Текст книги "Погоня"

Автор книги: Валентин Маслюков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 23 страниц)

– Кем предан? – тронула лоб Золотинка.

– Кем? – удивился кот. И тоже задумался, пытаясь понять эту абракадабру. Он начал повторять собственное высказывание медленно, как бы распутывая: – Покойник был… до безумия… до безрассудства… предан. Мне предан. Был предан мне! – сообразил кот и продолжал с подъемом: – Скажу и больше, положа руку на сердце, покойник никого так не любил, как меня. Он меня обожал. Скажу откровенно, скажу все: из-за меня-то покойник и проиграл достопамятное сражение под Медней.

– Покойный? – полепетала Золотинка.

– Покойник, – решительно поправил кот, не замечая тонкой словесной разницы. – Покойник, говорю, проиграл сражение. Из-за сердечной слабости. Из-за понятной и простительной слабости. Но проиграл.

В несказанном ошеломлении Золотинка не находила слов. Все это была бы чистейшая ахинея, когда бы не свидетельство хотенчика, который непреложно свидетельствовал в пользу отъявленной брехни и бахвальства. К тому же Золотинка не умела понять, действительно ли Почтеннейший врет, не умела распознать это. Не видела с той очевидной наглядностью, с какой случалось ей распознать ложь Рукосила да и других немаленьких людей. Но эта особь с мутной душой… Как могла Золотинка распознать чужую ложь, когда и сама лукавила, когда приняла чужое обличье, по самому своему существу ложное!

– Каким образом?.. – пробормотала она. – Проиграл сражение под Медней?

– А чего, собственно, тебе от меня надо? – прошамкал кот. – И вообще: где табак, водка? Где девочки? Соловья баснями не кормят. Сначала ужинать. Водка, табак, баня, девочки. Потом разговор.

– Сначала дело, – возразила Золотинка, ошеломленная настолько, что на время она как бы утратила связность мысли и говорила наобум, первое, что пришло в голову. Тем удивительнее, что слова ее по общему впечатлению звучали вполне разумно. Как если бы Золотинка и сама понимала, что лепечет.

– А чем ты докажешь, что ты волшебник? Почем я знаю, что не напрасно здесь распинаюсь? – прищурился кот, склоняясь вперед и упираясь лапой в бок. Похоже, он не просто хитрил, но подражал повадкам какого-то ловкача, которого принял за образец, – вольно или невольно.

Но Золотинка-то никому не подражала и никого не разыгрывала. Она потянулась к уху с намерением достать Эфремон да сверкнуть наглой твари в лицо… И остановилась в сомнении. Стоила ли тварь того, чтобы показывать действительную свою силу? Нужно ли коту, в самом деле, знать о существовании Эфремона? Не лучше ли будет начать издалека? Или, скажем так, с краю?

Тут, толкнув ногой дверь, без стука вошла служанка, толстая немолодая девка. Обеими руками она держала тарелку горячего супа, ухитряясь при этом зажимать пальцами еще краюху хлеба и тряпку, в зубах же торчала ложка. Когда все это, кроме тряпки, поместилось на табурете, девка кивнула на кота, хихикнув:

– А этому что? Хозяин говорит, обед на двоих.

– Этому? – переспросила Золотинка. – Поджарьте пару мышей. Потом стопарик водки, табака, бумагу для самокрутки. И девочек после бани.

– Каких девочек? – вытаращила глаза девка.

Вопрос, понятно, остался без ответа, зато обнаружилось, для какой надобности служанка таскает с собой без видимого употребления тряпку – не особенно размахнувшись, она смазала этим сомнительным орудием чистоты мальчишку по уху. Ни на мгновение не оставлявший осторожности кот бросился в угол и с размаху хлопнулась о доски – словно мешок с шерстью. Девка вышла, на пороге прыснув.

– Вот так! – мрачно молвила Золотинка. – Вот тебе табак, водка и прочие пороки.

– Чего тебе от меня надо? – задиристо спросил кот, не оправившись от унижения. Во всяком случае, он не настаивал больше на девочках и на других предварительных условиях. Нельзя было исключить, что Почтеннейший, на самом деле, даже и не курил!

