Текст книги "Точка зрения (Юмористические рассказы писателей Туркменистана) (сборник)"

Автор книги: Валентин Рыбин

Соавторы: Ата Каушутов,Шадурды Чарыев,Аширберды Курт,Ташли Курбанов,Ахмед Курбаннепесов,Ата Копекмерген,Аллаберды Хаидов,Нурберды Помма,Николай Золотарев,Нурмурад Эсенмурадов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)

Тут только Эсенов вспомнил, в честь чего они собрались на той. Краска ударила ему в лицо.

– Ах ты боже мой! Память и сейчас меня подвела! Ну, хорошо, я посторонний, а у тебя-то, Овез, отчего память отшибло? Зови именинника!

– Керим-джан! Иди сюда скорее, а то шашлык совсем остыл! – крикнул Овез сыну.

Керим отложил дыньку в сторону, которую разрезал ка доли, и подбежал к столу.

– Зачем ты позвал меня, папа? Хочешь чокнуться?

– Давай-ка садись рядом со мной! И чокнешься, и выпьешь! – Овез похлопал сына по плечу.

Мальчик сел, запротестовал:

– Нет, папа, я пить не буду. В прошлый раз выпил – меня тошнило. Ты мне лучше лимонаду налей.

Мальчик с интересом рассматривал своими черными глазами-бусинками красиво сервированный стол.

– Э, да что ты говоришь! Разве лимонад выпивка! Отхлебни глоточек! Джигит должен быть храбрым! – Овез пододвинул сыну рюмку с портвейном.

– Нет, папа, не буду… И мама говорит, чтобы не пил. – Керим качнул худенькими плечами.

– Твоя мать неправильно говорит! Сегодня мы справляем твой день рождения. Выпить нужно. Видишь дяди пришли поздравить тебя!

Мальчик с улыбкой взглянул на гостей:

– Ну… Тогда немножко выпью… Давайте чокнемся!

Выпили. Выпили за здоровье и отца Керима. Выпили за здоровье матери именинника. Мальчик, сделав глоток, поставил рюмку на стол и спросил отца:

– Папа, а ведь мы уже справляли мой день рождения. Помнишь, когда шел снег?

– Помню, помню… Ну, иди к маме! Ешь свою сорока-дневку.

Курбанов удивился:

– Но позвольте… Разве день рождения отмечают дважды в году? Я что-то ничего не понимаю…

Один из соседей Овеза не дал ему договорить, упрекнул хозяина:

– Почему ты нас не предупредил, Овез? Мы пришли без подарков. Неудобно…

Овез, уже подвыпивший, положил в рот кусок жирного шашлыка, облизал сальные пальцы и причмокнул губами.

– Э, о чем говорить! – И обернулся к Курбанову: – У меня, дорогой гость, Керим – единственный наследник. Единственный. Нет у меня другой радости. Вот мы и справляем дважды его день рождения. Сначала – когда созревают сорокадневки, а во второй раз – когда выпадает первый снег.

Эсенов обрадовался находчивости друга, подтвердил:

– А раньше Овез, помнится, трижды в году справлял рождение сына! Такой уж характер.

Караджа лежал на кошме, облокотясь на подушку, пил чай из пиалы и слушал разговор за столом. Неожиданно он отставил пиалу, поднялся с пола и со вздохом проговорил:

– Охо-хо! Правду говорят, там, где дети, солгать не удастся! – Обратился к хозяину: – Ну, Овез, я пойду! Спасибо за угощение!

– А обед? Разве ты не будешь обедать?

– Нет, мне не хочется есть. – Караджа вскинул на плечи хурджун, попрощался: – Счастливо оставаться, юноши! До свиданья и ты, племянник! Приходи с мамой есть сорокадневки!

«Чтоб ты провалился со своей прямотой!» – думал кладовщик, провожая шурина до калитки. Когда Караджа ушел, Эсенов и Овез вздохнули с облегчением: мало ли что еще мог наговорить этот блаженный…

Эсенов схватил бутылку.

– Ей-богу, коньяк в рот не лезет, когда рядом сидит непьющий человек. Давайте-ка опрокинем по одной!

