Текст книги "Чижик - птичка с характером"

Автор книги: Валентина Чудакова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)

– закатился Маргулис. – Вот это директива! А что, Яковлев, ты и в самом деле береги своих комсомольцев! Хо-хо-хо-хо!..Голову Мишке вскружила! – передразнила я комсорга. – Нужен-то мне больно ваш Мишка! Как будто мне некому и без него голову кружить!А что, Чижик, и в самом деле есть кому? – лукаво улыбнулся Маргулис.Во всяком случае Яковлев за своих комсомольцев может быть спокоен.Ладно. Можешь идти спать, – буркнул Димка, – твое дело не наше горе: посапывай себе носом, а нам надо на передок идти. – Комсорг явно подобрел.На другой день за мной явился Петька: меня вызывал комиссар Юртаев.Не без робости я переступила порог Комиссаровой землянки. Дверь была открыта настежь, у самого входа на корточках сидел не кто иной, как сам Мишка Чурсин, и курил, пуская дым на улицу.Взгляд у Мишки, как всегда, нагловато-насмешливый. Нет, Димка определенно что-то напутал – разве так смотрит на меня Федоренко!..За столом сидел смуглый человек лет сорока. Его крупное породистое лицо меня поразило. Где же я видела этот большой гладкий лоб, твердый подбородок, негритянские губы и иссиня-черные тугие завитки волос?.. Черные глаза комиссара с огромными голубоватыми белками имели какую-то притягательную силу. Совершенно необыкновенное лицо! Мое внимание отвлек голос Петьки Ластового, он заворчал на Мишку:– Что вы здесь дымите? Старший батальонный комиссар не курят!– А я тоже не курю, – возразил Мишка, – я только комарей отгоняю.Комарей! – усмехнулся комиссар, и зубы его сверкнули ослепительной белизной. – Вот полюбуйся, – обратился он ко мне. – Парень восемь классов окончил! Петр, как надо правильно сказать?Комаров, товарищ старший батальонный комиссар! – гаркнул Петька.Слыхал, грамотей?А то я и без вашего Петьки не знаю, как надо правильно говорить! – дерзко ответил Мишка.Ну, а если знаешь, так что ж ты русский язык коверкаешь? Я – узбэк, должен тебя учить твоему родному языку? (Комиссар так и сказал: “узбэк”.) Он повернулся ко мне: – Ну-с, а у нас какое образование?Восемь классов.Значит, грамотная. А ну-ка, перечисли нам хронологию династии Романовых.Я очень удивилась:Династии Романовых?Не знаешь?Нет, почему же! Я знаю, но только это очень странно...Что ж здесь странного? Каждый культурный человек обязан знать историю родины. Ну, начинай, собьешься – лейтенант поправит.Когда я дошла до царицы Анны Иоанновны, комиссар меня остановил:Продолжай, лейтенант!Петр третий, – не долго думая, ляпнул Мишка.Так? – спросил меня комиссар.Нет, не так. Малолетний император Иоанн Антонович и правительница – мать его, Анна Леопольдовна..,Слыхал, командир разведки?Сравнили! – возразил Мишка. – Когда я учился, а когда она?А ты знаешь ли, когда я учился? .– спросил его комиссар. Но Мишка не сдавался:Девчонки же зубрилы!Ты мастер собственное невежество оправдывать, я уже в этом убедился. Ну, а как у тебя шпрехен зи дойч?– это уже опять ко мне.Я пожала плечами. Комиссар сказал:Назови по-немецки номер нашей дивизии и полка. Быстренько!Я не знаю по-немецки слов “полк” и “дивизия”

. мы не учили военную терминологию.Комиссар протянул мне словарь:

Найди.Я нашла и сказала:Заген, битте, нумер регументс! – И по-немецки назвала номер.Гут, – кивнул комиссар головой. – Вполне сносно. Учи по пять фраз в день. Михайловых “языков” теперь сами будем допрашивать. Учить немецкий – это мой приказ. Сам буду проверять.Есть учить немецкий, – без особого воодушевления повторила я.Но я тебя вызвал не для этого. Завтра прибудет новый командир полка-майор Голубенке В блиндаже командира давно никто не живет. Надо его хорошенько проветрить и всё прибрать, – одним словом, привести в жилой вид. Что потребуется – получишь у Никольского. Поможет тебе мой Петр.И я могу помочь, – вызвался Мишка.Ну вот и еще один помощник, – согласился комиссар.– Действуйте, вечером проверю.– А ну, подойди-ка поближе! – вдруг сказал он мне. – У тебя есть, надеюсь, носовой платок?Я кивнула.– Потри-ка бровь. Сильнее! Теперь губы...Я в недоумении потерла и то и другое.– Я, кажется, ошибся, – улыбнулся комиссар, – думал – красишься. Не люблю этого.Мишка злорадно захихикал. Комиссар строго на него посмотрел:Ну, а начальник твой всё спит?Почему это спит? – обиделась я за Володю. – Он философию изучает!Вот как! – комиссар усмехнулся. – Философ в нечищеных сапогах! Философия-дело полезное, но ведь порядок на кухне, оказывается, можно было навести и без размышлений о бренности бытия. Ох, доберусь я до этого Диогена! Кстати, Михаил, где жил Диоген?В Греции. Где ж еще! – ответил Мишка. – Там все эти древние трепачи кантовались.Ну и лексикон у командира! – возмутился комиссар. – Хоть бы девушки постеснялся! Чижик, где жил Диоген?Он жил в бочке.Вот именно. На сем точка. Идите и занимайтесь делом.На улице я сказала Мишке:– Э, да он совсем не страшный! А я так его боялась...Мишка усмехнулся:А ты натвори что-нибудь, тогда узнаешь...Миш, я вспомнила наконец, на кого он похож! Это же вылитый Отелло!Мишка заморгал густыми ресницами:– Какое Отелло?Какое?! – я всплеснула руками. – С луны, парень, упал! Не знать Отелло!Это который женку-то за измену придушил? Сравнила! Он же был чокнутый! – Насмешливо прищурив глаза, Мишка пропел:А у Отелло в батальоне Был Яшка – старший лейтенант, – На горе бедной Дездемоне Великий плут и интригант...– Не трогай Шекспира, варвар! “Интригант”! Тьфу! Разведчик сказал:Ну, вас с комиссаром пара. Вы споетесь! Тот тоже всегда придирается: этого не читал, да того не знаешь! Скажи, обязан я знать, кто такая Аврора Дюдеван? Она что, в разведку со мной пойдет? То-то и оно, а комиссар за эту мадам два дня на меня не глядел...Комиссар прав. Это же Жорж Санд. Эх ты! Командир должен быть образованным человеком. Читать надо было больше, грамотей!Новый командир полка положил в своем блиндаже вещмешок и серый довоенного образца плащ, а жить там не стал. Напрасно мы с Мишкой старались – майор Голубенко поселился у комиссара.В первый же день командир полка в сопровождении комиссара ходил по расположению штаба и знакомился с людьми.Он был одного роста с Юртаевым, но полный и рядом с подтянутым комиссаром выглядел грузным и мешковатым.Майору было жарко: он тяжело дышал, и из-под зеленой пограничной фуражки по светлым прядкам волос стекали струйки потаУвидев меня, он удивился:– И девушки, оказывается, у нас есть?Я представилась по форме, а комиссар сказал:– Да вот, взяли одну... Для эксперимента, так сказать...На кухне майор задержался. Пробовал суп и хвалил кулинарные способности старого повара. Василий Иванович сиял, как его сковородки, и, выпятив чрево, отвечал по уставу. Однако не преминул ввернуть, что он воевал с самим Чапаевым.На кухне было чисто, и майор остался доволен. Тут наш сердитый дед нарушил устав и гаркнул простуженным басом:Рад стараться!А еще чапаевец! – с досадой вполголоса сказал мне Петька.А откуда ты знаешь, как отвечали чапаевцы? – спросила я.Да уж не так, как в старой армии при царе!Ну уж и не так, как теперь!Ладно, спрошу у комиссара, – решил Петька.А он знает?Петька вместо ответа постучал себе пальцем по лбу: дескать, девка, у тебя не все дома...Для Петьки во всей нашей армии не было человека умнее, храбрее и порядочнее комиссара Юртаева. Даже говоря о своем начальстве в третьем лице, Петька употреблял множественное число. “Они все израненные и перераненные: в гражданскую воевали, в Испании были, в финскую воевали, на Хасане сражались...” Или: “...Вчера нас пулемет на стыке прищучил, ну, я копыта и откинул. А они смеются: “Петр, говорят, ты что землю носом пашешь! Пули-то идут выше второго этажа!” Разберешь там, как они идут...”Петька не скупой: последним сухарем с товарищем поделится, но из Комиссаровых пожиток нитки никому не даст – лучше и не проси. Раз я попросила у него щетку сапоги почистить, Петька замахал руками:Что ты, что ты! Как можно? Щетка Комиссарова.Да что ей сделается? Съем я ее, что ли?– Не в том дело, что съешь, а не мое это добро.За то и слывет в полку жмотом наш курносый Петька – бывший тракторист.