Текст книги "Запах атомной бомбы. Воспоминания офицера-атомщика"

Автор книги: Валентин Вишневский

Как ни странно, но парткомиссия объекта проявила больше понимания и чувства меры, чем комсомольское бюро, и оставила Кордовского в комсомоле.

^{Ю. Савельев, В. Вишневский, К. Камплеев, В Кузнецов. 1956 г.}

* * *

В какой-то момент наши отцы-командиры вспомнили, что мы как офицеры, должны знать, кроме строевого устава, еще и устав караульной службы. Несколько занятий было посвящено изучению премудростей этого устава, после чего были введены дежурства на объекте 77. Дежурили попарно, изображая ответственного дежурного и его помощника. На объект шли через рулежные дорожки аэродрома пешком.

В обязанности дежурных входило сидеть у телефона, ожидая проверочного звонка Князева или Шашанова. Дежурный должен был также сдать на хранение опечатанные печатью ключи от двух комнат и сделать в книге дежурств запись о том, что «дежурство принял» и «дежурство сдал». Все остальные пункты обязанностей, занимающие 14 листов книги под названием «Документация дежурного», нас не касались. Так в книге было написано: «Не реже одного раза в два часа дежурный должен обходить объект и проверять несение службы караульными» или «Караульный подчиняется только разводящему и начальнику караула». Все эти пункты для нас оставались умозрительными, так как никаких караульных, входящих в наше подчинение, не было. Солдаты-контролеры, стоящие у входа в здание, с наступлением темноты превращались в часовых. Они ходили вокруг объекта вдоль проволоки и подчинялись только своим разводящим. Для них мы были посторонними, которых можно к себе подпускать не ближе, чем на 50 метров. Они просто нас охраняли вместе со зданием.

Одно из таких дежурств мне пришлось провести с Костей Камплеевым. Мы сдружились еще в институте, где вместе организовывали вечера самодеятельности и другие общественные мероприятия.

Это ему в 1954 году пришла в голову идея высмеять в одном из скетчей «стиляг», которые в те времена беспокоили не столько студентов, сколько их наставников. Основным политическим воспитателем у нас на факультете был тогда парторг Борис Леонидович Кащеев. Кроме того, что он жестко учил нас теоретическим основам радиотехники – ТОР, он также зорко следил за нашей политической благонадежностью. В основном это заключалось в том, что идеи и тексты всех наших выступлений со сцены надо было предъявлять ему для проверки и одобрения. Здесь он был так же, как и на экзаменах, бдителен и неумолим. Сколько замечательных сцен, монологов и стихов он безжалостно вычеркивал, грозно сверкая глазами через толстые линзы очков.

Но мысль об осмеянии «плесени» ему понравилась, и он ее одобрил. Он даже задал тон всей сцене, вспомнив старую реплику:

 
Посмотрите на этого франта —
Его подкупила Антанта.
 

Антанту решено было заменить американским империализмом, а франта – стилягой. Такого франта-стилягу должен был изобразить я. Стихи с явным удовольствием сочинил Костя Камплеев. Музыкальное сопровождение взялся сымпровизировать Гриша Вайсман, а в качестве ведущего выступил Леня Бялый. Обличение чуждых нашему обществу поведения и образа мысли стиляг было приурочено к гала-концерту в честь 300-летия воссоединения России и Украины. Мне предстояло отобразить не только мерзкую внутреннюю сущность американской культуры, но и ее внешнюю непривлекательность. Найдены были светлые штаны-дудочки, длинный пиджак, пестрый галстук и залихватски заломленная шляпа. По нашему мнению, более неприглядный образ трудно было себе представить. Это теперь, когда я смотрю на старую фотографию этой сцены, мне все это кажется наивным и даже симпатичным. Тогда же сам Борис Леонидович посчитал это уничижительно отталкивающим и разрешил к показу.

И вот под звуки буги-вуги, которые темпераментно извлекались из старого институтского рояля Гришей Вайсманом, я выхожу на сцену и начинаю танцевать. Танцевал я изобретательно и самозабвенно, включая в движения все четыре конечности и оба пояса. И зал ответил дружными аплодисментами зрителей. Им нравилось то, что происходило на сцене, и они готовы были принять участие в энергичном танце. Крики одобрения и аплодисменты совсем заглушили сатирические стихи, которые пытался прокричать Леня Бялый. Успех был полный. Сцену пришлось исполнять на бис.

^{Так я обличал «стилягу» с Гришей Вайсманом и Леней Бялым во время нашей учебы в институте. 1954 г.}

После концерта Кащеев подошел ко мне, сморщил нос, поправил указательным пальцем дужку очков и недовольно сказал:

– Судя по реакции публики в зале, ей все, что вы изображали, понравилось. Но ответьте мне на вопрос: вы одобряли или клеймили чуждую нам культуру? Мне кажется, что вы ее рекламировали, и делали это с удовольствием…

– Борис Леонидович, но нашу сатиру публика встретила одобрительно. Значит, обличительный эффект достигнут.

– Да, конечно, – эффект достигнут. Но какой?..

И вот теперь мы сидим с Костей в холодном кабинете, где стоит телефон. Холодно и в других помещениях, так как их редко отапливали. Но мы все же нашли комнатушку, в которой хранился уборочный инвентарь и была большая электрическая печка. Свистом проверили слышимость от кабинета до каптерки на случай возможной телефонной проверки и принялись готовить нехитрый ужин. Нашлась и сковородка, на которой, видимо, не мы первые уже жарили колбасу.

Телефон молчал. Каптерка постепенно нагревалась. Через какое-то время на сковородке зашкварчала колбаса, а после рюмочки-другой зазвучали стихи. Костя сочинял их легко и охотно, они были такими же светлыми и жизнеутверждающими, как и сам автор. Начал он с «Подражания Омару Хаяму», а затем предложил свой новый шедевр – про королевское варенье.

Подражание Омар Хаяму

 
Увы, не много дней нам здесь пробыть дано,
Прожить их без любви и без вина – грешно.
И стоит вспомнить нам родной наш факультет
И стоя встретиться с бокалом тет-а-тет.
 
 
О, если б, захватив с собой конспект в карман,
А ты, шпаргалку спрятав в сарафан,
Мы провели с тобой денек на семинаре,
Нам позавидовать бы мог любой султан.
 
 
Скорей вина сюда! Теперь не время сну!
Я электронных див к себе прижму
Но прежде – Разуму, докучливому старцу,
Чтоб усыпить его, в лицо вином плесну.
 
 
Лик розы освежен дыханием весны,
Глаза возлюбленной красой лугов полны.
Сегодня чудный день! Возьми бокал, а думы
О будущем забрось: они всегда грустны.
 
 
Ах, сколько раз, вставая ото сна,
Я обещал, что впредь не буду пить вина.
Но нынче, Господи, я не даю зарока,
Ведь рядом ты, и ты ко мне нежна!
 

Про королевское варенье

 
Был отъезд, столпотворенье,
Крики, давка, кутерьма —
Королевское варенье
Не выходит из ума.
 
 
По утрам на разъясненья
Отвечал, жуя, гурман —
Королевское варенье
Не выходит из ума.
 
 
Сочиняю поздравленье,
Ручка бегает сама —
Королевское варенье
Не выходит из ума.
 
 
Детектива наважденье
Уж забыто, как дурман.
Королевское варенье
Не выходит из ума.
 
 
На лице – благоговенье:
За рекой повис туман…
Королевское варенье
Не выходит из ума.
 

– Слушай, поэт, не пойти ли нам проверить, как несут караульную службу солдатики вокруг объекта? Нас к этому призывают и устав, и документация, и отцы-командиры. Пойдем попробуем.

– Оно тебе надо? Во-первых, снаружи дует холодный ветер. Во-вторых, мне не хочется лежать на холодном асфальте до прихода настоящего начальника караула. В-третьих, я хочу утром просто и понятно доложить Князеву: «за время дежурства никаких происшествий не было» и не писать никаких рапортов. Сиди себе около печки и радуйся, что тебя надежно охраняют другие.

Трудно было не согласиться с Костей. Мы постелили на столах старые бушлаты, укрылись шинелями и проспали до рассвета. Это было самое спокойное дежурство за всю мою службу.

Через какое-то время кто-то из курсантов заметил подполковнику Шашанову, что дежурить-то мы дежурим, а оружия в руках еще и не держали. На следующий же день были введены занятия по стрелковой подготовке. Проводил их майор Фомин, который с улыбкой сказал:

– Ну что, товарищи курсанты, мало вам нашего оружия, так вы напросились еще и на личное. Теперь будем изучать материальную часть пистолета ТТ, а потом еще зачет по стрельбам будете сдавать.

Несколько занятий мы с удовольствием разбирали и собирали старый и надежный пистолет. С ним мы уже были знакомы по институтским лагерным сборам. Мне этот пистолет времен прошедшей войны нравился своей простотой, и, быть может, ностальгическими воспоминаниями.

Стрельбы проходили на гарнизонном стрельбище под бдительным контролем местных инструкторов. Всем на удивление, отстрелялись мы хорошо. Не было и происшествий, если не считать переполоха, который вызвала осечка у Левки Рожкова.

Несмотря на строжайшее предупреждение держать пистолет только стволом вниз, Левка повернулся к инструктору, не опуская оружия. С удивлением произнес: «А у меня – осечка», взвел курок и чуть было не нажал спусковой крючок. Инструктор мгновенно пригнул руку с пистолетом к земле и разразился увесистой ненормативной лексикой. Майор Фомин еле уладил конфликт, суть которого дошла до Рожкова не сразу. На этом знакомство с табельным оружием закончилось. Дежурства тоже прекратились, и мы продолжили занятия по основной программе.

С Рожковым часто случались разные происшествия и в институтские годы, и на военной службе, и в гражданской жизни. Он был человек, продуцирующий и притягивающий к себе всякого рода неприятности. Отчасти это происходило потому, что был он личностью увлекающейся и, я бы сказал, творческой. Одним из немногих на факультете он серьезно занимался радиолюбительством, имел свою радиостанцию. Был страстным и всеядным коллекционером. Собирал марки, этикетки, значки, монеты и бумажные деньги.

^{Лева Рожков. 1956 г.}

Была у него и странность – он не любил умываться. Мы заметили это, когда жили в гостинице, где умывальники были во дворе. Все с шумом плескаются холодной водой, а Лева подойдет к умывальнику, двумя пальцами осторожно извлечет из него несколько капель и так же осторожно протрет ими глаза. На этом его водные процедуры часто и заканчивались. В бане его никто никогда не видел. От этого лицо его лоснилось жиром и имело нездоровый цвет. Когда над ним посмеивались, он отшучивался:

– Эскимосы и чукчи вообще никогда не моются и чувствуют себя великолепно. Более того, если чукчу искупать, он может заболеть и даже концы отдать.

Армия – не место для собирания коллекций: нет друзей-коллекционеров, нет и самих предметов коллекционирования. Не будешь же собирать патроны, снаряды или что-нибудь пострашнее. Но среди коллекционеров существует особый вид собирательства – памятные предметы и реликвии. Это, как правило, вещи, которые напоминают о каких-то событиях. К примеру: осколок с Мамаева кургана, вибратор с радиолокационной антенны, наградной документ, а то и сама награда. Для такого коллекционера в любом месте может найтись вожделенный предмет.

Рожков принадлежал к таким коллекционерам. В этом мне пришлось убедиться во время проверок изделия на стендах. По плану занятий я должен был отдавать команды, а Рожков – выполнять одну из них: он выдергивал чеки. Чека представляла собой карболитовый цилиндрик с серебряными контактами. Штука красивая и, главное, памятная. Ну чем не предмет коллекционирования?

