Текст книги "Зависимость (СИ)"
Автор книги: Валентина Титаренко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)
Только так.
Никак иначе.
– Любить и почитать даже тогда, когда ты не заслуживаешь этого…
Он звенит пряжкой ремня, даже не удосужившись раздеться. Ищет что-то в кармане. Находит. Замечает, как тело под ним замирает, широко распахивая глаза, и видит в них столько надежды и веры в то, что глубоко-глубоко внутри его чёрной душонки всё же есть что-то человеческое. Хоть что-нибудь, способное на жалость и сострадание. Но там ничего нет. Совсем. И никогда не было. Он отпускает её руки, но они остаются в том же положении, хотя больше никем не удерживаются. Просто тело парализовал страх, сжимая горло и все внутренности. Легкий шорох доносится до ушей, но не проникает в сознание, оставаясь за пределами понимания.
– Клянусь, быть рядом и в горе и в…
Он входит резко, запрокидывая голову назад и чувствуя, как тело под ним вздрагивает и сжимается, принося дискомфорт обоим.
– Радости…
Толкается глубже и слышит тихий скулёж под собой. Плевать. Он привык так. Резко. Грубо. В ней так узко, но кайфово, что пиздец. И это сносит крышу окончательно. Чимину, привыкшему к такой форме обращения, где ничьё мнение не было никогда важным. Где секс – это лишь способ получения удовольствия. И ничего страшного, если одному не хочется. Его, например, никогда не спрашивали. Ставили перед фактом, пихали в руку деньги и, кажется, говорили что-то о том, что он не человек.
Он закрывает глаза и приоткрывает пухлые губы в едва различимом стоне.
Сегодня… он хочет быть тем вторым.
Тем, кто всегда в выигрыше и кому всегда приятно.
Сегодня… он хочет быть человеком, чьи желания играют хоть какую-то роль.
– Быть верной женой и не позволять никому, кроме тебя, прикасаться к себе…
Удобнее устраивается между разведённых ног и хватается за чужие бёдра, подтягивая к себе и оставляя красные полосы от пальцев, которые уже завтра, скорее всего, поменяют свой цвет на более пугающий. Сегодня Чимин позволит себе быть немного грубее…
Сильнее.
Напористее.
Он хочет понять, как это, когда тебя не покупают. Когда качество секса не играет никакой роли и никак не влияет на будущее. Когда можно делать то, что хочешь, а не то, что требуют. Когда нет этих дурацких правил, по которым твоё тело тебе не принадлежит пока за него неплохо платят.
– Или любить себя…
Ын Ха не шевелится, и он совсем не чувствует сопротивления, проникая чуть глубже. И улавливает краешком ускользающего сознания слабый всхлип. Да и тот почти не слышен, потому что тонет в частом сердцебиении, отдающем где-то в ушах. И в горле. И во всём теле.
И Чимин не осознаёт, что делает.
Есть только рефлексы, кричащие сейчас: «Глубже! Резче! Сильнее!». И он не понимает, что если он становится «тем вторым», которому хорошо, то она – тем первым, которому хочется сдохнуть и не мучиться. Он не понимает, что она сейчас… на его месте.
– Я клянусь.
С негромким рыком, он входит до основания и начинает двигаться сразу же, не давая привыкнуть. Как обычно. Вколачивается резко и грубо, до посинения сминая чужие бёдра, но вовсе не беспокоясь об этом. Потому что ему кажется, что он не умеет беспокоиться, поэтому даже не пытается.
– Я, Пак Чимин, перед всеми этими незнакомыми мне людьми и твоей семьёй…
Не слышит бессильный хрип от особо грубого движения. Не замечает, как пряжка его ремня, который он не потрудился снять, и грубая ткань брюк впивается в нежную кожу. Не хочет видеть, как на её бледном лице отражается боль, а в стеклянных глазах скапливаются слёзы. Не обращает внимания на искусанные до крови губы и на непроизвольно дёргающееся при каждом его движении тело.
Потому что всё это неважно.
Для него.
Есть вещи, которые просто необходимы и на которые вряд ли кто обращает внимание. Никто не проникается к тряпке сочувствием только потому, что случайно (или всё же нет?) вытерли об неё ноги. Никто не извиняется перед ковриком за то, что прошли по нему в болоте и совсем измазали некогда чистую вещь грязью. Более того, его иногда даже не стирают после этого – продолжая топтаться по уже испорченному, но такому необходимому коврику.
Вещи – то, что можно купить…
– Клянусь беречь тебя и защищать…
Чимина окружали не те люди, которые могли бы внушить ему одно золотое правило, которое все почему-то стремятся нарушить так или иначе: «Люди не вещи, а значит – их нельзя купить или продать». Он находился в другой среде, где это правило разбивается о жестокость и аморальность. Где можно приобрести всё, стоит только заплатить немного больше обычного. Где об скрипы давно продавленных кроватей разбивается светлое будущее, которое могло бы быть, но уже не будет.
Чимин тянется к чужой шее, сжимая в своей ладони и чувствуя, как тело под ним напрягается, а двигаться становится труднее, и толкается сильнее, вынуждая Ын Ха приоткрыть губы в безмолвном крике. Лёгкие раздирает на части, а горло першит и сдавливает от невозможности вдохнуть.
Пусть она тоже познакомится с этим миром поближе.
Почему он должен страдать один?
– С каждым днём любить всё сильнее и глубже впускать тебя в своё сердце…
Он резко выходит, убирая руку с горла и позволяя глотнуть немного воздуха, и снова толкается внутрь, вырывая из чужих губ хрип и чувствуя, как тело под ним начинает потряхивать. Он останавливается, давая время привыкнуть к дискомфорту, и наклоняется к приоткрытым губам, чтобы накрыть их своими и услышать сдавленный писк, который растворяется в прерывистом дыхании сильного тела и в неглубоком толчке где-то внизу.
– И в радости и в горе быть рядом и не отпускать…
ЫнХа дрожит. Он чувствует это. Мажет губами у подбородка, толкаясь глубже и сильнее. Слышит слабый писк и невесомо целует в уголок губ. Ускоряется, громко рыкнув. Двигается быстро. Рвано. Толчок и всхлип. Ещё один. За всё то, что ему пришлось пережить. За всё, что ещё придётся. Пусть она ответит. Пусть она почувствует боль, которую он старается глушить, потому что это сводит с ума. Пусть она будет ненавидеть его так же, как он сам ненавидит себя.
– Ни на шаг…
Перед глазами рассыпаются яркие звёзды, и Чимин выходит, падая на девушку и придавливая её своим весом к широкой кровати со смятыми белыми простынями. Дышит прямо в изгиб шеи, впиваясь пуговицами застёгнутой рубашки в тело под собой и заставляя его покрыться мурашками. Он чувствует, как быстро бьётся её сердце от страха, и отстраняется. Недолго возится прежде, чем встать. Застёгивает ширинку и ремень по пути к двери. Щёлкает ключом в замочной скважине. Хлопает дверью, заставляя подпрыгнуть и затаить дыхание.
И уходит, оставляя в воздухе только слабый аромат отчаяния, который проникает в лёгкие и… остаётся там.
Кажется, навсегда.
– Я клянусь.
Ын Ха не двигается. Руки словно онемели. Ноги тоже. Не сдвинуть, не пошевелить. Из горла срывается тихий хрип и тонет в полумраке комнаты, наполненной болью и… болью. Должно быть, других слов просто нет. Кончики пальцев рук начинает покалывать, и теперь ими даже можно двигать. Только не получается. Странное ощущение беспомощности. Губы приоткрываются, и что-то можно услышать. Тихое. Жалобное. Неразборчивое.
И никто не слышит.
Потому что никого нет.
Девушка кашляет, чувствуя, как к горлу подступает тошнота. Внизу живота неприятно тянет и горит. И болит. Всё болит. Невыносимо до сумасшествия. И пошевелиться нет возможности. И даже слёзы не текут, высыхая ещё у самых глаз. А ещё что-то внутри кричит, что механизм выходит из строя. Оно и не странно, если честно. После такого жить как-то страшно и странно. И вообще пиздец, как не хочется. Потому что так не бывает… не должно быть.
Теперь…
Что будет теперь?
