Текст книги "Воспитание жестокости у женщин и собак. Сборник"

Автор книги: Валентин Черных

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 18 страниц)

– А что тут сделаешь? – осторожно сказал участковый Гаврилов.

– И это говорите вы – представитель власти! – взвилась дочь Пехова. – Арестовать их надо. В тюрьму. И его, и ее!

– Его-то за что? – жалобно спросила жена Пехова.

– За все! – сказала дочь. – Это не отец, это изверг!

И тут Венька Ильин, стоявший недалеко от нее, молча с размаху шлепнул ее по заду.

– Дядя Веня! – возмутилась дочь Пехова. – Как вы можете! Я уже взрослая. Я же в школе работаю пионервожатой.

– В школе ты вожатая, а здесь помолчи. Здесь более взрослые, и к тому же мужики. Михалыч, скажи ты, – обратился Ильин к Тихомирову.

– Вот что, – сказал Тихомиров. – Если человек на себя пытался руки наложить, значит, человека довели и ему дальше, как говорится, некуда. С этим надо кончать. – Он посмотрел на Буянова. – И если кто-нибудь на каком-нибудь собрании его снова попытается обсуждать, то мы… – Тут Тихомиров замолчал, еще не придумав, как надо будет поступить в этом случае.

– И что же мы? – спросил участковый Гаврилов.

– А подгоним бульдозер, – ответил за Тихомирова Венька Ильин, – подцепим за угол и все собрание погребем под обломками…

Писатель работал. Была глубокая ночь. И вдруг за стеной зазвучала музыка. Это были джазовые вариации. Писатель вышел во двор. В хлеву сонно похрюкивала свинья, в лунном свете поблескивала река, а из раскрытого окна комнаты Тихомирова звучали африканские ритмы. Вспыхнул огонек сигареты, и писатель увидел, что у окна стоит Тихомиров.

– Не спится? – спросил писатель.

– Тебе тоже?

– Работал, – пояснил писатель. – Теперь закончил.

– Музыка не мешает? – спросил Тихомиров.

– Наоборот. Что за ансамбль? – спросил писатель.

– «Биг-ван». Негры. Толковые ребята. С понятием. Слушай, может, перекусим? Мне, когда не спится, всегда есть хочется.

– Согласен.

Тихомиров нарезал сала, хлеба, достал из бочки огурцов.

– Не разбудим? – поинтересовался писатель.

– Полина за день так на ферме уработается, хоть трактор заводи, не проснется. А я, видно, старею – как перепсихую, так заснуть не могу… Нехорошо получилось. Переругались зачем-то. Всегда у нас так: вначале подеремся, потом разберемся.

– Модистка молодец. Это поступок, – сказал писатель.

– Поступок-то поступок, но деревня против них еще больше взбеленится.

– Надо их поддержать, – сказал писатель.

– Конечно надо, – согласился Тихомиров.

– Михалыч, – сказал писатель, – вы же талантливый музыкант. Почему вы не стали учиться музыке?

– Не получилось, – ответил Тихомиров. – Мать, три сестры меньше меня. Потому вначале прицепщик, потом на тракторе, потом, как у всех, армия. Я еще присягу не принял, получаю от Полины письмо – беременна. Я служу, а у нее сын родился. А меня считали способным к музыке. В ансамбль приглашали.

– Надо было идти.

– Может быть, и надо было, – согласился Тихомиров. – Но опять не получилось. Председатель говорит: механизаторов не хватает – помоги. Я и остался.

– Вот! – Писатель поднял палец. – Вот в этом все наше зло.

– В чем? – не понял Тихомиров.

– В доброте, – сказал писатель. – Нас очень легко уговорить. А уговаривают когда? Когда не могут организовать. И когда мы соглашаемся помочь, мы не делу помогаем, а плохому работнику, который не справляется со своими обязанностями.

– В жизни бывают моменты, когда надо помочь, – возразил Тихомиров.

– Что-то затянулись моменты, – рассердился писатель. – Тридцать лет назад не хватало трактористов, и сегодня тоже. Почему? Может быть, потому, что тридцать лет уговаривают, вместо того чтобы как следует один раз организовать. Да этого председателя, который вас уговорил, надо было судить. Тракториста можно было найти, а вот общество, возможно, потеряло гениального музыканта.

– Вот тут вся и заковыка, – возразил Тихомиров. – Может, это самое общество музыканта и не приобрело бы, а что тракториста потеряло бы – это точно.

– Но надо было хоть убедиться самому, попробовать.

– За меня сын мой попробовал. Музыкант он у меня. Институт Гнесиных в Москве окончил.

– Что же, – сказал писатель, – это не очень утешительно, но иногда мы хоть в детях реализуем свои несбывшиеся мечты.

– Или наоборот, портим им жизнь своими мечтами, – сказал Тихомиров.

– Поясните.

– Сын мой, Ленька, с детства на всех музыкальных инструментах играл. Я его обучил. Училище окончил, институт… А вот уже из третьего оркестра уходит…

– Ну и что? – сказал писатель. – У талантливого человека характер не всегда сахар.

– Если б талантливого, – вздохнул Тихомиров. – В прошлом году он сольный концерт себе пробил. Дал телеграмму. Поехал я послушать. Средненький он пианист…

– А может, вы ошибаетесь…

– Может быть, – согласился Тихомиров. – Хотя когда у молодых ребят экзамены по матчасти трактора принимаю, сразу, в общем, видно – дурак или соображает. В музыке, конечно, посложнее, но тоже видно.

– Ну и что вы ему сказали после концерта? – спросил писатель.

– Ничего не сказал, – ответил Тихомиров. – Я, может, и вправду ошибаюсь. Правда, и хвалить не стал. А пока он без работы сидит, в новый оркестр устраивается. Посылаем по сто пятьдесят в месяц. Пусть пробует, пусть ищет. Хотя в колхозе он уже главным инженером был бы. У нас главный такая тюха-матюха, Ленька хоть энергичный. Конечно, что-то я, наверное, в жизни проморгал, но что-то и в актив свой могу записать. Двух детей вырастил и дал им образование высшее, сестер на ноги поставил и замуж повыдавал, родителям помогал, дом построил, ордена за труд заработал. Я думаю, это не так уж мало для одного человека. Как считаешь?

Звено Тихомирова закончило работу в поле и собиралось по домам. И тут к бригаде обратился Пехов.

– Мужики! – сказал он. – У Алевтины завтра день рождения. Она и я приглашаем вас… – У Пехова вдруг сел голос. Он повернулся и пошел к мопеду.

– Какое решение будем принимать? – спросил Тихомиров.

Ильин сморщился как от зубной боли:

– Не надо ходить. Я только вчера выспался как следует, моя три ночи подряд мне доказывала, что Пехов подлец, а модистка проститутка. Если мы к ним пойдем, значит, мы их оправдываем и поддерживаем, так?

Все молчали.

– Можно мне сказать? – спросил писатель. Тихомиров кивнул. – Я считаю, нам надо идти. Если мы не придем, из деревни ведь никто не придет. Им сейчас трудно. Их надо поддержать. Если не мы, кто же их поддержит?

И снова было молчание.

– Ставлю на голосование, – сказал тогда Тихомиров. – Кто за то, чтобы пойти на день рождения к модистке, прошу поднять руки…

Первыми подняли руки сам Тихомиров и писатель, за ними, поколебавшись, Локтев и, наконец, Ильин. Но тут же Ильин спросил Тихомирова:

– А если бы все проголосовали против, ты бы тоже не пошел?

– Обязательно бы пошел, – сказал Тихомиров.

– А зачем тогда голосовали?

– Для соблюдения демократии, – твердо ответил Тихомиров.

День рождения модистки был в воскресенье. Все были приглашены к обеду. Звено Тихомирова, в темных парадных костюмах и при галстуках, монолитной группой шествовало по деревне. Каждый нес завернутый в газету подарок. Вместе с ними шел и писатель с букетом цветов.

День был жаркий, и у домов на лавочках и на завалинках сидели даже древние старики и старухи. В деревне было людно, и проход звена Тихомирова не остался незамеченным.

…Из открытых окон модистки доносилось не очень стройное пение, в мужские голоса вплетался единственный женский – голос модистки. На этот раз пели не песни Тихомирова, а привычную:

 
По Дону гуляет,
По Дону гуляет,
По Дону гуляет
Казак молодой.
 

Женщины на улицах прислушивались к доносящимся голосам, обсуждали довольно темпераментно, явно не одобряя эту мужскую солидарность. Но, естественно, весь их гнев был направлен против модистки.

…С дня рождения звено Тихомирова возвращалось менее монолитной группой. Первым шел Тихомиров, стараясь четко печатать шаг, за ним Локтев вел не очень твердо шагающих Ильина и писателя.

Одна из женщин, стоящих у магазина, выкрикнула в их адрес что-то оскорбительное. Ильин тут же попытался выяснить с ней отношения, но Тихомиров его остановил.

Вечером Тихомиров и писатель вернулись с поля. В доме сидел плотный молодой человек. Он встал, поздоровался.

– Что же ты нас не познакомишь? – повернулся он к Анне. – Ты ведь хоть и сельская, но интеллигенция.

– Бывший мой жених, Михаил, – представила Анна молодого человека. – Писатель Скоробогатов.

Писатель и Михаил пожали друг другу руки.

– Давайте ужинать, – сказала Полина.

Ужинали молча.

– Где вы трудитесь? – спросил писатель Михаила, чтобы как-то разрядить молчание.

– Прораб я, – ответил Михаил. – В первом строительно-монтажном управлении.

– Первое – это потому, что лучшее?

– Первое потому, что второго у нас нет.

Когда закончили ужин, Полина бодро сказала:

– А теперь спать! Я вам, значит, стелю в твоей комнате, – обратилась она к Михаилу и Анне. – А вам пока на раскладушке в зале, – сказала она писателю.

– Чего это ты меня с ним спать уложить хочешь? – спросила Анна. – Я ведь за него замуж не выхожу.

– А я думала, выходишь, – ответила Полина. – Заявление в загс подано, свадьба назначена, и вся деревня об этом знает.

– Знает или не знает деревня, меня не волнует.

– Не кипятись, – успокоила Полина дочь. – Время есть, Михаил отпуск за свой счет взял, разберетесь.

– Уже разобрались. – Анна повернулась к Михаилу: – А тебе лучше уехать сейчас же.

– Автобусы уже не ходят, – ответил Михаил. – Да вы не беспокойтесь, я и в зале на раскладушке переночую…

Писатель работал у себя в комнате. К нему зашла Анна.

– Я к вам за помощью. Вы можете сделать вид, что ухаживаете за мной, что влюблены в меня, а я, конечно, в вас? Иначе Мишка не отстанет, он упрямый и уверен, что упрямством можно добиться всего. Я вас умоляю, помогите мне. Я его не люблю. Я не хочу за него выходить замуж.

– Конечно, помогу, – заверил ее писатель. – Только как?

– Но ведь вы были когда-нибудь влюблены? – сказала Анна. – Сделайте вид, что за мной ухаживаете.

Писатель внимательно посмотрел на Анну, и она опустила глаза.

– Делать вида я не буду, – сказал писатель. – Я буду ухаживать всерьез. Только так… Решайте.

Анна помолчала и наконец сказала:

– Я согласна на серьезное.

И снова в семье Тихомирова был молчаливый ужин. За столом Анна сообщила:

– Мы с Виктором сейчас пойдем гулять.

– И я с вами, – сказал Михаил.

– Все еще не понимаешь, что ты лишний?

– Понимаю, – сказал Михаил. – Поэтому и пойду.

И они вышли все трое.

Анна взяла под руку писателя, а Михаил взял под руку ее. Анна попыталась вырваться, но Михаил держал крепко. Так они и шли некоторое время по деревне.

– Ну вот что! – решительно сказала Анна. – Мне эти игры надоели. Пошли домой!

И они пошли обратно.

У крыльца стоял тихомировский мотоцикл. Анна посмотрела на мотоцикл, что-то быстро сказала писателю, писатель кивнул ей.

– Опять отец не загнал мотоцикл! – сказала Анна.

Она подошла к мотоциклу, завела его и начала подруливать к сараю.

– Давай! – крикнула она вдруг писателю.

Тот не очень ловко, но все-таки взобрался на заднее сиденье, и Анна резко рванула с места. Писатель оглянулся: по двору метался Михаил, не зная, что предпринять.

Они понеслись через деревню, вылетели на шоссе…

…Писатель и Анна вышли из кинотеатра.

– Теперь куда? – спросила Анна.

– А куда еще здесь можно пойти?

– В дека на танцы.

– На танцы, так на танцы, – согласился писатель.

…В райцентре был устроен модный по нынешнему времени диско-клуб. Гремела диско-музыка, ошарашивали цвето– и светоэффекты. А на площадке самозабвенно танцевала молодежь. Никто ни на кого не обращал внимания. Все подчинялись ритму, и ритм объединял всех. Анна, заложив руки за голову, закружилась вокруг писателя, а он остановился и смотрел на эту прекрасную, раскованную, юную женщину.

В деревню они вернулись поздно вечером. Михаил курил на крыльце.

– Останься, поговорим, – предложил Михаил писателю.

– Пошли, – потребовала Анна.

– Я поговорю, – сказал писатель.

– Вот что, – сказал Михаил писателю, когда Анна ушла. – Завтра вы уедете в город. Совсем.

– Я уеду, когда посчитаю нужным, – ответил писатель.

И тут Михаил неожиданно сделал подсечку, и писатель полетел с крыльца.

– Вы что? – удивленно спросил он.

– А ничего. Судя по всему, словами я вас не переспорю. Поэтому я вас буду бить, всюду и везде, пока не уедете. Другого выхода я не вижу…

…Писатель ложился спать в своей комнате. Он поискал крючок на двери – дверь не запиралась. Тогда он подставил стул к двери, подумал и на него поставил другой. Получилась небольшая баррикада.

Ночью в темноте раздался грохот. Писатель вскочил, включил свет. В комнату пытался войти Михаил. Разбуженная шумом, вышла Анна в ночной рубашке.

– Что случилось? – подозрительно спросила она.

– Двери перепутал, – сказал Михаил.

– Смотри, – сказала Анна. – Если будешь путать, я сюда перейду спать.

– Ну зачем же? – сказал Михаил. – Второй раз я не ошибусь.

Все разошлись по своим местам, в доме наступила тишина, и писатель снова начал строить свою баррикаду.

Полина в кухне у двери прислушивалась к разговору Анны и Михаила.

– Ты этим ничего не добьешься, – говорила Анна.

– Добьюсь, – спокойно возражал Михаил. – Я год добивался, чтобы ты согласилась заявление в загс подать, а сейчас хоть три года потрачу, и ты вернешься.

– И три года тебе не помогут, – возразила Анна. – Не тот случай.

– Правильно, не тот, – согласился Михаил. – Ты же с писателем мне назло делаешь.

– Нет, – сказала Анна. – Он мне нравится.

– Что там может нравиться?

– А он пишет хорошо, – сказала Анна.

– А я работаю хорошо. Разве за это любят?

Полина тяжело вздохнула и пошла к плите.

Когда писатель вернулся, Полина была одна в доме.

– Добрый вечер, – сказал писатель.

– Кончились для нас добрые вечера, – сказала Полина. – И вообще, я хочу жильцов пустить, – добавила она.

– Куда? – спросил писатель.

– В вашу комнату. Деньги нужны. Так что вам придется съехать.

– Полина Александровна, – сказал писатель, – зачем же так? Мы же взрослые люди. Никому комнату вы сдавать не будете, просто вы хотите, чтобы я уехал.

– Хочу, – честно призналась Полина.

– Но ведь это ничего не изменит, – сказал писатель. – Анна не любит Михаила, а я люблю Анну.

– Когда же ты успел влюбиться? – удивилась Полина. – С первого взгляда, что ли?

– Может быть, и с первого.

– Нет, – сказала Полина. – Нет на это моего согласия. У нас на шее уже один творец сидит. Пятнадцать лет уже деньги высылаем. Тоже сочинительством занимается, только музыку сочиняет. Так что уезжай! А я держу сторону Михаила и с тобой прекращаю всякие отношения. Извиняюсь, конечно, но другого выхода не вижу. И с этой минуты разговаривать с тобой прекращаю.

– А где Анна? – спросил писатель.

Но Полина ему уже ничего не ответила.

– Значит, разрыв дипломатических отношений? – уточнил писатель.

Полина и на этот раз промолчала.

Писатель послонялся по своей комнате, подумал и пошел по деревне.

Деревня занималась своими делами. Во дворах пилили подсохшие дрова, готовились к зиме, работали на огородах. На колхозной лесопилке пилили тес. Писателя, как всегда, проводили взглядами, но на этот раз доброжелательности во взглядах не было, и он это отметил.

Возле клуба стоял уже знакомый «газик» отдела культуры, и писатель направился к клубу.

Весь ансамбль был уже в сборе. Здесь же присутствовала начальница комиссии.

– Очень рада, что пришли и вы, – сказала она писателю. – Могу повторить еще раз. Ваше письмо в Доме народного творчества получили. Будет назначена авторитетная комиссия. Правда, когда комиссия приедет, я не знаю. Но сегодня заканчивается срок сдачи программ. Так что на конкурс вы не попадете, – закончила она почти торжествующе. – До свидания. – И пошла к выходу.

– За что боролись, на то и напоролись, – прокомментировал ударник из оркестра.

– Ладно, – сказал Тихомиров, – начинаем репетицию.

– Нет, не начинаем, – возразил Ильин. – Я, Вениамин Ильин, лауреат двенадцати районных, семи областных и одного всероссийского конкурса, требую срочно сообщить об этом событии в райком партии. И пусть райком немедленно вызовет комиссию из области.

– Ну да, – сказал Буянов. – Уборочная в разгаре, в райкоме только до тебя и дело. Сейчас хлеб самое главное.

– Если самое главное хлеб, тогда извиняюсь. – Ильин снял галстук и направился к двери.

– Что будем делать без лауреата? – спросил ударник.

– Отменяем репетицию, – сказал Тихомиров.

Писатель медленно подошел к дому. А на крыльце его уже поджидал Михаил. Он улыбался. Писатель попытался его обойти, но через мгновение уже летел с крыльца. Тут же выбежала Анна.

– В чем дело? – встревоженно спросила она.

– Да о литературе с писателем поговорили, – безмятежно улыбнулся Михаил.

– Может быть, ты все-таки уедешь? – жалобно спросила Анна.

– Уеду, – сказал Михаил. – Завтра с утра. Оформлю отпуск за прошлый год и к обеду вернусь. Я буду бороться до конца…

У тракторов, на поле, когда подъехали Тихомиров и писатель, никого не было. Тихомиров озабоченно посмотрел на часы.

– Витьку я в район отправил. В раймаг черные костюмы с жилетками завезли. Витька осенью женится. А сейчас без жилетки и жених не жених. Но где же Венька и Пехов? На них это не похоже.

– Может, проспали? – предположил писатель.

– Я с ними десятый год работаю, и ни разу не проспали. Может, что случилось? – Тихомиров направился к мотоциклу.

Писатель сел на заднее сиденье, и они понеслись обратно в деревню.

Пехова они застали дома. Он сидел на крыльце и курил.

– Куришь? – спросил Тихомиров.

– Не только, – ответил Пехов, – еще и думаю.

– О чем же? – спросил Тихомиров.

– А вот думаю опять к жене вернуться, – сообщил Пехов.

– Как это? – испугался писатель.

– Жалко мне ее. Сегодня проснулся и подумал: лежит дома одна и плачет. Теперь же она одна на всю жизнь. Кто на ней в сорок пять лет-то женится! Никто.

– Но вы же любите Алевтину, – возмутился писатель.

– Люблю, – подтвердил Пехов. – А жену жалко. И к своему дому я привык. У Алевтины совсем другие порядки. Дома мне утром щи, картошка с мясом, а если яичница, то с салом и из пяти яиц, работа ж тяжелая. А Алевтина мне только два яйца в неделю. Говорит, в яйцах холестерину много, а в моем возрасте это вредно. Может, и вредно, а я всю неделю голодный хожу. Неизвестно, что хуже!

– Об этом-то можно договориться, – сказал писатель.

– Наверное, можно, – согласился Пехов. – Но все равно тяжело. И не знаю, что делать.

– Я знаю, – сказал Тихомиров. – На работу выходить.

– Михалыч! – попросил Пехов. – Дай отгул на сегодня. Я отработаю. Две смены отработаю. Дай додумать. Самому хоть раз решить. А то все за меня решают.

Тихомиров подумал и пошел молча к мотоциклу. Писатель двинулся за ним.

…Потом Тихомиров и писатель подъехали к дому Ильина. Жена Ильина во дворе рубила свекольную ботву для свиней.

– Где Венька? – спросил ее Тихомиров.

Жена Ильина молча кивнула на дом. Но когда Тихомиров и писатель поднялись на крыльцо, не выдержала и крикнула им вслед:

– Допелись! Артисты!

Венька Ильин сидел за столом. Перед ним стояла початая бутылка водки.

– Так, – сказал Тихомиров и сел напротив Веньки.

– Да, так, – подтвердил Венька.

– Можешь объяснить, почему на работу не вышел? Ну и заодно – почему вчера репетицию сорвал?

– А репетиций больше не будет, – заявил Венька. – Раз эта дура не принимает нашу программу, я отказываюсь выступать вообще.

– Ты деньги за что получаешь? – спокойно спросил Тихомиров.

– Как за что?

– Ну, за то, что на тракторе работаешь, или за то, что поешь?

– За то, что на тракторе работаю, – ответил Ильин.

– Значит, детей своих, жену и себя ты обеспечиваешь, работая на тракторе. А для чего ты поешь?

– Как для чего? – удивился Ильин. – Для удовольствия.

– Вот и получай удовольствие, – сказал Тихомиров. – А то что за разговор: приняли – не приняли. Если б ты пел за деньги, можно было б хоть понять: жена, дети. Ну, не пройдем на смотр! За искусство, если хочешь знать, люди всегда страдали, но не отступались от своего. Даже есть такая пословица: «Искусство требует жертв».

– Тогда разберемся, – остановил Тихомирова Ильин. – Во-первых, удовольствие от искусства должны получать не только те, которые поют, но и те, которые слушают. Во-вторых, жертвы могут быть в военное время, а в мирное за жертвы надо судить. Ну, эту из райпотребсоюза, может, судить не за что, а отстранить от работы в искусстве надо бы.

– Как? – спросил Тихомиров.

– А для этого у меня есть конкретный план. Даем в райком партии телефонограмму: Вениамин Ильин, лауреат двенадцати районных, семи областных и одного всероссийского конкурса, кавалер ордена Трудовой Славы третьей степени, ордена Трудового Красного Знамени, медали «За трудовую доблесть» и медали «За охрану государственной границы СССР», отказался петь и к тому же запил с горя, и все из-за этой дурищи. После такого сообщения ребятки из райкома должны зашевелиться.

– Тоже мне событие, – сказал Тихомиров. – Кто-то там не поет, да еще к тому же пьет. Посмеются над нашей телефонограммой.

– Нет, – сказал Ильин. – Им будет не до смеху. Я вот сегодня не сел на комбайн, и страна недополучила сто двадцать центнеров хлеба. А если я еще и завтра не сяду? Тут не до смеху, тут надо меры принимать. Но с телефонограммой не затягивайте, у меня же холецистит, я больше двух дней питья не выдержу.

– Может, хватит дурака валять? – устало спросил Тихомиров.

– Нет, – сказал Ильин. – Ты ведь правильно сказал, искусство требует жертв. А раз требует, художник должен на них идти не колеблясь, даже в ущерб своему здоровью.

Тихомиров и писатель, не сказав больше ни слова, ушли.

– Может, не так качественно получится, – предложил писатель, – но я Пехова на тракторе могу заменить.

– Отдыхай, – сказал Тихомиров и пошел к реке.

В большой комнате сидели Полина и Буянов. За стеной Тихомиров слушал Баха.

– Весь день одну и ту же пластинку заводит, – рассказывала Полина. – Я керосин на всякий случай к соседям отнесла.

– При чем тут керосин? – не понял Буянов.

– А вдруг дом подожжет? После войны Ленька Петров вот так три дня на аккордеоне играл, а потом дом поджег. Все навалилось сразу, с этого и тронуться можно. Пехов думает, Ильин пьет, Анька в открытую к этому писателю в комнату перебралась… – Полина понизила голос. – Отцовское ружье зарядила и рядом с постелью держит. Михаил вернется, убийство может быть. Что же делать, что делать?

– Сделаем мы следующее! – решительно сказал Буянов и постучал в комнату Анны.

У постели Анны и вправду стояла двустволка. Буянов переломил ружье, вынул патроны, положил их в карман и сказал Анне:

– Выйди! У нас мужской разговор будет. – Он повернулся к писателю.

– Никуда я не пойду. Это моя комната.

– Выйди, пожалуйста, – попросил писатель.

Анна заколебалась, но все-таки вышла, не очень плотно прикрыв дверь.

Буянов сказал:

– Вам надо уехать из деревни. И чем быстрее, тем лучше!

– Почему? – спросил писатель.

– Деревня взбеленилась. И вообще, общественность считает, что вы сразу две семьи разбили: Пехова и Анны Тихомировой.

– Тогда давайте разберемся, – сказал писатель.

– Давайте, – без особого энтузиазма согласился Буянов.

– Первое, – загнул палец писатель. – Семьи у Анны не было, поэтому и разбить ее было нельзя. Второе. Когда я приехал, Пехов жил в семье, но от этого житья лез в петлю. А ведь именно общественность заставила его вернуться. Следовательно, общественность и вы лично чуть не загубили человека. Так?

– Так, – вынужден был согласиться Буянов. – Наша общественность тоже погорячилась.

– Но, как говорится, справедливость все-таки восторжествовала, и они соединились вновь.

– И от этого соединения мучаются, – возразил Буянов. – Это в городе просто: и соединиться, и разъединиться. Переехал на другой конец и потом, может, за всю жизнь с ней ни разу не встретишься. А в деревне не разминешься. Значит, каждый день травить друг другу душу. Я же вижу: Пехов боится мимо своего бывшего дома проходить. Он же как загнанный зверь. Он глаз на людей поднять не может.

– И какой из всего этого выход? – спросил писатель.

– А никакого выхода нет, – вздохнул Буянов. – Уезжать им надо из деревни.

– Значит, они должны бежать только потому, что любят друг друга?

– Да. Потому что сейчас отношения между этими двумя семьями как оголенные провода. Один неверный шаг – и замыкание. В такой ситуации правильнее кому-то бежать. И правильнее, и сердобольнее. Вообще, в деревне, прежде чем посоветовать, надо сто раз подумать. Вот ты написал жалобу в область, а теперь ребята на смотр не попадут.

– Но ведь было и стыдно, и бессмысленно слушать эту даму. Она же из каменного века.

– Она из райпотребсоюза. Я ее уже лет двадцать знаю. Она вначале на комсомоле была, потом в районе, потом райфо, потом в райпотребсоюзе, теперь на культуре. Она и работник неплохой, только прямой слишком для культуры. Ее потом освободят, куда-нибудь переведут. И опять мы с ней столкнемся. Поэтому ссориться с ней особенно не надо. Жизнь сложная штука. Ты это все и опиши в книге. Писатели должны, конечно, писать о жизни, но самой жизнью должны заниматься все-таки практические работники. Я тебя очень прошу – уезжай, а приедешь потом, когда все успокоится.

– Я никогда не уеду, – сказал писатель.

– Мы уедем вместе, – сказала Анна, заходя в комнату.

Уже с чемоданами Анна и писатель заглянули в комнату Тихомирова. Тихомиров сидел за столом, подперев голову руками, а рядом на проигрывателе крутилась пластинка с музыкой Баха. Анна тихо прикрыла дверь.

Потом они шли к автобусной остановке. На них поглядывали деревенские, и по этим взглядам можно было понять, что в ближайшее время им в деревню приезжать все-таки не стоит.

И снова была весна. И снова Тихомирова направили в областной центр раздобывать запчасти.

И снова Тихомиров разыскал дом писателя, поднялся на второй этаж и позвонил. Ему открыла Анна. Она обняла отца, и они прошли в комнату. Там были изменения – вместо раскладушки стояла кровать, на тумбочке с небольшим зеркалом были разложены косметические принадлежности Анны.

Тихомиров достал из сумки домашние гостинцы: копченое сало, банки с грибами и вареньем, бидон с мочеными яблоками.

– Как живете, рассказывай.

– Хорошо живем, – ответила Анна. – В школе я пока на почасовой, но с будущего года обещают в штат взять, подрабатываю ночной дежурной в интернате. Да все хорошо.

– А где сам? – спросил Тихомиров.

– Сейчас будет. В магазин вышел.

– А как его работа продвигается?

– Очень интересная пьеса. Там есть и модистка, и Пехов, и Буянов, только под другими фамилиями, и про тебя очень интересно.

– А пока его нет, почитать можно? – спросил Тихомиров.

– Неудобно.

– И вправду, неудобно, – согласился Тихомиров.

И тут вошел писатель. Они поздоровались с Тихомировым.

– Я сейчас. – Анна выскользнула из комнаты.

Как и в прошлый раз, Тихомиров услышал через тонкую дверь разговор в коридоре. Только теперь у Евдокии Петровны деньги взаймы просила Анна, и спросила не червонец, а четвертную. И старуха по-прежнему плохо слышала, поэтому громко переспрашивала.

По тому, что Анна вернулась оживленной, Тихомиров понял, что на этот раз деньги занять удалось.

– Вот что, – сказала Анна, – я в школу, у меня занятия, а вы пообедайте в ресторане. Насколько я знаю, теперь его очередь вести тебя в ресторан… – Анна незаметно сунула писателю кредитку в карман пиджака. – А вечером спокойно поговорим…

И снова, как когда-то, Тихомиров и писатель сидели в ресторане.

– А как Пехов и модистка? – спрашивал писатель.

– В райцентр перебрались. Ребенка родили. Он в коммунхозе, она в ателье. Квартиру пока снимают.

– А Ильин?

– Нормально. Машину купил. Опять лауреатом стал.

– А эта, которая вас не пропускала?

– Ее с культуры в «Заготлен» перевели.

– Значит, льна в районе не будет.

– Ей год до пенсии остался, много напортить не успеет.

– А если она не захочет на пенсию? – спросил писатель.

– Теперь таких прямых не оставляют, с почетом провожают, – успокоил писателя Тихомиров и осторожно поинтересовался: – А как работа продвигается?

– Честно говоря, не очень. В тупик зашел. Я завтра на работу выхожу. В стройтрест, в отдел технической информации. Приятель пристраивает.

– А как же пьеса? – удивился Тихомиров.

– По вечерам буду писать, в выходные дни…

– Не ходи, – сказал Тихомиров. – Делу надо целиком отдаваться, а если вечерами и по выходным, ничего не получится.

– Что получится, будет видно, а пока жизнь не получается. Скоро год, как я денег в дом не приношу. Бьется она и в школе, и в интернате, а сейчас хочет уборщицей устроиться в больницу. Боюсь я, вдруг надоест ей и уйдет.

– Пусть уходит, – сказал Тихомиров. – Хотя, конечно, грешно говорить так мужу своей дочери, но дело важнее женщины. Женщины будут другие, а дела может и не быть. Сам же говорил, помнишь?

– Помню, – согласился писатель. – Но я не хочу, чтобы она уходила. А потом, почему от меня должна жена уходить? Люблю я ее. Не могу я, чтобы она одна все тянула. Ей же тоже хочется жить, как все, а не только работать.

– А сколько тебе еще работать над пьесой надо? – спросил Тихомиров.

– Откуда я знаю, Михалыч? Может, полгода, а может, и год уйдет, пока по-настоящему получится. Ладно, этот вопрос я для себя решил.

– Сколько ты будешь получать в этой информации?

– Сто сорок…

– Есть другое предложение, – сказал Тихомиров. – У меня в заначке от Полины на сберкнижке есть полторы тысячи. Я тебе буду каждый месяц давать по сто сорок рублей, на год как раз хватит, а ты Анне скажи, что работаешь в этой самой информации.

– Как же это я скажу, если я дома буду сидеть? – удивился писатель.

– Она в школу рано уходит. Полдня сидишь дома, а на вторую договорись с приятелями какими, которые на работу уходят, в их квартире поработаешь. Выход всегда найти можно. А если за год не успеешь, придумаем что-нибудь еще. Нельзя бросать, Витя. А вдруг ты напишешь великое произведение и оно много веков будет служить людям?

– А если я графоман? – спросил писатель. – Если я бездарь?

– Все может быть, – согласился Тихомиров. – Заранее все не предугадаешь. Это как в сельском хозяйстве: все спланируешь и удобрения внесешь, а град ударит и дожди лить начнут, и ничего ты не взял. Хорошо, если на семена вернешь. Если об этом думать, не сеять, что ли? Все. Перестань думать о деньгах. Работай.

– Нет, – сказал писатель. – Я не могу у вас брать деньги. Я знаю, как они нелегко достаются.

– Вот и хорошо, – сказал Тихомиров. – Значит, ответственнее относиться будешь.

И вдруг писатель заплакал.

– Ты чего это? – смутился Тихомиров.

– Да так, – отмахнулся писатель. – Я ведь без отца вырос! Не так уж много мне помогали.

– Да какая это помощь? – сказал Тихомиров. – А потом, я не только тебе помогаю, я о людях думаю. Посмотрят, может, и для себя выводы сделают. Как жить и как не жить. – Тихомиров достал кошелек и вынул пятьдесят рублей. – Возьми пока. Скажи, что подъемные выдали.