Комиссар увел командира полка на передовую, а вечером в нашу землянку ввалился хмурый Петька. Он сердито шмыгнул носом и спросил:– Где твой начальник?– Его вызвал в санроту доктор Ахматов.Ну тогда ты к нам пойдешь. Лекарство захвати.Какое лекарство?А я откуда знаю! Дышать им нечем. Влипли старший батальонный комиссар, ох и влипли!Да что с ним случилось-то?Да не с ними, а с майором! Вернулись они с передка и свалились.Так комиссар-то тут при чем?Ну и дура! – рассердился Петька, – ничего не понимает! Опять им хворого прислали! То всё майор Толкачев болел, а комиссар один воевали, а теперь вот опять командир полка.”. – он не договорил – махнул рукой,Командир полка лежал на топчане и тяжело, со свистом дышал. Рядом стоял комиссар и озабоченно говорил:Всё-таки надо вызвать врача. Я позвоню Ахматову.Прошу тебя, Александр Васильевич, пожалуйста, не надо! – возражал майор. – Это пустяки, сейчас всё пройдет,”Узбек, а зовут по-русски”, – отметила я про себя.Чижик, ты имеешь какие-нибудь познания в терапии? – спросил меня комиссар. Я отрицательно покачала головой.Вот видишь, Антон Петрович, – сказал он, – надо врача.Ничего, обойдется. У тебя, душенька, есть что-нибудь от сердца? – Майор облизнул сухие серые губы.Кофеин и ландышевые капли, – ответила я.Ну давай хоть кофеин...Я дала больному порошок и хотела уйти.Нет уж, ты останься, – сказал комиссар, – не умею я с больными.Какой же я больной! – возразил командир. – Александр Васильевич, да побойся ты своего аллаха!Помолчи-ка, Антон Петрович, больные должны молчать. Так ведь, Чижик?Я кивнула. Мы молчали с полчаса, и было слышно, как комиссаров карандаш шуршит по бумаге.Майор Голубенко то и дело вытирал полное потное лицо совершенно мокрым носовым платком. Я дала ему большую марлевую косынку и забрала платок:Я постираю.Спасибо, душенька! У тебя, видно, рука легкая-вот уж мне и легче. – С этими словами майор сел на топчане.А теперь, Чижик, дай-ка командиру полка капель, – приказал комиссар.Майор покорно выпил лекарство и вздохнул:Ты уж меня извини, брат!Охотно, брат, – в тон ему сказал комиссар, – только ты мне скажи по-честному, Антон Петрович, зачем ты с больным сердцем в пехоту полез? Ты хоть узнавал, что это за болезнь?Какие-то сердечные спазмы, – нахмурил командир безбровое лицо. – В пехоту, говоришь, зачем полез? Не мог иначе. На восточную границу меня посылали – отбоярился с трудом. Я ведь с июня сорок первого не воюю – всё по госпиталям да в резерве. На погранзаставе меня ранило на третий день войны. Мы стояли насмерть – с винтовками против танков, а против самолетов и вовсе были беззащитны. Если бы ты только знал, Александр Васильевич, какие были у меня ребята! – Майор тяжело вздохнул. – Почти все на глазах погибли: один за другим, – голос его дрогнул. Майор Голубенко помолчал, снова подавил вздох и продолжал:– Очнулся я уже в. санитарном поезде, ноги мне перебило. – Он совсем тихо закончил: – Семья у меня там осталась: трое детишек...: Нездоровое лицо майора застыло, как неподвижная маска, а в широко открытых голубых глазах притаилась боль.У меня по щекам поползли слезы. Я сдерживалась из всех сил, но всё равно расплакалась. Комиссар покачал львиной головой:– Ай-я-яй! А еще бывалый воин! С первых дней на фронте... – и отправил меня умываться.Поливая мне на руки из котелка, Петька издевался:У вашего брата слезы что вода: крантик открыл, и полилось...Заткнись! У тебя бы все близкие остались у немцев, небось не так бы запел!Петька вдруг ощетинился:– А то они у меня, думаешь, в Сибири! – и выплеснул остаток воды из .котелка прямо мне на сапоги...А вечером у нас произошло ЧП. Наш уютный овраг бомбили “юнкерсы”: ранило двух связистов, да не очень сильно пострадало хозяйство Никольского – погибли две фронтовые клячи. А бомбили долго и по новому способу: бомбы швыряли с сиреной. Они так омерзительно выли, что к горлу подступала тошнота.Уже когда бомбардировщики легли на обратный курс, один из сопровождающих их “мессеров” вдруг вернулся обратно и начал носиться над оврагом на бреющем полете, поливая склоны пулеметным огнем. В “мессера” стреляли кто из чего мог, но нахал и не думал подняться выше и, казалось, был неуязвим.И всё-таки его сбили! И не зенитчики: зенитки молчали, да и как они могли стрелять, если ас носился чуть не брюхом по кромке оврага! Сбил самолет бронебойщик Петерсон из противотанкового ружья. Не знаю, куда он там попал, но из брюха у “мессера” вдруг вырвался черный дым, и веселый огонек заплясал на бензобаках. “Мессер” взвыл, бросился вверх, потом вниз, опять вверх и потянул не через линию окопов, а в наш тыл и грохнулся в районе расположения нашей санитарной роты – только земля загудела! Целую секунду стояла тишина, а потом мы закричали “ура”, выбрались из своих укрытий и набросились на Петерсона.Множество рук подбрасывало вверх долговязое тело бронебойщика: у него даже обмотки на тощих ногах размотались...Потом Петерсона обнимали и целовали все по очереди – еще бы! Не каждый день пехота самолеты сбивает!Пришел комиссар и торжественно объявил герою благодарность.Петерсон поклонился и сказал:– Спасибо! Покорно вас благодарю! Все засмеялись, а он смутился:Ах да, извините пожалуйста, – служу Советскому Союзу!А что с него взять! – сказал Петька. – Ученый. Они все такие ненормальные...Какой ученый? Откуда он здесь взялся?С луны упал, – ответил мне Петька. – Ты думаешь, он случайно “мессера” сверзил? Как бы не так! Он заранее всё высчитал. У него и приспособление такое круглое есть – сам придумал. Математик.Так ему в зенитчики надо или в артиллерию!Старший батальонный комиссар предлагали – не хочет.Я во все глаза глядела на бойца Петерсона – первый раз в жизни видела настоящего ученого! Самый обыкновенный человек, и даже без бородки и без обязательного пенсне...У нас в полку праздник! Мишкины разведчики притащили “языка”! Мишка ходит именинником, правая рука на перевязи: ранен в мягкие ткани предплечья. Володя хотел отправить его в медсанбат, но Мишка наотрез отказался и поглядел на меня так, что можно, пожалуй, поверить Димке Яковлеву...”Язык” достался не даром: тяжело ранили Сеню-одессита, и ранение средней тяжести получил Иманкулов.А как взбесился фриц! Целые сутки били немецкие батареи и минометы, и даже в наш уютный овраг залетали горячие осколки. А что делалось ночью на передовой! Пулеметы МГ охрипли от злости... Бесись не бесись, а “язык” у нас: сидит на полу в Комиссаровой землянке и плачет. И не какой-нибудь там стандартный сивый фашист с белыми глазами, а черный, как жук, крючконосый командир взвода Эрик!Эрик посты ночью в траншее проверял, а Мишкины разведчики – ему кляп в рот и мешок на голову! Ординарца пристукнули, а Эрика приволокли.Пленного допрашивал комиссар, а переводила я. Вначале ничегошеньки не понимала из того, что быстро-быстро лопотал фриц. Это ведь не со школьной “немкой” разговаривать!Все ждали, а я решительно ничего не могла перевести. Командир полка даже усомнился: немец ли пленный?– Прикажи-ка, Чижик, ему замолчать и переводи мои вопросы, – сказал комиссар.Дело пошло на лад. С грехом пополам да с помощью словаря мы узнали всё, что нам требовалось. Черный Эрик и не думал запираться и дал ценные сведения. Его полк входит в дивизию “Дубовые листья”. Эрик назвал фамилии офицеров, численность солдат и показал на карте огневые точки.После разгрома дивизии под Москвой ее командир был расстрелян в ставке фюрера, а дивизия исключена из списка отборных частей. Сейчас идет нестроевое пополнение. Эрик тоже нестроевой, его не брали в армию до марта месяца по болезни: у него диабет. Он был младшим офицером еще в первую мировую войну и с тех пор в армии не служил. Он не любит войну, он преподавал философию, во Франкфурте-на-Майне. Не убил ни одного русского...– Бедная старая мамочка, – плакал Эрик, – бедная Клара!..Я переводила дословно. Комиссар спросил:Кто эта Клара – жена?Чужая жена.Чижик, не дури.Я и не дурю: никак не пойму, чья она жена, только не его.А дальше пошло еще хуже. Комиссар подвел итог:

Сейчас наш Эрик скажет: “Гитлер капут”тут и комедии конец.Но Эрик не сказал “Гитлер капут”, он попросил... расстрелять его!

