Текст книги "Зависимость (СИ)"
Автор книги: Валентина Титаренко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)
«Не принуждай её…»
Чимин отчаянно жмурит глаза. До разноцветных пятен. До темноты. До глубокого непринятия. До издевательской тишины.
«Не обязательно это делать так…» – проникает в сознание и остаётся там надолго. И Чимин приоткрывает рот в миллионной попытке вдохнуть и задыхается. Хрипнет. Давится собственным стоном. Сходит с ума, потому что ему мерещится Ын Ха, беззащитно распластанная на холодном полу у подножья лестницы. И Чимину кажется, что он толкает её, заставляет упасть ниже. Ещё ниже, хотя ниже земли упасть невозможно.
У Чимина кровавые разводы на дрожащих руках, и он прячет их за спиной. И он смотрит вниз, туда, где Ын Ха беспомощно просит помочь, потому что не может подняться, и видит мать. Вот точно так же поступил его отец. И продолжал поступать. Так… неправильно. Чимин знал это и боялся этого больше смерти.
Он превращался в монстра.
В нелюдя.
В тварь.
Он кричит, что есть силы, потому что сердце бьется так, что грозит разнести грудную клетку к чертям собачим. И понимает, что его не слышат. И понимает, что не издаёт ни звука.
И понимает, что теперь это его удел.
Удел подчиняться…
Ни слова поперёк.
Ни мысли в сторону.
Он заслужил. И он готов терпеть.
========== Страх ==========
Комментарий к Страх
Выкладываю главу и искренне надеюсь узнать Ваше мнение. Хотела опубликовать ночью, но, признаюсь, уснула… Спасибо за все отзывы, это впечатляет и вдохновляет больше, чем вы могли бы предположить.
Обложечки к фанфику:
https://ibb.co/jrUyv7
https://ibb.co/ebQbXn
Приятного прочтения♥
В какой момент мир перевернулся, Ын Ха не знала. Чувствовала, как её затягивает в пропасть, и не сопротивлялась.
Не было сил.
И не было желания, если честно.
Говорят, «вся жизнь перед глазами» и прочее… Но ничего этого не было от слова совсем. А она надеялась. Потому что хотела спастись от жгучей боли посредством воспоминаний. Хороших. До встречи с Чимином других у неё, казалось, не было.
Лестница отрезвляет.
Очень даже.
Всё перемешалось: ощущения, мысли, чувства, желания. И ничего не создавало целостной картинки. Всё как-то по-идиотски. Обрывочно. Непонятно. Вроде бы больно до разноцветных разводов перед глазами. Но, как бы, и нет. Слишком сложно воспринимать себя вот такой жалкой. Смотреть, будто со стороны, чувствовать не свою боль, не свои мысли слышать. Почему так? Как-то это чересчур неправильно. Не чувствовать ничего… такого. Подниматься на ноги. Еле стоять, держась за угол стены. Хвататься за неё так сильно, будто за последний шанс выжить.
Неиспользованный шанс…
Совсем не страшно упасть с лестницы – это Ын Ха понимает только спустя время. Совсем не страшно не чувствовать руки, хотя, по идее, боль должна быть невыносимой. Оказывается, насилие со стороны Чимина, издевки Хосока… всё это очень даже терпимо. И ей думается, что с этим вполне можно жить. То есть не факт, но чисто теоретически – можно.
Потому что самым страшным оказывается – говорить с Чонгуком по прошествии нескольких часов, когда он приезжает, не сумев дозвониться, смотреть в его глаза и чувствовать, что ему больнее. Видеть, как дрожат губы брата, как он осторожно подбирает слова, как выслушивает, как аккуратно усаживает в машину, чтобы отвезти в больницу. Ын Ха видит, что в нем что-то ломается, и старается не смотреть на него, пока ей накладывают гипс. Сломанная рука – не так опасно, как сломанная жизнь…
Чонгук сидит на маленьком неудобном стуле и заламывает себе пальцы. Отчаяние? Оно такое липкое, что невозможно смыть с себя даже спустя время. Брат думает, что это он во всём виноват, – Ын Ха знает, что он не может думать иначе.
Когда они снова остаются одни, девушка чувствует, что он сейчас спросит о…
– Это… – его голос хриплый после долгого молчания. – Чимин? – совсем тихо, чтобы не напугать.
