Текст книги "Погоня"

Автор книги: Валентин Маслюков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 23 страниц)

– Страдал? – хмыкнул Голочел, не поднимая головы. – Ничуть. Просто меня не стало. Осталась одна видимость, пустота, там где был человек. Видимость желаний, видимость гордости, видимость разговоров, видимость любви… Замор и Рукосил… они знали, что меня уже нет и потому послали во дворец. Не знаю, кто придумал – они достойны друг друга, – но это дьявольски хитро. Чертовски хитрая затея: они решили, что дворец не сможет погубить того, кого уже нет. У кого уже нет души. Теперь я понял их дьявольский расчет, а поначалу казалось, что посылают на смерть. И я пошел. Может ли возразить тот, у кого нет ни самолюбия, ни смелости, ни страха – ничего. Они могли делать со мной все, что угодно. Я пошел и ждал смерти. Жду ее и по сей час.

– Бедненький! – не выдержала тут девица.

Голочел не сопротивлялся, и поцелуй их был столь долог, что Золотинка имела время ненавязчиво удалиться.

По каменной лестнице она поднялась на второй ярус дворца и, открыв дверь, очутилась в узком, вроде ущелья, и глубоком проходе, сводчатый верх его различался, как опрокинутая над головой пропасть. Впрочем, трудно было сразу сказать действительно ли это проход или просто очень узкая и очень высокая комната – резко изломанные в десятке шагов справа и слева повороты скрывали продолжение.

По красным стенам комнаты снизу доверху висели картины в золоченных рамах, на полу белели мраморные изваяния.

Ощущение опасности не оставляло Золотинку, она явственно ощущала непрочность всего, что представлялось взору, и, ступая по наборному полу лощеных каменных плит, помнила, что твердь под ногами может подломиться, как тонкий лед. Ощущение опасности заставляло ее искать глазами входы и выходы, лестницы и переходы, и однако то, что увидела она на красных стенах ущелья, заставило позабыть двери.

На живописных полотнах разного размера, от совсем малых, в две ладошки, до огромных, что небольшой парус, Золотинка узнала бородатого Поплеву со снастями в руках, родную палубу «Трех рюмок» и тихую гладь затона за бортом, наконец, и саму себя в смешной маленькой девочке трех лет… признала старое платьице свое, шапочку, которые долго потом еще хранили братья. Вделанные в широкие резные рамы надписи давали незатейливые пояснения: «На палубе», «Поплевина борода». Одна из картин называлась «Первые воспоминания», она изображала в неком тумане рыбный базар на берегу, рыбу в корзинах, край лодки и сверкающую морскую рябь до самого солнца – все сразу, неуловимо. И даже темный чердак «Трех рюмок» – тут же. Верно, это и были первые воспоминания – то что в памяти уцелело.

Бегло осмотревшись, Золотинка двинулась влево и нашла за поворотом новое колено того же ущелья, оно просматривалось шагов на двадцать-тридцать, и опять излом прохода скрывал продолжение.

Всюду, куда достигал взор, даже в запрокинутой вышине над головой, Золотинка видела множество больших и малых картин, которые живописали жизнь девочки из Колобжега. Так сладостно больно стиснулось польщенное сердце!

Надо было радоваться, что Голочел с девицей остались внизу, не отравили ей нежданного свидания с прошлым. Да, может быть, к тому же выставленные дворцом картины вовсе не назначались чужому глазу – возвратившись за поворот, Золотинка не нашла вход, трудно было припомнить, во всяком случае, какой именно дверью попала она сюда, резные двустворчатые двери попадались в каждом свободном от картин, изваяний и всякого узорочья простенке.

Узкое ущелье, изламываясь вправо и влево под неожиданными углами, нигде не кончалось. Через полчаса Золотинка не осмотрела и малой доли развешенных в несколько ярусов над полом картин, не говоря уж о тех, которые располагались и выше, так высоко, что никакого времени не хватило бы разобрать стертые немыслимым углом зрения и дымкой расстояния виды. И как Золотинка ни торопилась, начиная подозревать, что лестная сердцу выставка, есть нарочно устроенная неведомо кем и с неведомой целью западня, понадобился еще час или два, чтобы добраться от раннего детства к отрочеству, до столкновения с пиратом и с мальчишками Корабельной слободы. А впереди, в бесконечной череде поворотов, крутых и плавных, в длинных и коротких пряслах изломанного коридора угадывались еще не мерянные версты встреч и открытий, ошибок, надежд и разочарований, приправленных всеми радостями и бедами жизни.

Завороженная видениями прошлого, Золотинка забыла неопределенное и опасное настоящее. Она заставила себя стряхнуть наваждение и тут только сообразила, что не нашла до сих пор времени заглянуть за ту или другую из десятков оставленных уже позади дверей.

Ближайший выход открыл ей такое изобилие сверкающих подробностей, такую путаницу переходящих из одного в другое многоярусных помещений, что Золотинка подалась назад, уразумев, что потеряется на первых шагах и едва ли вернется к не пройденной до конца выставке. Другая дверь дальше по коридору вела в иной мир, являла иные цвета и краски, размеры и расстояния, которые, понятно же, не могли бы уместиться в столь тесном соседстве с только что оставленной Золотинкой палатой, если бы дворец хоть сколько-нибудь соизмерял свои прихоти с возможностями пространства. И опять завораживающие соблазны неведомого тянули Золотинку ступить за порог и… заблудиться, забывши всякую мысль об оставленном за стенами дворца мире, познать блаженное счастье беспечности и блужданий.

Промедление расслабляло, хотелось оставить однообразие бесконечного красного ущелья, в ломаном пути которого угадывалось что-то заданное, и свернуть в сторону… Золотинка попятилась. А закрыв дверь, зажмурилась, мотнула головой, как норовистая лошадь, глянула до ближайшего поворота – и пустилась бегом. На бегу только, наверное, и можно было заметить, как заметно взрослеет, меняется в застылых мгновениях Золотинка, которая вызвала к жизни все разнообразие красок развешенных по стенам картин.

Еще через полчаса она придержала шаг возле огромного, как стена дома, полотна, которое называлось «Над вековым простором». Золотинке не нужно было смотреть прикрепленный ниже рамы ярлык, что узнать этот бескрайний разлив равнины, синеющие волнами леса, широкий изгиб реки и край утеса над ней, где примостились бок обок, вызолоченные закатным солнцем, два крошечных очерка – Юлий и Золотинка. Голова кружилась на этой внезапной высоте, восторгом ширилась грудь и страхом пред равнодушным величием природы.

И Золотинка вспомнила, что остановилась где-то посреди нескончаемого ущелья в недрах блуждающего дворца; сердце бьется и дыхание шумное – это от бега. Снова она пошла, потом пустилась рысцой. По обеим сторонам коридора мелькали картины, которые изображали Золотинку в плену у пигаликов. Пробегая далее, она видела пигалика Жихана – саму себя, обращенную в пигалика, отметила мимоходом оборванного сопливого мальчишку перед лицом разбуженного среди ночи Замора. Вот пигалик у ворот блуждающего дворца, во тьме. И вот… Золотинка набежала на узкий, как щель, торец коридора. Блестела лаком двустворчатая дверь. В нее все и уперлось.

На стене висело последнее полотно.

Золотинка узнала тот самый хрустальный ларец на столбике, который видела перед собой воочию, он стоял в пяти шагах перед дверью посреди коридора, узнала самую дверь, словно зеркальное изображение двери действительной… оборванный мальчишка в растерянности перед запертым входом. Она наклонилась прочесть надпись.

«Пигалик Жихан перед закрытой дверью» – таково было незатейливое, но совершенно правдивое название картины.

Золотинка обогнула ларец, мельком глянув, дернула ручку двери и убедилась, что, в самом деле, заперто.

Вот теперь она в точности повторила свое собственное изображение на картине. То было единственное полотно на всей выставке, которое чуточку, самую малость предвосхищало действительность. Теперь и оно, показав язык настоящему, обратилось в весьма покойное, застывшее и отстраненное изображение минувшего.

Отдуваясь, Золотинка в растерянности оглядывалась.

А дверь и не думала поддаваться, сколько ни дергай. Не шелохнулась. Словно это была не дверь вовсе, а выпуклая подделка под дверь, изготовленная для полного правдоподобия из дерева и меди; рукоять и замочная скважина, шляпки гвоздей, навесы – все выглядело, как настоящее, бери и открывай только.

Однако не было уверенности даже в том, что медный лепесток над замочной скважиной скрывает собой нечто такое, куда действительно можно вставить ключ.

Тут Золотинка ошиблась. Лепесток легко отошел в сторону, из темной, как ночь, скважины потянуло холодом и словно бы сквозняком. Ничего другого, сколько Золотинка ни напрягала зрение и слух, попеременно прикладывая к дырке то глаз, то ухо, нельзя было разобрать. Глухая тьма и холодная сырость погреба.

Надо было бы попробовать сеть, но не много понадобилось времени, чтобы убедиться, что сеть не действует во дворце, никакое постороннее, чужое по отношению к дворцу волшебство не работает. А задавленный неведомыми влияниями Эфремон едва откликается.

Наконец Золотинка вспомнила ларец и бросила дверь. Крышка не открывалась, но ларец, граненный хрустальный сундучок, искрящийся ломаным светом, заерзал на круглой, вроде короткого столбика, подставке, вывернулся из рук – и на пол.

С тяжким хлопком он разбился на тысячи сверкающих осколков, и в этом похожем и на лед, и на груду алмазов развале обнажилась ободранная деревянная рогулька с насажанным на одно из ответвлений поуже кольцом.

Золотинка признала его с одного взгляда. Тот самый волшебный камень, который она надвинула на палочку-водительницу, как на палец, и бросила на волю, чтобы камень не достался Рукосилу. Бросила, не подозревая, что именно этому камню, под названием Паракон, и повинуется медный истукан Порывай.

Это и была та чудовищная ошибка, последняя в цепи недоразумений, которая завершила отчаянные метания Золотинки. Два года назад в Каменецком замке.

В трепетном предчувствии удачи, не зная еще, как понимать подарок, Золотинка извлекла рогульку из осколков и тогда, после нескольких простых опытов, убедилась, что хотенчик мертв. Да и Паракон тоже. Увы, это были подобия, бездушные двойники когда-то живых, податливых на призыв предметов. Паракон не откликался, Золотинка не чувствовала его волшебное естество, а подброшенный в воздух хотенчик падал на пол сухой деревяшкой. Четыре жемчужины под откидной крышкой перстня – ровно столько их здесь и было, когда Золотинка последний раз открывала камень! – представляли собой четыре заколдованные души. Несколько торопливых попыток расколдовать людей не имели успеха. Жемчужины оставались бесчувственны, как все остальное, и Золотинка, помедлив, попрятала их на место в тайное отделение перстня.

Но как бы там ни было, Порывай, слышно, спешит к блуждающему дворцу. За своим повелителем Параконом, уже угасшим? Или Паракон угас только здесь, во дворце, а на воле вновь вспыхнет? Недолго подумав, Золотинка насадила кольцо на ответвление рогульки, как оно было изначально, и спрятала хотенчик за пояс. Дворец словно и ждал этого: рассыпанные по полу осколки ларца испарялись, как быстро тающий лед, скоро и следов не осталось, ларец исчез за ненадобностью.

По правде говоря, поспешное, несколько показное согласие не особенно вдохновляло Золотинку. Временами она чувствовала с беспокойством, что каждый шаг ее задан и определен неизвестным ей замыслом, это требовало размышлений. И однако как ни бунтовал разум, невозможно было уклониться от предначертанного. Нельзя было не подобрать Паракон (или ложное его подобие, это еще вопрос), нельзя было не пройти красный коридор до конца по всем его завораживающим извивам, а упершись в запертую дверь, нельзя было не искать ключ. Ибо уклонение от назначенного и должного – малодушие.

Мелькнула тут кстати соблазнительная мысль, что теперь, когда Золотинка исполнила желание дворца в отношении Паракона, дверь откроется сама собой.

Золотинка ошиблась и на этот раз: дверь стояла недвижно и невредимо на всех своих запорах и петлях. Ничего не переменилось и на картине, когда Золотинка обратилась за подсказкой к глубокомысленному полотну под названием «Пигалик Жихан перед закрытой дверью».

И однако же никуда не деться: если есть замок, нужен и ключ, так повелось исстари, не Золотинка это придумала и не ей менять устоявшийся порядок вещей.

Она испытала в качестве ключа Паракон, а потом хотенчик, безуспешно пытаясь втиснуть их в скважину. Потом опрокинула подставку для ларца, отыскивая какую-нибудь тайную полость. Ключа не было и за картиной в расщелине между полотном и стеной. Пришлось порядочно попыхтеть, чтобы убедиться в этом, после трудных неоднократных попыток Золотинка сдвинула с креплений тяжелую раму и уронила ее на пол, едва успев уберечь ноги. За картиной не было ничего, даже пыли.

Ничего не дали поиски за другими картинами, в укромных местах позади изваяний и вообще по всему коридору на четверть часа ходьбы от торцевой двери.

Никто не мешал Золотинке в ее бесплодных трудах, и это навевало сонливую скуку. Так тихо и сонно было в пустынных коленах коридора, что Золотинка, очнувшись, не сразу сообразила, как это вышло, она очутилась на уложенной на пол картине и заснула.

Не сразу и сообразишь, сколько она спала, но, наверное, немало, если вспомнить, что за стенами, на земле Словании ночь была уже на исходе, когда утомленная Золотинка прилегла на уложенный вместо постели живописный холст.

Сколько бы ни прошло времени, однако, во дворце мало что изменилось. Сваленные давеча кое-как картины по-прежнему загромождали проход, ключа не было, и дверь оставалась заперта. И то только можно было заметить, что последнее прясло коридора от поворота до тупика стало заметно длиннее. Подставка для ларца как бы отодвинулась, а за крайним полотном «Пигалик Жихан перед закрытой дверью» возникло еще несколько картин самого издевательского содержания. Они живописали последние Золотинкины затруднения: «Пигалик Жихан находит подарок дворца – ни на что не годную деревяшку с ни на что не годным камнем», «Безуспешно пытается орудовать сетью», «Пигалик Жихан ломает голову» – в иносказательном смысле, разумеется. Самое позднее по времени изображение имело насмешливую подпись: «Пигалик Жихан укладывается спать в надежде, что утра вечера мудренее». Признаться, именно так оно все и было в мельчайших подробностях, как изобразил волшебный живописец.

И вот утро пришло. И в самом деле, оказалось весьма мудреное. Еще мудреней вчерашнего, похоже.

Стояла невозможная, неживая тишина от которой глохло в ушах. И надо думать, что Голочел с девицей благополучно пережили ночь – все это время, во сне и наяву, Золотинка не ощущала ни малейших толчков и сотрясений.

Словом, не так-то просто было охватить слабым человеческим разумом далеко идущие замыслы и побуждения дворца. Если он, конечно, имел что-нибудь на уме, кроме простого издевательства. Низкий отцеубийца Голочел безнаказанно гулял там, где погибли четырнадцать его товарищей. Ворона-оборотень обратилась девицей вопреки всем законам волшебства, а обращенная в пигалика Золотинка не вернула себе истинного облика и после того, как донельзя наследила по красному коридору. Дворец, эта вкрадчивая и льстивая ловушка, как будто бы забавлялся, тешился со своими жертвами, выказывая сколь свирепый, столь же прихотливый и непостоянный нрав.

Мудрое утро не принесло Золотинке ни разгадок, ни решений, она стояла там же, где уперлась вчера, не имея притом ни малейшего понятия, зачем это нужно ломиться в закрытую дверь.

Сегодня она понимала это еще меньше, чем вчера, и потому не стала настаивать на своем. Все дороги и двери во дворце, кроме одной, были открыты – Золотинка толкнулась, куда пришлось… и озадаченно хмыкнула.

Насмешливый дворец приготовил ей рядом, за первой же дверью, возле которой, прикорнув на холсте, коротала она ночь, роскошную спальню с умопомрачительной, похожей на храм, кроватью в середине его ковровых просторов. Обойдя кругом необъятное и необозримое ложе, на котором, наверное, можно было бы без затруднений нравственного порядка уложить десять пар молодоженов, Золотинка догадалась вдруг, что найдет в смежном покое накрытый к завтраку стол. Эту мысль подсказал ей занывший спозаранку желудок.

И точно, раздвинув тяжелые занавеси, Золотинка вступила в роскошный пиршественный покой, где тянулись уставленные яствами столы. Рассчитанные скорее уж не на молодоженов, а на целые орды счастливых своей многочисленностью семейств.

Золотинка пощипала чего-то с краю, не присаживаясь, а потом кинулась назад, вообразив в испуге, что не найдет больше красного коридора. Но все оставалось на месте, включая надежно запертую дверь.

Разве что добавилась еще одна картина: «Пигалик Жихан дивится избыточной щедрости дворца». Только что возникшее полотно изображало отставшее на ничтожную долю часа прошлое: Золотинка, затерявшийся в огромном пиршественном покое пигалик, общипывала пирожное. Пирожное трудно было разглядеть, но Золотинка точно знала, что это было, потому что губы ее и сейчас еще липли от сладкого.

Так что можно было перевести дух и возвратиться к прерванному завтраку. За столом, впрочем, Золотинка не задержалась, а прошла далее в оружейную палату, такую просторную, что дальний ее конец лежал на расстоянии хорошего выстрела из лука. Здесь, видно, отоспавшийся и сытый молодожен, впрочем, как и отец семейства или всякий другой человек в любом ином состоянии и звании, мог бы заняться полезными телу упражнениями: поднимать гири, бегать, вращать мечи и стрелять из лука.

Что же дальше? Уместно было бы предположить – баня. Что-нибудь вроде рукотворного моря с подогретой водой и искусственным небом. А потом, очевидно, опять спальня, столовая, палата для упражнений и баня. Баню Золотинка искать не стала, а свернула к окнам и нашла выход на волю, под затянутое тучами небо.

Моросил дождь, мокрая мостовая смотровой площадки холодила ноги; это был не балкон даже – огражденная и обихоженная крыша какой-то пристройки в виде неправильного четырехугольника. На многие версты вокруг открывались окрестности, хмурые леса и взгорья; заросли едулопов у подножия крепостного холма влажно блестели жестяными листьями.

Перейдя на другую сторону, Золотинка увидела дорогу, палаточный городок заставы. А внизу, на склонах холма, с полсотни пеших и конных. Золотинка признала носилки и столпника в серых одеждах – он лежал пластом, ослабевший от истощения. Где-то рядом следовало, по видимости, искать и Замора.

При взгляде сверху, где притаилась за каменным забралом Золотинка, люди различались между собой лишь одеждой и ухватками. Если бы Золотинка видела Замора прежде – не на постели в ночной рубахе, а во всем блеске власти – она бы, несомненно, признала его знаменитое стеганное полукафтанье темно-зеленого бархата и шапку с широким верхом. Но судью Приказа надворной охраны можно было угадать и по особому, суетливому вниманию приближенных, по малоприметному или явному движению среди витязей и приказных, которое вызывали слово и жест этого человека. Нечто знакомое уже, отгаданное еще тогда, ночью, проглядывало в его замороженной надменной повадке.

Замор, получается, столковался с искателями или, может быть, отнял у них отшельника силой без всяких хитростей. Искателей, во всяком случае, к дворцу не подпускали, их нигде не было видно, а люди Замора явились всем скопом, на заставе, надо думать, осталась только стража.

Восемь человек при мечах подняли носилки с безразлично возлежащим на них праведником и после нескольких шагов приостановились. Причиной новой задержки служило, по видимости, скрытое от Золотинки происшествие, люди Замора смотрели не на отшельника, а мимо, в сторону дворца.

– Приветствую вас в благословенном месте! – донесся среди молчания голос.

– Голочел, это вы? – удивился Замор, выступая вперед.

– Кто же еще?

– Я не это хотел сказать. Рад, что вы живы. И проживете еще сто лет, потому что мы уже вас похоронили.

– Поднимайтесь ко мне, ваша милость. Обещаю полнейшую неприкосновенность. Я тут как дома.

– А кто это с вами? – уклонился от предложения Замор.

– Девушка необыкновенных достоинств. То есть она безумно меня любит… Любишь меня, Селина?

Ответа Золотинка не разобрала, но, верно, он был.

– Где ваши люди? – продолжал допрашивать Замор.

– Не будем их поминать, ваша милость. Они оказались слабаки.

– Все четырнадцать? – усомнился судья.

– Все четырнадцать. Поднимайтесь, Замор, поднимайтесь. Вы промокните, сейчас хлынет, посмотрите на небо.

Человек в зеленом полукафтанье обвел глазами низко просевшие, набухшие облака и взялся за край носилок в полуосознанном побуждении двинуться вместе с отрядом разведчиков. Однако он колебался.

– Голочел, – крикнул один из носильщиков, – почему вас так долго не было? Мы заждались.

– Разве долго? Это было упоительное мгновение. Все, что говорят о блуждающих дворцах, – правда.

– Все? – вмешался Замор.

– Все до последнего слова. Поднимайтесь, сейчас хлынет; вон катится валом пена дождя, что-то страшное. Сейчас, сейчас грянет буря. А здесь тепло и сухо. Бочки золота, питья и жратвы – подавись. Баба, правда, только одна. Да и та влюбленная.

Ливень еще не хлынул, но резкие порыва ветра с завыванием несли сорванную с деревьев листву и мусор, растерзанные ветром едулопы изгибались волнами и пронзительно, до оглушения дребезжали. Люди отворачивали лица и, переступая, чтобы устоять, заворачивались в рвущиеся из рук плащи; рубаха и портки отшельника на носилках промокли и потемнели. А тесно обступившие судью приспешники, склоняясь друг к другу, кричали, как пьяные, чтобы донести возникшие у них соображения.

С грохотом, стеной подступал ливень. Судья Замор оглянулся и махнул рукой. Носильщики устремились на крутую лестницу без перил, что вела на нижнюю, обводную стену крепости. Несколько раз едва не опрокинули они в спешке бездеятельно скользящего по мокрому ложу отшельника – и полого брошенный над землей ливень ударил жестокой сечкой, все замутилось и исчезло во взбаламученной мгле. Последнее, что увидела Золотинка, подаваясь назад к распахнутой с громовым ударом двери, – Замор взбежал на залитые водой ступеньки и ухватился за край носилок, вверяя себя покровительству святого.

Едва Золотинка оторвалась от высокого ограждения, как ощутила силу бури. Пронизанный водой ветер подхватил ее, выдернул из-под ног опору, с обомлевшим сердцем Золотинка почувствовала свое ничтожество, неизмеримую малость своего существования в безмерной бездне вселенной. Жестокий порыв нес ее в кромешном вихре – страшный, душераздирающий гром разверз небеса и землю.

Золотинка грохнулась на камни и, цапнув с треском хлопнувшую навстречу дверь, ощутила, что нога соскользнула в пустоту там, где только что была твердь. Она не успела ни сообразить ничего, ни подняться, чудовищным, неистовым сквозняком дверь распахнулась вовнутрь дворца да так резко, что вкинула за собой, швырнула через порог Золотнику; не удержавши ручки, она сорвалась и покатилась по полу.

Дворец содрогался, как корчился, и только теперь Золотинка поняла, что это был за гром без молнии и блеска – рушились стены. Она уразумела, что стоит на карачках на залитом ливнем полу, дождь хлещет в страшно хлопающую дверь, но ничто уж не рушится под ногами, и буря как будто бы присмирела. Просто сильный с порывами дождь.

Краем глаза отметив, что оказалась она совсем не там, где можно было ожидать, – это была внутренность сложенной из дикого камня башни, Золотинка подползла к зияющему проему, чтобы выглянуть наружу. Внизу под собой она увидела осыпавшиеся по склону холма груды битого камня и глыб, они дымились клубами пыли, уже сильно поникшими под дождем. Дворец обвалился, считай что, наполовину. Обрезанная рваным разрывом, исчезла смотровая площадка, которую только покинула Золотинка. На мокрых склонах холма не видно было людей, то ли их погребли обломки – всех без остатка, то ли кто уцелел – где-нибудь там за углом башни.

Глубокую узкую трещину Золотинка обнаружила и под собой, в каменном полу.

Весь пол был исписан трещинами.

Замирая душой, остро переживая каждое сверх меры затянутое движение, она поползла назад и оказалась на винтовой лестнице; нужно было спускаться в расчете отыскать выход или какой открытый наружу пролом, чтобы покинуть дворец.

И снова все колыхнулось под ногами, с негромким, низким гулом, как легкие дощечки заходили плиты ступенек… прокатился и смолк грохот – где-то рушились рассевшиеся прежде палаты.

А Золотинка устояла, хотя все вокруг: сложенные из громадных плит стены, сводчатый витой потолок – все казалось не прочнее болезненного сновидения.

Надо было бежать, да лестница кончилась, начались мелкие частые помещения, какие-то гнусные, заросшие паутиной коморки и чуланчики, из которых приходилось выбираться узкими, подозрительного вида дверками, коридоры обращались щелями, в которых надо было уже протискиваться боком – вся эта издевательская дребедень, назначенная сбивать человека с толку, поворачивать его вспять и внушать ужас.

Скоро Золотинка перестала выбирать, она утратила представление, где находится, с какой стороны выход, спустилась она в подземелья или блуждает по чердакам. Извилистые трещины по голым, неоштукатуренным стенам напоминали о бедствии, пахло известкой, пылью, крысиным пометом; местами стояли лужи, потеки на стенах и потолке. Дождь заливал через проломы, слышно было, как хлещет он где-то рядом, но самые-то проломы Золотинка и не могла отыскать сколько ни билась.

В повадках дворца чудилось угрюмое и недоброе упорство. Чем больше Золотинка горячилась, задыхаясь в тесноте гнусных, гнилых подземелий, тем теснее смыкалось вокруг пространство, сходились стены, ниже становились потолки, хуже поддавались забухшие в пазах, приржавевшие двери. Нечем было дышать. Коридоры обращались в щели – приходилось протискиваться в полном смысле слова, продираться из одного затхлого чулана в другой.

Похоже, Золотинка совсем потеряла голову, и пора уж было это понять, понять и остановиться. Так она и сделала после того, как спустилась хлипкой деревянной лестницей с играющими ступеньками в глухой сводчатый подвал, засыпанный по щиколотку мусором. Несмотря на отсутствие окон и фонарей, здесь, как и везде по дворцу, струился таинственный блеклый свет, достаточный, чтобы разглядеть щербатую кирпичную кладку, потеки плесени на стенах и шмыгнувшую неведомо куда крысу.

Так дело не пойдет, сказала себе Золотинка, пора остепениться. Преодолевая внутренний переполох, она не бросилась назад по гнилой лестнице, но опустилась на разбитую корзину, чтобы на покое и без помех обдумать положение. В сущности, ничего иного ей и не оставалось, как задуматься, давно уж пора было уяснить, что беготней тут много не возьмешь.

– Все, что я могу изменить, – проговорила она для вящей убедительности вслух, – это изменить себя. Не пугаться. Вот, собственно, и все, что в моей власти.

Жалкие эти слова, казалось, вязли – без эха, без отклика – в сыром удушье подземелья. Золотинка замолчала, подавленная никчемным звучанием своего голоса.

То есть избавиться от страха, это понятно, – храбро думала она, подрагивая от холода, и невольно поджимала босые ноги. Ожидать от дворца помощи, а не противодействия. Не видеть в нем врага… насколько возможно. И что еще? Бесполезно ломиться в запертую дверь, когда она и в самом деле заперта.

Ведь как это просто, если вдуматься: дворец подвел Золотинку к заранее назначенному ей пределу и остановил. Потому только, что тайна закрытой двери не для нее… не по зубам. Ключа и не нужно искать – его нет! Нет, во всяком случае, во дворце! Лишь там, за его стенами, где зарождаются тайны, там все ключи. А здесь, здесь что? только видимость, подобие и образ того, что рождает жизнь. И это очень хорошо, наглядно показано примером хотенчика и Паракона, которые только подобие, блазнительный обман действительного хотенчика, действительного волшебного камня и действительных жемчужин. Золотинка не допущена дальше известного предела потому… потому, что предел этот на самом деле не здесь, не во дворце! Не здесь, а в жизни! Золотинка не совершила всего ей назначенного. Следующий шаг ее там – в жизни, за этими обманчивыми стенами.

Это было так просто, что Золотинке показалось, будто она знала и понимала все это еще прежде! И только как бы не хотела себе в этом признаться… или вернее, не давала себе труда задуматься над тем, что тайно, в глубине души понимала.

Не здесь ее испытание, не в этом – не в ужасах блуждания по мрачным закоулкам дворца – нечего, нечего пугаться, притворяясь, что и в самом деле страшно. Золотинка всегда знала, предугадывала, что дворец не причинит ей вреда. И уж после того, как он подсунул ей пропавший в Каменце хотенчик с Параконом и жемчужинами, тут уж можно было не сомневаться. И все эти гнусные подвалы с проседающими потолками – это всего лишь напоминание, что заблудилась она, уклоняясь от главного. И не то, чтобы трусила, нет, но все ж таки была надежда, что-то вроде терпеливого ожидания, что обойдется все, наладится как-то само собой и без Золотинки. Не может же оно быть все так плохо, все хуже и хуже, когда-нибудь все наладится, мнилось ей. Само собой все развяжется. Вот и нет! Само собой ничего не будет. Без Золотинки не обойдется. Потому что опять она крайняя – больше некому. Много народу в Словании, а без Золотинки не обойдется.

Обративши мысли к средоточию зла, Золотинка сообразила множество частных обстоятельств, больших и мелких препятствий, которые нужно было преодолеть на пути к главному столкновению с Рукосилом. Погружаясь же в мелочи, трудно было уже сохранять возвышенный образ мыслей и представлять себе это столкновение как некое вселенское событие, но, может, это и к лучшему, ведь Золотинка помнила с детства, что «пренебрежение к малому вредит большим замыслам». И что дорога в тысячу верст начинается с первого шага.

Она просидела в подвале и час, и больше… одно оставалось ясным после ни к чему решительному не приводящих размышлений: нужно идти в Толпень! Поторопить то самое свидание с Рукосилом, которое дряхлый властелин уже и сам ищет, если верить замечанию девицы-оборотня.

По скрипучим щербатым ступенькам, задевая плечами мокрые стены, Золотинка поднялась в тесную каморку, вроде заброшенной кладовой, и толкнулась в первую попавшуюся дверцу… которую не приметила она прежде за вонючей, полной плесени бочкой.

Сразу попала она в свет, голоса и простор. Рядом, в двух шагах, оказался беломраморный покой, похоже, главные дворцовые сени, на это указывала величественная тройная лестница, обставленная огромными кадками с цветущими апельсинами. Наружная стена сеней частью обрушилась, и за провалом сияло в мокрой листве солнце, по холодному небу нежных оттенков бежали зарозовевшие облака с багровыми, подрумяненными боками. По лестницам и по гульбищам второго яруса за мраморными перилами перекликались несдержанными голосами люди – Золотинка узнала разношерстные ватаги искателей; верно, стража впустила их после гибели Замора.