Тут что-то не так, – усомнился комиссар. – Я еще не встречал ни одного немца, который бы пожелал добровольно умереть. Что ты, Чижик, путаешь? Спроси еще раз. Он фашист?Эрик понял вопрос без перевода и энергично затряс головой.Нет, он не нацист, и даже никогда не сочувствовал партии фюрера.Запуталась переводчица, – съязвил Мишка.А ты, умник, переводи сам, – осадил его комиссар, – ведь у вас одинаковое образование.Я спросила у Эрика еще раз: да, он желает быть расстрелянным.Видя наше замешательство, пленный даже плакать перестал и глядел на нас вопросительно и тревожно.Выручил начальник штаба, он только что возвратился из дивизии и тоже пришел на допрос. Капитан Казаков чуть-чуть получше меня владел немецким, но всё-таки разобрался, в чем тут дело. Да, Эрик просит его расстрелять, так как доктор Геббельс заверял по радио, что пленных русские вешают вверх ногами. Эрик не хочет висеть вверх ногами: он не убил ни одного русского и рассчитывает на снисхождение.Все засмеялись. Мишка Чурсин присвистнул:– Во брешет, хромой кобель! Я бы этого доктора...Комиссар сказал:– И это грамотный человек: философию преподавал! Можно себе представить, как засорены мозги у рядового немца! – Он упрекнул меня, как это я не могла разобрать знакомую фамилию Геббельса.Я взмолилась:– Александр Васильевич! Да что я, настоящий переводчик, что ли! Вы послушайте только, как этот Эрик произносит фамилию Геббельса – ни за что не догадаетесь!А что ты, Чижик, фамильярничаешь? Какой я тебе Александр Васильевич?А что ж, я виновата, что у вас такой длинный чин? Старший, да еще и батальонный комиссар. И при чем здесь батальон, когда вы комиссар полка? Несклепица какая-то.Все засмеялись.Эрик заметно приободрился, наверняка усомнился в правдивости геббельсовского заявления: могут ли такие веселые люди повесить безоружного пленного, да еще и за ноги!Ладно, – сказал комиссар, – за хороший перевод разрешаю: так и быть, называй по имени-отчеству. Надо бы тебя за дерзость заставить величать меня по-узбекски, да боюсь, язык вывихнешь – кто тогда будет пленных допрашивать?И вас можно звать Антоном Петровичем? – обратилась я к командиру полка.Он улыбнулся:На здоровье!Но смотри, при посторонних субординации не нарушай! – предупредил комиссар.А то я не понимаю...Когда пленного отправили в штаб дивизии, командир полка задумчиво сказал:Даже не верится, что вот такой смирный и немолодой Эрик может расстрелять женщину, избить ребенка... А ведь звери, настоящие звери! Варвары...Тельман ведь тоже немец, – возразил комиссар.– И ты об этом никогда не забывай! – повернулся он к Мишке. – Передали мне, как ты своим подчиненным уроки вандализма преподаешь: “Придем в Германию, всех передушим, перебьем!” Ты это оставь! Тоже мне Джек-потрошитель... Немец и фашист – большая разница. Впрочем, до Берлина еще далеко, и у меня будет время доказать таким, как ты, что Гитлер и мать Эрика не одно и то же...Мишка недовольно засопел: обиделся герой! Еще бы, вместо награды – отповедь...Впрочем, комиссар – человек справедливый. Вечером он распорядился выдать Мишкиным орлам по триста граммов водки на брата, и разведчики загуляли. Лопоухий Ванечка Скуратов, сидя на перевернутом ведре, играл на гармошке “русскую”, а плясал Серега Васин – самый маленький среди рослых товарищей. Серега ловко выколачивал дробь ногами в блестящих сапожках, а от его частушек зрители держались за животы:Плясать пойду – Рукава спущу, Холостого из разведки Ночевать пущу.Вот озорники!В тот же вечер я обратилась к комиссару по личному вопросу.– А кто у тебя в соседнем полку? – спросил Александр Васильевич. – Что ж ты молчишь? Отец, брат, сват?– Там капитан Федоренко...-ответила я едва слышно. Комиссар поглядел на меня насмешливо:Ни больше ни меньше, как сам Федоренко? Интервью хочешь взять? Ты военкор?Нет, я просто так... (Ох, легче провалиться!)Ага!.. На свидание, значит?

догадался комиссар.

Любовь? Не пойдешь!Я так и знала, что вы не отпустите. Все комиссары против любви...Не знаю, как другие комиссары, но я любовь не отрицаю. Настоящую, разумеется. Где молодость – там и любовь. Соловьи и на фронте поют. Выйди-ка на рассвете к хозроте да послушай. Что выделывают, шельмецы! Даже сердце замирает...Очень-то нужны мне ваши соловьи... – голос мой предательски дрогнул.Отпусти ты ее, Александр Васильевич, – вступился за меня командир полка.Молода слишком на свидания бегать. Ведь ей, Антон Петрович, только шестнадцать лет.Всё и будет шестнадцать! Мне уже семнадцать с гаком...Ну иди, раз уж семнадцать, да еще с гаком, – усмехнулся комиссар, – но чтобы это было в первый и последний раз!Как бы не так! – засмеялся командир полка.Ах ты, сукин сын, толстяк начсандив! – захохотал и комиссар. – Нечего сказать, скромную девушку мне подсунул! Уж куда скромней...Не помня себя от радости, я выскочила из землянки и стала лихорадочно собираться. Еле-еле выпросила у Петьки утюг юбку погладить. Во жмот! Утюг, видите ли, комиссаров. Понеслась на кухню.Старый повар долго на меня сердился, но меня это мало беспокоило. На кухне поддерживался порядок, а больше мне от упрямого деда ничего и не требовалось. Качество пищи – это уж сфера деятельности Володи.Но однажды, когда я принесла свежую спецовку, а старую забрала постирать, Василий Иванович впервые мне дружески улыбнулся. И с тех пор отношения у нас наладились.Я нагрела утюг и на пустом ящике из-под консервов разгладила юбку. Попросила горячей воды,Зачем тебе? – поинтересовался старый повар.Голову хочу помыть.Он подал мне ведро с горячей водой и предупредил:– Не вздумай прямо в ведре, оно питьевое.Ну, а таз и просить нечего: в нем Василий Иванович тесто месит... Ну что ж, сама научила... Придется идти с немытой головой.Грибов хочешь? – спросил меня повар.Грибов? Какие сейчас грибы?Натуральные. Колосовики-обабки...Дело испортил Петька. Он кипятил на костре чайник для комиссара и, услышав предложение деда, заворчал:– Грибы там! Одни черви... Старший батальонный комиссар даже есть не стали...Разобиженный Василий Иванович напустился на моего приятеля:– И комиссар покушал бы грибков в свое удовольствие, кабы не ты, болтун! Черви! Какие там черви? Не тот червяк...Я очень любила грибы, но отнюдь не червивые. Отказаться было немыслимо, и я схитрила:– Как жаль, что у меня сегодня что-то с желудком... Василий Иванович согласился:– Оно, конечно, грибы пища для желудка тяжелая. Вот я ужо тебе конского щавелю заварю. Очень пользительно от поноса.Еще не легче! Когда мы отошли на порядочное расстояние от кухни, Петька сказал:А ты, Чижик, врешь, как сивый мерин, и даже не краснеешь!Дурачок, да разве это вранье? Это же солдатская смекалка!Мы похохотали всласть.Я не спала почти всю ночь, а утром с досадой обнаружила, что юбка моя коротка до неприличия. И выпустить нечего – подол подшит другим. Но не идти же на свидание в галифе! А, была не была – пойду в юбке! Подумаешь, коленки видны... Что мне – сорок лет, что ли?Выбираясь из оврага, на узенькой тропинке я столкнулась с Мишкой Чурсиным. Мишка возвращался с обороны с целой охапкой белой сирени.Куда так вырядилась? – спросил он и поглядел на мои колени.Ой, не спрашивай, пропусти!Уж не на свидание ли?Попал пальцем в небо. Я иду в соседний полк к друзьям. Дай одну веточку.Чужим девушкам цветов не дарю, – буркнул Мишка. – И кому ты врешь? Разведчику? – Он размахнулся здоровой рукой и бросил всю охапку в речку. Поглядел на меня хмуро: – Тебе что, в нашем полку парней мало?Мишенька, самый лучший парень в нашем полку – это ты!Посмеешься над кем-нибудь другим... – Мишка сошел с тропинки.