Просто Чонгук не знает, что одно это имя становится комом в горле и не позволяет дышать. Ын Ха кивает и отводит взгляд в сторону, чтобы не видеть на его лице… нет, это не жалость, а какая-то болезненная беспомощность. И тишина только угнетает сейчас. Брат прокашливается в кулак и чувствует себя идиотом. Он не знает, что должен сделать, чем помочь. Поэтому готов провалиться сквозь землю.
– Я посажу его, – выдавливает через время.
Ын Ха улыбается ему, но он видит в её глазах слёзы. И ему хочется убиться об стенку, но он терпеливо ждёт, переминаясь с ноги на ногу. Сканирует стену, издевательски белую. Гипнотизирует большое окно, которое выходит на уютный парк.
– Оппа, посади… – говорит она слишком тихо и отчаянно, от чего в его груди сердце сжимается до болезненного покалывания.
Они долго молчат.
Изводят натянутые до предела нервы.
Не хотят этого, но так выходит.
Чонгук хочет уйти, потому что невыносимо вот так – не знать, что сказать. Но Ын Ха просит его не оставлять её наедине с болью – той, которую лекарствами не заглушить. И он остаётся с ней. Рассказывает истории… смешные? На самом деле, не очень. Но он смеётся, почти давится словами, когда сестра смотрит ему прямо в глаза. Он так не может, отводит взгляд. Тяжело вздыхает. Понимает, что лажевый из него брат вышел.
– Оппа, – окликает она его, закусывая нижнюю губу. – Твои истории такие дурацкие, – вот сейчас она искренне улыбается, а ему большего и не надо, чтобы понять, что он всё делает правильно.
– Ну уж прости! – наигранно возмущается брат, обиженно скрещивая руки на груди. – Какие есть.
Она смотрит на него в упор. Давит в себе желание расплакаться. Считает до десяти, как советовал психолог, приходившая к ней в палату, чтобы «просто поговорить». Странно, но девушке действительно стало легче. Женщина ничего не выпытывала, втягивая в совсем неуместный разговор о погоде. Наверное, Ын Ха ожидала худшего. Она ждала, что её будут заставлять говорить о… том, что случилось. А ей не хотелось. И её не заставляли.
– Расскажи ещё, – тихо просит она, придвигаясь ближе к краю больничной койки и хватаясь за руку брата.
И он рассказывает.
О своих коллегах по работе. О беспечном напарнике. О смешном патрулировании. Бессмысленно складывает слова в предложения. Озвучивает их. Понимает, что сестра не слушает его, но продолжает говорить. Сейчас это так необходимо: просто быть рядом, просто не молчать, не давить… Чонгук очень надеется, что не делает хуже, когда уговаривает врачей отпустить её домой. Там, он считает, будет лучше. Он хочет, чтобы она не была одна. Он будет с ней…
Уже позже Ын Ха понимает, насколько ужасно стремление упечь Чимина за решётку. В момент, когда надоедливый дяденька спрашивает её о страшных вещах, которые она хотела бы забыть, ей не хочется продолжать. Пусть он будет на свободе. Главное – не рядом с ней. Воспоминания болезненной волной накрывают, лишая возможности чувствовать себя живой. Чужие руки ощущаются сквозь память, сквозь одежду, сквозь желание жить. Они калечат, душат, ломают изнутри так, что не биться в истерике просто нельзя.
Чонгук рядом. Он ободряюще улыбается, сжимает её ладонь чуть сильнее, чем стоило. Он не хочет знать, Ын Ха видит это в его глазах. Поэтому прячет взгляд в ладонях.
Ситуация ощущается невероятно мерзкой. Ровные строчки в протоколе и корявые буквы, выжженные на сердце, совпадают слабо. Иногда настолько отдалённо, что не верится в их правдивость.
У Чимина ужасный почерк.
Ын Ха чувствует, как кривые неразборчивые буквы клеймят её душу. «Будь хорошей девочкой». Каракули жгли тело. Там ничего не было, но кожа горела. Он сделал ей больно. И продолжает делать, даже когда не рядом.
Она беспомощно смотрит на брата. В его глазах скрытая боль и слишком болезненная забота. В его глазах мёртвые души устраивают пир, хороня здравомыслие в ворохе из воспоминаний. На его лице понимание, а в кармане – сжатый кулак. Он хочет убить Чимина раньше, чем его посадят, но сдерживается. Смиренно сидит на месте. Смотрит, как следователь выпытывает показания. Так нельзя давить на жертву, но мужчине плевать. Он даже прикрикивает, когда Ын Ха зависает, пялясь в одну точку. И Чонгука клинит. Челюсти сжимаются слишком сильно, почти до судороги.
– Я не могу, – почти неслышно вылетает из её горла, застревая там всего на мгновение.
– Но тогда он так и останется безнаказанным, – выдыхает брат, хотя понимает, что вряд ли следствие сможет запереть Чимина в тюрьме больше, чем на несколько лет.
Закон редко справедлив к людям.
Он часто видел это на работе, но не думал, что это коснётся его самого.
Ошибся.
– Плевать, оппа, – почти плачет сестра, нервно заправляя короткие пряди волос за уши. – Пусть, – жадно вдыхая. – Я не могу…
Пусть.
И они уходят.
Протокол рвётся на части и моментально летит в мусорку. Ничего не было. Нет записи, нет преступления. Как пафосно и нечестно… Ын Ха не смотрит под ноги, спотыкается на ровном месте и почти летит снова вниз по лестнице, когда её поддерживают за локоть здоровой руки.
– Осторожнее, – протягивает незнакомый парень и стремительно спускается вниз. Он скрывается из виду, а Ын Ха продолжает смотреть ему вслед.
Если бы Чимин вот так смог… было бы не так больно?
Наверное.
Она медленно шагает по ступеньками, внимательно разглядывая свои голубые кроссовки. И ей хочется думать, что Чимин всё равно получит своё. Говорят, что «каждому воздастся по делам его», и Ын Ха надеется на это. Слабо, но всё же. Чонгук подходит к ней спустя минут десять. Злой. Она просто чувствует, как кипит в его венах кровь, и боится за него.
– Оппа, всё нормально?
– Да.
И домой они едут в тишине. К нему домой, потому что ей оставаться одной сейчас нельзя. Так думает брат, паркуясь. Они так же молча поднимаются на седьмой этаж, проходят в квартиру.
– У меня не прибрано, – неловко начинает Чонгук, жестом приглашая пройти на кухню. – Я здесь редко бываю.
Ын Ха кивает, присаживаясь за стол. Брат скрипит дверцами шкафчиков, гремит посудой и замирает, опуская голову вниз. Ему жить не хочется сейчас. А каково сестре, он даже представить боится.
– Ты будешь кушать? – спрашивает он, прогоняя прочь надоедливые мысли.
– Я не хочу.
На другое он и не рассчитывал. Чонгук ставит перед ней стакан с тёплым молоком и наталкивается на недоумевающий взгляд. Её всегда раздражало то, что он относился к ней, как к маленькой.
– Мне уже не пять лет, – тихо, но возмущённо, бурчит она, отодвигая стакан.
– Давно, – соглашается брат, плюхаясь на стул напротив. – Но я всё ещё старше…
Ын Ха молчит. Пусть будет так. Она даже смиренно выпивает стакан тёплого молока, как хочется Чонгуку. Они ещё недолго болтают прежде, чем она говорит, что устала и очень хочет спать. И это правда так.
Вот только она боится.
Когда голова касается мягкой подушки в отведённой братом комнате, в голове возникает пожар из воспоминаний, медленно перетекающих в сон.
И вот перед ней Чимин.
Как всегда, красив.
Его волосы в беспорядке разметались и кажутся сейчас неестественно светлыми.
Ему не идёт.
Ын Ха думает, что ему пойдёт только адский котёл, но молчит.
И он молчит. Шевелит губами. Что-то неразборчиво шепчет. Не факт, что этот шепот вообще его, а не чей-то…
Обстановка накаляется почти до предела, когда свет тухнет. И загорается прямо над ним, освещая упрямые черты лица.
Он на коленях. Поверх его глаз какая-то чёрная лента, Ын Ха такой раньше не видела. Хотя нет… Вот Чимин в университетской столовой бессильно опускает лицо на согнутые в локтях руки. А на его шее блестит чёрный атлас – такой же самый, как на нём сейчас.
Ын Ха вскрикивает, прикрывая рот ладонью, когда Чимин откидывает голову назад и приоткрывает губы в немом полукрике. Он кусает внутреннюю часть щеки, стискивает зубы до противного скрежета. Прогибается в спине, когда хлыст проезжается по коже, выжигая «виновен», как приговор. Чимин скребёт цемент короткими ноготками, ломая их и сдирая кожу до крови. Когда чёрная ткань скользит вниз по лицу, в его глазах мерещатся слёзы, и она видит его таким впервые… Таким беспомощным. Таким забитым кем-то до садистского упоения. Таким настоящим она его ещё не видела. Он смотрит прямо на Ын Ха, будто знает, что она именно там, хотя темнота здорово скрывает её силуэт.
Из его глаз текут слёзы пугающего синего оттенка с отливом чёрного, превращаясь в кровавые дорожки на бледных щеках.
Он кривится.
Ему больно.
И Ын Ха жаль его.
Только на мгновение, пока она не открывает глаза, находясь всё в той же комнате, где уснула.
Всё же она ненавидит его.
И этот сон… не заслуживает большего, чем звание «кошмарного».
Потому что в нём был Чимин…
Потому что там он был другим…
Потому что ей было жаль его…
И Ын Ха плачет. Впервые за этот день. Надрывно. Громко. Истерически. Хватается за подушку руками и жмётся к ней со всей силы, пряча лицо в серой ткани.
И она, казалось, не видит в дверях тёмную фигуру Чонгука и опасный блеск в его глазах…
========== Будущее ==========
Комментарий к Будущее
Продолжение уже здесь.
Благодарю за отзывы и лайки, я ценю это больше, чем можно было подумать.
Будет приятно узнать, что Вы думаете, поэтому оставляйте отзывы, я с удовольствием прочитаю каждый.
Приятного прочтения♥
Не бывает хороших и плохих людей.
Бывают те, кого недолюбили…
[Три года спустя]
Словно это было вчера.
Ын Ха плакала по ночам, давясь горькими слезами, которые обжигали очень сильно. Просыпалась от кошмаров, которые мешали жить и были уж слишком реалистичными. Она даже снотворное начала принимать, чтобы только стало хоть немного легче, хоть немного не так паршиво.
Время лечит.
Ын Ха соглашается. Смахивает воспоминания. Закрашивает их чёрной подводкой. Прячет за яркой помадой. Вшивает в сердце крепко-накрепко, чтобы не вырвались. И улыбается. Это самое главное, чему научил её Чимин.
Боль не так страшна, пока о ней не знают.
Это то, что мучительно въелось под кожу миллионным чонгуковым «как ты?», сотым «я убью его» и, кажется, тысячным «прости». Так больно раньше не было. Пока не появился этот виноватый взгляд на лице брата. Пока он однажды не приходит и не говорит, что Чимина сбила машина. Так отвратительно не было до того, как Ын Ха сама испугалась своей какой-то злой и неправильной радости от услышанного и неприкрытого разочарования от того, что он жив. Это было очень больно. Ын Ха казалось, что она захлёбывается в желании сделать Чимину больнее. Ещё больнее. Так, чтобы и ему жить не хотелось. Так, чтобы он проглотил своё грёбаное: «Ты должна быть благодарна, что это я», и навеки замолчал.
Поэтому Ын Ха медленно оседает на пол, подтягивая к себе колени, когда «Он не может говорить» проникает в сознание миллионами острых колючек, рвущих изнутри. Теперь ей этого совсем не хочется. Теперь перед её глазами образ беспомощного Чимина, бесполезно пытающегося сказать, что ему плохо. Теперь ей мерещится немая боль в его глазах и по щекам начинают течь слёзы.
Руки Чонгука обнимают и прижимают к себе сильно-сильно. Гладят по волосам, пытаются успокоить. Он шепчет о том, что накажет его и молчит, каким образом. Это так больно – осознавать, что тянешь с собой кого-то ещё. Слабая мысль о том, что Чимину тоже было больно, проникает в сознание и тонет в сотне других.
Теперь она не боится.
Больше не трясётся в истерике. Не пытается утопиться в ванной. Спрыгнуть с моста тоже как-то руки не доходят. Она отращивает волосы до поясницы и, по возможности, прячет за ними боль. Переходящую. Тянущую. Мучительно привычную.
Боль закаляет…
Слабое утешение, зато правда. Это Ын Ха понимает, когда уезжает к дяде с тётей в Пусан на недельку, которая перерастает в месяц и бесконечные годы. Когда совсем перестаёт шарахаться прохожих. Когда начинает изредка выходить из дома. В магазин. В парк. В библиотеку. Никогда – в клуб. Никогда – с парнями. Никогда – хоть с кем-то.
Чонгук думает, что так жить нельзя, и при каждом удобном случае говорит об этом. И Ын Ха понимает.
Вечно же прятаться нельзя.
Поэтому она соглашается вернуться в Сеул. Собирает чемоданы не спеша, боясь. Потому что там настоящий мир. Потому что там так много всего, к чему она всё ещё не готова. Потому что там Чимин. Потому что люди иногда бывают жестокими. Потому что Ын Ха не может стать прежней – такой, какую хочет видеть Чонгук. Потому что Чимин сломал её.
Сломанное выходит из строя быстро.
Прощаться с местом, которое стало для неё лекарством и домом, с людьми, которые заменяли родителей, с беззаботной жизнью оказалось труднее, чем она предполагала. Приходилось прятать слёзы в уголках глаз и улыбаться. Бесконечно улыбаться, отдавая дань близким за их терпение и лояльность. За их душевность. За их любовь.
Уже в автобусе, прислоняясь лбом к холодному стеклу, Ын Ха думала о том, что ждёт её там. Будущее… какое оно? Там, в её новой жизни, не должно быть ни Хосока, ни Чимина. Там должно быть только счастье. Там должен быть Чонгук. Там должна быть взволнованная мать и взвинченный отец. Там должно быть всё, как прежде. Как до того…
Зыбкий холод. Палящий жар. Тремор, словно в лихорадке. Даже глаз дёргается. Руки занемели, даже кончиками пальцев не пошевелить. Ноги ватные, не слушаются. Подгибаются.
Она падает. Летит в пропасть. Валится на бесконечно сыпкий пол. Дёргается. Кричит. Плачет. Руками цепляется за чиминову рубашку. Жмётся. Боится. И его. И пропасти. И умереть. Даже непонятно, чего больше…
Холодные губы целуют мокро. Глубоко. Пошло. Кусают до металлического привкуса на языке. До едва различимого хрипа. Болезненного всхлипа. Кашля. Глухого стона. Почти сдёртых в кровь костяшек, бесполезно ударяющих его в грудь. До боли. Резкой. Густой. Липкой…
– Ты пахнешь мной, – у самого уха горячее дыхание. – Теперь это твой естественный запах, – говорит Чимин, похлопывая девушку по щеке и проводя по подбородку ладонью, задирая его вверх так, чтобы её заплаканные глаза могли тешить его самолюбие. – Запомнила? – спрашивает и мажет губами у шеи. – Моя. И только со мной. – чеканит с каким-то садистским наслаждением, и его ладонь скользит ниже, несильно сдавливая изящную тонкую шею и заставляя затаить дыхание и прикусить пухлые губы в ожидании чего-то.
Он смеётся. Прижимается плотнее. Бесцельно водит ладонями по чужой спине. Зарывается в изгиб шеи и… Плачет. Тихо. Кусая губы. Сжимая челюсти. Прерывисто дыша. Задыхаясь. Сгребая в объятия до хруста костей. До сдавленного мычания. До едва слышного сердцебиения. До давящей боли. До издевательской жалости…
– Девушка, это конечная остановка, – словно сквозь пелену слышится женский голос, и Ын Ха открывает покрасневшие от напряжения глаза.
Он убил её уже давно. Морально убил.
– Хён, ты в порядке? – спрашивает Тэхён, склоняясь над сонным другом. –Ты кричал.
Тот только прохрипел что-то невнятное, закрывая глаза и крепче обнимая одеяло. Но младший не уходил, продолжая стоять возле кровати и раздражая друга.
– Отстань, Тэ, – бурчит Чимин, переворачиваясь на другой бок, и ждёт, что тот уйдёт. Но это же Тэхён, от него не дождёшься. – Всё нормально, – натягивая на плечи одеяло.
Младший молчит некоторое время, и старший почти успевает снова уснуть, когда тот рождает гениальную мысль, за которую Чимину хочется прибить надоедливого друга.
– Тебе бы в клуб сходить, развеяться, – выдыхает младший, обижено поджимая губы. – А то злой ходишь, как Сатана.
– Если ты сейчас не свалишь, – отвечает тот, недовольно приоткрывая один глаз. – То будет тебе Сатана.
– Чимини, перепихнись уже с кем-то и прекрати обижать мелкого, – шипит Юнги, неожиданно появляясь в дверном проёме и сонно потирая глаза. – Задолбали уже сраться.
– Правильно, Юнги-хён, – подлетает к тому Тэхён и победно улыбается. – А то совсем распоясался! – возмущается, наблюдая, как Чим садится на кровати, роняя одеяло на пол и почёсывая свои светлые волосы.
– Тэ, тебя это тоже касается, – строго чеканит старший, словно он и вправду в ответе за них. – Ты пропустил уже две тренировки.
– Ну хён, – протягивает тот, повисая на Юнги в надежде, что он смягчится. – У меня всё болит, – жалобно скуля и наигранно падая в обморок.
Не вышло. Юнги только хмыкнул, закатывая глаза. Как ему надоел уже этот детский сад! Поскорее бы Йевон вернулась от родственников, а то он с ума сойдёт с такими друзьями.
– Ты же так долго этого хотел, – удивляется старший, ведь отлично помнит, как сильно тот стремился стать трейни. Даже снимал зал почти на весь свой месячный оклад. И всё для того, чтобы иметь возможность репетировать.
– Уже не хочу, – скулит он, опуская голову вниз и рассматривая свою обувь во всех деталях.
– Наш Тэ-Тэ влюбился, – злорадствует Чимин, окончательно избавляясь от остатков сна. – Не боишься, что кто-то раньше тебя успеет? А что, всегда под рукой, – говорит, наблюдая за тем, как меняется выражение лица друга. – Ты бы следил за ней лучше, – советует, поднимаясь на ноги и начиная натягивать штаны. – Знаешь, одна, – понижая голос до шёпота. – В мужском общежитии, – улыбаясь реакции Тэ, который поджимал губы. – Кто знает… – подмигивает. – Что там может произойти?
– Чимин, – вздыхает Юнги, устало потирая переносицу. – Прекрати издеваться над ним.
– Вот-вот, – обиженно поддакивает Тэхён, носком своего кроссовка вырисовывая известные только ему узоры.
– И сходи наконец в больницу, – советует напоследок старший, разворачиваясь в дверях и оглядываясь через плечо. – Твои расстройства сна это серьёзно…
Сеул встречает Ын Ха залитыми солнцем улицами. Толпами людей на пешеходных переходах. Цветущими деревьями и палящей жарой. Сеул распростёр свои объятия, позволяя полностью раствориться в воспоминаниях. Погрузиться в себя. Умереть снова, когда вдалеке мерещилась светлая макушка Чимина. И воскреснуть с доброжелательными улыбками прохожих. С ежеминутными звонками брата, который переживал, что не смог отпроситься с работы, чтобы встретить сестру. Всё не так уже и плохо.
Наверное.
Когда хлопает дверь чонгуковой квартиры. Когда шум улицы остаётся… на улице. Когда тишина начинает сдавливать виски. Когда улыбка моментально сползает с лица. Когда Ын Ха медленно оседает на холодный пол, отчаянно вдыхая воспоминания и задыхаясь в них. Прерывисто дыша. Запрокидывая голову вверх. Закрывая глаза. Приоткрывая рот…
Не бывает плохих и хороших людей,
Бывают те, кого сломали…
========== Встреча ==========
Комментарий к Встреча
Я не знаю, какие чувства вызовет у Вас эта глава. Не знаю, но надеюсь, что Вы захотите поделиться со мной. Отругать. Раскритиковать. Выговаривайтесь, я готова слушать.
У меня теперь есть творческая студия в Instagram, там будет уютно, заглядывайте: @tytarenko_valentina
Спасибо за всё то тепло и эмоции, что Вы отдаёте мне и моей работе (кто-то – даже работам). Я ценю это♥
Приятного прочтения.
День подходит к концу. Серые тучи роятся в небе. Погода портится окончательно, хотя ещё с утра ярко светило солнце. Весна… Непредсказуемая. Бесконтрольная. Живая. Ещё только март, а на деревьях уже почки.
Вечереет.
Холодом и свежестью забивает лёгкие до хриплого кашля. Чимин дышит глубоко. Рвано. Будто боясь задохнуться. Кажется, он забыл, как дышать, ещё три года назад.
Забыл и не вспоминал.
До сегодня.
Это не могла быть она.
Длинные волосы спадают до поясницы. Яркие губы, накрашенные именно так, как ему не нравится. Потухший взгляд, тупой болью отдающий в сердце. Именно так он ощущал тревогу. Именно так он боялся этого момента. Именно от этого он убегал слишком долго. Нырял в учёбу. Тэхён смеялся тогда, потому что «Хён, ты и учебники?». Юнги понятливо кивал, потому что «каждый выживает, как может». И если учёба помогает другу оставаться живым, тогда это вовсе не проблема.
Да, Чимин хорошо помнит эти чёртовы взгляды на парах. Этот шёпот за спиной. Никто не знал, что случилось. Никто и не хотел этого знать. Только Чимин, натягивая на голову чёрную бейсболку и опустив стеклянный взгляд вниз, шагал по коридорам университета. Продолжал вариться в адовом котле, чрезмерно приправленный воспоминаниями. Такими ощутимыми, что почти больно.
Ему не давали забыть, кто он и где его место.
А он никогда и не забывал, давя из себя ухмылку, непонятную для других и болезненную для него. Иначе он просто не мог ответить. Юнги говорил взять «академ», пока не восстановится речь, но он не мог.
Спустя год ничего не стихло. Будто каждый день кто-то приходил и напоминал о том, что было и не прошло. После первых экзаменов он снова вернул себе первое место в рейтинге и потерял гораздо больше. Немного меньше на него стали обращать внимания. Изредка избивали, потому что немой. А это ведь определённо кайф, потому что молчит. По крайней мере, так считали многие, как Чимин успел заметить.
Но это было неважно, потому что вскоре стало хуже.
Вскоре стало почти невыносимо.
Вскоре Хосок вернулся из заграницы, куда летал на несколько месяцев по обмену, и не пожелал ничего забывать. И Чимину не позволил. Запись, сделанная в тот роковой момент его падения на самое дно, внезапно всплыла во всеуниверситетском чате…
Больше ненависти. Больше злобы. Больше драк на территории учебного заведения. Больше боли. Больше не желавших мириться с самим фактом чиминового существования на одной планете с ними. Больше желания говорить. Меньше веры. Меньше сопротивления. Меньше понимания. Больше больничных счетов. Меньше хороших оценок.
Шлюха не может хорошо учиться.
Убийственный взгляд Намджуна. Совсем не новость, что тот придурок, но он оказался ещё и злопамятным. И тогда отомстил за всё. За первое место в рейтинге, где раньше всегда было его имя. За тот случай в коридоре. За множество всего, что Чимин даже не запомнил, стараясь избежать сильных ударов. Один под рёбра. Второй – куда попал. Потом ещё несколько. Головой об асфальт. Слабый стон из груди. Почти отключка. Почти лихорадка. Почти смерть.
Кажется, говорить он всё ещё не может.
Он ничего сейчас не может.
Хрипеть. Содрогаться. Плакать кровавыми разводами на лице. Слышать женский визг и знакомый мат. Чимин, кажется, никогда ещё не слышал, чтобы Юнги так матерился.
И ему-таки пришлось взять «академ».
Внутреннее кровотечение. Врачи сказали, что это просто чудо, что он выжил. А он в чудеса не верил. Речь восстанавливалась долго, ещё почти полгода. Но легче от этого не стало. У него нерв в позвоночнике защемило и он почти не ходил. Да и вообще не двигался почти неделю. Потом стало получше, конечно. Друзья рядом. И та девчонка, Йевон, очень нравилась ему своей непосредственностью. Юнги повезло с ней, а ей – с ним. Все они так опекали Чимина, что он почти забыл обо всём. Только по ночам, стискивая до боли подушку в руках и просыпаясь в холодном поту из собственных ошибок, он понимал, что ничего не забыто. Ничего даже не ушло, а всё ещё продолжает жить в нём.
И вот сейчас, спустя столько времени, его должно было уже отпустить. Три года. Не неделя. И даже не месяц…
Её полуулыбчивый-полузабитый взгляд тревожит его больше, чем начало семестра и защита диплома. Больше, чем новая работа. Чем расстройства сна и необходимость сходить к психологу. Она тревожит его больше всего в этом мире. И так было последние три года.
Она шла медленно, словно раздумывая прежде, чем сделать шаг. А может так и было, Чимин не знал. Просто шёл следом, отставая на десяток метров, чтобы не напугать. Или не испугаться самому. Однажды Чимин будет готов встретиться с ней с глазу на глаз. Сказать всё, о чём думал и сожалел все эти годы. Он очень долго репетировал, что скажет ей, когда они снова встретятся. В том, что обязательно встретятся, он ни капельки не сомневался. И вот сейчас он чувствует, что не помнит ни слова из того бесконечного монолога.
Чимин видит, как она останавливается на пешеходном переходе, ожидая «зелёный». И замирает в нескольких шагах позади неё. От неё пахнет его раскаянием, его муками совести, его медленной смертью и болезненным воскрешением. От неё пахнет силой, побольше той, что живёт в нём. И нежностью, которая для кого угодно, только не для него. Чимин движется за её фигурой вперёд. Спешит. Толкает прохожих. Встречных. Чужих. Как же они не понимают, что ему нужно? Что ему необходимо? Что ему жизненно важно не потерять её? Почему их так много? Почему навстречу?
Почему он сходит с ума?
Она отдаляется. Словно в тумане плывёт от него. А он не успевает. Ногтями впивается в кожу рук, сжимая кулаки до побеления костяшек. Загорается «красный». Дорога пустеет. Там только он, склонивший голову. Там только его слёзы, застывшие в районе сердца острыми иголками. Там только доведённый до автоматизма организм, наконец давший сбой. Там нет ничего, если быть точным. Машины не сигналят, проезжая мимо. Мимо него. Мимо боли…
Он теряет её из вида. Стоит. Переминается с ноги на ногу.
Не видит её, но чувствует где-то в сердце.
Он боится её ненавидеть, потому что любить не может.
Не разрешает себе…
Он кусает губы до крови, солёной и почти колючей.
Он хочет её увидеть, но не хочет её мучать.
Он стоит и почти каменеет, когда в хрупком свете заходящего солнца её фигура движется к нему.
Идёт, но совсем не смеётся.
Она боится его увидеть.
Боится его жалеть.
Боится сейчас заплакать кровавой тушью на бледных щеках…
– Я очень много думала о том, что скажу тебе, когда увижу снова, – Ын Ха грустно улыбается, опускает взгляд вниз и немного в бок. – И мне нечего сейчас сказать. Правда, – она поднимает голову вверх, закрывая лицо ладонями. – Я думала, что во мне так много накопилось – знаешь, три года это немало, – она закусывает нижнюю губу. – Кажется, я ошибалась. Вот здесь, – она указывает на грудь. – Совсем ничего нет. И мне нечего тебе сказать. Разве что… – выдыхает и улыбается наигранно-искренне. – Надеюсь, ты счастлив? Я правда тебе этого желаю. Я бы хотела, чтобы ты сдох, – она делает глубокий вдох. – И чтобы тебя любили. Не так, как ты, а по-настоящему. Я думала все эти годы, что ненавижу тебя больше всего в этом мире. Но, знаешь, нет, – делает шаг к нему. – Я по-прежнему ненавижу сигаретный дым и терпеть не могу орехи. А ещё, когда врут, не люблю, – слегка морщит носик. – Не люблю разговаривать. И людей. А ещё ненавижу машины, от них пахнет грязью и огромной болью. Видишь, – она улыбается, а в глазах блестят слёзы. – Тебя в этом списке нет… Совсем. И никогда не было.
– Ын Ха, – он выдыхает сквозь сведённое спазмом горло.
– Да, это я, – она не смотрит на него. – И когда-то я была в тебя влюблена, кажется, – она улыбается ему так, что сердце сдавливает отчего-то. – Но это не точно.
– Прости…
Из столько раз продуманного и отрепетированного до хрипа в голосе монолога. Сочинения, наполненного страхами и… болью. Почему только одно слово вырвалось наружу? Почему, чёрт возьми?! Чимин смотрит на девушку в упор, словно боясь, что она раствориться и исчезнет навсегда.
– Пожалуйста, – просит он, заламывая себе пальцы на руках. – Ненавидь меня.