– Ты много тут говорил об отношениях с великим государем Юлием. Да верится с трудом.

– Простите, сударь, однако я до сих не имею чести знать, с кем имею дело! – напыжился кот, он, явно, страдал от мысли, что произвел невыгодное впечатление, с чрезмерной, скоморошьей ловкостью прянув с табурета в угол.

– Ты имеешь дело с волшебством. С могучим, всюду проникающим волшебством.

– Это волшебство прячется по задворкам, – хитро сказал кот. – Зачем ему прятаться, если оно могучее и всюду проникающее? Великий Рукосил-Могут не прячется.

Мимолетное замешательство Золотинки не укрылось от Почтеннейшего, хотя, казалось бы, она тут же нашлась с ответом:

– Ты тоже прячешься по задворкам. Я думаю, до поры до времени…

– Так, – непроизвольно кивнул кот.

– …И значит, у нас много общего. Может статься, мы с тобой перестанем прятаться, если договоримся. Сейчас меня занимают твои отношения с великим государем Юлием.

В сущности, если отбросить не совсем опрятную манеру выражаться, Почтеннейший был не так уж не прав, требуя от собеседника взаимности. Потупившись, Золотинка развязала торбу, подумывая предъявить Почтеннейшему хотенчик, который и свел их в этой харчевне, но опять заколебалась: слишком много нужно было бы тогда рассказать… объяснить про желание Юлия и, может быть, – если без этого не обойдешься – упомянуть о встрече в Камарицком лесу. Чутье да и просто обыкновенная растерянность, сумятица в голове удерживали Золотинку от откровенности. И она вспомнила про мертвый хотенчик и мертвый Паракон из блуждающего дворца, которые никого уж не могут выдать.

– Вот! – решительно сказала она, кидая рогульку на кровать. – Знаешь ты, что это такое? Или объяснять нужно?

– Догадываюсь, – протянул кот, но так как-то особенно насторожился и даже присмирел, что впору было усомниться, действительно ли он «догадывается».

Скоро Золотинка сообразила, что благоговейные чувства Почтеннейшего вызывает не деревянная рогулька, назначения которой он действительно не понимал, а перстень с Параконом. Кошачьи глаза расширились и как бы осветились, он застыл, позабыв все свои нахальные ухватки.

– Я нашел это в Межибожском блуждающем дворце, – продолжала Золотинка. Каждое слово ее добавляло жару в хорошо распаленное уже воображение. Кот бросал быстрые, тревожные, какие-то испытывающие взгляды на Золотинку и возвращался к Паракону.

Не полагаясь на догадки Почтеннейшего, Золотинка принялась объяснять, что такое хотенчик, как произошел он в свое время от волшебницы Золотинки, погубленной нынешним слованским государем Могутом. И как бы между делом намекнула, немногим только уклонившись от истины, что хотенчик-то и привел ее к Почтеннейшему. По сути дела, это была правда, если, конечно, говорить о хотенчике вообще, а не о том его подобии, что валялось без жизни на кровати. Можно также предположить, продолжала Золотинка, не встречая возражений со стороны кота, который ни разу ее не перебил, что хотенчик, порождение волшебницы Золотинки, несет в себе ее запечатанные желания. Волшебница, известно, искала Юлия. Так что хотенчик должен был привести к Юлию, а привел почему-то к Почтеннейшему. Что кажется все ж таки, несмотря на убедительные разъяснения уважаемого кота, не совсем понятным. Впрочем, как бы там ни было, закруглила повествование Золотинка, нужно видеть в межибожской находке нечто особенно знаменательное, нечто такое, что, может быть, касается всего нынешнего порядка вещей. Кстати ведь Паракон, знаменитый волшебный камень Рукосила, который Почтеннейший может видеть теперь здесь на кровати вместе с хотенчиком, есть тот предмет, которому повиновался медный болван Порывай.

Бросив вкрадчивый взгляд на пигалика, Почтеннейший сделал несколько шагов по комнате, такой маленькой, что взволнованному коту негде было и повернуться. Тем не менее он ничего не спросил, хотя представленные разъяснения больше, кажется, запутывали и усложняли дело, чем упрощали.

– Что ж, – прошамкал Почтеннейший по некотором размышлении, – еще раз могу повторить, что я пользовался безграничным доверием покойника. Впоследствии, когда наши пути разошлись, покойник чрезвычайно раскаивался… чрезвычайно раскаивался… чрезвычайно…

– Он действительно погиб, как считают? – быстро, словно перебегая по камням головокружительный горный поток, спросила Золотинка. – Говорят, тело государя не нашли на поле битвы.

– Но он же погиб не под Медней, гораздо позже, гораздо, – небрежно пояснил кот.

– Когда? – обронила Золотинка.

– Так ведь… – протянул кот, не спуская хищного взгляда, – совсем недавно. На днях! – утвердился он, подмечая, что крепко пробрал противника. Пигалик не сдержал движения, будто хотел возразить… будто чувствовал запущенные под сердце когти и, теряя кровь, едва находил силы трепыхаться.

То есть не было сил и возразить. Золотинка знала, что это не могло быть правдой, и молчала, как пришибленная. Где набралась полосатая тварь такой непробиваемой, гнусной и наглой лжи? Зачем же солгал хотенчик? Могли ли солгать оба? А если хотенчик и кот заговорили одним языком, не значит ли, что Золотинка путает и, защищаясь, не желает принять какой-то особенной, неправдоподобной, но… но правды?

Она чувствовала, что сомлела, как это бывает при угаре, и больше ничего уже не в состоянии сообразить.

– С чего ты взял, что Юлий погиб?.. Как он погиб?.. Когда? – Золотинка едва удерживалась, чтобы не сказать «я видела его совсем недавно живым и здоровым!»

– Да, а суп ведь, сдается, стынет, – потянулся кот с необыкновенным сладострастием. Изрядно ошарашенный Параконом, он наконец вернул себе самообладание, расправил члены и поднял голову, кажется, самая шерсть его распушилась. – Ты, значит, не будешь возражать, если я начну? – небрежно заметил он и, бросив косой взгляд на кровать, где лежал хотенчик с насажанным на него перстнем, подвинулся к табурету.

Поднявшись на задние лапы, Почтеннейший оперся о края табурета и принялся лакать суп – жадно и неопрятно. Приходилось придерживать лапой тарелку, чтобы не съехала и не грохнулась на пол.

Встревоженная кошачьим враньем, Золотинка молча терпела это нахальство.

– Что ты знаешь про гибель Юлия? – молвила она наконец, когда решила, что Почтеннейший основательно насытился и подобрел. Но тот долго еще чавкал, не отвечая.

– Ни слова больше! – прошамкал он, обмахивая вымоченные в похлебке усы. Поднявшись в рост, кот держался за верх табурета, как церковный проповедник за стойку. – Больше я не раскрою рта, пока не узнаю, кто ты есть и как ты меня нашел. И зачем тебе знать о последней страсти покойника? Бедняга мучался, мучался с того самого дня, как предал нашу мм… бессловесную дружбу и до смертного своего часа. Зачем тебе знать? Поймешь ли?

От горячего жирного пойла оголодавший кот натурально пьянел; в шамкающем голосе его слышалось нечто беспутное, в повадках все больше проступала развязность, прерываясь на полуслове, кот беспричинно ухмылялся, нечаянно махал лапой и крепко хватался за табурет.

– Ты веришь в любовь? – шептал он, привалившись мокрой грудью к тарелке. – В любовь по сродству душ? Не нужно слов! Слова бесполезны там… где… В душе Юлия… в душе Юлия я читал, как в раскрытой книге. Там не было тайн. Нет! Никаких. Бедняга жестокого страдал. Сколько раз я видел слезы, в глазах его видел слезы, когда случалось бедняге швырнуть в кота камнем! Можно сказать, он надорвался совестью. От того, конечно ж, и умер.

– Где вы познакомились? – осторожно вставила Золотинка, но пьяного горячим супом кота не так-то просто было остановить.

– Ни слова больше! – истово вскричал он, ударяя лапой по табурету. – Ни слова! Не терзай мне душу… о, не терзай!

– Врешь ты все! – грубо сказала Золотинка, откинувшись на кровати.

Кот смолк и поглядел с удивлением, немало пораженный проницательностью пигалика.

– В общем так, – буднично сказал он некоторое время спустя. – Все объясняется очень просто. Все сходится. На удивление просто, если принять во внимание, что после покойника, после блаженной памяти великого государя Юлия, Почтеннейший, которого ты имеешь честь видеть, то есть, попросту говоря, я, ваш покорный слуга, был ближайший другом и доверенным лицом волшебницы Золотинки!

И кот кивнул, благосклонно принимая признательность ошеломленного такой откровенностью пигалика.

– Понятно, хотенчик никак не мог привести тебя к Юлию, коли последнего нет в живых! Он должен был, неминуемо должен был привести к Почтеннейшему! Куда же еще? – воскликнул кот в восхищении от остроумной догадки. – Покойница Золотинка безумно его любила! Не снимала с колен. На коленях покойницы Почтеннейший ел, спал и размышлял о превратностях судьбы! Покойница безумно его баловала! До неприличия.

Но это было уж слишком! Даже для такого покладистого существа, как Золотинка.

– Вот как… – тихо вымолвила она, некоторое время спустя. – Так ты, может быть, скажешь, отчего покойная умерла? Тебе и это известно?

– Скажу, – пожал плечами кот и отодвинул тарелку, как бы отстраняя от себя все суетное и преходящее, недостоверное. Он по-прежнему стоял за табуреткой, как за кафедрой. – От чувствительного сердца. Покойница не выносила лжи. Покойница не выносила лжи, а ложь окружала ее на каждом шагу. Однажды она сказала «хватит!» и… и скончалась. У нее было чувствительное сердце.

– Так. А не заблудился ли ты, милый, часом в покойницкой? Давай, может, вернемся к жизни?

Изрядно ослепленный собственными словоизвержениями, кот все же почувствовал нехорошую перемену в голосе пигалика.

– Лады, – покладисто согласился он после мимолетных размышлений и покосился на хотенчик с Параконом. – Ну, ладно! Как говорится: пеклевше скандить. Иными словами: откровенность за откровенность – так?

– Ну так, – сухо согласилась Золотинка.

– Что толку водить друг друга за нос?

– Никакого толку, – подтвердила опять же Золотинка.

В повадках Почтеннейшего обнаружилось некоторое беспокойство, происходившее, по видимости, от внутренних затруднений – словно бы кот замешкал на пороге важного и далеко идущего решения. Он оставил табурет и прошелся.

– Скажу все как есть, – снова остановился Почтеннейший. Но, кажется, колебался. – Несколько вопросов сначала. Со стены не соскоблишь. Это что?

– Что? – отозвалась Золотинка эхом.

– Экий ты недогадливый. Луч света на стене. Теперь дальше: без окошек без дверей полна горница людей? Что это?

– Огурец, – хмуро бросила Золотинка.

– Правильно, – кивнул кот. – Огурец, а внутри семечки, это люди. Кто сильнее Рукосила-Могута?

– Не знаю, – нетерпеливо сказала Золотинка.

– Правильно, – с готовностью кивнул кот. – А теперь глянь за дверью, не стоит ли кто? Я спрошу главное.

Ужасно чем-то недовольная, Золотинка соскользнула на пол и толкнула дверь – благо осталось лишь руку протянуть. В закутке перед лестницей, куда выходила коморка, никого не было. Отсюда корчма не просматривалась, доносились бессмысленные голоса. Нужно было сделать два-три шага, чтобы горница открылась целиком до самого входа. Золотинка только бросила взгляд на ватагу за колченогим столом, где горланили завсегдатаи… служанка бежала с кувшином… Только взгляд бросила Золотинка, торопясь вернуться, но не успела и ахнуть – рыжим пламенем шарахнулся под ноги кот, с дробным стуком мазнул по половицам когтями и вылетел через всю корчму в раскрытую настежь дверь.

В зубах негодяя мелькнул хотенчик. Не веря себе, Золотинка обернулась убедиться, что оставленная на кровати рогулька исчезла. И тогда уж, растеряв мгновения, кинулась за котом – да куда там!

Она выскочила на улицу – рыжий язык пламени мелькнул в полуста шагах и пропал. Тотчас, едва опомнившись, Золотинка бросилась назад, в коморку, где осталась развязанная торба с настоящим, живым хотенчиком, и как раз налетела на хозяина.

– Шалишь, а деньги?!

– Я заплачу! – пыталась отбрехаться второпях Золотинка, не способная сейчас держать в уме неясные отношения с кабатчиком.

Однако она просчиталась, полагая, что волшебное слово «заплачу» разрешит любые возможные недоразумения. Хозяин цепко хватил за шиворот, взывая к чувству и разуму кабацких завсегдатаев: «только подумайте!»

– Никуда я не бежал! – вопила Золотинка. – Говорю же, что заплачу!

А питухи кровожадно шумели на все лады:

– Так его! Дуй его в хвост и в гриву! Учить таких надо! Ишь ведь щенок!

И хотя безобразная свара не способствовала прояснению умов, Золотинка должна была уразуметь наконец, что дело нечисто и грошами тут не рассчитаешься. Из всех щелей выползал растревоженный, изумленный непорядком народ, домочадцы и прислуга, все глядели на маленького мошенника с осуждением, а хозяин, до удушья закручивая ворот, кивнул толстой служанке:

– Пошарь-ка у негодника в сумке.

Не усомнившись в справедливости этих ненужных, преждевременных, во всяком случае, мер, девка кинулась к раскрытой коморке. Что у них было на уме, имели они предупреждение от Приказа надворной охраны или действовали из верноподданного усердия только, так или иначе поздно было рассчитывать на мирный исход стычки, и Золотинка никак не могла подпускать их к котомке с хотенчиком. Извиваясь под жестокой рукой, она хватила за ухом Эфремон, еще несколько мгновений понадобилось, чтобы возбудить сеть, опутаться с ног до головы невидимой пленкой.

Млея уже от удушья, Золотинка судорожно вздохнула: сеть, расправляясь, раздвинула стянутый на горле ворот, сеть отжимала от кожи все постороннее и, как гибкий панцирь, принимала под одеждой естественные для тела очертания. Золотинка дышала. Только сейчас она ощутила в каком жалком положении оказалась, как не хватало ей глотка воздуха: обмякнув, она выплывала из тошнотворного, головокружительного провала, из пустоты… на свет. Становились яснее возбужденные голоса; хозяин, почитая придушенного малыша за ничто, отрывисто восклицал:

– Мазик вернулся? Где Мазик, он вернулся? Давайте веревку! Веревку, пигалика вязать!

Кабацкая братия и домочадцы колыхались перед глазами шатким заслоном. Как это всегда бывает, когда случается поймать ведьму, колдуна или русалку, раздавались истошные, испуганные голоса:

– На пол не опускайте! Не давай ему коснуться земли!

Тут только Золотинка разобрала, что, подхваченная за перекрученный ворот, болтается на руках кабатчика, как на суку, дородный мужчина придерживал ее и брезгливо, и опасливо, словно полудохлого крысенка. И все кричал, распаленный собственной храбростью: веревку давай!

Так что Золотинке ничего не оставалось, как, извернувшись, схватить противника за локоть.

Этого было достаточно: кабатчик почувствовал хватку детской ладошки. Пожатие ладошки заставило его охнуть, роняя малыша, – Золотинка вырвалась или кабатчик вырвался, разинув рот с каким-то жалким шипением, – они отпрянули друг от друга. Мятущийся круг злорадных рож распался, все шарахнулись – вмиг Золотинка оказалась в коморке, где затурканная страстями служанка растерянно держала в руках котомку. Золотинка выхватила свое имущество, прощупав на ходу через холст хотенчик, и бросилась к выходу.

На ту беду случившиеся в кабаке удальцы достаточно уже приложились к бутылке, чтобы чувствовать потребность в подвигах. Один хватил табурет, другой сверкал ножом, и тот, что вооружился расшатанным в потасовках седалищем, успел заступить дорогу, в то время как их сноровистая подруга вышибла из-под двери клин.

Золотинка бросилась напролом, и лохматый удалец с табуретом запоздало уразумел тут, что много на себя берет. Отказавшись от мысли угрожать противнику, он только и успел, изловчился выставить табурет щитом. Разгоняясь, малыш ударил головой – табурет вывернулся в руках смельчака, от удара он грохнулся на спину – пигалик сиганул к выходу и с лету – в дверь!

С тяжким треском железо и дерево ухнули, пострадавшая дверь устояла – исключительно по недоразумению, кажется, – оторопелая корчма бессознательно ожидала иного. Невредимый пигалик при полном бездействии зрителей остервенелыми ударами кулачка увечил полувершковые доски рядом с запором и порядочно наломал дров, когда сообразил наконец рвануть ручку на себя – в соответствии с устоявшимся обыкновением открывать дверь вовнутрь.

Вырвавшись на волю пред взоры остолбенелых прохожих, Золотинка заставила себя умерить прыть, чтобы не смущать зря нестойкие умы соблазном хватать и догонять. И в самом деле, ей удалось еще раз ошеломить зрителей, ибо грохот разбитой в мгновение ока двери стоил той постной рожи, с какой явился на свет маленький громила.

Сохраняя вынужденное спокойствие, Золотинка торопилась добраться до ближнего перекрестка, где надо было прибавить за поворотом шагу, и напряженно прислушивалась к подавленному ропоту за спиной. Уличный народ, не удовлетворенный, как видно, смирным поведением пигалика, которого принимали за мальчишку и вообще за случайное и преходящее явление, все еще чего-то ждал. Люди возвращались взглядом к разбитой в щепу двери под большими деревянными тарелками и такой же бутылкой – оттуда, из растерзанного зева харчевни, ждали действительных ужасов и зрелищ. Два дюжих крючника в перекрещенных на спине лямках несли на паре жердей перехваченную веревками бочку – они остановились, удерживая тяжесть на весу. Босяк в какой-то длинной хламиде повернул свою грубую тачку на колесе из цельного кругляша, чтобы обернуться назад, и все не терял надежды дождаться главного. Торговка овощами, что устроилась, как в будке, в огромной поставленной на попа бочке с прорезанной в ней дверцей, тревожно ухватила корзину, справедливо усматривая во всяком переполохе угрозу огурцам и петрушке. А закутанный в плащ школяр, который стоял у стены, уткнувшись в книгу, напротив, вышел из неестественного оцепенения и засуетился, близоруко осматриваясь: кого бы спросить, боже мой! что случилось.

Выбор ученого школяра выпал, по видимости, на Золотинку – шустрого мальчика с возбужденным румянцем на щеках и сверкающими глазами. Ученый юноша однако успел лишь промямлить «э! послушай, малыш!», когда все разъяснилось само собой: от перекрестка, где улица разламывалась натрое, слышался нарастающий топот копыт, и по особенному испугу прохожих, которые оглядывались и метались, не зная, куда прятаться от скачущей конницы, можно было понять, что там-то и происходит главное.

Все, что Золотинка успела, – это шарахнуться к стене, где несколько весьма независимых мальчишек готовились засвистеть – буде противник обратится в бегство. Золотинка и школяр, пожилой юноша лет сорока, вскочили на крылечко из двух ступеней – разметая все на своем пути, скакали конные лучники в кольчугах и шлемах, брызнули расшибленные огурцы, конница с храпом неслась мимо.

За спиной последнего всадника мотался парень в белой вышитой рубахе – половой из только что оставленной харчевни, вспомнила вдруг Золотинка. Хозяин, значит, заранее послал человека оповестить стражу, и получается, что, погнавшись за котом, Золотинка чудом выскользнула из западни… Ненароком оглянувшись, признал тут пигалика и хозяйский малый, он хватил лучника за кованое плечо: да вот он! назад! держи! Понадобилось еще несколько истошных воплей, чтобы вразумить расскакавшихся лучников; из харчевни выскочил и орал, сотрясаясь брюхом, хозяин. Всадники осаживали коней и опять же крушили под вой торговки огурцы, а Золотинка уже частила ногами, улепетывая в сторону перекрестка.

Опутанная сетью, она неслась с невозможной для человека прытью и отчаянно виляла среди остолбенелых, словно варенных от изумления зевак. Но никакая сеть не могла защитить Золотинку от стрелы – что-то жестко звякнула и сверкнуло в воздухе. На углу Золотинка резко прянула вбок, перепрыгнув через единственную ногу убогого, который расселся тут со своей чашей.

Дело обернулось худо: весь город, кажется, бросился в погоню, провожая беглеца улюлюканьем и камнями. Молва, свист и гомон поспевали вперед Золотинки, поднимали на ноги и ленивых, не было ни малейшей возможности укрыться от всевидящего ока толпы – люди хватали палки.

Звон копыт и лошадиный храп наседали на спину – Золотинка вильнула в крошечный тесный дворик, едва не сбивши у входа старуху, и из этого дворика, где возле окутанной паром кадки распрямилась женщина с мыльными по локоть руками, проскочила в другой, чуть просторнее, со всех сторон замкнутый… но – о, чудо! – без единого соглядатая.

Нужно было, не теряя даром мгновения, развязать торбу, выхватить мешочек с пеплом, тоже завязанный, пепел развеять и потом еще – боже! – нащупать за ухом Эфремон, заклятие – и все это сплясать на счет раз, два и три! Золотинка теряла время здесь – перетряхивая торбу в поисках мешочка, долю мгновения теряла там, мгновения проскальзывали неудержимо. Лихорадочно действуя, Золотинка металась взглядом, видела и не понимала: наваленный под стены мусор, располовиненные, вросшие в землю, полусгнившие бочки, кузов тележки без колес, мотыгу, открытую дверь, откуда еще никто не вышел, и порушенную стену с остатками крыши над тем местом, где виднелось голое нутро разваленного по неведомой причине домика. Все это печаталось в сознание без толку и осмысления, без памяти; Золотинка, зажав между ног торбу, рванула тесемки мешочка с пеплом и обнаружила перед собой молодого мужчину в колпаке, лицо его сразу же исказилось страхом и злобой, он судорожно хватил взглядом брошенную на землю мотыгу. А Золотинка не удержалась – тряхнула пепел, уже бесполезный, ибо невозможно обморочить человека прямо у него на глазах да еще в пяти шагах расстояния, поздно было хвататься за Эфремон и бормотать заклятие.

И хуже всего, что пепел просыпался весь, тощий мешочек опорожнился, не осталось даже пригоршни праха, чтобы повторить попытку в другом месте – там, в развалинах за стеной. «Ребята, сюда!» – ломилась погоня, в переднем дворике храпели лошади.

Не выбирая пути, Золотинка подхватила развязанную торбу и, изловчившись, чтобы избежать мужчину с мотыгой, заскочила в открытую дверь. Двор уже полнился народом, напоследок оглянувшись, Золотинка поймала взглядом бегущего кольчужника с луком.

В темноте она кого-то сшибла и потом, сокрушая горшки, нашла лестницу на верхнее жилье, а там не было очага, чтобы собрать пепел. И еще одна лестница, крутая и скользкая, вывела ее на жилье вверх, под самую крышу – здесь визжала, как резанная, полуодетая женщина, судорожно хваткой стянув под горло рубашку.

Золотинка нырнула в прорезанное на скате крыши окно и, едва зацепившись сетью за косяк, чтобы не скользнуть по соломе, увидела под собой запруженную народом улицу. В тот же миг внизу увидели беглеца – нечленораздельный вой прокатился по узкому ущелью тесно составленных домов, лица обратились вверх.

Сеть позволила Золотинке совершить великолепный прыжок на ту сторону ущелья, на крутую кровлю дома пониже, где она, с грохотом скользнув по черепице, закинула невидимые путы сил аж на самый гребень локтей десять выше. И уже с гребня, озирая чересполосицу утыканных трубами крыш, шпили дворцов и церковные колокольни, улицу и дворы, Золотинка обнаружила новый отряд конницы и городских стражников, которые спешили со стороны площади.

Открытая всем на самом верху, на гребне, Золотинка бежала, прыгая с крыши на крышу, цепляясь за трубы и скользя по скатам, а вой и крики преследовали ее понизу, гремящие улицы, гнилые тупички и дворы передавали беглеца друг другу, как срочное сообщение нарочной почты. Невозможно было обогнать этот гам, и раз-другой сверкнула со свистом стрела – рванула из рук торбу. Золотинка отчаянно качнулась и запала за толстую кирпичную трубу. Хотенчик Юлия из пробитой стрелой котомки пришлось, не теряя времени, переложить для верности за пазуху.

Крыши стали небезопасны, нечего было и думать, чтобы спуститься на землю, не более того улыбалось Золотинке оставаться на месте в сходящей клином щели – погоня, сметив убежище пигалика, стягивалась со всех сторон, верно, они уж поднимались по внутренним лестницам дома к чердачным окнам, рассчитывая так или иначе добраться до затравленной дичи.

В толще соломы перед глазами торчал оперенный хвост глубоко впившейся стрелы.

Вообще говоря, рассуждая, следовало бы просто сдаться властям… Сдаться, не дожидаясь, пока подстрелят. Но был бы то, наверно, не выход – исход, и совсем никудышный, пустой и жалкий. Кто поручится, что таким образом, через подземелья Приказа надворной охраны Золотинка попадет к властителю Словании Рукосилу-Могуту? Слишком высоко он стоит, великий чародей, слишком далек от мелкой попавшей в тенета охраны мошки. И едва ли Золотинкиного красноречия хватит, чтобы добраться через тюремщиков до государева уха. Если и попадет она тогда к чародею, то в цепях, – не лучшее начало для схватки.

Не нужно было долго думать, чтобы все это сообразить, Золотинка не первый день думала, перебирая самые затейливые способы перехитрить всесильного Рукосила. И если уж ничего путного не высидела в часы досуга, то не здесь, за трубой, имея на совести препозорнейшее, не поддающееся разгадке недоразумение с котом, которое окончательно все спутало, – не здесь и не теперь принимать скоропалительные решения. Нет пути, и это не путь. Значит, нужно спасаться. Спасаться, чтобы взять разбег для неожиданных и смелых начинаний. Не из положения снизу, навзничь приниматься за борьбу с великаном.

Все это сумбуром летело в голове, пока Золотинка, зажатая между крутой кровлей и отвесной трубой, в тоскливом отчаянии осматривалась, прислушиваясь к гомону задорных голосов, к перекличке подбиравшихся все ближе преследователей, к лаю собак и к тоненькому вою ревущего под самой крышей младенца.

Может статься, не такой уж это был и младенец – если принять во внимание, что временами различались плаксивые слова. Или некие подобия слов, не совсем членораздельные. Золотинка поймала себя на том, что различает не слова, как ей первоначально почудилось, а вложенное в плаксивые всхлипы чувство: мне мерзко! мне мокро! я один…

Я один! – сообразила она вдруг уже вполне осмысленно. Рядом ни мамы, ни живого лица!

Высмотрев прорезанное в скате окно, обращенный входом к улице шалашик, за которым как будто ревел обмочившийся малыш, Золотинка распласталась по соломе и, толкнувшись от трубы, заскользила на животе вниз. Похоже, ее не могли разглядеть снизу, хотя проверить это можно было бы только подняв голову. Золотинка задержалась у самой застрехи, едва не махнув ногой над бездной, и толкнула окно, на счастье, не запертое, – здесь, на крыше, под небом не ожидали воров.

Да и воровать-то, как обнаружилось, было нечего. Когда Золотинка перевалилась внутрь, глазам ее предстал просторный убого обставленный чердак под косыми потолками уложенной на обрешетку соломы. Тряпье на полу изображало постель, на всю семью, видно, какой-то ящик – сундук, тут же колыбель с ребенком одного года от роду. Колченогий стол, чурбан и – проклятье! – никакого очага. Да и кто бы, в самом деле, решился разводить огонь под соломой?!