Федоренко дома не оказалось – он еще не возвращался после ночи с обороны. В знакомой землянке находился один комиссар Белоусов. Он обгорел на солнце, что твой медный котелок, кожа на широком носу лупилась, как луковая шелуха.Увидев меня, комиссар заморгал белыми ресницами и зловеще сказал:Ага, явилась!.Да вот, пришла вас навестить...Кого это нас? – Не отпуская моей руки, комиссар поглядел мне прямо в глаза: – Не ври, ведьма курносая! Не люблю. Ну что вы, дурачье, вздумали? Не было бабе забот, так купила порося. Так и вы. Не жилось спокойно – любовь понадобилась. А если убьют его, тогда как? А?Да что вы все как сговорились?! Не могут его убить!А ведь вас, пожалуй, пара, – задумчиво сказал комиссар. – Тот тоже будто одержимый: “Не могут меня убить – и всё тут!” Жалко мне вас, ненормальных. Своя молодость вспоминается: в боях да походах, да и потом не легче... Ни любить, ни пожить как следует так и не пришлось...Комиссар стал звонить в роты, спрашивал:– Не у вас двадцать пятый?Но Федоренко уже стоял на пороге. И никакой он не двадцать пятый, а единственный на всем белом свете! Его глаза светились такой радостью, что у меня защемило сердце.Из-за спины Федоренко высунулась Лешкина лисья физиономия.– Скажи на милость! – удивился он. – Чи-жик! Недаром мне вчера чертенята всю ночь снились....Он привел меня на полянку, ярко-зеленую, солнечную, с ромашками и колокольчиками, с двумя белоногими березками. Щедро повел рукой вокруг:– Это всё твое. Здесь никто не ходит. И еще ни один снаряд не упал. Полянка заколдованная...А потом Федоренко рассказывал свой сон:– Речка тихая, тихая... Берега крутые, березка к воде свесилась. А на скамейке на самом берегу девушка в белом платье. Лица не вижу, но знаю, что это ты. А рядом незнакомый парень. Я бегу, а ноги, как деревянные, кричу – голоса нет. И так мне больно, обидно... Проснулся – всё лицо мокрое...Я глядела на него во все глаза, едва сдерживая слезы. Подумала: “А вдруг ничего этого не будет? Ни тишины, ни березки, ни белого платья...” – и заплакала.Он всполошился:– Ну что ты, малышка? Мало ли что может присниться. Улыбнись! Что ж так невесело? А это уже лучше.”Счастливые часов не наблюдают”. А он то и дело поглядывал на свои старенькие швейцарцы, а стрелки-предательницы так и прыгали, так и прыгали...Вот уже и всё.Мы нарвали ромашек и двинулись к дому.Лешка Карпов ехидно ухмыльнулся:Я так и знал: ну, конечно же, они цветочки собирали! Нашли на что время тратить!Никак у тебя глаза на мокром месте? – спросил меня комиссар. – Уж не Михаил ли поддал? – Он засмеялся своей шутке, а Лешка захихикал, как от щекотки. Но нам было не до смеха.Михаил бережно поставил цветы в котелок с водой и спросил:Завтракали?А то нет! – усмехнулся Лешка. – Вы-то любовью сыты, а нам с комиссаром чего ради поститься? Вам оставили. Вон в фуфайке завернуто.Есть не хотелось. Федоренко меня уговаривал и кормил со своей ложки. Лешка выходил из себя:Ты смотри, комиссар, что он делает! Он ее с ложечки кормит! Корми, корми на свою голову! Она тебя отблагодарит... Знаю я ихнего брата...Налей-ка влюбленным по чарке из нашего НЗ, – сказал ему комиссар, – а то у них аппетита нет.Не надо, – отказался Федоренко и отправился меня провожать.Через неделю я снова просилась на свидание. Комиссар возмутился:– Повадился кувшин по воду! Ох, девчонка, испортит тебе твой капитан жизнь! Как пить дать, испортит. Надеюсь, он не женат?Я даже отшатнулась:Как можно!Ты в штабе узнавала или он сам тебе сказал?Ничего я не узнавала, даже и не спрашивала об этом!Так откуда же ты знаешь?Да ведь он любит меня! И ему только двадцать четыре года, когда же он успел жениться?Святая простота! – покачал комиссар головой.– Будто женатый не может влюбиться! Да еще как вкрутит-то! А в двадцать четыре года можно уже кучу детей иметь. Как ты думаешь, мой Петр женат?