Текст книги "Услышь меня, чистый сердцем"

Автор книги: Валентина Малявина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 18 страниц)

Пришел Новый год. Девчонки нашего отряда очень красиво оформили культкомнату. Елку нарядили, по стенам развесили игрушки, серпантин вместе с елочными ветками, на которых красовались маленькие шишечки. Пластинки в отряде замечательные. Девочки нарядились в красивые платьица, которые шили специально для Нового года, из разноцветных перламутровых пуговиц сделали браслеты, кольца, серьги и даже роскошные пояса, накрасились, причесались с выдумкой и танцевали в культкомнате.

А в секции на каждой тумбочке – торт, приготовленный из печенья, сливочного масла и джема – вкусно! Крепкий-прекрепкий чай готовили потихоньку. Я тоже привела себя в порядок и пошла в культкомнату. Девчонки танцевали с девчонками. Одни из них выполняла роль мальчика. Они не были в вечерних платьях. У них подол сарафана высоко подвернут, темные колготки поддерживались яркими и широкими резинками или подтяжками, на голове – белая косыночка, завязанная так, что кажется пилоткой.

Все в хорошем настроении, все внимательны друг к другу, каждый приглашает отведать свой торт.

Вечером – концерт. Сколько же здесь талантливых, красивых преступниц! Иные очень хорошо поют, иные танцуют, иные читают стихи, непременно свои. Концерт большой, около двух часов. После концерта – снова танцы. Каждый отряд сам по себе. Не поощрялось ходить в гости друг к другу из одного отряда в другой. Мне нравится, что везде очень чисто, начиная с белых простыней и кончая туалетом. На душе покой. На свободе никто не догадывается, что за колючей проволокой и заборами есть покой и умиротворение. Именно умиротворение. Суеты нет. Нет суеты. Хорошо.

Вспомнила нашу с Павликом Арсеновым квартиру, себя в длинной батистовой рубашке, на голубых в цветочек простынях. Босые ноги чувствуют толстый, пушистый шерстяной ковер, пью бутылку холодного белого хорошего вина из тяжелого хрустального бокала, слушаю Баха и гляжу на дождь. Дождь летний, теплый, сильный. Дверь в лоджию открыта, умытые деревья и сирень как бы вошли в комнату. Очень красиво – крупная сирень на влажном темно-зеленом.

Все говорит: и дождь, и сирень, и листья взрослых деревьев.

Но отчего тяжесть на душе? Отчего мне мрачно было? От предчувствий? То неизбежное, что ожидало меня впереди, так мучило меня в тот летний дождливый день. Моя душа была как бы «в заключении». А теперь, когда свершилось неизбежное, на душе у меня покой.

Отчего на этой узенькой постельке, на этих деревянных досках под байковым одеяльцем и вечно скручивавшейся простыней душа моя свободна? Я ведь в тюрьме. Каждое утро я выхожу на проверку, выкрикивают мою фамилию, я свое имя-отчество, ем из старых алюминиевых мисок, за мной наблюдают все сразу: и те, кто обязан, и просто все остальные. Я за проволокой, за забором. Я среди арестованных березок, среди преступниц, тем не менее – душа моя свободна.

…Наступила первая весна на зоне. К нам сюда каждый день приходят работать заключенные-мужчины: их зона, очень маленькая, рядом с нами.

И вот однажды за обедом вижу за столом, где их кормили, молодого парня с удивительно синими глазами и длиннющими черными ресницами. Сам брюнет, а глаза синющие… С ума сойти! Вижу – и он на меня смотрит, улыбается. Спрашиваю у поварихи Тани:

– Кто этот мальчик?

– Володя Кукушкин. Он недавно приехал.;. У нас с ним любовь! Так что извини, Валюта…

А вскоре меня перевели работать из библиотеки в баню. Это даже лучше. Потому что у меня теперь очень чистенький кабинетик с белоснежным бельем и новыми матрасами, на которых я отдыхаю, когда устаю.

Ну, так вот… Солнечным весенним днем я пошла к Танюшке в столовую выпить молока. Конечно, идет обмен. Скажем, я ей – сыр, она мне кружку свежего молока. Иду в столовую через двор и вижу – сидят под солнышком Таня и Володя Кукушкин. Володина рука находится на загорелом Танюшкином колене. Таня успела красиво загореть. У Тани – зеленые глаза, у Володи – синие. Они были очень красивы рядом.

