Текст книги "Жертва"

Автор книги: Валентин Маслюков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 18 страниц)

– Теперь, – молвил Рукосил, поглядывая на Золотинку, – он часто это делал, – теперь Юлий возненавидит тебя. Или полюбит. Ты что выбираешь?

– Что-нибудь третье.

– Нельзя. Совершенно исключено. Либо то, либо другое. Либо одно – люто, либо другое – до умопомрачения.

Золотинка молчала.

Рукосил остановился и перенял руку, обнявши запястье так, чтобы осязать жилы. Тронул девушку за подбородок и заставил поднять голову. В глазах его обозначилась неподвижность, жуткая неподвижность упрямой, томительной силы.

– Я хочу, – внятно сказал он, – чтобы ты стала любовницей наследника.

Золотинка задохнулась, как от пощечины.

А Рукосил, накрыв пальцами быстро бьющиеся жилы, исследовал смятение сердца.

– Это расплата? – насильно улыбнувшись, сказала Золотинка.

– Именно так. И потом иного выхода у тебя просто нет. Куда ты денешься? Ты и так уже все там перевернула. И если будешь прислушиваться к моим советам, то придет время, завладеешь им окончательно. Как вещью. В изматывающей борьбе между вами падет тот, кто полюбит. Кто полюбит – тот обречен. За тебя я спокоен.

– Почему? – Голос ее несомненно дрогнул, это нельзя было скрыть.

– Потому что я предупредил тебя. Потому что я буду стоять за твоей спиной. Потому что я буду нашептывать тебе на ухо. Потому что я разложу для тебя каждое душевное движение Юлия на составные части, я покажу тебе из какой дешевой дряни состоит это движение. И когда мы удалим все летучее, все преходящее, напускное, останется на дне мертвая голова. Знаешь, что такое в алхимии мертвая голова?

– Да.

– Мертвая голова – это пригар, то, что остается на дне тигля после выпаривания, накаливания, возгонки – после всех воздействий, которым мы подвергнем душу Юлия. Так это называется – мертвая голова. Это то, что никак уже нельзя пустить в дело.

– Как бы я хотела вернуться домой… – молвила Золотинка, помолчав.

– У тебя нет дома, – пожал он плечами. – Ты не укроешься от меня. Нигде.

Золотинка опять примолкла, но не могла унять сердца, оно выдавало ее с головой.

– Нет, я не буду губить Юлия.

– Губить? – хмыкнул Рукосил. – Кто произнес это слово?.. Сердечко-то наше колотится: мы не хотим губить Юлия своей любовью. Своей демонической любовью. Мы боимся самих себя, вот мы какие… Ты уверена, что можешь сгубить Юлия?

– Да, – сказала Золотинка, хотя мгновение назад и никогда прежде эта дикая мысль не всходила ей в голову. Что толку было притворяться? Беззастенчивый разговор лишил ее надежды на самообман.

Рукосил же удерживал запястье. Другой рукой он похлопывал Золотинкину ладонь, как бы умеряя страсти… На безымянном пальце его Золотинка узнала перстень с белым прозрачным камнем необычайных размеров. Камень попадался ей на глаза и прежде, теперь она это вспомнила. То матовый, то прозрачный, а то багровый овал или многогранник в окружении растительности из витого золота занимал весь сустав пальца; зеркальные грани мерцали исчезающими оттенками, дробились в неуловимой игре света – они ломались на новые грани и смещались, грань заходила за грань, исчезала… начинала лучиться новая, постепенно распространяясь. Невозможно было уловить, что именно происходит, каково значение и смысл этой холодной игры, невозможно было задержать мысль…

Усилием воли Золотинка вскинулась, чтобы стряхнуть одурь.

Несомненно, это был волшебный камень.

Она подняла глаза и с удивлением обнаружила, что у Рукосила, несмотря на пышные кудри по сторонам холеного, но несколько помятого все-таки лица порядочные залысины с редеющими волосами возле них. Она видела все, вопреки наваждению… и Рукосил, как кажется, это почувствовал.

– Сударь, давайте вернемся, – сказала она, оглядываясь на темную тропу.

– Что ж, на первое раз достаточно, – сухо согласился он, и добавил совсем уж без всякой необходимости, довеском, ухитрившись вложить множество ускользающих оттенков в одно слово: – При-инцесса.

Они вернулись в молчании, и он не удерживал руки.

Не зная, как излить чувства, Золотинка бросилась целовать Нуту. Вдруг, без причины, глаза ее наполнялись слезами, она обнимала Нуту и ласкала с неистовой, одуряющей нежностью.

При всяком удобном случае она заводила разговор о скором прибытии в столицу и о венчании – словно бы как могла торопила Нуту, побуждала ее не спать и держаться за Юлия крепко-крепко. Принцесса Нута не понимала этого нетерпения. Она не стремилась к чему-то большему сверх того, что приносило естественное течение дней. Несколько раз в уединенный и тихий час, забравшись в постель сестры, Золотинка ловко наводила беседу на очевидные достоинства Нутиного жениха… И не то, чтобы Нута не испытывала к предмету совсем никакого влечения – напротив, она любила Юлия сколько положено было в положении невесты и, может быть, даже больше, – но, однако, ей не хватало слов, не хватало понятий и воображения, чтобы долго обсуждать один и тот же предмет. Казалось, предмет этот был слишком ясен для Нуты. И на свою беду она не могла понять того затаенного, порочного удовольствия, которое получала Золотинка, перебирая имя Юлия во всех падежах. Нута уставала и неизбежно сворачивала к скачущему, никчемному разговору ни о чем.

Неужто ж Юлий и в самом деле обо мне думает? Сейчас думает? – замирала вдруг Золотинка, откинувшись на подушку.

Принцесса щебетала свое. Тяжеловесная мамка с повязанным на уши шарфом, взгромоздившись на устойчивый треугольный табурет, бесцветным голосом воспроизводила по-словански Нутины вздохи и ахи.

Пытаясь отогнать негожие мысли, Золотинка добросовестно вслушивалась, но надоедливый вздор усыплял ее. Сказывалась давняя привычка рано ложиться, крепко спать и рано вставать. Золотинка спала, и мамка отлично это видела, но еще с четверть часа, перевирая и сокращая по своему разумению все сказанное, вещала в пустоту Нутины речи.

Наконец, затянувшееся недомогание наследника утратило всякое правдоподобие, и было объявлено, что княжич прибудет на корабль невесты к началу стрелкового состязания.

Вскоре после утренней трапезы – дело между тем близилось к обеду – на левой оконечности кормы сразу у лестничного спуска установили короткий шест с деревянным петухом. Доставили луки, большие тисовые, хорошо Золотинке знакомые, и малые, но тяжелые, сложно изогнутые составные луки, набранные из роговых пластин и оленьих жил. Дворяне Юлия разобрали тисовые, а дворяне принцессы – роговые. Золотинка нашла случай попробовать чужеземный роговой лук, но и с предельной натугой не смогла натянуть его на полный вылет стрелы, непривычно маленькой. Простой тисовый лук лучше ложился в руку, потому что усилие – тоже огромное – раскладывалось здесь на стрелу, которая была почти вдвое длиннее. Как раз такой лук и был у них на «Трех рюмках».

Одетый с головы до ног в красное, прибыл Юлий. В повадке его сказывалось подчеркнутое достоинство, которое позволяет удалить окружающих на точно отмеренное расстояние. Напрасно, приглядываясь исподтишка, Золотинка пыталась уловить в лице Юлия следы нравственных страданий… С чего это она вообще вообразила, что таковые будут? Она не сумела уловить даже взгляда.

Вместе с княжичем прибыл пожелтелый, с запавшими глазами Новотор Шала. Ухватки Юлия разительно менялись, когда он обращался к больному старику, в них появлялась не только почтительность, но нечто большее – нежность. Именно нежность, видела Золотинка с удивлением.

Юлий стрелял последним среди слован. Он подошел к рубежу, положил на тетиву стрелу и постоял, глядя под ноги. От цели отделяли его только двадцать шагов, но и цель была маленькая, немногим больше кулака. К тому же насад не оставался совсем незыблемым на частой речной волне. Из возмужалых, опытных стрелков в первом же коне срезалась добрая половина… Стоял Юлий недолго, не так долго, чтобы лишиться уверенности, вдруг собравшись, он вскинул тяжелый лук, сильным толчком выбрасывая его от себя на всю руку – мгновение замер – стрела, сорвавшись, сверкнула. Звон тетивы, свист и гулкий стук тупого удара слились в один сложный звук.

Золотинка перевела дух.

– Прекрасный выстрел, государь! – раздались голоса.

Пусто оглянувшись – лишь Золотинку задев взглядом, и она ничтожную эту заминку не пропустила – Юлий отошел в сторону, ко всему безучастный.

Пока меняли петушка, на рубеж стал последний стрелок из свиты Нуты. Хотя никакого общего счета между тисовыми луками и роговыми заведено не было, стало каким-то образом очевидно, что промах Амадео, как звали замыкавшего кон стрелка, уничтожил бы впечатление от всего, что достигли до сих пор мессалонские лучники. Как если все соревнование свелось теперь к личному соперничеству Юлия и Амадео.

Его звали Амадео. Септа запомнила непривычное имя, хотя множество других, похожих, пропустила мимо ушей. В ограниченном кругу обитателей насада человек, выпадающий из узора установленных отношений, может привлечь внимание, собственно говоря, даже и неприметностью. В натуре Амадео угадывалась уравновешенность, которая Септу как будто бы задевала. Уравновешенность сродни равнодушию, а Септа, когда выказывали ей равнодушие, воспринимала такую невежливость как загадку природу. Или признак крайней, блеклой и скучной ограниченности.

Выстрел Амадео Септа ожидала без волнения – она знала, что попадет. Если стреляет, то попадет. И в самом деле, он поднял лук, не особенно приготовляясь, без ожесточения в лице прицелился – и всадил стрелу по назначению. Посмотрел вокруг, бессознательно ожидая похвалы, а когда похвалы не услышал – выстрел его не вызвал того болезненного напряжения, что выстрел Юлия, – отошел в сторону, спокойно приняв к сведению, что похвалы не будет.

К третьему кону роговых луков осталось пятеро, а тисовых – трое, Амадео и Юлий удержались. Значение каждой попытки непомерно выросло и от этого произошло нечто вроде замешательства. Распорядитель, одетый в цвета великокняжеского дома мальчик, разгоряченный ответственностью, расшаркивался там и тут, как подстегнутый кнутом кубарь.

– Не изволите ли начать, сударь? – говорил он, снимая в поклоне шапку.

– Как только это будет угодно моему высокородному сопернику, – отвечал стрелок.

Слегка придерживая на голове шапку – чтобы тотчас же сдернуть – распорядитель делал два шага в сторону. Тут его немедленно отбивали обратно, и тот же слованский лучник, спрошенный повторно, в изысканных выражениях отказывался указывать и отсылал мальчика к противнику. Эта галантная неразбериха доставляла мальчишке подлинное наслаждение – ликующий голосок выдавал его с головой. И вот – миг торжества! – пришла надобность обратиться к княжичу.

– Стреляйте, Мамлей! – сухо велел Юлий, имея в виду того лучника, с которого началось состязание в учтивости.

Увертливые повадки молодого человека отразились, кажется, и в чертах лица. Овальная, похожая на дыню голова его не имела ничего чересчур определенного, ничего такого, обо что можно было бы зацепиться: покатый лоб, сглаженный подбородок, соответствующим образом приспособленный нос и поверх всего крошечная шапочка на макушке. Мамлей поклоном выразил готовность повиноваться и стал на рубеж. Однако, приподняв полунатянутый лук, он пожаловался в сторону, что болят глаза. Немного погодя он добавил, что дрожат руки. И объявил среди взыскующей тишины, что не станет участвовать в соревновании и потому почтительно отдает и перепоручает свой выстрел княжичу Юлию, который «восхитил нас сегодня бесподобной стрельбой».

Замысел Мамлея открылся наконец во всей не оцененной прежде прелести, раздались одобрительные возгласы и плескание девичьих ладоней.

Новотор Шала тихим шелестящим голосом пересказывал Юлию эти кривляния.

– Стреляйте, Мамлей! – прикрикнул Юлий, поморщившись.

Мамлей покорно склонился и натянул лук. Хотел он попасть или нет – стрела его взвилась в воздух и бесследно свистнула, затерявшись в просторе.

Юлий притопнул, но сдержался, не зная был ли это случайный промах или подставка. Захваченные изящной игрой, придворные не понимали княжича, токовали свое, не замечая сведенных бровей, несчастного выражения в застылом, бесстрастном лишь по видимости лице. Выступивший далее стрелок с роговым луком пожаловался через переводчика на зубную боль и по этой основательной причине пустил стрелу на аршин мимо цели. Болезни множились: колотье в боку, дрожание поджилок, расслабленность членов и резь в кишках считались основательной причиной, чтобы промазать. За исчерпанием более убедительных болезней в ход пошли уже и не столь явные – общее рассеянное свербение неопределенной природы или, как было объявлено, изъязвленная душа. И вот остались опять лишь двое соперников: Амадео и Юлий.

Принимая лук, Амадео пожала плечами:

– Несчастье мое в том, – сказал он без толмача и довольно чисто, – что у меня ничего не болит. – Послышался смех. – Трудно вообразить более здорового человека. И тем обиднее будет, если промахнусь.

Он стал к рубежу среди веселого шума и рукоплесканий, не дожидаясь, пока зрители утихнут, почти не целясь, пустил стрелу – она шаркнула и потерялась в сиянии реки и неба.

– Попал! – вскричал Юлий.

– Промазал! – сокрушенно махнул рукой Амадео.

Золотинка слышала особенный шаркающий звук, как если бы стрела задела петушка, совершенно отчетливо. Так что, скорее всего, правы были и тот и другой.

– Хорошо! – сказал Юлий, вполне овладев собой. – Если вы промазали нарочно, то стыдно будет вам, а не мне.

Так же небрежно, не целясь, но с ожесточением в лице он резко вскинул лук – с гулким, повреждающим слух стуком стрела начисто сшибла петушка. В первое мгновение это показалось недоразумением – немыслимо было поразить цель с такой небрежностью. Потом вознесся восторженный гомон.

Возбужденная не меньше других, поднялась Нута. Двойной престол ее сдвинули и развернули к корме, чтобы можно было наблюдать состязание. Она держала венец – победителю.

– Подождите! – хмурился Юлий, подняв руку. И так стоял, пока не заставил себя слушать. – Подождите. Я не признаю такой победы.

– Вы признаете поражение? – осведомился Рукосил, стоявший ближе к престолу.

Высокомерный взгляд его, скользнув по лицам, ничтожным только мгновением зацепил Золотинку, но она поняла – это было продолжение того же совсем не оставленного и не забытого спора. Глянул и Юлий, едва только Новотор перевел ему язвительное замечание конюшего, – сами того не сознавая, Юлий и Рукосил как будто бы обращались к Золотинке, имея ее свидетелем, призывая ее слышать и видеть.

– Ни поражения, ни победы! – заявил Юлий. – Но если есть среди вас истинный боец, твердая рука и верный глаз, который не поступится честью, я готов вступить с ним в соревнование до первого промаха.

– Это я. Я тот боец! – обронил Рукосил, выступая вперед. Он был одет в белое с ног до головы без единого пятнышка и упрека. – Я не могу не принять вызов, который заключает предположение, что здесь, в благородном собрании, нет людей чести. Я выступаю за честь знати и дворянства.

Послышался ропот одобрения. И тут Золотинка почувствовала, что Юлий обречен. Против такого соперника ему не постоять. Это урок, который нарочно дает ей Рукосил, потому что… потому что… Почему, она не могла еще до конца понять, да и не время было разбираться.

И совсем неожиданно раздался голосок Нуты. Сгоряча она говорила по-словански и хотя безбожно коверкала слова, все поняли:

– Я закрывать состязание. Хватит. Победители два. Два будет победители. Княжич Юлий и мой воевода Амадео. Я награждаю оба. – Прохваченный возбуждением голосок изменил Нуте и она обратилась к сестре с новой, жалобной интонацией уже по-мессалонски: – Ведь правда же, Септа, скажи! Верно? Победителей будет двое. Хватит состязаний. Не хочу, чтобы они попадали.

Удивленная и еще больше тронутая этим живым чувством, Золотинка не сразу заговорила.

– Ах нет, моя милая принцесса, – сказала она с виноватой усмешкой. – Двух победителей, что поделаешь, не бывает.

Юлий бесстрастно кивнул, он и думать не думал отказываться от соперничества. Только глянул на Золотинку искоса – без выражения, отчужденно. А Рукосил наградил ее насмешливым, даже глумливым взглядом.

– Какое наказание вы назначите проигравшему, принцесса Септа? – обратился он к ней, словно не замечая растерянной, позабытой уж всеми Нуты.

Золотинка озлилось. Так ясно читалась в нескольких этих словах неколебимая уверенность в победе и в посрамлении противника, что она потеряла голову, забывши благоразумие и умеренность.

– Проигравший станет на колени.

Понятливо ухмыльнувшись, Рукосил кивнул.

– Поцелует руку соперника! – продолжала Золотинка звенящим голосом. Брови конюшего приподнялись в насмешливом удивлении и он опять кивнул – удовлетворенно. – А потом в немногих, но убедительных выражениях объявит присутствующим достоинства победителя.

– Суровое наказание, но поучительное, – согласился Рукосил, оглядывая напряженно внимавшее общество.

Юлий не возражал, условия были приняты и решили стрелять.

Первоначальная злость Юлия, так много ему помогавшая, теперь как будто рассеялась. Может быть, по трезвом размышлении ставка казалась ему слишком высока. Все он не мог сосредоточиться. Метил-метил и опустил лук. Потом отер пот и выдохнул. Выстрелил – и попал. Но как-то совсем безрадостно, без веры попал, сам себе удивившись.

Стиснув руки, Золотинка чувствовала, что это дурной знак.

Рукосил стал и легко выстрелил – стрела звонко тюкнула петушка. Снова вышел к рубежу Юлий. В душе его мерцало что-то неуверенное и Золотинка поняла, что промажет, еще прежде выстрела. Затаив дыхание с предощущением беды, она ждала…

Промазал!

Ошеломленный, стоял он еще несколько мгновений с луком в руках… И тихо отошел прочь.

Осталась ничтожная надежда, что промахнется и Рукосил. Такая ничтожная, что Золотинка, страдая душевной болью, не имела сил смотреть. Она отвернулась. Потом поглядела, как безупречный в белых одеждах Рукосил лениво вложил стрелу…

Зная, что Рукосил попадет, мало интересуясь выстрелом, она глядела в лицо, словно хотела проникнуть в тайну этого неуязвимого человек. Она не спускала взгляд, подмечая малейшие колебания задиристых острых усов, она следила за руками и вдруг… когда звякнула тетива и стрела попала (наверное же, попала!) Золотинка заметила, что перстень на левой руке конюшего сверкнул желтым.

Пораженная, Золотинка взвела глаза к солнцу, глянула, где тень, – может статься, это был безобидный отсвет? В противном случае такая подлость, что трудно поверить.

Общество одобрительно гудело, а Золотинка, ни на что уже не обращая внимания, следила за перстнем и за рукой. Конюший вкладывал в лук новую стрелу.

Раз! – сверкнуло желтым и одновременно на пределе постижения Золотинка уловила, что стрела в мгновенном полете уклонилась в сторону, забирая в грудь петушка.

Рукосил управлял полетом стрелы.

Он мошенничал!

Всю мощь своего волшебства Рукосил выставил против мальчишки, не только не имевшего волшебного камня, но едва ли даже хорошенько понимавшего обыкновенное, основанное на духовных упражнениях чародейство!

Хор восторженных похвал не смолкал, и все поминали честь.

Рукосил выстрелил еще три раза. Без промаха. И каждый раз как улика на левой руке посверкивало желтым. Отклонение стрелы, правда, невозможно было уловить, потому что Рукосил и лучник-то был незаурядный. Он мог бы одолеть Юлия, пожалуй, и без волшебства. Но, видно, не допускал мысли о случайностях победы. Он ставил железный заслон всякой возможности поражения. Он был из породы победителей.

Золотинка тяжело дышала.

Юлий ожидал у борта, бледный, с застывшей улыбкой наблюдая торжество соперника.

Нута медленно опустилась на престол и стиснула руки, сгибая проволочный венец.

– На всякого победителя, – заметил Рукосил, возвращая лук дворянину, – найдется новый, еще более удачливый и ловкий. Так что не следует испытывать судьбу, никому не советую. Если уж послала она тебе удачу, держи ее крепко и не хорохорься. Впрочем, – надменно усмехнулся он, – я и сам, наверное, не благоразумнее других и не могу избежать соблазна испытать свое счастье на прочность. Что поделаешь. Так что… – он оглядел собрание, – я обращаюсь ко всем, кто меня слышит. Если найдется среди вас истинный боец, твердая рука, кто примет вызов… – говорил он передразнивая Юлия.

– Я принимаю! – сдержанно выкрикнула Золотинка.

Тишина настала такая, словно Золотинка сказала нечто стыдное. Больше всех опешил сам Рукосил. Первый раз открытым взглядом, забывшись, смотрел на раскрасневшуюся с поднятой головой девушку Юлий.

– Но, принцесса, – молвил наконец Рукосил, возвращаясь к снисходительным ухваткам, – простите, я не могу вступить с вами в настоящую честную борьбу!

Вот именно, подлец и мошенник! – подумала Золотинка. И сказала:

– Раз так, признавайте поражение и становитесь на колени.

Рукосил потемнел. Он понял ловушку и до всех дошло, что Золотинка заслонила собой Юлия. Чем бы ни кончилось столкновение между конюшим и принцессой Септой, Юлий так или иначе оставался в стороне, он не был уже последним участником состязаний.

Понял это и Юлий, что-то пытался возражать, но Золотинка лишь отмахнулась. Вызов Рукосила ко всем, кто его слышит, давал ей право распорядиться собой. Она уж сделала шаг и не оглядывалась.

Рукосил все еще колебался, полагая, что может выбирать любой удобный ему исход. Но и у Рукосила не было никакого выбора, о чем он еще не знал.

– Ладно! – он прищурился. – Становитесь к рубежу, принцесса. Если вы когда-нибудь держали в руках боевой лук…

– Держала! – заверила его Золотинка столь звонко, с таким ослепительным нахальством, что Рукосил на мгновение смешался, заподозрив неладное.

– Я позволю вам на каждый мой выстрел три, считая три за один. Достаточно будет одного попадания…

– Если уж я тут слабейшая сторона, – резко возразила Золотинка, – то я сама и поставлю условия.

Рукосил опять сбился.

– Извольте. Извольте! Как вам угодно. Я заранее все принимаю.

– Тогда вот что, – продолжала Золотинка, сбавив напор, словно заколебавшись. – Тогда вот что… ну, дайте лук что ли…

Ей сунули первый, что пришлось, – роговой. Она попробовала его натянуть, неловко оттягивая на себя тетиву, и с некоторым смущением оглянулась:

– Другой есть?

Кто-то, не удержавшись, фыркнул. Рукосил не позволил себе ничего, кроме самой короткой усмешки. Щекам Юлия вернулись краски, слишком жгучие, пожалуй, – он горел.

– Не знаю… ладно, – пробормотала Золотинка, оглядываясь, кому возвратить лук. Потом с нарочитой застенчивостью подобрала подол и начала подтыкать его за наборный пояс вокруг бедер. Когда она окончательно задрала платье, заткнувши его пышными неровными складками, ноги обнажились выше колен до самых подвязок. Лица девиц окаменели, тогда как стрелки, напротив, переменились в лице. Не избежал общей участи и Рукосил – запнулся взглядом. У принцессы были ровные коленки и крепкие, сильные икры, туго обтянутые чулками.

– Простите, сударь! – сказала Золотинка, удачно сочетая дрогнувший от неловкости голос с достаточно наглым взглядом. – Мне пришлось это сделать, чтобы уменьшить ваши природные преимущества и без того большие. – Помолчав, чтобы убедиться, что двусмысленная фраза понята именно так, как должна быть понята, то есть превратно, добавила: – Выберем цель потруднее! Что нам мертвая деревяшка!

Захваченный врасплох, Рукосил не сразу подхватил мысль:

– Голуби?

– Что, можно найти голубей?

– Ну, пришлось бы поискать, – угодливо заметил кто-то из ближних, не вовсе отвергая такую возможность.

– Тогда что? – задумалась Золотинка, озираясь. – Вот! Извольте глянуть, сударь! – Она поманила Рукосила ближе к борту.

В насквозь просвеченной высоким солнцем, но взволнованной веслами воде скользили неуловимые тени.

– Но ничего ж не видно, – протянул Рукосил, на этот раз действительно сбитый с толку.

– Становой якорь отдать! – громко крикнула Золотинка в сторону, где распоряжался кормчий. – На веслах шабаш!

Рукосил осторожно коснулся лба и посмотрел на соперницу как-то по-новому. С вопросом.

Крепкий мужской голос повторил Золотинкины приказания. Полуголые гребцы, наваливаясь по пять человек сразу на тяжелые, залитые свинцом весла, принимались вынимать их из уключин и заносить лопастями к носу. Споро бросили якорь. Как Золотинка и рассчитала на левом якоре по мере того, как травили канат, насад понемногу сносило к берегу на светлое песчаное мелководье. Тут было сажени полторы, если не меньше.

Водная гладь устоялась. Ввиду пронизанного солнечными отсветами дна ходили двойные тени – тень рыбины и тень этой тени на песке. По всему борту, то есть по всей кормовой половине насада, где не было скамеек для гребцов, густо привалила толпа, так что судно ощутимо накренилось.

– Приступим. – Золотинка подняла тисовый лук, велела окружающим расступиться, чтобы не толкнули под локоть, и резко, оставив дурашливые ужимки, натянула оружие. Со звоном спустив тетиву, бросила вверх пясть с раскинутыми пальцами – в глубине вод забилась сраженная тень. Извиваясь, взмыла она к поверхности, быстро слабея, взметнула брызги и погрузилась. Это был средних размеров окунь, насквозь пробитый стрелой.

– Всплывет ниже по течению, – сказала Золотинка.

Не поворачивая головы, Рукосил настороженно покосился на девушку. Он молчал.

– Из пяти выстрелов, – сказала Золотинка. – Вес и размеры добычи не учитываются. Только количество. Проигравший становится на колени и все, как условленно.

Не дожидаясь, имеет ли что сказать Рукосил, она приладила стрелу. С лица ее сошло всякое иное выражение, кроме предельной сосредоточенности, глаза сузились, губы сложились жесткой складкой. Шурх! – внезапно стрела пронзила воду и тотчас, как сломленная, забилась тень. Золотинка не сознавала, не помнила себя, вся была со стрелой, без колебаний нацеленной… И с рыбой, которая повелительным окриком Золотинки сама бросалась под выстрел.

То, что делала Золотинка походило больше на бойню. Раз за разом сражала она покорно идущие на погибель тени – без промаха… Опомнилась, когда расслышала, что за спиной ее хором говорят: восемь!

В глазах соперника Золотинка увидела, какие восемь, что за восемь. Восемь безжалостных поражений подряд. Всё! Она отдала лук, высвободила края платья из-за пояса и спустила подол.

Рукосил мешкал, словно не зная, за что приняться.

– Постойте, сударь! – Амадео пробирался в толпе придворных. – Вы когда-нибудь стреляли по воде?

– Никогда. – Рукосил с готовностью остановился.

– Нельзя метить в рыбу, вы никогда не попадете.

– Вот как?

– Рыба как бы в другом месте, не там, где есть. Она ближе, чем кажется, нужно метить в пустоту. Впрочем, давайте я покажу.

Амадео принял лук и снова принялся толковать, но, похоже, он и сам представлял себе дело лишь в общем виде. Предположение подтвердилось: Рукосилов доброхот пустил стрелу и самым прискорбным образом покраснел. Чтобы попасть, мало было знать, надо было еще и уметь, каждый случай требовал особого расчета, который Золотинка проделывала почти не задумываясь, а для неопытного стрелка это была задача большей частью неразрешимая. И уж конечно, Золотинка не собиралась объяснять двусмысленное поведение рыб, которые покорно замирали под выстрелом.

– Ну вот так вот, примерно, попробуйте! – неловко закончил Амадео, возвращая лук.

По бледному лицу Рукосила, Золотинка увидела, что волшебник никогда не занимался такими пустяками, как приручение рыбьей воли. Не бог знает какая сложная штука, но и она требует навыка!

Все же Рукосил еще не верил, что ни разу не попадет. Обманчивая близость цели, соблазн случайной удачи не оставляли его. И, может быть, если бы Рукосил, не мошенничая, садил свои стрелы вовсе не целя, наугад, то случай оказался бы к нему милосерден. А он же все метил, метил и с бранным вскриком всаживал стрелу в бесплодное колыханье вод. Казалось бы, после того, как Амадео растолковал все сложности упражнения, не было особого позора в том, чтобы промазать, – до помрачения доводила Рукосила раз за разом ускользающая удача. Когда счет промахов перевалил за пять, придворные благоразумно умолкли. Охваченный бессмысленной злостью, Рукосил продолжал стрелять, и страшно было посмотреть на его искаженное лицо.

Потеряв всякую осторожность, он грубо заворачивал в воде стрелы, всегда опаздывая за ускользающей целью – этого нельзя было уже не замечать. И однако никто не видел. Толпа слепо смотрела, не замечая главного! Смотрела и не видела!

А Рукосил стрелял, не зная куда – вот была бесившая его до белого каления ловушка!

Но это не могло продолжаться вечно. Должен был Рукосил когда-нибудь остановиться и встретить испуганные взгляды придворных. Последний раз он натянул лук – не до конца, и так застыл, позабыв себя. Золотинка отошла прочь: неловко было и находиться рядом.

– Кто победил? Так, значит, кто победил? – вопрошала Нута. Она смешалась с толпой и носила венец в руках, не зная, куда его пристроить.

Золотинка потупилась. Скривив губы и наклонив голову, со смиренно-задумчивым выражением выставила она из-под подола кончик узкой туфельки и чертила проконопаченный ровной линией шов палубы. Конечно, смирение Золотинки выглядело несколько неестественным. Без сомнения неестественным. Но что же ей оставалось делать, если, поднимая глаза, она неизбежно попадала на Юлия, который тоже терялся.

– Ты победительница что ли? – нашла ее Нута.

– Я, – призналась Золотинка.

– На, – сказала Нута, сунула ей венец и удалилась во внутренние помещения, чтобы поплакать.

Венец оказался легким проволочным обручем, увитым тонкими листочками раскатанного золота; там и здесь проглядывали скромные полевые цветочки из голубого сапфира. Золотинка одела венец, который чудно обнял ее рассыпавшиеся волосы… и конечно же, чтобы проверить это предположение, ей пришлось бросить беглый, скользящий взгляд на Юлия.

Без улыбки подходил Рукосил, бледный и белый весь с головы до ног, кроме темных кудрей, усов и бороды. Конюшего сопровождало движение возбужденной толпы.

– Где мне стать на колени? – сказал он горловым голосом – заглатывая плохо прожеванные слова и звуки. Всеми своими ухватками выказывал он готовность исполнить долг до конца, в чем бы этот долг ни состоял и как бы ни пытались его тут отговаривать от излишней щепетильности в вопросах чести.

Но Рукосил заблуждался. Никто и не думал его отговаривать. И Золотинка менее всего.

– Здесь, – коротко молвила она, указывая себе под ноги. Зыркнула и вернулась к проконопаченным швам палубы.

– Хорошо! – сказал он одним взлетающим звуком: эшо-о! – Принцесса! Среди солнца и луны… – Опять оказалась у него во рту пригоршня обсосанных скользких слов, не очень-то удобно было перекатывать языком эту скользкую кашу. Рукосил остановился, чтобы вернуть себе голос – звучный и членораздельный. – Принцесса! Среди солнца и луны появилась на небосводе ослепительной яркости комета. Солнце и луна – это княжич Юлий и принцесса Нута… Что же касается кометы… то следует отметить, что слово коми, лежащее в основе нашего комета, мессалонского происхождения и значит волосы. Я бы сказал: мессалонская звезда с распущенными волосами. Она явилась на дневном небе, соперничая блеском с более известными светилами.