Если, конечно, будет.
========== Мрак ==========
Комментарий к Мрак
Было очень непросто морально отойти от прошлой главы, но эта выдалась тоже тяжёлой. Надеюсь, только для меня это так.
Хочется поблагодарить Вас, мои дорогие читатели, за все те отзывы, полные чувств и переживаний. Я рада, что получается передать все эмоции так, что Вы понимаете их.
Спасибо за это всё.
Я как всегда с огромным удовольствием узнаю Ваше мнение, если Вы решитесь высказаться. Надеюсь, мы переживём всё это вместе.
Приятного прочтения♥
Это пиздец.
Такой маленький и грёбаный.
И хотелось избавить себя от него максимально быстро. Потому что понимание, осознание, сожаление слишком быстро проникли в голову, расхерачивая там всё к чертям.
Чимин усмехнулся, пряча взгляд в носках своих заляпанных грязью кроссовок. Как и он, блять. Грязный! Он хрипло засмеялся, медленно переходя на кашель, который душил. Курить потому что не надо! Он понимал, поэтому бросал под ноги уже которую сигарету и тянулся за следующей. Нервно зажимая фильтр между пальцами, глотал дым. Напополам с воздухом. Один к одному. Только воздухом обычно так не давятся, сладываясь пополам от заходившегося бронхита. Давно стоило пойти к врачу, как советовал Тэхён, однажды становясь свидетелем подобной сцены.
«Да, стоило сходить всё-таки», – думал Чимин, падая коленями на грязный асфальт, всё ещё мёрзлый после недавнего похолодания.
Он дышал рвано и часто, прикрывая глаза и опуская голову. Ожидание убивало его сильнее сигарет и этой блядской жизни. Когда рядом послышались шаги, он медленно повернул голову в сторону звука и приподнял уголки губ в полуулыбке. Кривой она получилась, нервной, но ничего, он готов простить себе этот промах. Когда рядом с ним кто-то присел на корточки, он постарался выглядеть максимально спокойным, но выходило, если честно, так себе.
– Чимини созрел для взрослых развлечений? – протянул мужчина рядом, больше издеваясь, чем любопытствуя.
И Чимину даже на мгновение стало стыдно, когда он принимал из рук этого хёна маленький пакетик и вкладывал в чужую ладонь аккуратную стопочку купюр.
– Хороший мальчик, – усмехнулся мужчина, пересчитывая деньги и удовлетворённо кивая.
Всё на месте.
Чимину даже хотелось самому избить себя до полусмерти и вырвать руки, когда в маленькой кабинке давно уже не процветающего караоке-бара высыпал белый порошок на стол. Когда доставал из кармана заблокированную отцом ещё два года назад банковскую карту и разделял дрожащими руками на две даже отдалённо не ровные дорожки, он понимал, что Юнги будет в бешенстве, если узнает. Почему-то у того было резко негативное отношение к любым наркотикам. Будь то обычная таблетка экстази или кокаин. Поэтому Чимин несколько раз умалчивал тот факт, что употреблял нечто подобное. Обычно, это таблетки, и их клиенты совали ему в рот с почти завидной регулярностью, зажимая нос, чтобы открыл рот, и рот – чтобы не выплюнул.
«Клиент всегда прав», – твердила хозяйка на еженедельных собраниях персонала. Смешно. При том, что ничего употреблять по договору нельзя, клиент мог засунуть или влить в тебя всё, что угодно. Причём во всех смыслах. И Чимину даже не хотелось знать, до каких крайностей это может доходить. Ему хватало мимолётной фразы Юнги, когда он недавно пытался убедить друга, что не может так больше. «В жопу ничего не сунут, и на том спасибо», – бросил тот, запивая слова крепким коньяком. И Чимину даже спрашивать не хотелось.
В такие моменты друг казался ему слишком взрослым для своих двадцати четырёх. Что-то скрывалось в его глазах, даже когда они пили пиво, смотря по телевизору совершенно бессмысленное ТВ-шоу, когда подкалывали неловко закрывающего глаза во время просмотра ужастика Тэхёна. Когда он дурачился вместе с младшими, он всё равно оставался человеком со столетней мудростью за плечами.