Но мне очень нравится Володя. Он тоже внимательно и значительно смотрит на меня. Что делать-то, а?

И вдруг снится мне сон: Стас, одетый как осужденный, идет мимо библиотеки. Я смотрю в окно, Стас поворачивает за библиотеку. Рядом со мной – Юля Петрова. Спрашиваю во сне Юлю:

– Куда это Стас направился?

– Как куда? К Володе Кукушкину в вагончик.

– Зачем?

– Значит, надо.

Я вышла из библиотеки и пошла в сторону вагончика, где нашла Стаса и Володю. Проснулась и больше не могла заснуть. За обедом в столовой мы с Водолей все больше и больше смотрели долгим взглядом друг на друга. Что-то будет…

Как-то пришел Володя в баню чинить стиральную машину. Дверь моей комнаты была открыта. Он позвал меня:

– Валюшка, у тебя ножницы есть?

– Да.

Он вошел в мой кабинетик.

– Как красиво у тебя!

Действительно, было очень уютно и букет шиповника красовался на столе. Вот только портрет Дюпонта был весь мокрый от большой влаги. Володя посмотрел на Дюпонта и серьезно спросил: «Заболел?» – «Нет, не очень, просто ему так захотелось». Рассмеялись. Володя подошел ко мне близко-близко, и я поцеловала его прекрасные синие глаза с огромными, черными, пушистыми ресницами. Он в свою очередь поцеловал меня и сказал: «Я влюбился в тебя». – «А я в тебя», – ответила я. «Вот и хорошо!» – сказал он. «Да! Очень хорошо! – согласилась я. – Володя, надо только, чтобы никто не знал. Так будет легче. Лучше». – «Да. Мы постараемся, чтобы никто не знал».

Но тут дверь хлопнула и вошел гражданин начальник в лице прапорщика.

– Кукушкин, что вы делаете в кабинете Малявиной?

– Прошу ножницы. Они мне нужны для работы с машиной.

– А где остальные женщины? – поинтересовался гражданин начальник.

– В ларек пошли.

– А-а, – протянул прапор. – Заканчивайте поскорее, Кукушкин, мне некогда.

– А вы идите по своим делам, гражданин начальник. Почему вы боитесь оставить нас?

– Не положено.

– Что не положено? Ему заниматься своим делом, а мне своим? Или вы боитесь, что у нас найдутся общие дела?

Володя улыбается. Прапор злится.

– Хватит, Малявина, издеваться.

– Да что вы, гражданин начальник, я к вам с большим уважением отношусь, несмотря на то что вы у меня тушь отшмонали и сухие духи.

– Малявина, у вас кофе надо отнимать. Пахнет.

– Да ну, гражданин начальник. У вас вкусовые глюки.

– Перестаньте дерзить.

– Я не держу… Господи! Что значит – не держу, а как сказать от слова «дерзить» – наверное, не дерзю.

– Сейчас же прекратите! Кукушкин, на выход.

– Но я еще не исправил машину.

– На выход!

Володя пожал плечами. Успел послать мне поцелуй, и они ушли.

Каждый день Володя выдумывал причину и приходил в баню. Он нравился нашим женщинам, которые работали прачками.

Мне нравится, что к Володе хорошо относится и начальство, и осужденные. Он умный, Володя, и красивый. Вернее сказать – с уважением относятся к Володе.

В дневниках, чтобы не писать Володину фамилию, я обозначала его так – В. О!!! В. и солнце с восклицательными знаками. Очень он мне нравится. По-моему, я влюблена в него. Володя говорит: «Самое главное – ты, Валентина, всегда! Хочу навсегда!» Как хорошо! Господи! Спасибо тебе!

Как-то Володя приходит и говорит: «Я уезжаю на волю!» – «Ах!» – «До обеда, Валюшка, до обеда». И показывает мне связку отмычек – что-то отмыкать будет, потому что никому не доступны эти двери от сейфа. Как в кино!

Кто-то в дверь мне сунул записку, спрашиваю Володю – не он ли? «Нет, – говорит, – зачем мне тебе записки писать. Я видеть тебя хочу и вижу, слава Богу».

Записка такого прекрасного содержания: «Безоглядная и беззащитная в любви, торжествующая, даже победоносная в поражениях, она подобна восстающей из пепла птице Феникс или морской волне, что разбивается о камни и неизменно возрождается, – бессмертна в этом нескончаемом стремлении от страдания к радости, и вновь к страданию, и снова – к радости!»

Очень интересное послание. Думаю, оно посвящено великой женщине, по крайней мере очень талантливой, и приятно, что кто-то решил эти строки, эту мысль подарить мне.

Буду готовиться к моему литературному уроку и ждать Володю. Заварила крепчайший чай, отрезала кусочек сыра, положила его на пресное печенье. Как хорошо! Скоро свидание с моими любимыми Мурзиками. Дай-то Бог свидеться!

Из дневника

«Очень давно Елизавета Григорьевна Волконская рекомендовала меня самому строгому педагогу Школы-студии при МХАТе Кареву Александру Михайловичу. Карев назначил мне день, чтобы я пришла почитать стихи, прозу и проконсультироваться – стоит ли мне поступать в театральный институт.

Была зима. Я подошла к Художественному театру, сердце мое от испуга и восторга выделывало кульбиты. Поднимаюсь по ступенькам в школу-студию, в коридоре меня встречает парень с красной повязкой на рукаве. Спрашиваю его:

– Как мне повидать Карева?

– Он на занятиях, – отвечает парень. – Подожди.

Сели рядышком. Молчим. Он посматривает на меня, а я вся раскраснелась от волнения перед встречей со знаменитым педагогом. Парень говорит:

– Не волнуйся. Артисткой хочешь быть?

– Да.

– Дело трудное. Артист не имеет права трусить. Успокойся.

Опять молчим. Волнение от молчания совсем захлестывает, и я спрашиваю парня:

– А ты дежурный?

– Дежурный.

– Постоянный? – нелепо продолжаю спрашивать.

Парень расхохотался.

– Может быть, и постоянный. Хочешь, я буду дежурным по твоей жизни? Постоянным.

– Как это?

– А так! Мало ли чего? А я тут как тут.

Я спросила:

– А как тебя зовут?

– Володя. Володя Высоцкий.

– Хорошая фамилия, – говорю.

Он спросил в свою очередь:

– А тебя как зовут?

– Валя Малявина.

– Тоже хорошо, – сказал Володя. – Малявина Валя. Нет, лучше, как ты сказала: Валя Малявина. Мягче.

Володя пошел к Кареву сказать, что я пришла. Вскоре он вернулся и шепнул:

– Ну, с Богом!

Я стала читать о Катюше Масловой. Читала ужасно. Горло пересохло. Кое-как добралась до конца отрывка. И тем не менее Карев сказал:

– Весною приходи. И, пожалуйста, так не волнуйся. Все совсем неплохо.

Вышла в коридор к Володе.

– Струсила, – говорю.

А Володя:

– Ну-ну, ну-ну, – коротко так. – Ну-ну, – и только.

– Все равно я буду актрисой и буду учиться здесь.

– Вот и молодец! И не забывай – я твой дежурный. У тебя есть собственный дежурный.

Проводил меня вниз и все напевал: «Я дежурный по апрелю…»

Весною стала поступать, и меня приняли в два института: в Шукинское и в Школу-студию МХАТ. Пошла во МХАТ, у меня там был свой дежурный.

Мы с Володей всегда были рады друг другу. Видела его разным, но во всех своих проявлениях Володя оставался и остается для меня родным человеком. Особенно ярко открылся он мне в своей любви к Марине Влади.

После премьеры фильма «Король-олень» Вадим Коростылев, Паша Арсенов и я беседуем в ресторане ВТО за изысканным ужином. Очень трудной, что называется, нетвердой походкой идет к нам Володя Высоцкий. Павел хотел поставить стул для Володи, но он сказал:

– Извини, Паша, – и присел ко мне на стул: я – на одной половинке, он – на другой.

Павел заказывает ему ужин, он отказывается и ест вместе со мною из моей тарелки. Еще раз извинился и попросил разрешения побеседовать со мной.

– Я люблю Марину до сумасшествия. Она уехала в Париж. Что мне делать?

– Жди.

Вот еще в чем дело: Володя знал, что мы с Мариной работали в Румынии в одно и то же время: я – в фильме «Туннель», Марина Влади – в фильме «Безымянная звезда». Ее партнером был известный и очень красивый румынский актер Кристи Авраам. Кристи тоже был до сумасшествия влюблен в Марину и после окончания съемок уехал с ней в Париж, бросив на произвол судьбы все свои знаменитые роли в Национальном театре. Володе очень хотелось услышать от меня об этом романе, но я не стала говорить на эту тему. Рядом с нашим столиком ужинал Боря Хмельницкий. Он все поглядывал на Володю, беспокоясь за него. Неожиданно Володя меня предупредил:

– Ты не бойся. Я выйду в окно. Тихо-тихо… Не хочу возвращаться через зал.

И вышел. Я не помешала. Окно узенькое, в одну раму. На первом этаже располагался наш удивительный ресторан. Боря Хмельницкий нырнул за Володей…

В Театре Вахтангова была премьера «Неоконченного диалога» – о чилийских событиях. Альенде играл Юрий Васильевич Яковлев, а роль его дочери Тати исполняли Катюша Райкина и я. Художником спектакля был Борис Мессерер.

Беллочка Ахмадулина смотрела спектакль. Потом был банкет. Я не могла скрыть своего удрученного состояния от того, что происходило на сцене. Беллочка меня не успокаивала, а просто сказала:

– Вам надо отвлечься. Сегодня юбилей Жени Евтушенко. Он теперь у Володи Высоцкого. Поехали к Володе.

И мы поехали на Малую Грузинскую.

Лифтер в доме Володи мерзким голосом спрашивает:

– Вы к кому? К этому? К Высоцкому?

Отвратительное лицо у лифтера. И почему он работает в этом замечательном доме? Стукач, наверное.

Володя открыл дверь. Обрадовался нам. Расцеловались.

– Наконец-то знакомые лица!

Народу – уйма!

– Боже, Володя, сколько гостей у тебя! – удивилась я.

– Все дороги ведут в Рим! – рассмеялся Володя и попросил: – Сядьте, пожалуйста! Ничего не вижу за вашими спинами.

А видеть он хотел Женю Евтушенко, который читал свою новую работу. Мы уселись. Я, по счастью, оказалась рядом с Володей. Мне было уютно на низком пуфике. Володя сидел на полу. Мы внимательно дослушали Женю и долго аплодировали ему. Огромная луна тоже слушала Женю. Она прямо-таки ввалилась в комнату и не оставляла Нас целый вечер. Я рассматривала дивные портреты Марины Влади, обернулась и увидела фотографию Валеры Золотухина. Володя сказал:

– Я люблю его, Валеру. И еще Ваню Бортника.

Женя Евтушенко попросил Володю спеть:

– Володя, прошу тебя! Что-нибудь из своей классики.

И Володя запел «Кони». Он пел стоя и глядел в окно на сумасшедшую луну. Меня трясло. Я не могу рассказать о своем впечатлении: нет таких слов. Благодарить было невозможно. Опять же – как? Какими словами? Нет их.

Володя сказал мне:

– Пойду позвоню Марине. Идем со мной.

Мы пришли в другую комнату. Большой письменный стол у окна, напротив – постель, телефон на полу.

Помолчали. Володя говорит мне:

– Только что заступился за тебя. Одна актриса… неважно кто… там, в комнате сказала, что ты пьешь. Я спросил ее, словно не знаю тебя: «А книжки она читает?»

– Да… и много, наверное, – ответила актриса.

– Говорят, что она рисует? – интересуюсь я.

– Да-да, я видела ее работы.

– Она что-то сочиняет-пишет? – продолжаю я.

– Говорят, – отвечает.

– Играет много в театре… и хорошо, – наступаю я.

– Да-да, много… и хорошо, – соглашается она.

И тогда я спросил ее:

– А когда же она пьет?

Мы расхохотались, и Володя стал звонить Марине в Париж. Я повернулась к столу. На столе лежали совсем новые стихи Высоцкого, записанные простым карандашом. Он предложил мне почитать их. Стихи о больном человеке, о срыве, который с ним приключился. Мне думается, они были написаны Володей после гастролей в Болгарии, где он себя плохо почувствовал.

Володя дозвонился Марине. Нежно, очень нежно говорил с ней. Потом спросил:

– Ну, что стихи?

– Страшно.

– Да. Это все страшно. Очень страшно. Лучше расскажи мне о Румынии.

– Что, Володя, рассказать? В Румынии было хорошо! Сару Монтьель любил Ион Дикисяну. Меня – Флорин Пиерсик.

– А Марину?

– Кристи Авраам.

– Действительно, здорово!

Мы вернулись к гостям. Пили красное французское вино. Беседовали. Постепенно гости расходились.

– Не уходи, – попросил меня Володя.

Я ушла под самое утро, чуть ли не последней. Когда прощались, он сказал: «Помни… мало ли что… Я тут как тут… Я твой дежурный».

…А потом наступил день, который вновь перевернул мою судьбу. Но я тогда до конца этого не понимала, хотя обрадовалась безмерно, узнав, что ко мне приехал долгожданный посетитель – адвокат Семен Львович Ария. Один из лучших в России.

Я так хотела, чтобы он был с самого начала моим адвокатом, но он был занят делом Аси Чачич, которая находилась здесь же, в Можайской зоне. Ее обвиняли, что она передавала за границу какие-то замечательные русские картины и прочее. Я читала защиту в пользу Чачич Ария Семена Львовича, это зашита на одном листочке. Он просто доказывает, что аэропорт Шереметьево не является «заграницей», а что это – Россия, поэтому обвинять Чачич невозможно. Здорово, не правда ли?

Семен Львович был в кабинете в оперативной части, не там, где работала всеми уважаемая Валентина Андреевна Савина, а рядом. Валентина Андреевна на сегодняшний день является начальником Можайской колонии. Она очень интересный, интеллигентный человек, с юмором и завидным умом. Она познакомила меня с Арием Семеном Львовичем. Мне очень понравилось лицо Семена Львовича. Он показался мне высоким. Взгляд его был таков, словно ему все известно и все понятно. Нет, это не самонадеянный взгляд, а взгляд очень талантливого, всепонимающего человека. Я обратила внимание на его пиджак цвета маренго в вишневую клетку; точно такой же был у Стаса. Даже голова закружилась от этого воспоминания. Он взял мою правую руку ладонью вверх и стал рассматривать мои порезанные два пальца. Рука моя отчего-то дрогнула. Я смущенно посмотрела на него. Он внимательно на меня. Стали разговаривать. Я обнаружила, что он знает очень хорошо наши отношения со Стасом и, как мне показалось, симпатизирует им. Говорили мы долго, и мне не хотелось, чтобы он уходил. Семен Львович обещал мне еще приехать и обещал помочь мне.

Так спокойно стало после нашего знакомства. Как я люблю талантливых, умных и красивых людей!.. И какое же это счастье, что моя судьба оказалась щедра на встречи с ними, какое счастье!

Из дневника

27 мая в воскресенье 84-го гола. «Солнечным днем начался в колонии спортивный праздник. Меня попросили посторожить стол с призами: баранками, конфетами, блокнотами, зубными щетками и т. д. Проходя мимо, девчонки просят: «Валюшка, дай сушечку, дай конфетку…» Я записываю в дневник прямо на площадке. Вся зона собралась около санчасти на волейбольной площадке. У каждого отряда есть свое место, оно обозначено яркими флажками. Столы покрыты красными скатертями. Там заседает жюри и граждане начальники. Много приглашенного люда.

На одной из граждан начальниц симпатичное белое трикотажное платье. Осужденная Маринка говорит мне: «Из двух мужских кальсон сшито платье. Полчаса – и платье готово, как бы от польской моды. За что и сижу по 147-й статье – мошенничество. В Малаховке купила, там мы «польскую моду» продаем. С удовольствием носят, суки. Зачем сажать за удовольствие? Меня в электричке взяли с этими платьями».

…Отряды выстраиваются поодаль. Первый отряд возглавляет Надюшка Асланова, попросту – Аслан, она – «мальчик». Ее окружают девочки в белых и черных коротеньких платьицах, спинки у них оголенные. Аслан гладит одну из девочек по спине, получает замечание от гражданки начальницы. «Это я от радости», – кричит Аслан. Она в белых брюках с голубыми лампасами и голубой курточке. Сшито все идеально.

Зрители сидят на телогрейках с воздушными шариками в руках и плакатами. На одном из них слова из песни фильма «Цена быстрых секунд», в котором я снималась: «Спорт – это жизнь, целая жизнь, и даже немного больше!»

…В воскресенье можно привести себя в абсолютный порядок – сделать маникюр, педикюр, массаж, красиво постричься. В зоне есть и врачи, и косметологи, и массажисты, и парикмахеры. Портнихи шьют очень аккуратно. Девочки мне сшили несколько ночных рубашек с рюшечками, бантиками и прочей красотой, но при ночной проверке ДПНК дежурная Инна по кличке почему-то Поль Робсон, подходя к моей постели, улыбалась: «Ну что Малявина, опять в новой рубашке?» – «Да, опять». Она сбрасывала мое одеяло и на груди у меня разрывала рубашку. Ей, наверное, тоже хотелось такую красоту надевать на ночь, ан – нет!!! Вот она и сердится. Девчонки меня успокаивают: «Ничего, Валюшка, новую сошьем. Поль завидует». Однажды она снова подходит ко мне с улыбкой и снова хочет творить жуткое – рвать рубашку. Я ей тихо говорю: «Инна, наклонись ко мне, я что-то скажу тебе». Она, как ни странно, наклонилась. Я ей говорю: «Ты больше не будешь рвать на мне рубашек, а то Володе Кукушкину пожалуюсь». Они все знали о нашем романе. Володя имел связь с вольными, и Инка испугалась – больше не стала рвать на мне одежду.

Ну, вот и наш третий отряд пошел! Ах, как хорошо наши спортсменки одеты: синие платьица с белыми воротничками и белыми поясками и наоборот – белые с синими. 7-й отряд – ведущая Дахновская в блестящем голубом комбинезоне с голубым флагом – на флаге земной шар улыбается…

Воздух сегодня удивительный: как будто море рядом! Морской воздух! Очень хочется к морю, вот и вспоминаю. Как хорошо отдыхалось в Солнечногорском, что в Крыму. Несколько лет подряд. В последний раз мой домик был у самого моря – впереди пляж и любимое мною Черное море; сзади – персиковый сад. Последнее лето я отдыхала с Хвостом, Настей Вертинской и Степаном Михалковым. Хвост – чудо как талантлив! Подарил мне две своих фотографии с песнями – «Рай» и «Под небом голубым есть город золотой…» – гениальная песня, написанная Хвостом; на другой фотографии стихи к песне «Люцифер», страшные, ироничные, мудрые стихи…»

12 июля 84-го года. «День рождения Стаса. Всю неделю шел дождь. Всю неделю хмурилось. И вдруг в день рождения Стаса – солнце!.. И совсем нет тяжести ни на душе, ни на сердце…

Сегодня Раиска (симпатичная пожилая осужденная, срок отбывает за мошенничество) спрашивает меня: «Ролан Быков приезжал?».

– Приезжал, – говорю, – в письмах.

– Зачем скрываешь? Он приезжал и сказал, что амнистия большая будет.

– Будет, Рая, обязательно будет, Раиска!

Не приезжал ко мне Ролан, но хотелось, чтобы Раиске было хорошо, вот и сказала, что большая амнистия будет».

9 августа 84-го года. «Пришла ко мне девочка, протягивает красивое большое яблоко.

– Валюшка, поздравляю с праздником! Сегодня Яблочный Спас!

Стас снился… В уголочке сидел за какой-то занавеской. Он не хотел никому показываться. Я случайно нашла его. Руку мне протянул ладошкой кверху и сказал: «Не уходи». Родной был до изнеможения.

Осень наступила. Я часто гуляю за забором в парке ДМР. Листва шуршит под ногами. Нежный колокольчик одиноко смотрит на меня. И небо низкое…

Вечером в бане стояла под душем с закрытыми глазами и напевала песенку. Открываю глаза, а передо мной начальник ДПНК. Караул! Совсем рядом со мной в шинели, в папахе, а я-то голая. Спрашиваю:

– Зачем вы здесь в папахе-то, гражданка начальница?..

– Смотрю на вас. И что, каждый день душ принимаете?

– Да. Два раза в день. Утром и вечером. А что?

– Ничего. Не положено. Один раз в неделю надо мыться.

Я все-таки очень смешливая. Хохотать хочется до невозможности, а начальница стоит. Я закрыла лицо руками и угодила струей воды прямо на нее.

– С ума сошли, Малявина?

– Кто сошел с ума?

– Вы.

– А-а-а… Значит, я. Ну да, ну да… Да-да…

– Немедленно выходите из-под душа.

– Но я в мыле.

– Меня не интересует, в чем вы.

– А меня интересует, что вы в форме.

О! Господи! Диалог был длинным. Взяла чистую простыню, вытираюсь, начальница не уходит:

– Ну надо же! Простынью вытирается… Прямо-таки барыня.

Я что-то сказала ей неприятное. Она мне отомстила. Около бани лежали толстые бревна. Мы с Володей спрятались за них и целовались, а ноги каким-то образом были видны. Уж не помню каким! Вдруг голос гражданки начальницы, что в папахе под душем стояла.

– Малявина! Кукушкин! Выходите!

– Не выйдем.

– Сейчас в ШИЗО пойдете. Немедленно выходите.

Вышли, и повели нас «гуськом», я – впереди, Володя – сзади в ДПНК через всю зону. Осужденные нас подбадривали:

– Ребятки! Вы извинения попросите! Отпустят!

Еле уговорили, чтобы нас отпустили, но Володя перестал работать на нашей зоне. Ох как плохо без него…

Только несколько раз виделись. Мне говорят:

– Володя Кукушкин в санчасть пошел.

– Что с ним?

– Палец чуть не отрубил. Наверное, нарочно, чтобы тебя повидать.

Я побежала в санчасть. Володину руку перевязали. Сели мы в уголочек под фикусами. Молчим. Пока прапор не пришел за Володей, мы, обнявшись, молча сидели под фикусами…

Ария Семен Львович приезжал!!! Говорили – интересно и долго.

Иду по аллее – навстречу соперница Марфа, просит:

– Валюшка, расскажи о втором собрании.

– О втором съезде КПСС?

– Во-во!

– Слушай, Марфа, на съезде были приняты две программы: «минимум» и «максимум».

Марфа слушала, будто я ей сказку рассказываю.

– Спасибо! – говорит – Все поняла!

А потом:

– Валюшка, зиму-то здесь побудем… На х…й мне печь топить, а тебе на каблуках шлендать по Москве. Здеся зимой-то лучше.

У нее тоже была 103-я статья. Деда, которого любила всем сердцем и душой, да и прожили они лет сорок – убила топором: довел. О! Господи!»

7 января 85-го года. Рождество Христово. «Снег пушистый, и много его. Темно. Костер разожгли. Цыганки у костра греются и поют, очень хорошо поют! Удивительно все! Удивительно!

Женечка, с которым мы прожили пять лет, разыскал меня и трогательное письмо прислал. Дай Бог ему силы и терпения. Он где-то в Кемерово. Сначала придумали историю, чтобы Женю посадить, вынудили на хулиганство, осудили и посадили. Боялись его. Боялись арестовать меня, пока он на свободе. Боялись, очень боялись, что он заступится за меня по-своему. Вот и упекли в тюрьму, потом в зону. Холодно там. Помоги ему Бог!

Летом 10 июня в дождливый понедельник получила письмо от мамульки. Она пишет: «Вчера вечером узнали о том, что тебе сняли срок до пяти лет, хотя Прокуратура СССР просила о снятии срока до трех лет. Мосгорсуд принял решение, что нужно оставить пять лет. Да это и понятно: они только что писали, что приговор по делу признан законным».

Событие произошло чрезвычайное, но поведение мое не изменилось, просто стала почему-то очень громко говорить. А вокруг – суета, оживление, недоумение. Вся зона меня поздравляет.

Вскоре приходит Надюшка Вохлакова, она тоже в бане работает, и говорит:

– Валюшка, иди к березке, что у оперативной части, и посмотри на второй этаж.

– Надюшка, расскажи подробней.

– Иди, Валюшка. Выглядишь ты хорошо, слава Богу. Иди.

Я пошла, встала у березки и посмотрела на второй этаж.

За окном красивый молодой мужчина смотрит на меня. Я посмотрела, кивнула и пошла к Валентине Андреевне Савиной.

– Валентина Андреевна, кто это там на втором этаже в окно на меня смотрел?

– Ты Максима Краснова знаешь?

– Еще бы! Даже очень близко. Он хотел и хочет, чтобы мы поженились.

– Это его отец.

– Лев Иванович?

– Да.

– Господи! Но он совсем молодой! И красивый какой!

– Да, он симпатичный. Ну, ладно… Иди. Да… сейчас прочитала, как Ольга Чайковская пишет о Стасе. Послушай: «…беззащитный и бешеный, утонченный и грубый…» Так это, Валентина?.

– Да. Так. Он с детства был очень одинок. Алексей Петрович, отец Стаса, ушел, когда Стасику было года два, а мать Шура имела семь мужей, а Стас мучился этим. Он мне рассказывал о своем детстве и плакал. Ну, я пошла, Валентина Андреевна.

Прихожу в баню. Все ушли на политзанятия. Я не хожу, потому что все это изучала и в театральном институте, и потом здесь – вот уже третий год. Таня Дудакова – прачка – тоже не ходит, притворяется, что глухая. Совсем не глухая наша баба Таня. Под полом у нас лягушка живет, о чем-то разговаривает наша лягушка. А Таня Дудакова говорит: «Ишь, курлыкает». Замолкла лягушка. Таня продолжает: «Если к добру, то закурлычет. Если ко злу, то тяфкнет».

– А как ты отличишь, когда курлыкает или когда тяфкает?

– Отличу. Слушай… Курлыкает. К добру – умница.

Ох, и смешные жители нашего государства, которое называется «Можайская зона»…

Вошла дежурная. Смотрит на портрет Дюпонта работы Гейсборо и спрашивает:

– Это Блок?

– Нет, – говорю, – Есенин.

– А-а-а… тянет начальник ДПНК.

– Да… – тяну я.

– Что это у вас лежит на столе? От кого записка?

Я спокойно отвечаю:

– От Володи Кукушкина. Вы разлучили нас. Вот и пишем друг другу письма.

– За письма есть наказание.

– Вам бы только наказывать. Мы и так наказаны.

Она промолчала и ушла.

В Володиной записке: «Я только и делаю, что о тебе думаю».

Взяла томик Достоевского, наугад открыла первый том «Дневники», оказалась стр. 266, и что же я читаю: «Ваше время не ушло, не беспокойтесь. При Вашей настойчивости непременно выйдет что-нибудь хорошее. Оставайтесь только добры и великодушны». Словно поговорила с Федором Михайловичем. Да! Я с бодростью смотрю вперед. Володя скоро уезжает на «химию» к себе в Брянск.

Сижу у себя в кабинетике, Володя подходит к окну и говорит:

– Валюшка, пожалуйста, закрой дверь на ключ. Я хочу к тебе. Я войду через окно.

– Но оно сеткой закрыто.

– Ничего.

Я закрыла дверь, а Володя каким-то инструментом отодвинул железную сетку и вошел ко мне в комнату.

– Господи! Что же сердце так колотится?

– У меня тоже, – говорит Володя.

Расстегивает мою кофточку, снимает колготки и сам раздевается догола. Матрасы новые, белье свежайшее. Целуемся… Позже лежим, взявшись за руки, и я спрашиваю:

– А какое сегодня число?

– 30 октября.

– Да? День рождения Достоевского.

Володя улыбается. Я тоже. Мы счастливы. Он потихоньку через окно уходит.

Открываю дверь и говорю:

– Что-то я заснула, – и пошла погулять.

Встречаю Толю Калачева, художника. Он симпатичный и талантливый мальчик. Говорю ему:

– Толенька! Напиши мне портрет Володи Кукушкина. Пожалуйста.

– Хорошо, – тут же согласился Толя. Мы с ним дружим, и день рождения у нас в один день – 18 июня, только он намного моложе меня.

Через несколько дней портрет Володи, довольно большой, написанный масляной краской, у меня. Я отправила его домой, через вольных, конечно…

…Скоро, очень скоро и мне предстоит покинуть Можайскую зону. Что-то ждет меня там, впереди? Новые радости или новые беды? Новые потери или новая любовь? Жизнь покажет».