Текст книги "Услышь меня, чистый сердцем"
Автор книги: Валентина Малявина
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 18 страниц)
Я думала остаться у ребят, но Павел сказал:
– Ну что? Поехали домой?
Я не могла поставить Павлика в дурацкое положение и уехала с ним.
Павлик спросил меня:
– А как служит Саша?
Я сказала, что сначала ему было очень трудно, потому что все обмундирование было пропитано какими-то химикатами. Потом Никита помог ему перейти в кавполк в Алабино. Я ездила к нему. Он в солдатском обмундировании вместе со своей лошадкой Катей встретил меня. У Кати умные-преумные глаза. Саша сказал:
– Вы с ней похожи… – засмеялся и продолжил: – выражением глаз, понимаешь, взглядом, – и опять засмеялся.
Я заметила ему:
– Мне нравится наша схожесть. – И поцеловала Катю.
Нам разрешили встречу до отбоя, даже ужин принесли в какую-то небольшую теплую комнатку.
Вышли погулять. Морозно, но не холодно, и звезды – яркие-преяркие – гуляли с нами.
Павлик снова поинтересовался:
– А как вы в Ростове оказались?
– Саша поехал повидаться с родными. Поехал с сиамским котом Мифунэ. Он видел нашего кота Акиру Курасава и себе кота купил, назвал Мифунэ в честь знаменитого актера, которого почти во всех фильмах снимал Курасава.
Приезжаем в аэропорт. Самолет задерживается. Пошли в ресторан и встретили Олега Ефремова, который летел в Ростов на съемки фильма, кажется, «Здравствуй и прощай». Олег нам обрадовался. Мифунэ ему понравился очень. Мы заказали ужин с коньяком, накормили кота и стали ждать самолета. Говорили о Театре Вахтангова и МХАТ. Саша мечтал вслух о театре, где не больше трех актеров и драматургия будет построена на документальных фактах.
– Это интересно. Это очень интересно, – говорил Олег.
У меня авиабилета в Ростов не было, но когда я пошла провожать Сашу и Олега к самолету, меня почему-то пропустили на летное поле, а дальше я вошла в самолет, села в кресло. Мне никто не препятствовал, наверное, оттого, что на руках у меня был Мифунэ и беседовала с Олегом Ефремовым, которого все, конечно, узнавали. Так я без билета улетела в Ростов.
12
Медленно плывут дни. Здесь, в камере, они одинаковые. Записала в дневник воспоминания о местах, где служил папа и мы вместе с ним были. Воспоминания о Горьком, Белоруссии, Кубинке, Бологом и любимом мною Приморском крае близ озера Ханка. Мысленно вновь возвращаюсь в те далекие дни, связанные с Сашей.
В Ялте занемог Павлик. Мне позвонил Казачков Саша – директор почти всех фильмов Павлика – и попросил меня прилететь к ним. Я отпросилась в театре и вылетела в Симферополь. Приезжаю в Ялту, нахожу Павлика в плохом состоянии. Съемок нет, группа простаивает. Потихоньку, помаленьку Павлик пришел в себя. Съемки начались, и я улетела в Москву.
Вдруг звонок по телефону:
– Я в Москве. Приезжай скорее! Скорее приезжай! – кричал Саша Кайдановский в телефон.
– Хорошо, Сашенька, приеду.
Снова звонок, от Инны Гулая:
– Малявина! Если ты не приедешь, я умру. Мне плохо.
– Инна, сейчас Саша звонил. Он прилетел из Грозного, я обещала приехать к нему.
– Куда?
– В мастерскую к Лавинскому.
– Там есть телефон?.
– Да.
– Позвони мне, когда приедешь туда.
– Хорошо. Я позвоню. Обязательно позвоню.
Приехала на Арбат. Вошла в мастерскую. Саша был не один. Скульптурная мастерская Андрея Древина соседствует с мастерской Лавинских. Андрей был в гостях. Саша угощал его кофе с коньяком.
Все были рады друг другу. Но я обещала позвонить Инне. Набираю ее номер.
– Инна, я приехала к Саше.
– Прошу тебя, срочно приезжай ко мне.
– Инна, может быть, ты приедешь? Мы на Арбате.
– Малявина, ты с ума сошла – в такую даль ехать.
– Садись в такси.
– Нет, Малявина, не могу.
– Подожди секунду.
Обращаюсь к Саше:
– Инна Гулая просит навестить ее. Плохо себя чувствует. Саша рассердился:
– Она всегда плохо себя чувствует.
