – очень редкая удача.Ничего себе удача. Ох уж этот Мишка! И всё-то он знает.– Вы-то уезжаете, Мишутка, аль нет? – спросила бабушка.Мишка неопределенно покрутил кудрявой головой:Даже и не знаю. Дома такое творится – дым коромыслом. Сестра и мать з.а отъезд. А батя не хочет – с барахлом ему никак не расстаться.Ох, не суди, дитенок, отца! Нелегко добро нажито, нелегко его и кинуть. Ты-то сам как думаешь? Останешься ли, коли германец к нам придет?Что вы, бабушка! – возмутился Мишка. – Да я с последним нашим бойцом уйду!Ну что ж, миленок, всё лучше, чем у супостата. И тебе, чай, дело найдется: коней приглядеть али кашевару помочь. Зря солдатский хлеб есть не будешь, не из такой ты семьи...Мишка лукаво улыбнулся, но ничего не возразил, а я подумала: “Как же, будет он помогать кашевару! Да он спит и видит себя с винтовкой в руках...”Утром бабушка собралась на Шелонь за ребятами. Но вдруг неожиданно, верхом на коне приехал Иван Яковлевич. Он был уже в военной форме и очень спешил. Велел нам сегодня же перебираться на Шелонь: он занес нас в списки эвакуируемых, как членов своей семьи. Бабушка заволновалась:А как же добро?Придется бросить, – сказал Иван Яковлевич. – Жизнь дороже. Забирайте, что сможете унести, и уходите сегодня же, а то будет поздно. – Он выпил три стакана чаю и ускакал.Бабушка со вздохом сказала:.– Ну, ехать так ехать! Подадимся в другие края. Как бы ни пришлось лихо, а всё ж свои, а не вороги. – Она принялась вслух считать наши капиталы: – От пенсии осталось сто. Да елементов четыреста. И Иван Яковлевич дал триста. Эва, деньжищ-то! На первый случай хватит, а там, чай, помогут сиротам.Я молчала, а бабка продолжала:– Бросить – дело не хитрое, а вот нажить... Сбегаю-ка я на Шелонь да разведаю всё как есть, а заодно отнесу кое-что из добра...Тут я не вытерпела. Сбегает она! Какая молоденькая – туда и обратно тридцать километров. А если эшелон прозеваем?Небось не прозеваем. Германец еще Пскова не одолел.Да откуда ты знаешь? Радио третий день молчит.Знаю, коли говорю. – И она ушла с двумя большими узлами через плечо, а мамину сумочку с деньгами повесила на руку. Мне строго-настрого приказала ни на шаг не отходить от убежища.Не отходить? – крикнула я ей вслед. – А как же Дюшка с Муссолини?Выпусти их в огород, – глухо сказала бабушка, не оборачиваясь. – Пусть жрут, что вздумается... Я пошла бродить по опустевшему дому.Все двери настежь. Разгром и беспорядок – следы по-спешных сборов. Мамины книги грудой валяются на полу – от бомбежки рухнул стеллаж. Берегли, берегли, а теперь... Не вытерпела – сложила всё аккуратными столбиками и закрыла сдернутой со стола скатертью. Спрятала в школьный портфель всё свое богатство: новое платье, туфли, томики Пушкина и Шекспира. Потом уселась на бабушкину разоренную постель. Думы одолевали одна горше другой. Вот тебе и десятилетка! И куда мы поедем? Теперь придется работать. А что я умею делать? Да и смогу ли заработать на всю семью? Трудно будет. Очень трудно... Ай-я-яй-я-яй! Немыслимо, уму непостижимо: фашисты на советской земле! Кто тут виноват? Как разобраться во всем? Как понять? Может быть, и правда измена, как говорят некоторые бойцы. Это те говорят, что отступают без винтовок. Ох, и костерит же их моя бабка! Один пожаловался: “Пустил и танки и самолеты – не война, а смертоубийство...” А бабушка ему: “А ты, мазурик, хотел бы, как в старину, – дрекольем воевать? Что тебе самолет? Пополохает и улетит. Другим небось тоже страшно, а ружья не бросают, как ты, заячья твоя душа...”С трудом стряхнув оцепенение, я вышла на улицу. Как всё изменилось! Бывало, никого и близко не подпускали к эмтээсовскому саду, а теперь по клубничным грядкам ходят поселковые коровы, рыжий бык Альбом таскает на рогах маленькую садовую калитку и трясет головой... А сторож дед Зиненко глядит не на сад, а в небо. Вот он стоит у самого входа в свое убежище: в коричневом лыжном костюме, точь-в-точь пугливый бархатный крот на задних лапках, чуть что – нырнет под землю...Наши ребята стояли и галдели у дома Мишки Малинина. Не было только Ани Савиновой: она еще вчера эвакуировалась. Валя Горшкалева что-то кричала, а Мишка яростно жестикулировал перед ее коротким носом. Когда я приблизилась, спор между ними уже кончился. Мишка сплюнул себе под ноги:Вот дурак-то, связался с мелочью пузатой!Что за шум, а драки нет? – спросила я, поздоровавшись.Мишка сердито скосил на Валю голубой глаз:Не мешало бы и подраться, да что с нее взять!А в чем дело?Оказывается, мои приятели всей компанией ходили в военкомат и просились на фронт! Я укоризненно покачала головой:– Ах вы, змеи подколодные! Хоть бы сказали...Андрей Радзиевский сказал:– Да ты не расстраивайся, всё равно ничего не вышло. Добровольцами принимают только десятиклассников. Комсорг наш Борька Сталев ушел, и Юра Бисениек из железнодорожной школы тоже, а Петьку Туманова не взяли – молод. А с нами и разговаривать не стали.Мишка показал на Валю пальцем:– Вот эта чертовка всё дело испортила. Выкатила свои вертучие глаза, завиляла хвостом: “Ах, наше место на фронте!”Я сказала:Рассказывай толком. Ты не на сцене.А больше и рассказывать нечего, – махнул Мишка рукой. – Военком открыл дверь пошире, да и вытолкал нас вон.Валя Горшкалева распрощалась со всеми за руку и ушла, они сегодня уезжали.Мишка посмотрел ей вслед и вздохнул.– А на фронте ведь, наверно, страшно, – вслух подумала я, прислушиваясь к далекой канонаде.Меня подняли на смех:– Да, на фронте, однако, стреляют.– А случается и убивают.Нина Иванова испуганно спросила:– Неужели у нас будет бой?Мишка авторитетно сказал:– Дно без боя не отдадут. Вы шутите, такой железнодорожный узел! Целый лабиринт путей: на Ленинград, на Витебск-Минск, на Киев-Одессу и на восток...По улице из конца в конец, потный и озабоченный, бегал председатель колхоза “Заря”, Мишка его остановил:– Иван Петрович, посоветуйте, как нам быть?– Отвяжитесь, окаянное племя! – вскричал председатель плачущим голосом. – У меня и без вас голова идет кругом! Кто вот мне посоветует: жечь хлеб на корню или немцам оставить? Вы поймите, бесенята, своими руками хлебушко... Ах, боже мой!– Хорош гусь, – заворчал Мишка ему вслед. – Небось, когда мы были нужны, кланялся до пояса: “Здравствуй, племя молодое!”И это верно. Колхоз был слабосильный, рабочих рук не хватало, и Иван Петрович то и дело обращался в школу, просил Зою Васильевну направить старшеклассников то на прополку картофеля, то на уборку сена. Мы даже иногда жали яровые и молотили на колхозном гумне. А Мишка, кроме того, в порядке шефской помощи читал колхозникам лекции и доклады.”...В наш прогрессивный век, когда цивилизация мира достигла кульминационного пункта”... Здорово! А главное – непонятно.Слушали Мишку с открытыми ртами. За выступление его благодарил сам председатель колхоза и, как взрослому, жал Мишке руку. Только Зоя Васильевна иногда слегка журила юного оратора:– Миша, почему тебя всегда заносит? Речь-то шла всего-навсего о пользе лекарственных растений. Только об этом и надо было говорить...А молодой математик Иван Александрович дружески хлопал Мишку по плечу и хохотал:– Нет, каков Гамбетта! ‘Прозвище это пристало к Мишке накрепко и однажды стало причиной досадного происшествия. Под руководством Ивана Александровича мы выступали с концертами в школе и даже выезжали в окрестные деревни. Однажды в колхозе “Искра” наш драмкружок ставил чеховский “Юбилей”. Шипучина играл Мишка, Татьяну Алексеевну – Валя Горшкалева, Хирина – Андрей, а я – Мерчуткину. Мишка, заложив большие пальцы за лацканы отцовского жилета и выставив вперед животик-подушку, важно расхаживал по сцене и шипел, как рассерженный гусак: “Не будь я Ш-ш-ши-пу-чин!” Зрители в восторге стучали ногами. Всё было чин по чину. Но едва Хирин-Андрей произнес “Какой Гамбетта, подумаешь!” – в зале поднялся смех: хохотали наши ребята, присутствовавшие в зале в качестве зрителей. Они подумали, что Андрей понес отсебятину. А колхозники смеялись, глядя на наших. Вдруг за сценой послышалась возня, слабенькая боковая кулиса-щит треснула и упала. На сцену не без посторонней помощи выкатился Вовка Медведев, загримированный под сторожа для следующей пьесы, и растянулся прямо у ног Шипучина. Спасая положение, Мишка рявкнул: “Опять нализался, каналья?!” Вовка восторженно взвизгнул и, запутавшись в полах тулупа, скатился со сцены на пол. Пятясь задом, огорченный Мишка наступил мне на подол длиннющей юбки, взятой у бабушки напрокат. Слишком туго затянутый шнурок пояса лопнул, и я вдруг перед глазами всего зала оказалась в одних трусиках. Грянул такой оглушительный хохот, что замигали все керосиновые лампы, а сконфуженный режиссер Иван Александрович приказал опустить занавес. Только через час мы смогли повторить пьесу – еле уговорили Мишку. Он никак не соглашался играть с людьми, которые, “будучи профанами в искусстве, позволяют себе на глазах шокированной публики разгуливать в неглиже и валятся на сцену, когда их не просят...”Миша, Мишка-артист! Что теперь с нами будет?.. Мы разошлись, так ни о чем и не договорившись.Артиллерийская канонада на западе всё усиливалась и приближалась. Ночами половина неба” освещалась заревом пожаров.Утром пришла бабушка – усталая, заплаканная. Она молча уселась на березовый чурбан возле нашего блиндажа и мрачно уставилась на свои босые ноги.– Ну, когда мы эвакуируемся? – спросила я.Бабка проворно сложила большой кукиш, поднесла мне к носу и заплакала:Луснул наш отъезд! Деньги я потеряла...Все?! – ахнула я.Бабушка только рукой махнула и почти весело сказала:– Все, как есть. Копеек сорок наскребу – вот и весь капитал...Оказывается, на обратном пути на окраине Дно она попала под бомбежку и в суматохе потеряла сумочку.Ты бы после поискала, – сказала я.Найдешь там! Целая каша на дороге...Ну что ж, поедем без денег.Без денег далеко, внученька, не уедешь...Кур продадим, Дюшку