После занятий Рожков подошел ко мне и шепотом сообщил, что хочет взять одну из чек на память. Он, видите ли, видел в ящике запасных инструментов еще несколько таких же. Никто отсутствие одной их них и не заметит. В его глазах сверкнул азартный огонек коллекционера. Такого я даже представить себе не мог. Это же надо было додуматься – взять в качестве сувенира часть атомной бомбы!

– Ты соображаешь, Левка, что ты делаешь? Положи на место так же незаметно, как взял, и больше даже не заикайся об этом.

– Лучше бы я тебе не говорил. Никто бы никогда ничего и не заметил, – и Рожков нехотя поплелся к ящикам.

Позже, уже в гражданской жизни, страсть к собирательству привела его к большим неприятностям по работе, на номерном заводе. На ротапринте в лаборатории он умудрился сделать копию каталога гитлеровских военных наград. Рожкова, конечно, кто-то заложил, и ему пришлось навсегда покинуть завод с «волчьим билетом».

* * *

Во второй половине дня 26 марта в Доме офицеров состоялась встреча с делегатом XX съезда КПСС, командующим Таврическим военным округом генерал-полковником Иваном Ильичем Людниковым.

Все мы из истории Великой Отечественной войны знали об этом прославленном генерале. Под командованием Людникова 138-я стрелковая дивизия более полутора месяца вела ожесточенные бои между Доном и Волгой, активно оборонялась на подступах к Сталинграду. В октябре и ноябре 1942 года она сражалась с немцами в самом городе, в районе завода «Баррикады». Здесь дивизия, отрезанная от своих частей: слева и справа – немцы, позади – Волга, героически дралась сто дней и сто ночей.

Генерал выглядел внушительно: высокий и плотный, с темными усиками и такими же темными бровями. Рядом с ним наш подполковник Князев казался сухим и сереньким, хотя роста был тоже немалого. Даже генерал Чернорез терялся на фоне великолепного командующего.

Рассказывал генерал-полковник о закрытой части XX съезда КПСС, где с докладом выступил Хрущев Н. С. О самом съезде, который проходил в феврале, мы уже знали достаточно много. Изучали его материалы на семинарских занятиях, ощущали его антисталинскую направленность.

Командующий сообщил, что по докладу Хрущева составлено закрытое письмо, с которым нас в скором времени познакомят. А пока он стал излагать из него некоторые факты.

Он рассказал о письме Ленина, в котором больной вождь предупреждал о том, что Сталину доверять руководство партией нельзя. Он – честолюбив, злопамятен и жесток. Его следует заменить на посту секретаря ЦК ВКП (б). Это завещание было зачитано на XIII съезде партии в 1924 году, но комиссия президиума решила оставить Сталина на этом посту. После этого письмо Ленина было похоронено в сейфах, где и пролежало до 7 февраля 1956 года.

В докладе Хрущева говорилось о страшных предвоенных годах массовых репрессий, когда неугодные «уничтожались сначала морально, а потом и физически». Хрущев говорил, что, идя на доклад к Сталину, ни он, ни Булганин не были уверены, что вернутся с доклада домой. Сталин доверял только Маленкову.

То, что мы услышали в этот день, повергло нас в шок. Все годы с раннего детства нас воспитывали в духе преклонения перед гением Сталина. Мы вставали и ложились под звуки песен о самом мудром и великом вожде. Все, что было хорошего в жизни, было сделано им, все победы и свершения приписывались ему, он был нашим лучшим другом, отцом и учителем.

В экзаменационном сочинении по русской литературе на аттестат зрелости «Со Сталиным в сердце шагает Отчизна путем пятилеток, дорогой побед», черновик которого у меня сохранился, я приводил 9 пространных цитат, прославляющих великого вождя:

 
Спасибо Вам, что в годы испытаний
Вы помогли нам устоять в борьбе.
Мы так вам верили, товарищ Сталин,
Как, может быть, не верили себе.
 

Эти слова поэта Исаковского – были не самыми сильными, но они выражали ту суть, которую нам вдалбливали многие годы. За сочинение я, конечно, получил пятерку и в результате – золотую медаль. И хотя, как помню, понимал всю ненормальность чрезмерного возвеличивания вождя, охотно и без зазрения совести играл в эти игры, как играла в них вся страна.

И вот теперь та же партия устами ее руководителя Хрущева заявляет, что роль Сталина в войне – более чем ничтожная, что он в начале войны не знал, что делать и находился в прострации. А ведь он только вчера был Генералиссимусом Советского Союза, кавалером двух орденов Победы, великим полководцем и гениальным стратегом. И сейчас вся эта конструкция, упорно и умело сооружаемая годами, рушилась на наших глазах.

Но впереди нас ждало еще большее потрясение.

31 марта на объекте 70 старший лейтенант Цикарев вышел на трибуну с красной брошюрой и на протяжении трех часов читал нам письмо с закрытым докладом Хрущева «О культе личности и его последствиях».

Начинался доклад довольно спокойно с напоминания о нетерпимом отношении Ленина к культу личности, изложения обид Крупской на грубости Сталина, лояльном отношении самого Ленина к своим политическим оппонентам. Но вот на арену политической борьбы выходит генсек Сталин и повергает напрочь «священные для нашей партии ленинские принципы» построения социализма. Произвол Сталина против партии и ее ЦК проявился в полной мере после XVII съезда партии, состоявшегося в 1934 году. Из 139 членов и кандидатов в члены ЦК, избранных этим съездом, было арестовано и расстреляно 98 человек, то есть 70 процентов.

После убийства Кирова начались массовые репрессии и вопиющие нарушения социалистической законности. Да и само убийство Кирова «таило в себе много непонятного и загадочного». Доклад прозрачно намекал, что организатором его был сам Сталин. Террор нарастал с каждым годом: количество арестованных увеличилось в 1937 году по сравнению с 1936 годом более чем в десять раз.

Особенное впечатление на слушателей произвели обстоятельства и подробности арестов, пыток и расстрелов людей, известных по революционной борьбе и гражданской войне: Эйхе, Рудзутака, Косиора, Постышева, Косарева.

В докладе отмечались тяжелые последствия истребления сотен и тысяч армейских командиров и политработников в 1937–1941 годах. Все они стали жертвами подозрительности Сталина и клеветнических обвинений. Имена Тухачевского, Якира, Блюхера и многих других не были названы, их реабилитация была еще впереди, но мы понимали, это – вопрос времени.

Уничтожение лучших кадров Красной Армии, игнорирование предупреждений о возможном нападении Германии на СССР, неготовность к оборонительной войне – во всем этом, оказывается, был повинен Сталин. Из доклада следовало, что он был «далек от понимания той реальной обстановки, которая складывалась на фронтах». За всю войну не был ни на одном участке фронта и руководил операциями по глобусу.

В заключительной части доклада Хрущев с сарказмом рассказывает о том, как Сталин редактировал свою собственную «Краткую биографию» и писал «Историю ВКП (б). Краткий курс».

Фраза: «Сталин – это Ленин сегодня» показалась ему явно недостаточной, и Сталин собственноручно переделывает ее так: «Сталин – достойный продолжатель дела Ленина, или, как говорят у нас в партии, Сталин – это Ленин сегодня».

Невольно вспоминается, как настойчиво и методично в годы учебы в школе и институте нам втолковывали эти сталинские книги. Мы их изучали, конспектировали, сдавали по ним экзамены – и вот выясняется, что это – блеф. «Разве может марксист-ленинец так писать о самом себе, возводя до небес культ своей личности?» – с возмущением спрашивает Хрущев.

^{Никита Хрущев все делал с энтузиазмом – и строил и разрушал. 1956 г.}

Чтение закрытого письма закончилось при полной тишине. Эту тишину потом отмечали многие, прослушавшие шокирующий доклад Хрущева. Первым чувством было глубокое разочарование в вожде всех времен и народов – в Сталине. Мы стали понимать, что наши головы все еще набиты разным мусором: сталинская национальная политика, руководящая роль партии, марксизм-ленинизм, роль личности в истории и многими мертвыми схемами, от которых придется освобождаться многие годы. Нам еще предстояло научиться самостоятельно думать, критически воспринимать то, что касалось вечным и незыблемым, и уже больше никогда и никого не слушать просто так – на веру.

Перед нами на стене висели три портрета: слева – Ленин в крапчатом галстуке, справа – Сталин в мундире генералиссимуса и посредине – улыбающийся Хрущев. Сейчас он выглядел победителем, сокрушив вождя и своих недругов. Казалось, даже Ленин на портрете задумался чуть сильнее обычного. Его фатальный час пробьет значительно позже, но фактически первый удар коммунистической иллюзии нанесен уже сейчас.

^{Разоблачение культа личности Сталина было началом конца коммунистического мифа.}

Зачем это нужно было Хрущеву? Он ведь и так после смерти Сталина всех обошел и утвердился почти в той же непоколебимой власти. Но в том то и дело, что он понимал – кому-то надо отвечать за все прошлые злодеяния коммунистического режима. Так не лучше ли сразу все навесить на товарища Сталина, пока не вспомнили о других его соратниках, в том числе, и о нем.

Много лет спустя другой Генеральный секретарь ЦК КПСС Андропов в беседе с В. Кеворковым[19]19
  Кеворков В. Диссидент союзного значения //ВВС. Тайны истории. – 2006 – № 38. – С. 12–13.


[Закрыть] на аналогичный вопрос ответил:

«Сам знаешь, у Хрущева руки повыше локтя в крови, и, выступая на XX съезде, он меньше всего думал о стране и о народе, действуя по самой незамысловатой формуле: разоблачу Сталина – смою и свои грехи!.. Кто же станет разоблачать разоблачителя?!».

Выступлению Хрущева на XX съезде партии я уделил столько внимания потому, что оно произвело кардинальный переворот в головах каждого из нас. И хотя я уже тогда был достаточно критичен к непогрешимости вождя и партии, но размеры и размах государственной лжи потрясли и мое воображение.

По сути дела Хрущев, сам того не осознавая, забил первый гвоздь в гроб тоталитарной системы. Далее она постепенно начала подгнивать и разваливаться сама. Но тогда не многие осознавали, что развеян миф не только о Сталине, но – и о коммунистическом рае.

Теперь об этом пишут…

Загадки XX съезда (как готовился доклад Хрущева)

После смерти Сталина в марте 1953 года перед советской элитой встал вопрос: кто станет приемником? Наиболее опасного претендента, Лаврентия Берия, удалось устранить летом того же года. Следующий раунд в борьбе за власть проходил между секретарем ЦК КПСС Никитой Хрущевым и председателем Совета Министров СССР Георгием Маленковым.

В 1955 году последнего удалось убрать с высокого поста, но Маленков по-прежнему оставался фигурой крайне влиятельной.

Претендентам на власть в любой стране приходится в первую очередь договариваться с прочими представителями элиты. Жить, как при Сталине, то есть работать по ночам и дрожать в ожидании возможного ареста, элита больше не хотела. В такой обстановке страна подошла к очередному, XX съезду КПСС, который был намечен на февраль 1956 года.

Готовить съезд, естественно, начали загодя. На заседании Президиума ЦК, состоявшем в последний день 1955 года, было решено создать комиссию, которая решила бы «вопросы, связанные с реабилитацией». Проще говоря, оценила бы масштабы репрессий. Возглавил комиссию бывший редактор «Правды», секретарь ЦК Петр Поспелов. Всего через месяц 70-страничный отчет о репрессиях прошлых лет лег на стол Хрущева. Картина вырисовывалась жуткая. Только за 1937–1938 года по обвинению в антисоветской деятельности было арестовано более полутора миллионов человек, из которых почти 700 тысяч расстреляли! Кто-то должен был за все это ответить, а из документов, подшитых к отчету, напрямую вытекала персональная вина Сталина!

9 февраля, за 5 дней до открытия съезда, доклад комиссии Поспелова заслушали на Президиуме ЦК. «Старая гвардия» – Молотов, Ворошилов и Каганович – была категорически против того, чтобы выносить вопрос об ответственности Сталина и партии на съезд. Более молодая гвардия партийных руководителей сама была в шоке от услышанного и настаивала на обратном. Хрущев пообещал всех помирить и «не смаковать прошлое».

Делегаты и не подозревали об этих спорах. Решение о том, что Хрущев выступит с докладом о культе личности, было принято только за день до начала съезда. Текста доклада еще не существовало. Его – грубейшее нарушение всех мыслимых правил подготовки важных партийных документов! – лишь предстояло написать.

Воспользовавшись тем, что появилась возможность не согласовывать текст выступления с «товарищами», Хрущев решился на рискованную импровизацию. Получив на руки выводы комиссии, Хрущев поступил с ними крайне своеобразно. Пока шел съезд, он вызвал к себе стенографистку и продиктовал такие «добавления», которые в значительной степени изменили само содержание доклада.

В последний день работы XX съезда, 25 февраля 1956 года, было объявлено закрытое заседание. Доклад Хрущева стал полной неожиданностью почти для всех. Потрясенный зал выслушал докладчика в гробовом молчании. Аплодисментов не было даже после того, как оратор сошел с трибуны.

Ход закрытого заседания не стенографировался. Магнитофонная запись не велась и подавно. Хрущев довольно часто отрывался «от бумажки» и нес откровенную отсебятину. В общем, можно констатировать: мы, скорее всего, никогда не узнаем, что именно говорил Хрущев с трибуны XX съезда. Однако совершенно очевидно, что ему удалось радикально развернуть «направление главного удара» в сторону… своего соперника Маленкова! Не только Сталин, но и он, Георгий Маленков, был назван ответственным за поражение Красной армии в 1941 году, за «дело врачей», за репрессии в армии.

Доклад Хрущева на XX съезде был тщательно отредактирован, переплетен в красную книжечку с грифом «Не для печати» и разослан по всем советским городам.

Рудольф Пихоя, докт. ист. наук

«Аргументы и факты в Украине» № 7. 2006 г, с. 37.

* * *

На объекте 70 очередное построение. В зале вдоль одной стены выстраиваются человек двадцать наших преподавателей. Вдоль другой стоят классные отделения слушателей. Несколько в стороне стоят на тележках – два зачехленных изделия. Входит с папкой приказов подполковник Шаронов. Подполковник Князев нарочито задерживается и заходит тогда, когда все построились. Князев здоровается и, услышав громкий и четкий ответ, снисходительно замечает: «Ничего».

Подполковник Шаронов одевает очки на свой курносый нос и возвещает: «Слушай приказ».

Так как приказы нам ничего хорошего не предвещают, то мы заранее приготовились к худшему. Содержание приказа уже несколько дней передавалось из уст в уста, его уже обсудили и осудили, но услышали полностью впервые.

В гарнизоне вводится для всех категорий военнослужащих особый режим. Выход за пределы городка разрешается только с разрешения генерала Чернореза. Холостым офицерам, к коим мы в первую очередь и принадлежим, проживающим на административно-хозяйственной территории гарнизона, выход за пределы проволочных заграждений запрещается. По рядам прошелестел ропот возмущения. Здесь же одним из бунтарей был задан вопрос:

– В таком случае, почему нам не платят надбавки за режимность?

– Нет указаний, – ответил Князев.

Мы уже знали, что требовать что-либо у командования – бесполезно. Как говорил остряк Хихоль – в армии существует только проводимость: от вышестоящего по службе к нижестоящему.

Чтобы продемонстрировать мудрость и твердость дисциплинарного устава, из строя был вызван Сергеев, тихоня из тихонь. Подполковник Князев строго глянул на него сквозь толстые стекла очков, прокашлялся и объявил:

– Младший инженер-лейтенант Сергеев отказался выполнять приказ командира классного отделения. Он отказался дежурить повторно, так как первое дежурство было некачественным и плохим. Этим самым младший лейтенант Сергеев нарушил статью 7 главы I дисциплинарного устава. В военное время за невыполнение приказа командира предают суду военного трибунала и расстреливают. Но учитывая то, что младший лейтенант Сергеев еще не офицер, вернее – липовый офицер, я ограничиваюсь замечанием. Впредь будем поступать со всей строгостью и в полном объеме дисциплинарного устава! – Князев перевел взгляд на всех нас и добавил: – Пора предъявлять к вам требования, которые предъявляются всем военнослужащим. Вы уже достаточно служите, чтобы отвечать в полной мере за свои проступки.

Еще одно. Из гарнизонной комендатуры поступили сведения, что офицеры нашей части носят фуражки. Приказа о переходе на летнюю форму одежды еще не было. Поэтому ношение фуражек является нарушением формы одежды и будет комендатурой решительно пресекаться.

И последнее. Приказом начальника гарнизона устанавливается, что группы солдат, сержантов и офицеров в служебное время должны ходить строем по проезжей части дороги. Так как большая часть вашего времени в гарнизоне является служебной, то этот приказ касается вас напрямую.

В строю послышались возмущенные возгласы, но подполковник, не обращая на них внимания, повысил голос и решительно закончил:

– Согласны вы с этим или нет – не имеет значения, но приказ есть приказ. На занятия, по аэродрому и на объекты ходить будете строем.

Это было очередным спланированным ударом по нашему престижу и самолюбию, одним из тех, которые с садистским удовольствием систематически наносило нам гарнизонное командование. Правда, приказ был зачитан, но выполнение его не контролировалось, и все осталось по-старому. Не последнюю роль в его мертворожденности сыграло и то, что строем надо было ходить и нашим преподавателям.

На следующий день свое построение классного отделения произвел майор Бугаенко. Пытаясь подражать своим вышестоящим начальникам, он, кося взглядом куда-то в сторону и потирая руки, тихо начал свою воспитательную речь:

– Плохо, товарищи офицеры, у нас с работой. Очень плохо. Опыт работы некоторых бригад показал, что слушатели не работают над инструкциями, недостаточно четко знают схемки, мало уделяют времени на отработку отдельных узлов изделия. Надо, товарищи, работать. Надо четко знать схемки материальной части и контрольных приборов, выучивать наизусть некоторые положения инструкций.

И вот таким бесстрастным и назидательным голосом майор Бугаенко говорил еще долго, скучно и безрезультатно. Я ловил себя на том, что во мне просыпается презрение не только к командиру, но и к воинской службе вообще. Мое отношение к армии менялось на глазах. Я о ней раньше был лучшего мнения. Во всяком случае, я ее уважал…

Поскольку второй цикл учебы был задуман только для того, чтобы затянуть время до готовности мест нашей службы, в учебную программу включали предметы не очень нам, мягко говоря, необходимые.

Одним из таких предметов было фотооборудование, которому нас учил сам подполковник Князев. Видимо, ему ранее приходилось по службе заниматься этим увлекательным делом. Когда-то он принимал участие в разборке американской «летающей крепости» В-29, которая послужила прототипом Ту-4. Он рассказывал нам об аэрофотосъемке, о конструкциях фотоаппаратуры, о фотоматериалах. Рассказывал интересно и увлекательно. Слушали его внимательно, находя в его занятиях много такого, о чем мы никогда не слышали. Для нас фотография всегда ограничивалась бытовыми съемками друзей и родственников. Здесь же мы познакомились с проблемами аэрофотосъемок наземных объектов с больших высот, спецификой контрольно-измерительных фотосъемок при испытательных полетах изделий, методам анализа фотографий.

Аэрофотосъемка вражеских территорий широко применялась обеими противоборствующими сторонами еще во время второй мировой войны. Всем известны по книгам, а многие даже помнят, немецкие разведывательные самолеты, именуемые – «рамы», после пролета которых немедленно появлялись бомбардировщики. С тех пор разрешающая способность аэрофотосъемки неуклонно повышалась за счет улучшения фотообъективов и качества фотоматериалов.