– Не надо так, Саша. Поедем! Через час вернемся сюда. Через час мы на Арбат не вернулись. Только недели через две я снова стала репетировать в театре и мы приехали на Арбат.
Это печальная история…
Почему?
Когда мы с Сашей отправились к Инне, он меня спросил:
– Ты с Павлом говорила по поводу нас?
– Да.
– Ну и что?
– Он обо всем знает.
– Меня интересует другая проблема. Когда вы разведетесь и когда мы станем официальными мужем и женой? И когда в конце концов ты родишь мне ребенка?
– Мне не нравится твой тон.
– А мне не нравится поведение твое и Павлика. Как будто сговорились.
– Саша, перестань!
– Вы перестаньте! Я звонил Павлу, и никто не отвечал. Я звонил всю ночь. Где вы были? И на Арбат звонил. Анастасия Алексеевна мне сказала, что тебя на Арбате нет. Где же ты была, интересно знать?
– У тебя отвратительный тон.
– Не хочешь – не говори.
Мы приехали к Инне. Она была босиком, хотя на улице стоял холод, в квартире тоже. Прикрывала Инну какая-то дырявая шаль. Посреди комнаты – таз с водой. Она присела на стул и опустила ноги в таз. Мы с собой взяли шампанское. Она залпом выпила стакан и вдруг сказала:
– Саша! Это ничего, что Валя ездит к Павлику в Ялту… Вот только что приехала… Она все-таки тебя любит…
– Что? – завопил Саша. – Ты была в Ялте? Зачем?
Выбил у меня бокал с шампанским и сильно ударил.
Инна, ни слова не говоря, наблюдала за нами.
Я хотела уйти в другую комнату, но Саша меня не пустил…
Не хочется больше рассказывать об этом печальном вечере.
После мы поехали не на Арбат, а в Чертаново к Верочке и Витюше.
Увидев меня, Вера ахнула.
Саша достал лед из холодильника, положил меня в большой комнате на тахту, встал на колени и стал делать мне ледяные компрессы, все время твердил: «Прости! Прости меня! Я люблю тебя!»
У меня поднялась температура.
Вера и Витюша не спали всю ночь, были рядом со мной и Сашей. На следующий день вызвали врача, сказав, что я упала. Врач выписал мне бюллетень, и я две недели отлеживалась у Верочки и Витюши. У Саши было свободное время от съемок, и он не отходил от меня.
У нас было еще несколько труднейших конфликтов, но не хочется сейчас вспоминать о них.
Зак и Кузнецов написали сценарий «Пропавшая экспедиция». Веня Дорман – режиссер. Мы с Венечкой соседствовали на «Аэропорте». Он пришел ко мне и говорит:
– Валентина, есть для тебя роль в сценарии Зака и Кузнецова. Они тебя любят по фильму «Утренние поезда». Их ведь сценарий?
– Да.
– Я режиссер фильма «Пропавшая экспедиция». Дальше будет еще серия – «Золотая речка». Хочу снимать тебя и Олега Стриженова.
– Венечка! Скорее принесите сценарий. Хочу работать с Олегом Стриженовым!
Читаю и понимаю, что в главной роли должна сниматься актриса девятнадцати-двадцати лет. Не старше.
Звоню Заку, звоню Кузнецову, звоню Дорману. Объясняю, что роль чудесная, но я «выросла из этой роли».
Они уговаривали меня, но я наотрез отказалась.
– Кто? Кто сможет сыграть эту роль? Какая такая девочка? – гневались они.
И вдруг я говорю:
– Я знаю! Знаю! Женя Симонова! Женя мне очень нравится! И я знаю всю их семью еще с тех пор, когда Женечка была маленькой девочкой…
Женю утвердили в фильме. Но кто будет вместо Олега Стриженова?
Говорю:
– Я знаю! Знаю! Саша Кайдановский!
И Сашу утвердили. Они успешно снялись в первом фильме «Пропавшая экспедиция», и я была горда ими.
Сашу по-прежнему огорчало, что мы с Павликом официально не разошлись.
Однажды он сказал мне:
– Я не понимаю Павла. В доме живет прекрасная актриса, а он не работает по пять лет. Странно это, очень странно. В каждой пьесе Чехова для тебя есть роль и у Горького тоже. Почему не заняться твоей карьерой? И у самого пошли бы дела. Я не понимаю его. Чем он занимался эти пять лет? И про нас он знает… Не понимаю… И тебя отказываюсь понять: что ты никак не можешь расстаться с ним?
На втором фильме «Золотая речка» между нами поселилось отчуждение.
Наконец Саша сказал:
– Все! Я делаю предложение Жене Симоновой. Надоел твой «Аэропорт», надоели твои отношения с Павликом, все надоело. Я женюсь на Симоновой.
Они поженились.
Помнится еще день, когда Саша крикнул мне в телефонную трубку:
– Все! Я женюсь.
– На ком?
– Хотел бы на тебе. Не получается. Надоело все. Я женюсь. Она прекрасна!
– Где ты?
– У Иосика.
Сердце мое, сделав «кульбит», выпрыгивало, стуча в виски.
Я позвонила Верочке:
– Веруня! Саша женится. Не знаю на ком, но голос его серьезен.
После паузы Верочка спросила:
– Где он?
– У Иосика.
– Поехали к ним, – предложила Вера. – Встречаемся у Арбатского метро.
Встретились.
Иосиф жил на Арбатской площади в особняке. У него было комнат пять.
Там же проживал замечательный артист с великолепной внешностью – Юра Беляев.
А еще Иосик приютил милую-премилую Любочку, помощника режиссера в нашем театре.
Вошли в особняк.
Саша, Иосик и Любочка пили вино.
Наступила неловкая пауза. Иосиф почему-то улыбался во весь рот, пригласил нас с Верой к столу. Мы выпили вина, и Вера спросила:
– Саша, ты женишься?
– Да! – закричал он.
Любочка встала и пошла в другую комнату.
– Кто она? – спросила Вера.
Саша кивнул в ту сторону, куда ушла Люба.
– Ты женишься на Любочке? – спросила я.
– Да! – опять закричал Саша.
– Ты ведь и прежде знал ее. Откуда взялась любовь? – спросила я.
– Взялась! – заорал Саша.
Иосик хихикнул. Он ироничный, Иосиф. Он любил Сашу, к Любочке относился с участием, но хихикнул – и все тут. Думаю, что просто не относился к происходящему всерьез.
Вера строго сказала:
– Саша, едем! Едем ко мне.
Саша растерянно посмотрел на Иосифа. Иосик, улыбаясь, развел руками.
Саша также растерянно посмотрел на меня.
Верочка сказала:
– И Валя поедет.
Я встала и пошла в ту комнату, куда ушла Люба.
Саша тихо сказал мне вслед:
– Не обижай ее.
Я улыбнулась.
Люба стояла у окна. Я подошла к ней.
– Любочка…
Я никогда не видела ее без очков. Она плакала. Я обняла ее.
– Не надо, Валя. Я все понимаю.
Вошел Саша. Он был в пальто. Я отошла от Любы.
Саша сказал ей:
– Прости. Пожалуйста, прости.
– Уйдите, Саша, – сказала Люба, почему-то обращаясь к Саше на «вы».
Этот момент мне памятен еще тем, что он напоминал мне сцену из прошлого века: во-первых – сам сюжет, а потом – особняк: красивое большое окно, диалоги между нами, как сон из прошлого века…
…Теперь Саша женился по-настоящему. Есть предчувствие, что они недолго будут жить вместе. Так и случилось, хотя у них родилась дочь Зоя.
Мы с Сашей расстались. Я стала вдруг рисовать. Пастелькой сделала Сашин портрет. Получилось! Стала рисовать Пушкина, Достоевского, маму, сестру мою Танюшку и другие милые мне лица. Участвовала в трех престижных выставках. Одну из моих работ, а именно Пушкина, купил у меня за три тысячи долларов американец из Лос-Анджелеса и заказал мне портрет Николая II: лицо, одно лицо и через взгляд – история души.
И вот звонок по телефону:
– Валентина! Вас приглашает на пробы в фильме «Мой дом – театр» режиссер Борис Ермолаев. Вам предлагается роль актрисы Никулиной-Косицкой. Ее любил драматург Островский. Все женские образы Островский написал для нее. Катерину из «Грозы» тоже.
– Спасибо! Приду. Борису передайте, пожалуйста, привет.
Легендарный Борис Ермолаев! Отчего легендарный? Он взглядом передвигает предметы, спички у него плавают в воздухе и не падают на стол. Он лечит. Предсказывает. Боря талантливый. Он хорошо пишет, сюжеты его интересны. Фильмы, которые он снимал, имеют необыкновенную, странную форму. Мне нравится его фильм «Фуэтэ» с Катей Максимовой и Володей Васильевым. По созвездию Боря – близнец. Он родился 15 июня, я – 18, совсем рядом.
Прихожу на пробы. Боря нервен, но мне легко с ним. Я понимаю его. Оказывается, на Никулину-Косицкую пробуется вся страна, да, именно страна.
Спрашиваю Бориса:.
– А кто Островский?
Он называет ряд фамилий и среди них Александра Кайдановского.
Встретились мы с Сашей только на съемочной площадке. Отношения были не лучшими: мы почти не разговаривали.
И вот однажды перед съемкой отдыхаем мы с Сашей в комнате, у нас была одна на двоих; Саша на одном диване, я – на другом. Перед Сашей – диктофон, он читает стихи и записывает их на пленку, я – рисую. Не общаемся. На мне необыкновенной красоты бархатное вишневое платье, расшитое бисером. Саша тоже в гриме и костюме. Я встала и стала ходить по комнате туда-сюда, тихонько так, чтобы не мешать ему записывать себя на пленку. Вдруг он подлетает ко мне, укладывает на палас и задирает платье, а там «сто тысяч нижних юбок». Юбки тоже летят вверх.
– Саша! Сашенька! Что с тобой?
– Разве ты не видишь? Разве ты не чувствуешь? – негодует Саша.
Я как-то сумела изловчиться и поползла к двери, оставаясь на полу. Саша пополз за мной. Я приоткрыла дверь, а по коридору прохаживается артист, игравший Ленина. Я по-прежнему, лежа на полу, потому что Саша придерживал меня, зову:
– Товарищ Ленин! Товарищ Ленин! Помогите мне, пожалуйста.
Ленин смотрит вниз и спрашивает:
– Что с вами?
Саша быстро встал, и я вскочила, Ленин подошел к нашей комнате и настежь открыл дверь.
Я почему-то раза три низко поклонилась, улыбаюсь и говорю:
– Репетируем, товарищ Ленин. Извините, что я обращаюсь к Вам так, но каково сходство!
– Благодарю вас, – чуть картавя, сказал Ленин и ушел…
Еще один эпизод всплывает в памяти, кажется, было это позже… Да, уже во время съемок в Москве. В «Детском театре». Он сказал:
– Хочу быть с тобой. Жить с тобой. Давай убежим ото всех!
Павлик ожидал меня в фойе театра. Я Саше сказала об этом. Он выскочил в фойе. Свет был выключен, а на улице вечерело, поэтому виден был только силуэт Павлика. Саша, разбежавшись, резко остановился и громко поздоровался:
– Здравствуй, Павел!
– Здравствуй, Саша!
Я была у входа. Павлик спросил:
– Когда будет ваша сцена? Хочу посмотреть.
Я попросила его не смотреть.
Съемки были до ночи, и я предложила Павлику поехать домой. Он поехал. А Борис Ермолаев тихо говорит мне:
– После съемок поехали ко мне. Саша и ты. Завтра у нас выходной и, если у тебя нет ничего в театре, проведем этот день вместе. Саше очень понравилось мое предложение.
– Нет, Боря, я поеду домой.
Саша стоял чуть поодаль и слышал наш разговор.
– Пусть едет. Что ты уговариваешь ее? Она все равно сделает по-своему. Ей наплевать на нас, – громко говорил Саша, и массовка, занятая в этот день, с интересом наблюдала за нами.
Я попросила разрешения у Бори побыть в фойе. Борис разрешил. Я вышла. Села в удобное кресло у окна. Саша подошел ко мне.
– Валентина! Мы губим себя. Ты веришь в Бога. А Бог есть Любовь. Он подарил нам любовь, а мы ведем себя кое-как. Если сегодня же, сейчас же мы не будем навсегда вместе, то кончится все скверно. У нас не будет личной жизни, ни у меня, ни у тебя. Это очевидно.
Ты помнишь ту ночь перед открытием сезона в театре, когда ты собиралась уехать на «Аэропорт»? Еще Эрик Зорин с нами был. Я тебя не отпускал, злился и орал, что ты меня не любишь.
Ты твердила:
– Люблю.
Я:
– Тогда докажи.
– Как?
– Как хочешь… Не уходи.
Ты открыла ящик кухонного стола, достала бритву. Я засмеялся:
– Никогда не сможешь.
И ты черкнула бритвой по руке. Я обомлел. Ты сказала:
– Пошли в поликлинику, в ту, что рядом с театром.
Там тебе наложили швы и отвезли в Боткинскую больницу. Утром ты попросила, чтобы я пошел на открытие сезона, а потом пришел бы снова к тебе в больницу. Я так и сделал. Ты помнишь? Помнишь об этом? Ведь это запредельный поступок. Так поступают, когда действительно любят. Но почему ты не стала рожать? Я так хотел ребенка. Ну, что ты молчишь? Скажи что-нибудь.
Я повернулась к нему. Он подошел ко мне совсем близко и поцеловал.
– А еще… помнишь? Мы были у Веры, и ты захотела ехать на «Аэропорт». Я закрыл дверь на ключ и спрятал его.
– А я вышла на балкон, увидела, что вы ушли на кухню, заглянула на другой балкон и перелезла туда. Зима. Морозно. Стена, разделяющая балконы, была глухой и гладкой, руки скользили. Седьмой этаж. Ужас! Тем не менее я стояла на соседнем балконе, подошла к приоткрытой двери.
– Здравствуйте!
Двое молодых людей, которые были в квартире, опешили.
– Вы откуда? – спросил один из них.
– Произошло потрясающее, выяснилось, что я умею летать! – тихо сказала я.
А за стеной началась суматоха, я слышала:
– Нет, она не могла выйти. Куда же она делась? Нигде ее нет.
– Валя! Валюшка! Господи! Она ведь сумасшедшая…
Потом все выскочили на улицу, звали меня, искали, снова вернулись.
Саша перебил меня:
– Потом я вышел на балкон и увидел соседнюю квартиру, где ты улыбалась двоим молодым людям. Я тоже перелез. Было очень страшно. Я вошел в комнату.
– И влепил мне пощечину.
– Ты заставила меня страдать. Я чуть с ума не сошел. Ведь ты любила меня? Ты любишь меня? Скажи.
– Да.
– Поедем к Боре, я прошу тебя. Не будем глупыми.
– Нет, Саша.
– Почему?
И только в Севастополе, где мы должны были сниматься в одном фильме, я рассказала ему:
– У Павлика большие долги. Я не могу его оставить.
– Но ты зарабатываешь много денег, – удивился Саша.
– Я часто уезжаю из дома. Приезжаю, а у нас – спальный гарнитур. Дорогой. Павлик хочет сделать мне приятное, занимает деньги, покупает и т. д. Он так самоутверждается, это его право.
Я не стала сниматься в этом фильме, потому что роль была очень похожей на Машу из «Иванова детства», только мне уже не 19 лет, а гораздо больше.
Саша снимался.
Очень хорошо было в Севастополе. Это наша последняя совместная поездка. Сашу срочно вызвали в Москву на озвучивание очередного фильма, а я чуть задержалась в Севастополе. Уезжая, Саша подарил мне очень красивые часы и роскошный букет алых роз.
Я не разошлась с Павликом, Саша не расстался с Женей.
13
Надоели мне судебные заседания. Надоели до отвращения.
Надеюсь на показания Анатолия Заболоцкого, Леночки Санаевой и доктора «скорой помощи». Если, конечно, им дадут слово. А то получается, что и судьи, и свидетели, и я – комедийные персонажи непристойного спектакля. Между тем решается судьба не только моя, но и моих родных. Впрочем, я не против смешного, даже в зале суда, и об одном эпизоде хочу рассказать.
Мой адвокат делал несколько раз заявления о необходимости вызвать в суд как свидетельницу Нину Русланову, но Нина не пришла. Вместо Нины в суд явился ее муж Рудаков Геннадий. Рудаков говорил-говорил и вдруг брякнул:
– У Вали Малявиной были столкновения с Ниной Руслановой. Валя била Нину. Попадало и мне…
В зале суда кто-то громко рассмеялся и другие подхватили.
Ну надо же такое придумать?! «Валя била Нину» – так и записано в деле.
Нелепейшее заявление! Бред, да и только! Нина узнает, какую чепуховину нес ее муж, – несдобровать Рудакову.
Странная вещь получается. В тюрьме, конечно, мерзко, там отвратительно, но люди более живые, чем на судебных заседаниях. Там есть надежда, а главное – есть цель. Здесь суетно, от этого смыты ориентиры. Со стороны судей на меня лавиной идет вранье. На лицах присутствующих в зале суда угадывается болезненное наслаждение. Свидетели зачастую – испуганные болтуны, а моим не дают слова.
Анатолий Дмитриевич Заболоцкий несколько раз обращался к судье с просьбой дать ему слово, но судья каждый раз отказывала. Последняя его просьба выглядела так:
«Я, Анатолий Дмитриевич Заболоцкий, кинооператор студии «Мосфильм», за неделю до трагической гибели Жданько виделся с Малявиной и со Жданько. За сутки до этой трагедии имел телефонный разговор с погибшим.
Прошу Вашего разрешения дать мне слово в суде не позже 25 июля сего года в связи с тем, что я в скором времени улетаю в Сибирь в творческую командировку.
С уважением заслуженный деятель искусств, лауреат премии Ленинского комсомола А. Д. Заболоцкий».
Наконец-то судья снизошла.
Анатолий Дмитриевич вошел в зал как свидетель.
А мне вспомнилось, как часто я встречала Василия Макаровича Шукшина и Толю Заболоцкого на «Мосфильме», когда они начинали «Калину красную». Для меня эти два великолепных таланта – родные люди, хотя знала я их не очень близко. Мне нравились их одухотворенные лица, их манера держаться. Для меня в них все было замечательно.
Тихим голосом, обращаясь только к суду, Толя стал говорить. И опять, как и во время показаний Наташи Варлей, зал зашипел и кто-то выкрикнул:
– Громче!
Толя, как и Наташа, не стал говорить громче. Тихо, ровным голосом он продолжал:
– Я познакомился со Жданько на киностудии «Беларусь-фильм». Он снимался в фильме Пташука «Время выбрало нас». Я собирался снимать фильм «Пастух и пастушка» по Виктору Астафьеву, показал сценарий Жданько, ему он понравился, и мы договорились о совместной работе. К несчастью, фильм снимать категорически запретили.
Жданько очень огорчился.
Он был талантлив, а ролей интересных ни в театре, ни в кино не было, разве что роль в фильме Бориса Фрумина «Ошибки юности», но весною 78-го года, перед гибелью Жданько, этот фильм положили на полку.
За две-три недели до страшного исхода я пригласил Жданько в гостиницу «Москва» на встречу с писателями Валентином Распутиным и Беловым Василием Ивановичем, с Игнатьевым Женей и другими. После этого вечера Стас шутливо говорил: «Теперь можно и умирать… Я успел встретиться с могучими людьми…»
Я уже упоминала об этой встрече, которая на Стаса произвела огромное впечатление. Он гордился ею и при удобном случае с удовольствием говорил о ней. Он рассказал об этой встрече и Попкову. Но Попков насмешничал над ним: «И ты, конечно, среди этих людей был главным?».
Да, кстати, Попков больше так и не появился в суде. Неужели он не придет? Нагло с его стороны так поступать. Не только по отношению ко мне. Прежде всего к памяти Стаса.
Был апрель 1978 года. Мы со Стасом гостили у Сережи и Танюшки.
Ранним утром Стас вернулся со съемок из Белоруссии и за кофе сказал мне:
– Я чего-то ожидаю, Валена…
Раздался телефонный звонок. Звонил Толя Заболоцкий. Он пригласил нас в музей Андрея Рублева посмотреть икону Спаса, которую в течение десяти лет открывал реставратор Михаил Баруздин. Икона IX века.
– Валена! Как получается, а? Только что я сказал тебе, что ожидаю чего-то, и на тебе! – радовался Стас.
Я, к сожалению, не могла пойти в музей. У меня в театре были неотложные дела. А Стас помчался к Толе в Дегтярный переулок.
Ближе к вечеру звонит мне и говорит:
– Валена! Мы в гостинице «Москва». Приходи!
Очень важно он проговорил это.
Спрашиваю:
– Кто «мы»?
И совсем важно Стас ответил:
– Анатолий Дмитриевич Заболоцкий, Василий Иванович Белов, Валентин Распутин, Игнатьев Евгений и другие, коих ты не знаешь. Вот так-то! Пожалуйста, приходи!
Я приехала.
Дверь в номер была приоткрыта. Я вошла в переднюю и увидела за стеклянной дверью большую комнату. В комнате за круглым столом хохотала компания. Стас обернулся и выскочил из-за стола мне навстречу. Моему появлению он очень обрадовался. Толя Заболоцкий тоже радостно говорил:
– Какая ты румяная! Шаль тебе очень идет!
Я была в дубленке и огромной яркой шали с длинными кистями.
Валентин Распутин подвинул к столу мягкое кресло и пригласил меня присесть.
Василий Иванович Белов продолжал свой веселый рассказ.
Валя Распутин налил мне вина в тонкий бокал и тихо сказал:
– Ты хорошая актриса и человек хороший. Мне даже кажется, что у тебя нет пороков.
Я удивилась и переспросила:
– У меня нет пороков?
– Да, их нет у тебя.
– Ах, если бы это было так! На самом деле есть. И очень много. Один из них – преотвратительный, – и я щелкнула по тонкому бокалу..
Он зазвенел.
– Не верится, – сказал Распутин.
Я вздохнула.
А Стас вдруг запел:
– «По залугам зелененьким, по залугам…»
Когда он закончил песню, Василий Иванович поинтересовался:
– Откуда ты так хорошо знаешь украинский?
Стас сделал паузу. И вдруг сказал:
– Николай Олимпиевич научил. Гениальный артист Николай Олимпиевич Гриценко.
Почему он так сказал? Я ведь знала, что это любимая песня Александры Александровны, мамы Стаса. Она его и научила. Почему он сказал, что Гриценко, а не мама? Почему он смертельно побледнел и растерялся?
А Валя Распутин спросил:
– Ты давно в Москве живешь?
– Да, вот… четыре года института и третий год в театре. Да, Валена?
– Да.
Стас пристально вглядывался в Распутина: хотел понять, почему тот спросил, давно ли он живет в Москве.
– Быстро ты адаптировался. Никогда не скажешь, что сибиряк, – заметил Валентин.
Стас совсем разнервничался, а я говорю Валентину:
– Он ведь артист. Он очень хороший артист, поэтому у вас, Валя, сложилось такое впечатление. На самом деле Стас только и думает что о доме, о матушке Шуре, об отце Алексее, о собаке Кучуме, о коте, который любит сидеть у калитки. Сибирь для него – все.
Стас засверкал улыбкой.
Вдруг Василий Иванович Белов во весь голос предложил Распутину:
– Валь, поехали ко мне в Вологду, а?
И с надеждой посмотрел на него.
– А что… поехали! – улыбнулся Распутин.
Василий Иванович обрадовался, но переспросил:
– Правда, поедешь?
– Правда, поеду!.
Василий Иванович по-детски переспросил еще раз:
– Правда-правда? Валь, ты меня не обманываешь?
– Да не обманываю. Поеду.
Валентин сидел от меня слева, Толя Заболоцкий справа, Стас чуть поодаль.
Толя вскинул на меня свой лучистый взгляд и тихо спросил:
– Макарыча-то помнишь?
– Очень.
– Не мог он умереть сам… Что-то здесь не то… Что-то здесь не так…
Толя низко-низко опустил голову. Я заметила, что слеза капнула на пол, потом еще и еще… Он вытащил платок, вытер один глаз, потом второй, утер нос… обстоятельно так… никого не смущаясь. Допил свою водку, запрокинул голову и закрыл глаза, а слеза снова побежала по лицу его.
Стас коротко поглядывал на Толю.
Потом Василий Иванович и Валентин уехали на вокзал, Женя Игнатьев тоже ушел. И мы тихонечко спустились вниз, нашли машину, проводили Толю домой и поехали к себе.
Стас был молчалив.
Дома спросил:
– Есть у нас что-нибудь выпить?
Я принесла из кухни водку, квашеную капусту, сало, хреновину и хлеб.
Александра Александровна часто Стасу посылки присылала, и обязательно в них было сало и хреновина, очень вкусная. Она делается из хрена, помидоров и чеснока. Мы ее в чайнике держали. Из чайника поливали хреновиной и суп, и мясо, и все-все. Вкусно! Прелесть!
Стас встал.
– Давай, Валена, Василия Макарыча помянем. Царствие ему небесное.
Выпили.
– Я заметил твой взгляд, Валена, когда Белов спросил, откуда я так хорошо знаю украинскую песню. И я ответил, что Гриценко научил, а не матушка. Знаешь, Валена, эти могучие люди очень русские, а я наполовину хохол.
– Ну и что?
– Да так… Охота быть либо тем, либо другим.
Не стала я продолжать эту тему, а попросила:
– Спой, пожалуйста, «По за лугам зелененьким». Я подпою.
Стас запел, и я вместе с ним. Тихо пели, грустно, но светло.
Вскоре Стас уехал в Питер. Вернулся с печальной вестью. Фильм Бори Фрумина «Ошибки юности», уже законченный, в Госкино не приняли. Это означало «лечь на полку».
– Что теперь делать, Валена? А? Как теперь быть, как жить? Я через нее, через картину эту, хотел прославиться… Жизнь из-под ног выбивают, суки, дерьмоеды пакостные. Сколько сил и здоровья ушло, а они одним махом часть жизни моей уничтожили. Если Заболоцкий не будет меня снимать, то я… я не знаю что… Хоть плачь, Валена.
И поехали мы в гости к Заболоцкому Толе. Стас купил водку «Посольскую». Толя бережно взял в руки бутылку, но беспокойно, впрочем, ненавязчиво сказал Стасу:
– Она, подлая, лучших людей губит. Не увлекайся ею.
В передней у Заболоцких я увидела необыкновенную вещь – черную накидку, точнее, пелерину хорошего английского сукна, выкроенную клешем. Застегивалась эта пелерина на великолепные пуговицы. Необыкновенная одежда! Говорю Толе:
– Толенька, чья это пелерина расположилась у вас в передней?
– Лялина. Она хочет ее продать.
Ляля, жена Толи, очень красивая и носит не вещи, а одежды.
Стас делово встал из-за стола и пошел смотреть пелерину. Вернулся и сказал:
– Покупаю.
Я очень обрадовалась, накинула пелерину на себя, застегнула на все пуговицы.
– Ой, как тебе идет! А? Толя! Смотри, как она идет Валене! – весело кричал Стас.
– Да уж, да уж, – улыбался Толя, – а Ляле не очень, не ее стиль.
Не было тогда в Москве подобной одежды, и прохожие внимательно рассматривали меня, а Стаса это радовало.
Однажды после спектакля Стас заботливо набрасывает на меня пелерину, а Парфаньяк Алла Петровна с удовольствием смотрит на нас и спрашивает:
– Откуда она у тебя?
– Это подарок Стаса.
А Стасик серьезно поясняет:
– Из Ливерпуля, Алла Петровна, из Ливерпуля.
Алла Петровна не удивилась, а просто поинтересовалась:
– Ты был в Ливерпуле?
– Угу.
– Шутит он, Алла Петровна. Не был он пока в Ливерпуле.
– Будет! – звонко смеясь, сказала Алла Петровна.
Когда мы пошли домой, Стас с удовольствием рассуждал:
– А ведь поверила Алла Петровна, что я пелерину из Ливерпуля привез. Вот так-то! Значит, тяну я на Ливерпуль, значит, не все потеряно.
Ну, да ладно… Вернемся к столу.
Выпили. Закусили. Стас рассказал о своем горе:
– «Ошибки юности» закрыли.
Толя тяжело вздохнул:
– Вот и мне запретили снимать «Пастуха и пастушку».
Стас долго не мог вымолвить ни слова.
– А я так надеялся, – и опустил голову на руки.
И вот Анатолий Дмитриевич Заболоцкий свидетельствует в суде.
– …Жданько был талантливым актером, ему необходимы были интересные роли.
По словам самого Стаса, поддерживали его Михаил Ульянов и Юлия Борисова. Он чувствовал их симпатию по отношению к себе.
За день до трагедии он позвонил мне и попросил о встрече, но я должен был уехать из Москвы и предложил ему встретиться сразу после моего возвращения. Он ответил: «Но мы можем больше и не встретиться». И бросил трубку.
Я думаю, что в нашей стране легче прожить посредственному человеку, чем даровитому.
Меня, как и Стаса, посещают упаднические настроения.
И вдруг прокурор, сощурив глаза и совсем убрав узенькую ленточку губ, спрашивает Анатолия Дмитриевича:
– А вы у психиатра на учете не состоите?
Зрители от неожиданности загудели. У судьи глаза совсем округлились и так и застыли. А общественный истей начала хмыкать и почему-то приподнимать плечи вверх. Мне показалось, что наконец-то всем стало неловко за очередной вопрос прокурора.
Анатолий Дмитриевич ответил:
– Нет, на учете у психиатра я не состою, но после общения с вами могут и поставить.
– Все. Вы свободны, – сказала судья.
И Толя ушел.
Вернулась в Бутырку и записала: «Толя Заболоцкий – Душа, Сердце, Солнце. Он замечателен. На таких, как он, и держится мир. Плакать хотелось, глядя на него, плакать чистыми, радостными слезами, узнавая идеал».
И дальше: «Выпусти, Бог, меня из этих не судейских рук.
Я благодарна Тебе за познание, но нельзя здесь дольше быть. Я, конечно, изо всех сил держусь…
Я чувствую в душе огненный шар, и с каждым днем он становится все больше, все огненнее. Он хочет вырваться и разорвать меня».
В камере тихо, девочки понимают, что я очень устала, и слушают радио.
И все-таки колючеглазая Валя спросила:
– Валюшка, когда же они от тебя отстанут? Третью неделю мучают, суки.
Мне не хотелось говорить о суде.
Рая-мальчик меня поняла и весело затараторила: