Текст книги "Запах атомной бомбы. Воспоминания офицера-атомщика"

Автор книги: Валентин Вишневский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц)

Позвякивая цепями, осторожно выбрали слабину до тех пор, пока изделие не оторвалось от тележки. Непродолжительная остановка, и изделие стали медленно поднимать над тележкой.

И тут случилось страшное: по какой-то причине таль противно взвизгнула, цепи затрещали, и изделие с глухим стуком снова упало на свое ложе.

Воцарилась зловещая тишина. Первым отозвался майор Фомин:

– Ну что, младший лейтенант Кобыляцкий, – сушите сухари. Случилось то, что никогда не должно было случиться. Благодарите Бога, что это произошло во время учения.

Бедный Кобыляцкий стоял с вытаращенными глазами и все еще не мог прийти в себя. Он пытался что-то сказать, но это у него не очень получилось. Его обычно легкое заикание теперь совсем перекрыло ему дыхание.

– На сегодня – все. Разбор полетов будет завтра. Привести изделие в состояние транспортировки, – приказал наш командир и вышел из ограждения на свежий воздух.

Как показало расследование, в лебедке обнаружился технический изъян, за который командир самолета получил взыскание.

Работа по подвеске спустя несколько дней была успешно проведена, но уже не под руководством Кобыляцкого. И хоть Фомин настоятельно не советовал нам обсуждать этот досадный случай, возможные его последствия еще долго тревожили наше воображение.

Значит, все же случалось то, что никогда не должно было случиться. Об одном из таких неимоверных случаев, более серьезном и опасном, вспоминает спустя десятилетия участник ядерных испытаний (смотри вставку на стр. 115).

Теперь об этом пишут…

«Атомный солдат», ставший свидетелем ЧП с первой водородной бомбой СССР

Вспоминает Тимофей Анатольевич Тимошенко, участник испытаний атомного водородного оружия на Семипалатинском и Новоземельском военных полигонах:

– Мы получили в Казани новенький Ту-4 – скоростной бомбардировщик дальнего действия, перегнали его в город Жуковский, где располагалось ОКБ Туполева, и здесь специалисты переоборудовали его под размещение ядерного оружия. Он стал первым самолетом в Вооруженных силах Советского Союза, который переоборудовали для доставки ядерного оружия…

А потом мы получили приказ лететь на этой машине в Багерово – это под городом Керчь. Назывался объект «Керчь-2» – секретный учебный ядерный полигон. Здесь же базировался авиаполк, машины которого использовались для испытания ядерных бомб.

К этому времени я был уже достаточно опытным специалистом в звании старшего лейтенанта. Меня определили к командиру эскадрильи майору Головашко. Отсюда мы летали в Семипалатинск на ядерный полигон для испытания нового оружия.

Есть такая станция Жана-Семей, там мы и жили в спецобщежитии. А руководил объектом академик Курчатов. Тут были все его «изделия».

Первую водородную бомбу пришлось сбрасывать майору Головашко, моему комэску на самолете Ту-16а. Это был более современный скоростной бомбардировщик дальнего действия. «Изделие» находилось в подземном хранилище. Здесь же размещалась лаборатория. Рядом с ней была бетонированная ниша, которая вела в хранилище. Самолет заруливал на нишу, лебедкой поднимали «изделие» в бомболюк и крепили замками. Бомба сбрасывалась с помощью автосбрасывателя.

Самолет Ту-16 взлетел и ушел. Главным на командном пункте был академик Курчатов, а командовал командир нашего Багеровского авиаполка. На часах – 10.00 утра. Вспышки нет. Если бомба взрывалась, с командного пункта – а это 170 км от полигона – видна яркая вспышка. Ярче солнца. А тут ее нет!

Вдруг на командном пункте все забегали. Оказалось, бомба не сбросилась, и самолет возвращается.

Когда командир полка доложил о случившемся Курчатову, тот сразу связался по ВЧ с Хрущевым, объяснил ситуацию, спросил как быть с бомбой. Тот ответил Игорю Васильевичу: ты ее создал, мол, ты и отвечай. Курчатов отдал распоряжение: самолету с «изделием» садиться на «точку»… Это была нештатная ситуация, да еще какая! Курчатов говорит: «изделие» не подведет. Но страх был у всех.

Смотрим – самолет заходит на садку. Закрылки посадочные и шасси выпущены. Прошел первый раз – не сел. Пошел на второй круг. Нервы у всех на пределе. А вдруг при посадке самолет тряхнет, и водородная бомба покатится по взлетной полосе? Но обошлось – со второго захода сел.

Причиной чрезвычайной ситуации стало то, что сигнал не проходил на систему сброса бомбы. Специалисты сняли блок, заменили его другим, опробовали – все нормально. В тот же день «изделие» снова подвесили, и на следующий день Головашко все-таки сбросил водородную бомбу на полигон…

Неисправность при сбросе бомбы стала поводом для серьезного разбирательства. На Ленинградском заводе, где производили этот блок, пострадало человек 40. Кого-то арестовали, кого-то уволили, кого-то судили.

Многих за испытание первой в мире водородной бомбы наградили.

Майору Головашко присвоили звание Героя Советского Союза и дали подполковника.

Интернет,http://www.news2000.org.ua, № 15, 2007

* * *

Наша учеба предусматривала работу только с двумя бомбардировщиками: тактическим Ил-28 и дальним – Ту-16. Самый современный самолет-носитель турбовинтовой Ту-95, который по натовской классификации проходил как «Бэр» – медведь, только появился на нашем полигоне. В дальнейшем он станет одним из основных стратегических бомбардировщиков СССР.

Если сравнивать американскую и советскую авиацию тех лет, то надо сказать, что по тактико-техническим характеристикам наши самолеты не уступали американским.

Стратегическая авиация США имела на вооружении три основных бомбардировщика: В-47 – среднего радиуса действия (около 5000 км), обладающего максимальной скоростью порядка 1000 км/час; устаревшего – В-36 и тяжелого В-52 с дальностью полета, превышающей 9500 км, и максимальной скоростью более 1000 км/час[16]16
  Г Киссинджер. Ядерное оружие и внешняя политика. – М.: Изд-во иностр. л-ры, 1959.


[Закрыть].

Для того чтобы достичь с территории Соединенных Штатов основных советских районов, самолету В-47 требовалась дополнительная заправка горючим в воздухе. С заморских баз его радиуса вполне хватало для полетов над большой территорией Советского Союза.

Межконтинентальный бомбардировщик В-52 мог совершить полет в центральные районы СССР непосредственно из США.

В те годы США располагали 1410 самолетами В-47 и около 500 самолетов В-52. Но в те же годы Советский Союз делал стремительный рывок в создании баллистических межконтинентальных ракет. Эти новые средства доставки ядерного оружия компенсировали преимущества Соединенных Штатов в самолетах. В дальнейшем ракеты станут основным видом стратегических вооружений обеих сторон.

А пока американцы и Советы соревновались друг с другом в дальности и скорости полетов, максимальной бомбовой нагрузке. И, конечно, – в количестве самолетов-носителей атомного оружия. Со временем бомбардировщик В-52, способный нести бомбовую нагрузку в 31,5 тонны, будет признан международными экспертами лучшим бомбардировщиком всех времен.

* * *

Приближение окончания сборов активизировало действия гарнизонных красавиц, мечтающих выйти замуж за курсантов. Несмотря на досадную пустоту на погонах, они считали их перспективными офицерами. К этому времени у многих из нас были подружки в медсанчасти, столовых и магазинах. Это были основные места работы молодых и незамужних девушек. Большинство из них жили в Багерово или в Керчи.