Чимин сжал в руках вытянутую из кармана купюру в десять миллионов вон в отсутствии хрестоматийной стодолларовой, не решаясь вдохнуть немного, на пробу. Он не знал, как Юнги оказался в этом болоте, но понимал совершенно чётко, что только серьёзные проблемы могли толкнуть его на это. «Я всё решу, твой договор будет расторгнут», – пообещал вчера друг, напрочь игнорируя неловко повисшее в воздухе неверящее «Каким образом?».
«Какая разница?» – хмыкнул про себя Шуга, вспоминая недавний разговор и медленно закрывая за собой дверь, следуя в кабинет за хозяйкой заведения, где ему приходилось работать. Здесь было неуютно. Полумрак вовсе не располагал ни к чему, а запах ландышей слишком резал нюх, оставляя неприятное послевкусие и вовсе не сочетаясь с обстановкой вокруг. Ядовито-красные обои угнетали ещё больше, скрывая подёртые старые стены, давно нуждающиеся в ремонте.
– Вот, – порывшись недолго в бумагах, лежащих на столе, протянула ему женщина листочек. – Передай ему, что у него есть на это два дня.
Парень нахмурился, принимая из её рук заказ и желая узнать, что там, но ему не дали. Накрыли его руки своими и загадочно улыбнулись прежде, чем прошептать:
– Просто не вмешивайся в это.
Шуга непонимающе посмотрел на неё, вырывая свои руки. Он засунул листочек в карман своей куртки, делая вид, что послушал. Это, конечно же, было не так, но перед начальством лучше не выёбываться. За столькие годы он успел выучить это правило, поэтому всячески разлаживался, желая достичь покровительства. И добился его. Это вносило некое разнообразие в его жизнь.
– Отпусти его, – выдохнул Шуга в неестественно красные губы и смочил свои языком. – Клянусь, что ты ничего не потеряешь.
Он пристально посмотрел в её чёрные глаза и приблизился ещё больше, касаясь чужих губ своими и чувствуя, как те приоткрываются ему навстречу и перенимают инициативу на себя.
– Я подумаю над этим, Юнги, – отрываясь от него только для того, чтобы начать расстёгивать на нём рубашку, умело продвигаясь вниз и уже вскоре освобождая его от неё.
Шуга коснулся её щеки рукой, чувствуя тепло и снова припадая к губам в более требовательном поцелуе. Его язык без препятствий проник в чужой рот, исследуя его. Он сдавленно выдохнул, когда её рука потянулась к его ремню, не желая медлить.
– Аннулируй контракт, – выдавил из себя, целуя острую линию подбородка и плавно переходя на шею, где пульсировала маленькая жилка, вынуждая припасть к ней губами, чтобы почувствовать частый пульс. Лёгкий стон давал ему зелёный свет для дальнейших действий. – От него столько проблем, легче избавиться, – пробирался руками под тонкую ткань блузки. – Аннулируй его.
– Хорошо, – почти простонала ему на ухо, чувствуя на своей спине уверенные движения. – Это… – прикрыла глаза, жадно припадая к его губам. – Будет его последний заказ…
Ын Ха не знала, сколько времени прошло до того момента, как она смогла пошевелиться. Пальцами рук. Жалко. Кажется, она выглядела сейчас так жалко. Затёкшие мышцы слабо поддавались неуверенным попыткам двигаться. Глаза, смотрящие в издевательски белый потолок, отчего-то казались безжизненными и стеклянными. Пересохшие губы искусаны до рваных ран от собственных острых зубов. Прикрыв на мгновение глаза, она попыталась вдохнуть поглубже, чтобы хватило сил встать, но от ужаса воздух в лёгкие не заталкивался. Бессильно приоткрыв рот и выпустив тихий стон из саднящего горла, она приподнялась, почти рухнув обратно, но вовремя опираясь на руки.
Она чувствовала себя…
Никак, если честно.
Она должна была плакать, биться в истерике, резать себе вены, но не вести себя так спокойно. Эта реакция казалась ей такой ненормальной, что въедалась в сознание липким отчаянием. Она должна была остановить его, не позволить прикасаться к себе. Но что сделала она? Замерла, будто разрешая ему, приглашая продолжать. Почему тело было обездвижено страхом настолько, что совсем не хотело шевелиться? Даже когда он душил её, Ын Ха не могла ничего сделать, поддаваясь и почти умирая в его безжалостных руках. Наверное, именно этого он и добивался, убить её. Стоит заметить, у него это получалось. Медленно. Тягуче медленно. Чтобы продлить удовольствие.
Больной ублюдок!
В кого он её превратил?
Девушка прикоснулась к шее, нелепо улыбнувшись в пустоту и вставая с кровати. Не хотелось смотреть ни на что. Не хотелось видеть ничего под ногами. Не хотелось жить. И хотелось одновременно. Глаза жгло, но слёз не было. Потому что не было желания становиться ещё более жалкой, чем она есть. Он же просто вытер об неё ноги, получил, что хотел, и… ушёл. Вот так просто. Будто так можно поступать. Будто это нормально, делать людей безвольными куклами и играть с ними. Так, как ему хочется.
Он облил её грязью с ног до головы, и она совсем не была уверена, что когда-то сможет смыть с себя эту ночь. Как и ту, предыдущую, которую она пережила с явной верой, что такое больше не повторится.
Ошиблась.
Несмело надавив на ручку двери, она вышла в коридор, узенький, но достаточно светлый. Здесь не было никого. В этом доме никого не было. Только чёрные тени унижения таились вокруг. Только мрачные воспоминания неприятно липли к телу, вынуждая отряхивать себя от них, как от пыли.
Ын Ха чувствовала, что сходит с ума, когда стены начали надвигаться на неё, вынуждая упасть на пол и схватиться за голову руками. Дыхание было частым, рваным. Сердце будто подскочило вверх, и билось сейчас где-то в глотке, мешая воздуху поступать в лёгкие. Коридор сужался до пугающих размеров. Измученное сознание старалось отрицать происходящее, потому что, по сути, ничего этого не было. Усилиями заставив себя открыть покрасневшие от напряжения глаза, она попыталась подняться, неловко хватаясь за стену и держась за неё, как за последнюю возможность выжить.
Кажется, Чимин был слегка не в себе, выходя из душного помещения, где проторчал полночи. Его глаза выдавали усталость, а дыхание – напряжение. Старался идти как можно ровнее, но с успехом провалил эту попытку, когда его занесло в куст, внезапно выросший прямо перед ним. Всё плыло и двоилось. Достав из кармана пачку сигарет, он с огорчением обнаружил, что она пустая, и выкинул в те самые грёбаные кусты. Он громко засмеялся, нервно потирая лицо ладонями и продолжая свой путь. Путь в никуда. Только сейчас, когда солнце спешило обрадовать мерзких людишек своим светом, Чимин начал осознавать, что только такая мразь, как он сам, может спокойно ходить по улицам, есть, пить, выкуривать сигареты одну за другой, впуская едкий дым в лёгкие, дышать и просто продолжать жить дальше, зная, что эти руки ещё недавно сжимали почти до хруста чью-то тонкую шею, выбивая из лёгких последний воздух. Только такой ублюдок, как он, сможет сейчас снова вернуться туда и не замечать её пустого взгляда. Он знал, что она сейчас его ненавидит, скорее всего. Или даже надеялся на это. Потому что его можно только ненавидеть.
Ын Ха, слегка покачиваясь, подошла к лестнице, ведущей на первый этаж. Лёгкое головокружение. Не успевшие схватиться за перила пальцы.
И боль.
Ускоряясь, Чимин ступил на дорогу, где необычно густой туман разрезали ослепляюще яркие фары проезжающих мимо машин. Не обратив внимание на то, что он вряд ли успеет проскользнуть мимо летевшей на огромной скорости машины, он продолжил идти. Просто понял, что совершил ошибку, только когда мощным ударом его подбросило немного вверх. В глазах потемнело, и он приземлился на капот тормозящей машины.
Хруст.
Несколько секунд Ын Ха была в сознании, чувствуя непреодолимую боль в правом предплечье. Слёзы застыли в глазах. А боль разнеслась по организму новой порцией.
Чимин пришёл в себя на мгновение, ощущая себя сломанным. В прямом смысле. Напополам. Он чувствовал, как что-то медленно стекает по его щеке вниз. Горячее. Приятное. Он погрузился в липкую темноту, словно издали слыша брань водителя… И всё.
Больше ничего.
Пустота.
И мрак.
Они погрузились в него практически одновременно.
Только каждый из них знал, что это Чимин утянул Её за собой…
Отправная точка – Пак Чимин.
========== Воспоминания ==========
Комментарий к Воспоминания
Ох, а вот и новая глава! Очень благодарна за все ваши отзывы, это безумно вдохновляюще~
Спасибо, мои хорошие.
Некоторые уже знают, но я просто оставлю эту информацию здесь. На всякий случай.
Совсем недавно я начала новую работу. Это спин-офф к даному фф про Юнги. Называется “Сахар на дне”:
https://ficbook.net/readfic/6499225
Буду рада, если это заинтересует Вас.
Спасибо за внимание и приятного прочтения♥
– Какой красивый мальчик! – протягивает девушка, тиская щёчки Чимина. – Такой милашка, можно, я возьму его себе?
Как вещь.
Игрушка, с которой наиграться и выбросить.
Девушка спрашивает и теснее прижимает его к груди. От неё несёт чем-то приторно-сладким и только через время маленький Чимин понимает, что это ваниль. И начинает ненавидеть этот запах до рвоты, до чёрного исступления. Он кутается в мягкое одеялко и отодвигается от неё подальше, потому что ему кажется, что ещё немного и она задушит его своим присутствием. Девушка улыбается ему и гладит по голове, наигранно ласково перебирая светлые пряди. И Чимин куксится, боится шевельнуться лишний раз, чтобы мир вокруг просто не рухнул, в один миг превращаясь в пепел.
За стенкой крики и звуки бьющегося об пол стекла. И семилетний мальчик боится, что крики стихнут. А они стихают через время. Чимин боится, беспомощно жмурит глаза, для надёжности прикрывая их маленькими ладошками. И дрожит. Всем телом. Потому что знает, что ничего хорошего сегодня больше не будет. И он понимает это своим несформировавшимся мировоззрением. И он вскакивает с нагретого места, когда дверь в комнату распахивается и на пороге показывается перекошенная от злости физиономия отца. Чимин опасливо пятится и почти падает. У него сердечко маленькое и хрупкое, словно фарфор. И оно болит, когда его без сожаления разбивают вдребезги.
Словно в бреду, Чимин двигается к двери, обходит отца и оставляет его наедине с той ванильной девушкой. Он несмело перебирает ножками и замирает всего в шаге от двери в свою комнату, потому что слышит плачь. И его маленькое сердечко снова разлетается осколками, когда он входит внутрь. Мальчик делает вид, что ничего не видит и не слышит, поэтому молча ложится на кровать, маленькую и неудобную, и прижимается к родной спине так крепко, как только может. И жалеет, что от него ничего не зависит, ведь он просто ребёнок.
– Мамочка, – тянет он, зарываясь носиком в плавный изгиб руки. – Я защищу тебя, мамочка, – почти скулит, заставляя повернуться к нему лицом и аккуратно поцеловать в лобик.
У неё слёзы в глазах блестят и их видно даже в темноте. Она ласково проводит своей ладонью по его волосам, а он подставляется, ластится, словно котенок. Чимину хочется обнять крепко-крепко, чтобы женщина поняла, как сильно он её любит. И она знает. Целует его в кончик носика и позволяет спрятать его на своей груди. Ей хочется плакать и кричать, потому что больно невыносимо, но она терпит. И если бы она только знала, что этим делает только хуже… Чимин с замиранием сердца ловит каждый вздох, каждый хрип и кусает губы почти до крови, чтобы не разреветься.
Потому что маленький ещё.
Потому что ничего не может.
Он повзрослел слишком рано. Ему нужно было ещё немного побыть ребёнком, побегать с друзьями, поиграть в футбол, а не вот это всё. Он не должен приносить матери воды, когда она кашляет почти кровью. Он не должен обнимать её так крепко, что самому дышать не хочется. И не можется, если честно. Он не должен. Потому что он просто ребёнок. Маленький и беззащитный. Это его защищать нужно! От всего мира с его резкими поворотами.
Он был не готов противостоять отцу. Каждый день спускаться на завтрак и стараться не задохнуться от этого противного ванильного привкуса во рту и на кончике языка. Он не хотел наблюдать странные зажимания за столом. Поглаживания. Постанывания. Взгляды. Обидные слова. Всё это не должно было проникать в его детский мозг так рано. Но проникало. Каждый день в его хрупкую психику вдалбливались слова, значение которых он тогда даже не знал.
– Пошла вон! – шипит отец в который раз, замахиваясь для того, чтобы ударить мать по щеке, когда Чимин встаёт перед ней, тяжело дыша, но вполне серьёзно. – И этого ублюдка забирай с собой, – он сплёвывает на пол и хрипло смеётся, опуская руку. – Чтобы я вас сегодня больше не видел.
У Чимина ноги подкашиваются, и он бредёт вслед за матерью вверх по лестнице. Бессильно хватается за её длинную юбку и утыкается в неё, пряча слёзы. Женщина останавливается и не может пошевелиться, потому что ком предательски режет горло. Она слышит тихий всхлип перед тем, как мальчик шепчет умоляющее:
– Мамочка, давай просто уйдём отсюда…
И она готова сорваться хоть сейчас. Готова забрать этого маленького ангелочка из адского котла, которого он не заслуживает. И она тоже плачет, поворачиваясь к нему и падая на колени:
– Мой мальчик, – заключая его заплаканное личико в свои ладони. – Моё солнышко, – целуя в лобик. – Мой маленький, всё будет хорошо, – бессильно прижимая его к себе. – Я всегда буду рядом.
И Чимин понимает, что они никуда не уйдут.
– Минни, – так могла называть его только она. – Он твой отец, мы не можем уйти.
– Можем, мамочка, можем, – сквозь слёзы и дрожь в голосе сипит мальчик, обхватывая большие ладони своими маленькими. – Давай уйдём?..
Он просит.
Он почти умоляет, оседая рядом с женщиной на пол, но она только мотает головой из стороны в сторону, говоря тихое: «Нет». И оно врезается в маленький неокрепший мозг настолько сильно, что просто растворяется в крови и продолжает гнать по организму.
Нет.
И только спустя годы Чимин понимает, почему «нет», и не обижается.
Нет, потому что «он твой отец».
Нет, потому что «так должно быть».
Нет, потому что «я не твоя мать».
И тогда почти хочется плакать, но…
«Я люблю тебя».
И Чимин верит, снова жмётся к ней с новой силой, стараясь залюбить в ней все раны, которые отец не поленился оставить на душе. Но теперь Чимин не плачет. Он просто не понимает, почему она здесь, с ним, хотя он ей никто. Мальчик с соседней улицы.
Но он счастлив, что у него есть хоть один по-настоящему родной человек…
И от этого так больно.
Слёзы скапливаются в уголках глаз и медленно текут по вискам вниз и тонут в бинте, прочно опоясывающем его голову. Он не может открыть глаза – слишком тяжёлые веки не поддаются. Чимин слабо приоткрывает рот и от боли хочет застонать, но молчит.
Вокруг неприятно пикают приборы, и ему кажется, что он сходит с ума. Хочется схватиться за голову, закрыть уши, но тело не хочет шевелиться, заставляя слушать этот мерзкий звук. И вслушиваться, но ничего не различать, краешком измученного сознания пытаться вспомнить или понять, что происходит. И не вспоминать. Почти срываться на беззвучный крик и давиться им, потому что он дальше горла просто не проталкивается, хотя должен.
Чимин почти ничего не понимает и погружается в спасительную темноту, наполненную дикими воспоминаниями и болезненной беспомощностью…
– Какой красивый мальчик! – протягивает женщина, цепляя руками его ладони. – Такой милашка, можно мне его?
И ей кивают.
И только тут Чимин понимает, что его покупают, даже особо не торгуясь.
Это его первый день, и он идёт следом за женщиной, даже не поднимая взгляда. Он не боится погружаться в этот мрак, он боится из него не вынырнуть. Он ныряет впервые, почти без обмундирования, поэтому выходит немного не так, как должно.
Он закусывает пухлые губы, когда пытается сдержать крик боли от того, что по его спине проезжаются чем-то обжигающим. И ему хочется бессильно погрузиться в темноту, но он терпит. Сдавленно стонет. И тонет. Растворяется в болезненных ощущениях, прикрывая глаза. Холодные пальцы ведут по спине, вынуждая сжаться и заскулить.
– Слабый… – шепчет она, усмехаясь. – Но красивый, – приподнимая его за подбородок.
И Чимин расфокусировано смотрит на неё, пытаясь расслышать сквозь шум в ушах слова. Но не слышит. Потому что боль в спине не утихает, и он бессильно закусывает губу, проклиная свой низкий болевой порог.
– Можешь идти.
И он уходит, скрипя зубами. В тесном коридоре сталкивается с парнем, немногим старше его самого, и даже не смотрит на него. Обращает внимание, только когда в его руку вкладывают небольшую баночку с мазью, и непонимающе смотрит.
– Просто говори, что не переносишь боль, – тихо осведомляет черноволосый. – И тогда она, – кивая на вещь в руке. – Тебе больше не понадобится.
Парень не улыбается и даже никак не выказывает своей благосклонности или хоть чего-то человеческого. На его лице холодность, и Чимину кажется даже, что он робот, потому что люди обычно не выглядят так. И только когда его фигура скрывается за той дверью, из которой он сам только что вышел, Чимину мерещится в его глазах паника. Должно быть, показалось…
Яркий свет режет глаза. Шум оглушает. Вокруг суетятся, бегают. Приборы пищат. Чимин почти овощ, потому что даже глаза с трудом открыл, и то – не сразу получилось. Он моргает часто, почти в панике. Потому что голову повернуть не может. Потому что ноги сводит судорогой, а руки не слушаются. Потому что его спрашивают что-то так настырно, но он не понимает. Не видит. В глазах двоится и плывёт. И уплывает. Потому что темнота снова врывается в сознание болезненным криком…
– Мама! – он оседает на пол рядом с женщиной. У неё глаза закрыты, а дыхание совсем слабое.
И Чимин не знает, сколько она так здесь пролежала и как давно упала с этой грёбаной лестницы.
Сегодня он был в отличном настроении, ведь наконец-то стал первым в рейтинге по университету. Он так давно мечтал об этом, ночи просиживая за учебниками. Ему это нравилось, и мама говорила, что совсем скоро он сможет возглавить их компанию с такими успехами. И они вместе мечтали об этом.
– Как вы себя чувствуете?
Проникает в сознание словно через пелену, и он отвечает. Кричит, что есть силы, но не выходит почему-то.
– Вы меня слышите?
Он слышит, но что-то не так. Ответить не получается.
– Моргните, если вы меня слышите.
И он моргает, теряясь в пространстве. Ему кажется, что он падает…
– Она всё равно умрёт, – отец уходит, захлопывая дверь. И это так громко. Так больно. Так невыносимо…
Хочется биться головой о стену, но он сдерживается. Слушает врача. Внимательно. Иногда кивает. Благодарит. Пожимает руку. Даже как-то улыбается.
И не сползает по стене. И не плачет, как в детстве. Мама учила его быть сильным, что бы не случилось.
Чимин идёт домой, бесполезно лазит в Интернете в поиске работы. И понимает, что ему минимум год копить, чтобы хоть что-то оплатить. Отец карточки блокирует моментально, и Чимину жить даже негде. Он собирает свои вещи в рюкзак. Сколько помещается, всё остальное оставляет здесь, в Аду. И уходит. Потому что здесь его больше ничего не держит…
Кто-то заставляет открыть глаза. Светит фонариком слишком ярко. Говорит что-то. И Чимин только сейчас понимает, что находится в больнице. Зрение возвращается. Слух тоже. Самое страшное – память возвращается в первую очередь…
«Чимин, н-не надо…»
Он помнит всё так отчётливо, что страшно даже. Каждый шорох. Каждый всхлип. Каждый стон. И ему даже как-то противно и мерзко от самого себя.