Петька-то? Конечно нет.Вот и ошибаешься. Женат, и сына годовалого дома оставил, а ведь Петру только двадцать лет! Ну да ладно, я сам справлюсь об этом.Заодно проверь, батюшка-тесть, каково имение у жениха и нет ли закладных в банке? – подал голос командир полка.Я невольно улыбнулась:– А у него и в самом деле есть имение... Он мне поляну с цветами подарил...Антон Петрович засмеялся:Ну уж если поляну подарил, да еще с цветами, то определенно не женат! И не сомневайся, Александр Васильевич.Да, женатый до этого, пожалуй, не додумается, – согласился комиссар. – Золотые горы посулит, но чтобы поляну... Тут нужна романтика. Если бы мне вдруг взбрело в голову за кем-нибудь поухаживать, то уж поляны дарить не стал бы, нет...– “Поухаживать”, – передразнила я. – Да ведь вы старый!Комиссар рассмеялся:– Это я-то старый! Слышишь, Антон Петрович, что говорит эта нахальная девчонка? Мы с тобою старики!Мы еще живы, и мы еще молоды! И мы еще вернемся, любимая моя!Кто это написал? Не знаешь? Ну и я не знаю. Знал, да забыл – вот и вся романтика......Свидание не состоялось. Я пришла, а он уходил в штаб полка на партийное собрание.Может быть, подождешь? Мы скоро вернемся... – попросил он.Часа через четыре, не раньше, – сказал комиссар Белоусов. – Повестка дня большая.Нет, я никак не могу ждать. Меня и так комиссар еле-еле отпустил...Да что ему жалко, что ли! – нахмурил Федоренко брови.– Он думает, что ты мне испортишь жизнь...Федоренко покачал головой:– Ошибается твой комиссар. Вот и всё свидание.– Чтобы ты поменьше думала о любви, я тебе дам нагрузку, – сказал мне как-то комиссар.-У нас в полку есть узбеки. Их немного: по два-три человека на взвод. Некоторые из них не говорят по-русски. Переводчиков у нас, к сожалению, почти нет. Агитаторы занимаются с основной массой и на моих узбеков мало обращают внимания. Надо им хотя бы регулярно читать газету “Кызыл Узбекистан”. Черт! И всего-то три экземпляра – как хочешь, так и дели на всех... Поручить кому-либо из бойцов – на раскур пустят...Я возразила не без ехидства:Вы полагаете, что я и узбекский знаю, как немецкий? Ошибаетесь, Александр Васильевич.А зачем тебе знать узбекский? Ты взгляни на газеты. Только слова узбекские, а буквы-то русские. Шпарь себе от доски до доски. Закрепляю за тобой первый батальон. Там больше всего узбеков.Так я стала агитатором. Комиссар не велел мне одной ходить на передовую, он сказал:– Как кто-нибудь будет идти в первый батальон, ты и пристраивайся в затылок.Но я и одна ходила к своим однополчанам. До обороны рукой подать. Открытое место можно перемахнуть одним духом, а там уж и траншея – мне и нагибаться не надо: бруствер выше моей головы.Командиру первой роты я сказала:Буду ваших узбеков просвещать.Он махнул рукой:Валяй на здоровье.Узбеки пожилые и очень серьезные. Слушают меня внимательно, степенно качают головами: “Яман! Яман!” Это они о сводке с Южного фронта. После каждого разрыва мины цокают языком, поднимают палец вверх и опять: “Яман! Яман! Миньмет. Аллах акбар!”[ Плохо. Велик аллах (узб)]А в третьей роте меня вдруг окружили настоящие дети солнца: круглоголовые, ясноглазые, смешливые. Улыбаются: “Хой, синглим!”[ Эй, сестренка! (узб.)] Парнишки не кивали головами, не цокали языками, не поминали великого аллаха – они после чтения концерт устроили. Вдруг лукаво переглянулись и запели что-то очень веселое. Командир отделения Зия Зияев, самый бойкий из них, ударял деревянной ложкой по пустому термосу и после каждого куплета выкрикивал: “Яр! Яр!”Все девять человек проводили меня до землянки командира роты, на прощанье махали руками и кричали: “Хой, синглим! Рахмат!” [Спасибо (узб.)]– Золотые ребята,