Мой друг Володя Соколов познакомил меня со Светой, поварихой офицерской столовой. Она, в свою очередь, познакомила меня со своей подругой Раей, официанткой. Света жила в Керчи, а Рая снимала комнату в поселке. Светлана была бойкой брюнеткой со смеющимися веселыми глазами. Раечка, в отличие от подруги, была застенчивой и тихой. Голову ее обрамляла аккуратным венчиком толстая русая коса. Серые глаза тревожно темнели, когда кто-либо из наших отпускал ей комплименты. Она застенчиво опускала пушистые ресницы и, не обращая внимания на любезности, говорила только о том, что касалось ее работы.

В обязанности официантки входила не только подача еды, но и прием талонов на завтрашний день. Заранее можно было выбирать из меню блюда на следующий завтрак, обед и ужин. На талоне указывался номер блюда, время и дата приема пищи. Эта, почти ресторанная система, была для нас удобной, хотя и хлопотливой для обслуживающего персонала.

^{С помощью вот таких талонов заказывался обед на завтра.}

Надо сказать, что ассортимент, внешний вид и вкусовые качества подаваемых блюд были на высоте. Цены же удивляли своей доступностью.

Во всем этом чувствовалась чья-то властная и заботливая рука. Полигон имел свои подсобные хозяйства, которые постоянно поставляли свежее мясо, овощи и фрукты.

Несмотря на разные характеры девушек, а может – благодаря этому, Светлана и Рая были неразлучными подругами. Володя и я тоже дружили еще в Харькове, так что вскоре у нас образовалась своя небольшая компания. Вместе ходили в кино и на танцы, вместе отмечали праздничные и памятные дни. Для этого специально заказывали через комендатуру пропуска на выход из гарнизона.

Спокойная и скромная Раечка мне нравилась. Появилась она в городке совсем недавно. До этого жила в небольшом поселке вблизи Керчи. Кроме нее, в простой семье было еще несколько детей, которых мама воспитывала в труде и уважении к сельской работе. Рая долго не могла привыкнуть к моим ухаживаниям, трогательно отпиралась локотками, с умеренной решительностью отворачивала личико и мило шептала несмелые увещевания. Ее приходилось приручать, как чужую кошечку. Не сразу, постепенно в наших отношениях стал проявляться прогресс.

Бойкая Света задорно стреляла глазками и с мнимой заботой уговаривала меня не обижать Раечку. Она, мол, девушка скромная, добрая и беззащитная. Возможно, это действительно было так. Правда, как-то не верилось, что на такой работе, которой была занята Раечка, могут быть скромные девицы. Время шло, но разочарования не наступило. Рая была тем живительным фактором спокойствия, который был мне так необходим в это неопределенное время. Я впервые был надолго оторван от родителей, от близких друзей и подруг, от родного дома.

^{Первый снег в Крыму. 1955 г.}

Впереди была неизвестность. Никто не знал, куда занесет его армейская служба, где и в каких местах придется жить. Иногда даже думалось, а будут ли там вообще женщины? И этот вопрос в двадцать четыре года был вполне закономерен.

А тут еще одну за другой показывают кинокартины о любовных страданиях. Наши сверстники Иван Бровкин и Максим Перепелица маются на армейской службе от неразделенной любви. Очаровательная Лолита Торрес строит глазки и, шурша длинными юбками, сводит с ума молодых оболтусов.

И вот тогда, когда, как говорится, «клиент созрел», возникла мысль: а не жениться ли мне на такой замечательной девушке? Не упущу ли я свой шанс на пороге неизвестности? Эта мысль, возникнув однажды, возвращалась все чаще и назойливее, тревожила и не давала покоя. Я чувствовал, что она, шла не столько от сердца, сколько от головы, и это меня смущало.

В один из вечеров, в порыве тоски и нежности, я шепнул Раечке на ушко:

– Выйдешь за меня замуж?

– Выйду, – сразу же выдохнула она. – Ты правду говоришь?

– Вполне. Но придется ехать туда – не знаю куда. Учеба моя кончается, и скоро я поеду к месту службы, о котором мало что знаю.

– С тобой – куда угодно, хоть – на край света. Только позови…

– Вот и зову, – сказал я и сам испугался своих слов.

Внутренний голос протестовал против такого скоропалительного решения, взывал к рассудку и слабому опыту, но слово уже было сказано.

Несколько дней я ходил сам не свой. Терзался мыслями о последствиях своего предложения, взвешивая доводы «за» и «против» и, как ни странно, чувствовал себя отвратительно.

Этим, конечно, не преминул воспользоваться внутренний голос: раз ты не радуешься, а мучаешься, значит, здесь что-то не так. Простое увлечение принял за любовь и готов сделать еще более опрометчивый поступок. Остановись, пока не поздно!

При первой же встрече Раечка уловила мое настроение, почувствовала, что я уже не тот, который звал ее на край света.

– Ты, наверное, передумал? – обреченно спросила она. – Может, это и к лучшему. А меня хозяйка хочет выдать замуж за своего племянника…

– Извини, Рая, но я совершил необдуманный поступок. На меня надежды нет. Ты по-прежнему мне нравишься, но я ухожу с твоего пути, – с трудом выдавил в я из себя.

^{Упустить такую девушку. 1955 г.}

– Прощай, желаю тебе найти другую, которая бы любила тебя так, как я, – и закончила свою фразу уж совсем обреченно: – Почему я такая невезучая? Почему же я не такая, как все.

Это было сказано искренне и настолько печально, что мне стало жаль бедную Раечку. На помощь пришел все тот же бдительный внутренний голос.

На этом, казалось бы, и должна была закончиться эта амурная история. Но нет, она пошла еще на один виток.

Отмечать Новый год было решено у Светланы в поселке, где она снимала жилье. Гарнизонное начальство, решив оградить себя от возможных праздничных неожиданностей и ссылаясь на режим максимальной бдительности, вовсе отменило выход за пределы городка. Это произошло прямо перед Новым годом и расстроило наши планы. Все уже было договорено: компания составлена, продукты и выпивка закуплены, и тут – такой сюрприз. Поселковые девицы, более изобретательные и опытные в таких делах, предложили нам выйти за пределы гарнизона через проволочное заграждение. Говорят, сами так неоднократно делали.

В конце жилого городка есть места, где колючая проволока всего в один ряд, к тому же – местами попорченная. Они рассказали, как туда пройти, указали ориентиры. Так мы и сделали. Когда наступила ночь, я, Соколов, Кушнир отправились в самый дальний угол внешнего ограждения и нашли в колючке старую дыру. Она была настолько большой, что войти можно было слегка пригнувшись. Видимо, здесь не раз уже нарушали режим и с той, и с этой стороны. Без особого труда мы вышли за проволоку и вдоль железнодорожной линии прошли несколько сот метров в сторону поселка.

Нас уже ждали. Столы были накрыты, елка сверкала игрушками, горели свечи. В небольшой комнате собралось около десятка человек. В дальнем углу сидела Рая, положив по-детски на колени руки.

Не знаю, как уже так случилось, но я оказался почти рядом с Раечкой. Она сидела, опустив глаза, и боялась взглянуть в мою сторону. По радио раздался звон курантов, зазвенели разнокалиберные стаканы, и все дружно закричали: «С Новым 1956-м годом!».

Было шумно и весело. Пили и ели много. Еще больше танцевали. Радиола неутомимо прокручивала танго, фокстроты и редкие вальсы.

Я пригласил Раю. Мы молча танцевали, не находя слов для разговора. Наконец, она не выдержала и сказала:

– Через неделю, 7 января, приезжает хозяйкин племянник. Я выхожу за него замуж. Мы уезжаем в Джанкой.

– Ты хоть его знаешь?

– Нет. Даже ни разу не видела. Но он мужчина самостоятельный, богатый, имеет дом и большое хозяйство. Наверное, мы больше не увидимся…

И мне снова стало жаль бедную Раечку и отчасти – себя. Внутренний голос, видимо, тоже был уже под хмельком, так как никаких протестов с его стороны не последовало.

Кончилось все это тем, что я пообещал освободить Раечку из лап хозяйкиного племянника и возродил надежду на возможную женитьбу.

Мы уединились в угол за елку и полностью отдались нахлынувшим чувствам. К тому времени большинство присутствующих тоже разбились на пары и ничего вокруг себя не замечали. За столом сидели самые стойкие к водке и неуязвимые к любви ребята.

До рассвета надо было снова преодолеть проволоку, но уже в обратном направлении. Все прошло без приключений. Разве что брюки и ботинки были измазаны липкой грязью.

В ту ночь по части дежурил Костя Камплеев. Он понимающе оценил наш внешний вид, улыбнулся и насмешливо спросил:

– Ну что, товарищи офицеры, «откобелировали» новогоднюю ночь? Приводите себя порядок и идите отсыпаться. А тебя, Валентин, чего туда понесло?

^{Костя Камплеев. 1956 г.}

У меня с Камплеевым были хорошие доверительные отношения. Добрый товарищ и неутомимый выдумщик, он был способным в учебе и прагматичным в деле человеком. Умел внимательно слушать собеседника, направлял своими ироническими замечаниями разговор туда, куда ему хотелось, и делал неординарные выводы.

Я все еще находился под впечатлением встречи с Раечкой, но внутреннее беспокойство стал уже снова ощущать. Мне необходимо было с кем-либо поговорить. Лучшего собеседника, чем Костя, нельзя было и желать.

Когда все разошлись по комнатам, я подсел к нему за столик и без предисловий выпалил:

– Костя, я собираюсь жениться…

– Нам еще этого не хватало! И на ком же, позвольте у вас спросить?

– На Раечке-официантке. Завтра иду к Князеву за разрешением…

– Да, случай – клинический, надо – лечить. Какие обстоятельства и причины заставляют тебя вступать в брак? Вдумайся в это слово – брак!

– Никаких причин, кроме собственного желания, нет.

– Тогда это еще – не смертельно. Слушай меня, Вишневский, внимательно. Во-первых, нет никакой необходимости именно сейчас жениться. Во-вторых, эта Раечка тебе через месяц так надоест, что ты на стенку полезешь. О чем ты будешь с ней говорить? О борщах? Чем она, кроме – накормить и обогреть, может тебя порадовать? В-третьих, у тебя впереди этих Раечек будет великое множество, а ты, еще не выскочив из одной клетки, лезешь по дурости в другую. Опомнись, Валентин, иди проспись и перестань даже думать о женитьбе. К Князеву он, видите ли, пойдет. Я бы сказал, куда тебе надо пойти, да воспитание не позволяет, – решительно закончил разговор Камплеев.

Странно, но слова Кости меня не только не обидели, но даже принесли успокоение. Утром Камплеев не преминул снова возвратиться к этой теме, но это уже было лишним. Эту историю я вспомнил для того, чтобы показать атмосферу той неуверенности и неопределенности, в которой мы находились и благодаря которой готовы были на любые непродуманные действия.

А Раечка вышла замуж за хозяйновитого племянника из Джанкоя, уехала из поселка, и следы ее потерялись для меня навсегда.

* * *

Занятия подходили к концу, на носу были экзамены, но никаких разговоров о нашей дальнейшем службе ни Князев, ни преподаватели не вели. Чувствовалось, что они сами были в неведении и поэтому избегали лишних разговоров.

Количество занятий и их продолжительность резко сократились. Некоторые дни были вообще свободные. Рабочий день часто был занят всего часа три в первой или во второй половине дня. Нас никуда не торопили и, казалось, тянули время, как тянут его в конце футбольного матча.

Неопределенность породила апатию и снижение дисциплины. Все чаще можно было увидеть курсантов, лежащих на кроватях даже в светлое время суток, чего раньше никогда не было. Участились прогулы занятий и посещения медсанчасти. На самоподготовке играли в настольный футбол монетами, спичечными коробками. По вечерам процветал преферанс.

В эти дни сборы и весь гарнизон потрясла неожиданная трагедия. Когда мы ехали на объект 77, наш автобус на большой скорости столкнулся с бортовой машиной, перевозившей группу аэродромных военнослужащих. От столкновения в кузове машины погибли два человека – лейтенант и солдат. В автобусе несколько курсантов отделались ушибами и порезами стеклом. Смерть двух человек произвела на нас тягостное впечатление. И командование, и мы чувствовали за это трагическое событие какую-то вину.

Среди всего личного состава курсов была собрана довольно большая сумма денег, которую использовали во время похорон. С погибшими прощались сначала в Доме офицеров, а потом их увезли хоронить в родные места.

Однажды Князев сообщил, что генерал Чернорез едет в Москву, в Центр, где среди прочих вопросов будет решаться вопрос о нашем будущем. Все с нетерпением ждали возвращения генерала.

И вот, всезнающий и всегда осведомленный больше всех, Камплеев таинственно сообщил, что сегодня Князев собирает всех командиров на совещание. Скоро мы узнаем, что нас ждет впереди и, главное, будем мы здесь после Нового года или нет.

Вечером в кабинет Князева отправился и наш командир Виктор Бахарев. Все мы собрались в одной из комнат гостиницы и ждали сообщений.

^{Витя Бахарев. 1956 г.}

– Уже 45 минут сидят, – заметил Володя Кузнецов.

Через какое-то время он добавил:

– Полтора часа прошло. О чем можно так долго говорить?

– О чем, о чем? О том, что нужно повысить качество обучения, серьезней относиться к работе, укрепить дисциплину и поднять политико-воспитательную работу на более высокий уровень, – съехидничал Виктор Караванский.

В ответ на это явное издевательство кто-то огрел его подушкой по голове. Завязалась, обычная в таких случаях, возня. На какое-то время ожидание сменилось спортивной борьбой.

Бахарев пришел через два с половиной часа.

– Ну что? – спросил Кобыляцкий.

Виктор мрачно осмотрел собравшихся, неспеша закурил и сказал:

– Что? Ничего хорошего. Сборы продолжатся еще на один срок. Будем овладевать специальностью № 2 – электриков. Учеба будет в полном объеме – со всеми проигрышами, снаряжением, подвеской и экзаменом. А экзамены по нашей специальности начнутся в начале января. После этого – возможно отпуск. Но самое неприятное то, что свободного выхода за пределы гарнизона по-прежнему не будет.

То, что мы задержимся на полигоне, уже давно витало в воздухе и было принято, хотя и без радости, но и без особого негодования. Служба есть служба. А вот закрытый выход убил всех наповал.

– Нет. Надо отсюда убегать, – мрачно сказал Магда. – Ничего хорошего из этого не получится.

^{Когда же эта звездочка увеличится?}

И без того пошатнувшаяся дисциплина стала падать еще стремительнее. Особенно это ощутили те, кто отвечал за наш морально-политический уровень: Шашанов, Шаронов, а позже – и сам генерал Петленко.

Командир сборов подполковник Князев, видимо, понял, что они перегнули палку, и через два дня приказ о закрытом выходе был отменен. Выезжать за пределы гарнизона разрешалось, но с обязательным оформлением пропуска.

О причинах продления учебы никто из командиров ничего не сообщал. Но наиболее демократичные и доступные преподаватели – Хихоль и Фомин – в разговорах осторожно высказали такое предположение. Нас готовили для работы на вновь строящихся объектах, разбросанных по всей территории Советского Союза. Задержка выпуска новых специалистов связана, скорее всего, с тем, что места нашей будущей службы еще не готовы к приему пополнения.

Это предположение позже подтвердилось. Когда мы разъехались по арсеналам и ремонтно-техническим базам, уже на местах мы убедились в его справедливости.

* * *

В одно из воскресений мы поехали в Керчь развлечься. После отмены запрета на свободный выход из гарнизона такие выезды малыми группами бывали теперь довольно часто. Бродили по узким улочкам старого города, поднимались на гору Митридат и обязательно обедали в ресторане «Пантикапей». Там уже успели привыкнуть к младшим лейтенантам, которые уважали хорошие крымские вина.

Местные офицеры нас тоже знали и, конечно, недолюбливали. То ли их раздражала наша одинаковая новенькая форма, то ли поведение, то ли закрытость нашей службы, но они относились к нам недоброжелательно и не упускали случая поссориться.

Обычно это случалось во время танцев из-за девушек. Кто-то у кого-то перехватил партнершу, кто-то кого-то неосторожно толкнул – и начиналось выяснение отношений. А так как мы были в малых чинах, но с большими амбициями, маленькие недоразумения часто выливались в большие конфликты. Иногда они случались прямо в ресторане, иногда на площадке перед рестораном, огороженной бетонной балюстрадой. Недоразумения, как правило, выяснялись, а противоборствующие стороны замирялись и продолжали выпивать вместе. Но бывали случаи, когда в спор вмешивался военный патруль, время от времени заходивший в зал ресторана.

Именно так случилось в один из серых зимних вечеров. Конфликт с группой старших лейтенантов не утихал, а все более разгорался. Надо сказать, что именно такая разница в званиях очень взрывоопасна. Старшие лейтенанты законно считают себя старшими, а младшие – никак с этим не смиряются.

Споры и крики готовы были уже превратиться в драку, как появился патруль в морской форме. Это ничего хорошего не предвещало. Моряки считали себя хозяевами города и готовы были наказывать всех военнослужащих других родов войск. Опытные старлеи как-то быстро исчезли, не заботясь тем, что подумают об их бегстве. Мы же, зеленые и амбитные, остались выяснять отношения теперь уже с патрулем.

Нас осторожно, но настойчиво, вытеснили на веранду и потребовали документы. Старший патруля, капитан-лейтенант, долго записывал фамилии в блокнот, а мы обдумывали, что это нам будет стоить. Ведь это было наше первое задержание. Все бы кончилось только этим, если бы Юра Пересторонин не потерял часы. Находясь под хмельком, он почему-то решил, что его часы подобрал патруль и стал требовать их возвращения. Несмотря на уговоры Попова и Соколова, он пошел с патрулем в комендатуру выяснять отношения. Вместе с ним отправился Попов, умеющий, как ему казалось, находить общий язык со старшими офицерами. Мы с Соколовым решили обождать их на улице.

^{Юра Пересторонин. 1956 г.}

А дальше, по словам Попова, события развивались следующим образом. Как только они вошли в помещение комендатуры и предъявили свои претензии, в дежурной части появился заспанный и злой помощник коменданта. Веселое настроение каких-то младших лейтенантов его возмутило, и он заорал:

– Как стоите! Смирно! Ваши документы!

Попов попытался показать свое удостоверение личности издали, но ловкий помощник коменданта быстрым ударом вышиб его из рук Попова. Пересторонин отдал свой документ сам.

– В камеру их! – скомандовал помощник. – Завтра разберемся.

И Анатолия с Юрой заперли в каком-то сарайчике до утра.

Прождав товарищей с полчаса, мы поняли, что их задержали надолго, и пошли ночевать к Свете. По дороге нас разбирал смех: Пересторонин сам напросился на ночевку в комендатуре, а деловой Попов разделил с ним участь из солидарности. Мы представляли их недоумение и возмущение и хохотали до упада. Света наше веселье не разделяла. Она знала, чем нам может грозить общение с патрулем.

Утром Попов и Пересторонин, помятые и присмиревшие, пришли к Свете, и мы первым автобусом отправились в Багерово.

Князеву о происшествии решили не докладывать, но Бахареву все до мельчайших подробностей рассказали честно. Вечером командир сборов вызвал нас к себе на разговор. Пришлось рассказать ему о конфликте в ресторане и о встрече с патрулем. О комендатуре решили не говорить. Посчитали, что может быть как-то обойдется.

– Не ходите вы по этим кабакам. От них одни неприятности. Что у нас в городке водки нет? Посмотрим, что привезет «телега», – с досадой сказал Князев.

Но «телега», как называли сообщение в часть, к нашему удивлению, ничего не привезла. То ли сообщение где-то затерялось в комендатуре, то ли сам Князев решил к этому вопросу больше не возвращаться. Ведь он слыл либералом.

В этот день снова приехала от Музрукова бригада полковника Капустина. Они снова привезли для летных испытаний несколько изделий. На этот раз никто ни от кого уже не таился. Нас признали за своих и сгрузили свой груз на объекте 70, где стояли и наши учебные изделия.

Через пару дней мы имели возможность снова наблюдать в небе имитацию взрыва атомной бомбы. Ни преподаватели, ни полковник Капустин, ни наши однокашники по ХПИ, работающие в испытательной бригаде – никто даже словом не обмолвился о результатах работы. А вот, спустя некоторое время, говорят, «вражеский голос» из-за рубежа поздравил полковника Капустина с успешным испытанием «новой техники». Аналогичное поздравление прозвучало позже и по поводу окончания нами курса обучения.

* * *

Перед Новым годом к Славе Магде и Володе Гусеву приехали жены. Остановиться в Багерово они не решились: в военный городок их никто бы не пустил, а в поселке искать жилье не захотели.

Виту и Тамару мужья встретили в поезде, который на минуту остановился на станции Багерово. Выход за зону в то время был запрещен, но они каким-то образом все же покинули городок. Вместе с женами поехали в Керчь, разместили их в гостинице «Пантикапей» и очередным поездом возвратились в часть.

Весть о приезде «жен-декабристок» сразу же стала известной, хотя по замыслу о ней должны были знать только несколько очень близких людей. Конечно, дошла она и до командования. Князев вызвал взволнованных мужей к себе, поговорил и дал им на следующий день увольнительные в Керчь.

Уже не помню каким образом, но вместе с Магдой и Гусевым поехали в город я и Караванский.

Встреча состоялась в ресторане, где по этому поводу был устроен торжественный обед. Возбужденные встречей супруги не сводили друг с друга глаз, словно не виделись несколько лет. Когда были выпиты первые тосты и отведаны фирменные морские блюда, наступило время рассказов. А поведать было о чем. Особенно Вите Магде, которая пыталась в Москве добиться назначения по месту «работы» мужа. Виктория подробно пересказала историю «поиска правды» в кабинетах столичных чиновников.

– Как вы помните, мы приехали в Москву в августе месяце. Вы оформлялись где-то на Комсомольской площади, а я направилась прямо в свое Министерство энергетики и электрических станций. Дело в том, что мне в Политехническом институте после защиты на электротехническом факультете дали свободный диплом. Свободный потому, что неизвестно было, куда направят на работу моего Славку.

Воспользовавшись этим, я проникла в приемную министерства и предстала перед величественной дамой, которая смотрела сквозь меня, лениво слушала мою просьбу и даже не пыталась вникнуть в ее содержание. А просьба была простая: дайте мне назначение по месту работы мужа. Когда она в конце концов поняла, что муж служит в армии, в глазах у нее заиграли злые чертики:

«Направление по месту службы в армии мужей мы не даем. С этим никогда никаких проблем не было. Пошлют вашего мужа на Дальний Восток – получите назначение на Дальний Восток, пошлют на Крайний Север – поедете на Крайний Север. Советский Союз у нас, к счастью, большой, места всем хватит. Идите, милочка, домой и ждите назначения мужа. Кстати, в каких войсках будет проходить службу ваш муж?».

«Точно не знаю, – ответила я, – но где-то в Министерстве среднего машиностроения».

«Такого министерства у нас нет. Вы что-то путаете, или у вас неверные сведения. А пока все. До свидания!» – поставила точку дама и демонстративно стала перебирать на столе бумаги.

К этому времени подъехала в Москву Люся Караванская, и дальше по инстанциям мы ходили вместе. А инстанцию мы выбрали, ни много, ни мало, – приемную председателя Президиума Верховного Совета СССР Ворошилова К. Е. Размещалась она на улице Калинина в районе московского военторга.