Выпив еще и еще, Овез совсем забыл, что, как хозяин дома, обязан заботиться о каждом из гостей, и все свое внимание сосредоточил на ревизоре. Он то и дело обращался к нему, теперь уже на «ты»:

– Пей! Пей!

Не отставал и Эсенов:

– Пей, дружок! Пей! Когда еще к нам попадешь!

Той затянулся. Одно за другим сменялись блюда. Когда подали дымящийся плов с кишмишом, Эсенов провозгласил:

– В народе говорят: «Гость почетнее отца!» Выпьем за нашего дорогого гостя.

Выпили за Курбанова.

Эсенова стало клонить ко сну. Он задремал, облокотясь на стол. Овез был в приподнятом настроении. Увидев, что друг начал слабеть, он наполнил бокалы ледяным шампанским – оно освежает.

Пили еще и еще. Курбанов ставил нетронутую рюмку на стол, но хозяева тоя этого не замечали. Однако Овез крепко хватал его за руку, когда гость пытался выйти из-за стола.

Наконец один из соседей запротестовал:

– Больше и смотреть не могу на шампанское!

– Пейте! У меня его много! – пьяно похвалялся Овез.

– Знаем, что много, да спать пора!

Эсенов проговорил, еле ворочая языком:

– Довольно, Овез! Спать хочется! Проводи нас!

– Может останетесь? Переночуете у меня? Постель уже готова, – засуетился Овез.

Курбанов поднялся:

– Нет, перед сном лучше всего пройтись. Да мы и поговорить как следует не успели.

Когда все шли к калитке, Эсенов прошептал на ухо кладовщику:

– Свой человек. Выбери чего-нибудь для подарка…

Овез согласно кивал головой…

Проводив гостей, он слил вино из недопитых рюмок в большой бокал и залпом опрокинул его, потом, тяжело пыхтя, растянулся на топчане у беседки.

Курбанов привык вставать в определенное время, когда бы ни лег, и теперь проснулся раньше хозяина. Во дворе умылся холодной водой, несколько раз прошелся по участку. Из дома, скривившись и держась за голову, вышел Эсенов. Вид у него был поистине плачевный. В висках стучало, тошнота подступала к горлу.

– Что, голова болит? – улыбнулся Курбанов.

– Э, братец! Лучше не спрашивай! Поднабрались мы вчера! Надо срочно опохмелиться, а то и работать не сможем.

Эсенов подставил голову под кран.

Сели за стол. Хозяйка поставила перед ними чай и еду. Эсенов отодвинул чай в сторону:

– Принеси-ка немного водки!

– Кто же пьет утром водку? В тебя что, бес вселился?

– Не твое дело! Принеси, раз говорю!

Женщина поставила бутылку водки и две рюмки. Эсенов наполнил одну, потянулся к другой. Курбанов прикрыл ее ладонью.

– Мне не нужно! Я чай буду пить!

– Да опохмелись же чуть-чуть! Работать не сможешь!

– Смогу. А пить мне, сам понимаешь, некогда. Надо проверить факты, описанные в газете, на это немало уйдет времени. Нужно поговорить с людьми. Ты попроси, пожалуйста, зайти ко мне Караджу, он, думается, человек толковый, принципиальный. И потом мне предстоит проверить еще кое-какие факты, касающиеся склада.

Эсенов не верил своим ушам. Значит, встреча, выпивка, расходы – все напрасно? Он еле слышно пролепетал:

– Значит… Значит… и меня, старого друга, будешь ревизовать?

– Буду, – спокойно и твердо ответил Курбанов.

Курбандурды Курбансахатов
Телефонные звонки
(перевод В.Титовой)

Ох, уж эти телефонные звонки…

Думается мне, нет на свете телефона беспокойнее, чем у редактора газеты. Именно такой был у Чары Караева. С утра до вечера трезвонил он беспрестанно.

Но, видно, суть не в телефоне, не в должности – в человеке. Количество телефонных звонков прямо пропорционально решительности в характере того, кто сидит за редакторским столом. Стоило только Чары Караеву перейти на другую работу, а место его занять Сары Тораеву, как телефон на столе словно подменили. Он умолк, будто порвались его провода. Хоть бы по ошибке кто позвонил!

Как ни прислушивались редакционные работники, привыкшие к телефонным звонкам из кабинета, ничего подобного не улавливали их уши. Телефон нового редактора упорно молчал.

Проходили дни и недели. Выходила газета…

Вероятно, до редактора дошли разговоры о странной тишине в его кабинете. И однажды утром он вызвал к себе ответственного секретаря.

– Давно вы работаете в редакции?

Вопрос насторожил секретаря.

– Скоро год, пожалуй, будет… А что, я…

– Да ничего! Речь сейчас не о вас. Хочу спросить, – заглянул Тораев в глаза секретарю, – если работаете здесь около года, может, знаете… почему мой телефон не звонит?

Секретарь вздохнул с облегчением. Загадочно улыбнулся.

– Нас всех тоже это удивляет, Сары Тораевич.

Редактор намека не понял.

– А что надо сделать, чтобы он зазвонил?

– Надо подумать, – неопределенно ответил секретарь.

Назавтра редактор снова начал свой рабочий день с вызова секретаря.

– Ну как? Подумали?

– Я подумал, – сказал секретарь и положил на стол рукопись.

– Что это?

– Это? Фельетон мой.

– Так вы и фельетоны пишите?

– Иногда пишу. Когда попадаются острые, интересные факты.

– Вот как… – Редактор покосился на рукопись и закурил.

Дымя папиросой, он прочел фельетон.

– Вай, удивительно! Но вы хорошо проверили факты?

– Разумеется. Нельзя без проверки. Я строки не напишу, если не уверен.

– Вот как… – снова повторил Тораев, раздумывая.

Минуты две он посидел в нерешительности и потянулся за красным карандашом.

– Фельетон вроде бы получился. Но все же надо уточнить этот факт. И этот, – произносил он, подчеркивая строчку за строчкой.

– Не беспокойтесь, все факты проверены тщательно, Сары Тораевич, – уверял его секретарь.

– Нет! Нет! – качал головой редактор, протестуя. – Надо уточнить еще раз, обязательно.

Не успел секретарь затворить за собой дверь кабинета, как зазвонил телефон. Тораев, не веря своим ушам, удивленно смотрел на оживший аппарат. Нет, не ошибка, звонок повторился. Редактор поспешно схватил трубку.

– Это вы, товарищ Тораев? – спросил робкий голос.

– Да, я.

– Очень рад… Очень рад…

– Чем могу служить?

– Я так смущен, что не знаю, с чего начать, товарищ редактор…

– Начинайте с начала.

– Хм, да… У меня большая просьба к вам… Да, очень большая… Как бы вам ее изложить? Никому не пожелаю такого испытания. Нелегко объяснить все чужому человеку, которого совсем не знаешь… Но я наслышан о вас как о человеке умном и чутком. Говорят, вы ни одну живую душу не обидели. Молва народная не обманывает. Уверен, что истинная правда…

– Какая у вас просьба?

– Просьба у меня известная…

– Ну, так говорите же, не стесняйтесь!

– Скажу, товарищ Тораев. Слышал я, что есть у вас нехороший материал на Серверова…

– На кого? Не понимаю.

– Серверов! Слышите? Сервер Серверович Серверов!

– А вы кто? Серверов?

– Я?

– Да, вы.

– Как вам сказать… Я не чужой ему человек, Серверу Серверовичу… Мы с ним как братья родные.

– И что же дальше? Вы считаете этот материал несправедливым?

– Да нет…

– Тогда почему звоните?

– Ай, как говорится, не найдешь человека, который бы не ошибался. Мы его уже наказали крепко. Больше он никогда такого не сделает. Мы были бы очень вам благодарны, если вы найдете возможным не пропускать этот материал в газету. Вас поблагодарили бы хорошие люди. Мы бы вечно помнили вашу доброту…

Только Тораев положил трубку, как телефон зазвонил опять. Показалось ему, что на этот раз звонок был громче.

Редактор взял трубку и услышал льстивый, заискивающий голос:

– Это товарищ Тораев?

– Он самый.

– Салам алейкум, товарищ Тораев. Как жизнь, как дела? Все благополучно? Здоровье как?

– Спасибо, не жалуюсь.

– Главное в жизни, чтобы было здоровье…

– Чем могу быть полезен?

– У меня большая просьба, товарищ Тораев…

– Слушаю вас.

– Я всегда думал, что вы человек внимательный. Не ошибся вот. Да и как иначе, редактором газеты может быть только самый человечный человек! Особенно в наше время…

– Вы хотели о чем-то просить меня?

– Ах, да, конечно!..

– Так говорите, наконец! О чем?

– Если говорить правду, товарищ редактор, то я дядя Сервера Серверовича. Самый близкий, родной ему дядя. Мне сказали, что кто-то написал о нем фельетон. С тех пор, как узнал я об этом, не имею ни сна, ни покоя. Если действительно такой фельетон написан и появится в газете, это огорчит нашу семью больше, чем самого Сервера Серверовича. Вы приехали к нам недавно и, возможно, еще не знаете нашу семью. Будем живы, и встретимся, конечно, и познакомимся. Я считаюсь одним из заметных людей в селе. Словом, откровенно сказать, фельетон о племяннике очень подорвет и мой авторитет. Многие будут огорчены. Но ведь найдутся и такие, кто обрадуется, вот что плохо. Начнут хихихать завистники. Нехороших людей, завистников много… А своего оболтуса мы уже наказали за его проделки как следует, взгрели, будьте уверены! И без фельетона пропесочили. Поэтому… Если можно… Постарайтесь уж… Мы вашу доброту оценить сумеем…

Третий звонок был протяжней двух других, но Тораеву он показался мягче и тише. После обмена приветствиями звонивший не стал долго тянуть, а сразу начал выкладывать свою просьбу. Но редактор по тону его и первому слову уже догадался, о чем пойдет разговор. И поспешил поставить точку:

– Вы так стараетесь сделать свой голос жалобным, что я подозреваю – не вы ли и есть сам Серверов?

– Помилуйте, да разве Серверов посмеет звонить такому человеку, как вы! Никогда не посмел бы он вас беспокоить, – взмолился жалобный голос. – Ему самому стыдно и неловко… Я друг Сервера Серверовича. Друг не просто так, а самый близкий, родной друг… Но хотя я и друг ему, и живем мы с ним душа в душу, я все же ничуть не жалею Сервера Серверовича. Да, да, поверьте мне! Провинился – пусть отвечает… Волнует и тревожит меня другое. Сервер Серверович еще молод, вся жизнь у него впереди. Недавно, знаете, он женился. Ва, какая у него чудесная жена! А всего четыре месяца назад у них родился ребеночек. Такой хорошенький мальчик, просто загляденье! Похлопаешь ему в ладошки – он сразу заулыбается и смотрит на тебя такими умненькими глазенками и ножками толстенькими перебирает. Смеется так весело!.. Вот кого мне жалко – невинную молодую женщину и невинного младенца… Вы, наверное, сами поняли, товарищ редактор, что я хочу сказать…

Семья, Жена. Ребенок. Магические слова. Они оказывают на человека размягчающее действие. Если бы люди, подобные Серверову, придавали им должное значение, не было бы таких явлений, как эгоизм, забота лишь о собственных удовольствиях, собственных страстишках.

Друг Серверова был или большим пройдохой, или очень умным человеком. Рассказывая о жене, ребенке, он знал, по каким струнам сердца бить. Слова его произвели впечатление на Тораева. Положив трубку, редактор погрузился в глубокое раздумье.

«А может, и в самом деле будет лучше, если не печатать фельетон?.. Стоит ли выносить его на общественное обсуждение? Послать материал в колхоз с предложением обсудить на собрании и принять меры?..»

Если бы телефон не зазвонил в четвертый раз, если бы он помолчал хоть немного, возможно, Сары Тораев и остановился бы на этом решении. С таким намерением он уже протянул руку к электрическому звонку, чтобы вызвать к себе автора фельетона… Но не успел редактор нажать на кнопку, как зазвонил телефон. Нет, точнее, не зазвонил, а прямо-таки завизжал. