Текст книги "Запах атомной бомбы. Воспоминания офицера-атомщика"

Автор книги: Валентин Вишневский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 20 страниц)

Глава VI
Арсенал

…Я очень рад, что тайна бомбы не осталась тайной. Все мы теперь поняли, а некоторые из нас поняли это и раньше, что произошло и каковы должны быть изменения в политических курсах и в жизни людей.

Р. Оппенгеймер, создатель американской атомной бомбы

Мы реализовали американскую схему при первом испытании не столько из технических, сколько из политических соображений

Харитон Ю. Б., академик, главный конструктор советской атомной бомбы.

• Степной аэродром в Крыму • Гарнизонная гауптвахта г. Москвы • Назначение в «Новгород» к Филиппову • Работа в сборочной бригаде • Работа на «перевалке» • Разбор дела о пьяном дебоше • Рапорт об увольнении из армии • Что же мы украли у американцев? • Госпиталь в Рязани • Баллистические ракеты • Приезд Егорова • Приказ о демобилизации

Направление по месту службы я получил в Управлении 4 июня. В отделе кадров мне выдали предписание отбыть по адресу: Крым, Красногвардейский район, в/ч 93459. На словах было уточнено, что еду я из Джанкоя в район поселка Гвардейского, где в поселке Веселое располагается аэродром. Там мне надлежит представиться командиру части подполковнику Товмачу.

То, что меня направляют служить в Крым, а не на Север, обрадовало. Но когда я посмотрел на карту и увидел, что Гвардейское находится в самом центре степного Крыма, это меня несколько смутило. До ближайшего берега Черного моря было не меньше 50 километров. Но все же Крым – это не Новая Земля, утешил я себя, и поспешил в Харьков. До прибытия в часть оставалось несколько дней, которые я решил провести в родном городе. Четыре дня в Харькове быстро пролетели, и вот я уже со своим огромным чемоданом отправляюсь на место службы.

^{Бомбардировщик Ту-16 с крылатыми снарядами готов к полету.}

13 июня в Джанкое сажусь на старенький автобус, около часа трясусь в жаре по проселочной дороге и выхожу около запорошенных степной пылью глинобитных домиков. Все это не могло не сказаться на моем настроении, которое еще более упало, когда я подошел к КПП аэродрома. В пыльном мареве на горизонте переливались в тепловых волнах силуэты самолетов.

Командира части не было, и дежурный предложил мне оставить вещи и сходить в столовую покушать. В столовой за небольшими столиками сидели офицеры, солдаты и несколько гражданских. Пахло кислыми щами и переваренными макаронами. Уже не помню, что я там ел, но столовская еда никаких положительных впечатлений не произвела.

Подполковник Товмач, невысокого роста офицер в выцветшей форме, встретил меня без интереса. Я доложил о прибытии из отдела кадров Управления и отдал ему свое предписание.

– Это хорошо, что Управление прислало вас, лейтенант, к нам в действующие войска. Скажу сразу – вы такой не один. В настоящее время у меня нет свободных инженерских должностей, так что первое время придется поработать техником. Наберетесь опыта, освоите работу, а там, смотришь, Управление и штаты подбросит. Сейчас идите устраивайтесь в общежитие, отдыхайте с дороги. А завтра произведем оформление и поставим вас на работу.

В общежитии дежурный долго решал с комендантшей, куда меня определить. Свободных коек не оказалось, и они предложили переночевать мне на кровати одного из офицеров, который в эту ночь дежурил.

Я оставил свои вещи в камере хранения, умылся и пошел побродить по городку. Не радовала ни наступающая вечерняя прохлада, ни лиловый закат, ни беспрерывное стрекотание степных кузнечиков. Передо мной во весь рост встала неприглядная перспектива службы в этом пыльном захолустье.

Я ходил по широким улицам поселка, прислушивался к дальнему гулу самолетов, смотрел в тусклые окна домов и лихорадочно перебирал варианты бегства. Если я завтра отдам на оформление свои документы и меня включат в списочный состав части – уйти отсюда уже будет невозможно. Только сегодня и завтра утром я – еще ничейный.

Сперва возникла мысль написать рапорт командиру о моем откомандировании в Управление, но я ее сразу же отбросил. Какой начальник добровольно согласится отпустить своего подчиненного в Москву?

Ночь на чужой койке я провел без сна. Было решено, что с рассветом попутным транспортом еду в Джанкой и оттуда – в Москву. Чтобы не встречаться с командиром и запутать следы, оставил в почтовом ящике письмо такого содержания:

Товарищ подполковник, ставлю вас в известность, что я полетел в Москву в Управление подавать рапорт о демобилизации меня из Советской Армии. Также выясню ошибку, в результате которой я к Вам попал.

С уважением,

инженер-лейтенант Вишневский,

14 июня 1956 г.

Такой решительный и неординарный поступок мог сделать только человек, который в армии еще новичок, не испытывает страха перед возможными последствиями и обладает авантюрным складом характера. Я, конечно, понимал последствия своих действий, но они казались мне меньшим злом, чем служба в армии. Так впервые в моих действиях и в моих документах появилось понятие «демобилизация». До этого я еще на что-то надеялся.

Между прочим, как-то уже после распада Советского Союза по телевидению показывали какие-то подземелья военного назначения, рассказывали, что в поселке Веселом, которого нет ни на одной карте, в таких подземельях хранился «стратегический запас ядерного оружия Черноморского Флота СССР». Там до сих пор вроде бы сохранился бункер Берии, одна дверь которого стоила миллионы рублей. Сейчас в этих подземельях хранится вино.

В поезде я ехал с беспокойством. Все ожидал, что вот-вот явится военный патруль и снимет меня по дороге. Но все обошлось. Может, потому, что искали меня в самолете.

Сразу же по приезде в Москву позвонил в отдел кадров Управления. Не успел как следует доложить о своем прибытии, как из трубки последовала отборнейшая ругань. После того, как Грачев излил всю свою злость и продемонстрировал прекрасную ненормативную лексику, он, как мне показалось, спокойнее сказал:

– Приходи в понедельник утром. Пропуск уже ждет тебя…

Я тоже почувствовал некоторое облегчение и выходные дни провел в компании моего друга Бориса Бабака в Тучково на Москве-реке.

Как только в понедельник я в окошко сказал свою фамилию, мне сразу же выдали пропуск в Управление. Захожу в уже знакомую комнату 412 и докладываю полковнику Грачеву:

– Товарищ полковник, я прибыл от Товмача. Служить я там не могу.

– Ты, лейтенант, соображаешь, что говоришь?! Садись и пиши объяснительную записку.

– Какую объяснительную записку? Что объяснять?

– О том, как ты сбежал из части. Пиши. Это тебе не завод, судить будем…

– Я не сбежал.

– Сбежал и оставил издевательское письмо. Мол, спасибо товарищ подполковник, что вы меня хорошо принимали, что мы приятно побеседовали. Но вы мне не нужны и служить у вас я не буду. Счастливо оставаться, товарищ подполковник.

– Я таких слов ему не писал и могу процитировать свою записку.

– Садись и пиши на имя полковника Боровкова.

Я присел за маленький столик и написал объяснительную записку, содержание которой у меня уже было готово.

Объяснительная записка.

Я, Вишневский Валентин Иосифович, окончил радиотехнический факультет Харьковского политехнического института им. В. И. Ленина в 1955 году и получил назначение в Министерство Обороны СССР. Здесь мне присвоили офицерское звание и послали на переподготовку. После переподготовки я был направлен в в/ч 93459.

13 июня я прибыл в часть. Из беседы с подполковником Товмачем выяснилось, что я буду работать не инженером, а техником.

Для того, чтобы выяснить ошибку, я 14 июня в 2.45 выехал в Москву в Управление. Так как подполковника Товмача не было в это время в части, то я сообщил ему о своем отъезде в письме из Джанкоя.

15 июня вечером я прибыл в Москву, а утром позвонил в Управление.

Сознавая то, что в данный момент я как инженер в Советской Армии не нужен, считаю, что смогу принести больше пользы, работая на заводе. Учитывая то, что служба в Советской Армии в мирное время является делом добровольным, прошу ходатайствовать о моей демобилизации из Советской Армии.

Инженер-лейтенант Вишневский.

18 июня 1956 г.

^{Впереди меня ждали новые испытания. 1956 г.}

Полковник Грачев бегло прочитал записку и сказал:

– Черт знает, что понаписывал. Пусть будет, если написал. А теперь выйди и жди. С тобой будет говорить полковник Боровков.

Встреча с заместителем начальника Управления ничего хорошего не обещала. От ее исхода зависела во многом моя дальнейшая судьба.

Возле комнаты 503 я просидел около часа. Наконец секретарь полковника Зоя Петровна, участливо наблюдавшая за моим ожиданием, пригласила меня войти. В дверях шепнула:

«Что бы вам не говорили, какие бы обвинения не предъявляли – слушайте молча. Никаких возражений и пререканий. Для вашей же пользы…».

В большом кабинете за огромным письменным столом сидел невысокий человек в гражданском костюме.

– Ну расскажите, как вы дошли до того, чтобы дезертировать из части?..

Повторяю рассказанное в соседнем кабинете. Делаю упор на то, что считал до оформления у Товмача своим начальством отдел кадров, куда и поспешил явиться сразу же по приезде в Москву.

– Это еще неизвестно, где вы были эти последние дни. Из Крыма вы исчезли 14 июня а в Управлении появились только 18 июня. Сейчас я приглашу представителя органов дознания, и они проверят все ваши документы и проездные билеты.

В кабинете немедленно появились какой-то полковник юстиции и подполковник Чудин. Я отдал им свои документы и билеты, и они здесь же начали на просвет определять дату их выдачи.

– Я прочел вашу объяснительную записку, и она оставила самое негативное и тягостное впечатление. Вы совершили не нарушение, а преступление, и теперь в записке занимаетесь демагогией. Слишком легко вам достались офицерские погоны.

И тут я не последовал совету доброй секретарши и сказал:

– Мне они достались потому, что я закончил институт. Не будь я инженером, не был бы офицером.

Лучше бы я промолчал. Боровков быстро вышел из-за стола, прошелся в мою сторону и в гневе закричал:

– Государство платит вам за них деньги, а вы себе такое позволяете! Инженер, инженер… Никакой вы еще не инженер! И вполне может случится, что и офицером не будете. Товарищ полковник, заберите все документы, проведите дознание, как это делается в армии, и заготовьте за моей подписью приказ министру. Пусть министр решает, что с ним делать. Если тот решит, что можно ограничиться гауптвахтой, то мы пошлем его на «инженерную работу» к Солодовнику. А пока – идите и ждите решения.

Сопровождаемый сочувственным взглядом Зои Петровны, я прошел через комнату секретаря и вышел в коридор. Здесь мне предстояло сидеть почти до самого конца рабочего дня.

Наконец меня приглашает в отдел кадров полковник Грачев:

– Повезло тебе, лейтенант. Министр решил ограничиться пятнадцатью сутками гарнизонной гауптвахты города Москва.

Напряженность, тягостная не только для меня, но и для работников отдела кадров, как-то сразу спала. Пошли воспоминания присутствующих о гауптвахте, о днях, которые кое-кому из них пришлось на ней проводить. Я воспрял духом и совсем забыл о том, что вопрос о моей демобилизации даже не поднимался. Пока мне выписывали записку об аресте, я настолько осмелел, что заявил Грачеву:

– Вы понимаете, что в Москву я приехал не только для того, чтобы посидеть на гауптвахте. Пока я там буду исправляться, вы уж мне, пожалуйста, подберите хорошее назначение.

– Ну – нахал. Только-только избежал суда, и уже требования предъявляет. Иди и сиди. Можешь не сомневаться – место мы тебе такое подберем, что так просто оттуда не выскочишь!

* * *

На следующий день я уже ехал в так называемые Алешинские казармы, где располагалась гарнизонная гауптвахта. Из-за отсутствия свободных мест дежурный по гауптвахте предложил мне приехать завтра.

20 июня после непродолжительных приемных процедур я поднялся на второй этаж и зашел в длинный коридор офицерского отделения. Двери всех камер были открыты. Мне было предписано сидеть в камере № 24. В ней размещалось восемь человек. Середину комнаты занимал длинный стол с двумя рядами лавок, а вдоль стен – убранные подвесные койки.

О жизни на гауптвахте сложен целый цикл армейского фольклора: розыгрыши новичков, запрещенные игры, внезапные обыски, бесконечные анекдоты и поучительные истории. Все это за 15 дней я испытал и прочувствовал на себе. Так как эта тема разносторонняя и неисчерпаемая, то не буду пытаться раскрыть ее даже в малой степени. Отмечу только некоторые особенности, характерные для московской гарнизонной гауптвахты.

Начальником ее был майор Наумов, стройный и прекрасно обмундированный в полевую форму офицер. Он не ходил, а перемещался – быстро и четко, словно автомат. Его вечно недовольное и напряженное лицо никому ничего хорошего не обещало. И в первую очередь – подчиненным. На арестованных он просто не обращал внимания. Они для него не существовали. Весь свой административный пыл он направлял на своих помощников – старших лейтенантов с такой же, как у него, отличной выправкой. Почти все они были кавказцами.

Особенно запомнился один из них – старший лейтенант Цатуров по кличке «Джага». Он проводил строевые занятия с офицерами. Эти строевые занятия были самым неприятным событием, сопровождающим отсидку. В самое знойное время суток два часа в день младшие офицеры должны были отрабатывать строевой и парадный шаг, подход-отход от начальника и бесконечные повороты на месте и на ходу.

Безжалостный и неутомимый «Джага» с удовольствием муштровал вялых шоферов, тронутых полнотой строителей и обленившихся артиллеристов. Он ставил перед собой сверхзадачу: отработать требования строевого устава и улучшить офицерскую выправку.

– Разверни плечи, капитан! Смотри за горизонт! Голова должна быть, как автомат на пружинах – туда-сюда! – кричал он на помятого стройбатовца, который, наверное, последний раз занимался строевыми занятиями еще в училище.

Я два дня промаршировал на раскаленном плацу и твердо решил любыми путями избавиться от этого сомнительного удовольствия. Врача посещать не было с чем, и я сосредоточился на слегка отслоившейся подметке правого ботинка. Решительно отодрал ее до критического уровня и при первой же возможности предъявил командиру. Как, мол, я с такой обувью буду заниматься строевой подготовкой, меня сразу же после выхода с гауптвахты задержит первый же патруль.

Цатуров с сожалением посмотрел на ботинок, с презрением – мне в глаза и скомандовал:

– Назначаю тебя, лейтенант, старшим над уборщиками офицерского этажа. Иди и проследи, чтобы все было в полном порядке: пол блестел, окна сверкали, туалеты пахли фиалками.

Солдаты с нижнего этажа, которых использовали на разного рода работах, в это время делали уборку в камерах. Они и без моих указаний знали, что и как делать, и только удивились, узнав, что над ними возник еще один начальник. Мне оставалось только спокойно наблюдать в окно, как мои сокамерники отрабатывают повороты.

Отлынивание от строевой, как ни странно, не вызвало едких замечаний коллег по отсидке, а пожилой капитан, староста камеры, даже похвалил за находчивость.

Однообразные дни были расцвечены только парой обысков и посещением комиссии комендатуры. Во время обысков пытались найти запрещенные предметы: художественную литературу, карты и, главное, заготовки «медалей» за отсидку на гауптвахте. «Медаль» каждый готовил из пятака для себя персонально. Для этого на цементном полу стиралась «решка» монеты. Далее эта же сторона шлифовалась на деревянном подоконнике и полировалась околышем танкистской фуражки. Потом на сияющую сторону пятака умелец с солдатского этажа наносил надпись «Срок на г.г.г. Москвы отсидел» и дата пребывания в узилище. Необычное сочетание букв «г.г. г» означало «гарнизонная гауптвахта города».

Персонал гауптвахты особенно тщательно искал эти «медали». Их «зловредность» объясняли тем, что, видите ли, при изготовлении портятся и выходят из оборота советские монеты. Если у кого-либо находили «медаль» или ее заготовку, то могли и срок отсидки увеличить. Но эти сувениры прятали надежно. У меня до сих пор хранится такая «медаль», как память о пятнадцати днях – с 20 июня по 5 июля 1956 г., проведенных на гарнизонной гауптвахте города Москва.

* * *

В отделе кадров меня встретили уже как своего, с подначками и расспросами. Но длилось это ровно до тех пор, пока Чудин не сказал:

– Не знаю, образумила вас гауптвахта или нет, но выводы из всего этого вы обязаны сделать. Предписание и прочие документы вам уже заготовлены, в бухгалтерию дано распоряжение на выдачу необходимого денежного довольствия. Получайте все это и убывайте на место службы. Служить будете между Москвой и Ленинградом. Точнее сказать пока не могу. Приедете – узнаете точный почтовый адрес. Ехать надлежит до станции Бологое. Там пересядете на поезд до станции Валдай. Обратитесь к коменданту станции и скажете, что вы направляетесь к товарищу Филиппову. Он укажет ваш дальнейший маршрут и транспорт следования. Желаю удачи…

Как ни торопило меня начальство в Управлении, но на станции Валдай я был только 12 июля. Начальник станции, ознакомившись с документами, сказал где и когда будет автобус к товарищу Филиппову.

И вот я уже трясусь в маленькой «коробочке» по проселочной дороге. Рассеянно слушаю соседа по сидению, человека в гражданском костюме с академическим значком.

– У нас там хорошо: природа отличная, магазины, кино. Вот увидишь. Правда, после Москвы поскучней будет, но жить можно. Сейчас идет большое строительство, скоро сдадут новые дома. Можно будет получить квартиру. Ты женат?..

Узнав, что я холостяк, сосед оживился и принялся расхваливать жизнь в общежитии. И без того скверное настроение при мысли о постоянном жилье стало еще хуже. Автобус все больше углублялся в лес. Дорога становилась лучше. Через какое-то время мы уже ехали по гладким бетонным плитам.

– Тут однажды проезжала американская делегация, – продолжал сосед. – Давайте, говорят, свернем по этой дороге, поедем в лес. Им отвечают, что там бездорожье, болота, а они только улыбаются. Видимо, что-то знали, мерзавцы.

Кроме нас в автобусе ехали еще несколько подвыпивших штатских и военных. Один из них, как я узнал позже, бывший моряк, а ныне дизелист электростанции, все допытывался у своего спутника:

– Ну что там говорят про меня?

– Что говорят? Велели тебя привезти. Ты ведь еще вчера в 6 часов должен быть на работе. Теперь получишь вливание, и ставь крест на дальнейшие пропуска за зону.

– Но я же совсем не пьян. Я пройду ровно через проходную. Ох, и будет же мне!..

Автобус поворачивает вправо, и перед глазами появляется городок. Белые домики на фоне зеленой стены леса. Хорошо видна улица, дома. Где-то ниже и справа торчат несколько труб. Много строительных площадок.

^{Где-то в этих местах находился мой адрес: Новогород. обл., п/я 18.}

– А вот и проволока. Видишь? В два ряда, родимая. Вот здесь и живем, – радостно сообщает мой собеседник.

Подъезжаем к КПП. Нам, новичкам, заказывают пропуска. С другой стороны ворот подходит машина с охранниками-дембелями. Они проходят через КПП радостно возбужденные, топают сапогами и выкрикивают что-то бессвязное.

– Домой ребята едут. Демобилизуются, – сказал пожилой капитан.

– Мне бы тоже неплохо было бы демобилизоваться, – вставил я свое слово. – Пытался, но не хотят отпускать.

– А зачем? – удивился сосед. – Хрен ты где-нибудь больше будешь зарабатывать, чем здесь в армии.

Пропуска выписаны, и мы проходим через КПП на территорию жилого городка. Снова садимся в автобус и едем к управлению, как здесь называют здание, где помещается командование объекта. Встречаю знакомых – Бахарев, Келеберденко, Камин. Увидев меня, они расплылись в улыбках и рассмеялись:

– Как же, как же – слыхали мы о твоих подвигах, – заметил Келеберденко. – Говорят, 15 суток отсидел в Москве. Был приказ по Управлению, в котором описывался твой побег из части. Отмечался низкий уровень воинской дисциплины военных специалистов и плохая политико-воспитательная работа с ними их командиров. Между прочим, начальник, от которого ты убежал, получил строгий выговор. На его и твоем примере продемонстрировали все видимые и невидимые недостатки работы с молодыми офицерами, вновь прибывающими на службу.

– Мы тут даже гордились: это наш кадр, вместе учились! Теперь ты – личность известная по всей системе, – добавил Бахарев.

^{Виктор Бахарев. 1956 г.}

Сидящий на скамеечке полковник, толстенький старичок с маленькими глазками на белесом лице, поняв, что я приехал из центра, спросил:

– Ну как там в Москве? Дожди идут? – и, не дожидаясь ответа, продолжил: – Вы к нам насовсем?

– Да. Прибыл на новое место службы.

– Вот и хорошо. А если – холостяк, то и совсем прекрасно.

Я еще не знал, что только что познакомился с полковником Нырковым Григорием Гавриловичем, моим будущим командиром.

Командира в/ч 71373 полковника Филиппова Бориса Николаевича в гарнизоне не было, и я пошел представляться главному инженеру подполковнику Сосновскому Евгению Георгиевичу.

В кабинете меня принял флегматичного вида подполковник в форме войск связи. Полное лицо с правильными чертами ничего, кроме властного спокойствия, не выражало.

Он спросил, какой институт и по какой специальности я заканчивал, где проходил переподготовку. Удивился, когда узнал, что переподготовка по двум специальностям длилась девять месяцев.

– Что вам говорили в Управлении?

– В Управлении Грачев проинформировал меня о том, что в данный момент штатных должностей инженеров нет. В связи с этим большинство специалистов посылают на должности техников. Говорят, что это – на три-четыре месяца…

– А какой оклад вам обещали?

– 1400 рублей.

– Хорошо, мы подумаем, куда вас определить. Приходите завтра к 9 часам. Я сообщу, где вы будете работать, и познакомлю с вашим начальником. А пока идите в отдел кадров и оформляйтесь.

На следующий день Сосновский познакомил меня с полковником Нырковым.

– Вот вам, Григорий Гаврилович, пополнение. Он будет у вас работать постоянно. Инженер, человек с перспективой. По специальности радист, но можете использовать его и по автоматике.

Под диктовку Ныркова я написал заявление на выдачу пропуска и пошел к начальнику по охране режима полковнику Рощину. Вопреки ожиданиям, он со мной не беседовал, подписки не взял и отправил меня в бухгалтерию.

Там выяснилась неприятная для меня новость: оклад техника – 1200 рублей. Когда я попросил объяснения у Сосновского, он, не моргнув глазом, сказал:

– В Управлении сами не знают, что пишут: денежные фонды перерасходованы, а по штатному расписанию по вашей должности вилка – 1200–1400 рублей.

– Я пойду к начальнику объекта…

– Приказ именно он и подписал, так что идти к нему не стоит. Пишите жалобу Егорову, – с олимпийским спокойствием посоветовал Сосновский.

Но когда я пошел к Филиппову, он деланно удивился и сказал:

– Ничего подобного. Ставка у вас 1400 рублей, я сам сегодня подписал приказ.

Присутствующий при этом Сосновский не проронил ни слова…

К вечеру я получил пропуск на право вхождения в производственную зону и некоторые сооружения. В пропуске красовалось несколько резиновых штампиков: танк, звезда и телефон.

Встретивший меня Нырков спросил:

– Получили пропуск? Значит завтра с утра – на работу.

Комендант общежития, женщина с редкой фамилией Талантова, поселила меня в финский домик. Здесь уже жили наши ребята, среди которых оказался еще и Пересторонин. Домик имел большую застекленную веранду, все удобства, приличную мебель, радиолу и телефон. Мой почтовый адрес оказался: Новгород (областной), п/я 18.

* * *

На работу в производственную зону нас доставил красный автобус. Еще два ряда колючей проволоки вдоль взрыхленной полосы земли, КПП и снова сосновый лес на невысоких холмах.

Автобус останавливается у здания, огражденного очередным витком колючей проволоки. Сдаем пропуска часовому. В просторном тамбуре вынимаем все металлические предметы и кладем их в персональные ящики.

В большом высоком зале стоят несколько изделий в разной степени готовности. Это и есть сборочные площадки, на которых мне предстоит работать. Но полковник Нырков так не думает и, лукаво подмигнув голубыми глазками, говорит:

– Начнем мы с вами с самой важной и ответственной работы – заполнения формуляров на блоки изделий. Заполняя формуляры, вы в полном объеме представите весь комплекс работ, познакомитесь с новинками и привыкните к документации. Идите и помогайте Келеберденко.

– Тебя бросили на формуляры? – встретил меня Келеберденко. – Это у деда такая привычка – сажать новичков на эту писанину. Работа страшно нудная, но ответственная. Особенно – вносить изменения и собирать под ними подписи. Думаю, что с твоим приходом я от этой тягомотины освобожусь и пойду на сборку.

А в это время члены сборочной бригады взялись за цепи подъемных устройств. Эта ручная работа сохранилась и здесь. Видимо, устарелые инструкции и перестраховка оказались пока сильнее технического прогресса. А потому по всем трем степеням свободы груз по-прежнему передвигали три человека, умело орудуя отполированными до блеска цепями.

Стоящий на цепях Мухлынин смеется:

– Видели бы эти цепи американцы…

– Засмеяли бы, – подхватывает Нырков, – сказали бы: «Совсем обнищали русские – моторы поставить не могут». Но ничего, яйца молодые – выдержат.

Только после первого дня работы и разговоров с товарищами мне стало ясно, куда меня отправили разгневанные полковники из Управления.

Попал я на один из арсеналов, где собирались и хранились в боеспособном состоянии первые атомные бомбы Советского Союза. Таких арсеналов в те годы было семь. Разбросаны они были по территории всей страны: Закарпатье, Подмосковье, Новгород, Свердловск, Дальний Восток. Все они были в ведении Министерства среднего машиностроения (МСМ). Начальниками арсеналов с легкой руки Берии назначались начальники областных управлений КГБ. Так полковник Филиппов Б. Н. был раньше начальником КГБ по Иркутской области. Его дальнейшая судьба такова: после Новгорода в 1958 году он был направлен на Урал, получил генерал-майора и умер в Свердловске-45. В 1958 году арсеналы и сборочные бригады были переданы из МСМ в Министерство Обороны. В свои лучшие годы количество арсеналов достигало 25, а количество сборочных бригад – 75. Одной из первых сборочных бригад руководил мой нынешний начальник – полковник Нырков Г. Г.

^{По вполне понятным причинам фотографий подземных арсеналов нет, поэтому их заменяют рисунки автора. 1956 г.}

Личность Лаврентия Павловича Берии неотделимо связана с созданием советской атомной бомбы. Он был председателем Спецкомитета, созданного 20 августа 1945 года Государственным Комитетом Обороны для решения проблем Атомного проекта. Под его руководством строились промышленные предприятия по добыче, обогащению и переработке плутония. Он пристально следил за проведением конструкторских работ и изготовлению советских атомных бомб. Он же поставил во главе атомных арсеналов своих верных людей из КГБ.

Почему Сталин поручил эту ответственную и тяжелую работу именно Берии, а не кому-то другому, обладающему более высокими техническими знаниями? Во-первых, потому, что Берия обладал выдающимися организаторскими способностями, подкрепленными репрессивным аппаратом, который был в его руках. Во-вторых, через его ведомство советская разведка постоянно поставляла секретную информацию о работах американских и английских ученых, занятых осуществлением Манхэттенского проекта – разработкой и изготовлением атомной бомбы США. Берия занимался шпионажем заинтересованно, эффективно и увлеченно.

В-третьих, Сталин знал, что Берия неравнодушен к использованию атомной энергии для военных целей и еще в конце 1939 года, по словам его сына Серго Берия, предлагал советскому правительству начать работу над созданием атомной бомбы[22]22
  Чичилава Р. Сын Лаврентия Берия рассказывает – К.: Инкопресс, 1992.


[Закрыть].

В связи с этим получила распространение версия того же Серго Берии, которую он впервые высказал в интервью английской газете «Индепендент». Он утверждал, что создатель американской атомной бомбы Роберт Оппенгеймер тайно приезжал в Москву в 1939 году, за шесть лет до того, как Соединенные Штаты произвели взрыв атомной бомбы. Приезжал под другим именем, через Францию, ночевал вместе со своим спутником в доме Берии и был очень огорчен, что не достиг никаких результатов. А предлагал он, ни много ни мало, осуществить проект создания атомной бомбы здесь, в Советском Союзе.

^{Создатель американской атомной бомбы Роберт Оппенгеймер.}

В телесериале «Сталин Live» есть эпизод, когда Сталин и Берия принимают у себя высокого и худого физика, удивительно похожего на Оппенгеймера. Сталин интересуется разрушительной силой этой бомбы. «Оппенгеймер» говорит, что мощь ее такая, что может уничтожить половину Европы.

– Такая война, которая уничтожит Европу, нам не нужна, – отвечает Сталин.

Иосифу Виссарионовичу Европа была нужна неразрушенной, целой, где можно было бы проводить коммунистические эксперименты по созданию нового общества без эксплуататоров и эксплуатируемых. Атомную бомбу он назвал «страшилкой». А когда узнал, что для ее создания надо построить целую промышленность, подчинив ей практически все ресурсы страны, и вовсе охладел к такой идее.

Тогда мудрый Берия предложил Оппенгеймеру осуществить свой проект в США на деньги американцев. Естественно, что все результаты исследований и конструкция атомной бомбы будут переданы через наших агентов в СССР.

– Создавайте бомбу в Америке, а мы вам поможем, – заключил Лаврентий Павлович.

Товарищ Сталин только понимающе усмехнулся и запыхтел трубкой.

Американский ученый Дэвид Холлоуэй, специализирующийся на изучении советской ядерной программы, сомневается в том, что Оппенгеймер мог быть гостем Берии. А десять ведущих светил в Москве сделали совместное заявление, осуждающее попытки дискредитировать достижения советских ученых, якобы работавших по шпаргалкам, которые добывала для них разведка. Но об этом мы поговорим дальше, а пока версия Серго Берии выглядит интригующе правдоподобно.

Почему бы Оппенгеймеру, который боялся, что Гитлер первым сумеет использовать ядерную энергию в военных целях, не предложить СССР опередить Германию? Тем более, что в то время ни у США, ни у Великобритании не было никаких программ создания атомного оружия. О том, что среди ученых, которые оказывали помощь советским атомщикам, были Роберт Оппенгеймер а также всемирно известные физики Нильс Бор, Энрико Ферми и Лео Сцилард, пишет в своих книгах и высокопоставленный сотрудник КГБ генерал-лейтенант Судоплатов П. А.[23]23
  Судоплатов П. А. Спецоперации. Лубянка и Кремль 1930–1950 годы. М. – ОЛМА-ПРЕСС, 1997, с. 328–329.


[Закрыть]

В конце 30-х годов идея создания атомной бомбы для ученых была вполне реальной. Работали в этом направлении в Москве и Харькове. Сейчас известно, что именно в Харькове была подана первая в мире заявка на изобретение под названием «Об использовании урана в качестве взрывного и отравляющего вещества». Из-за бюрократических проволочек она так и не была реализована.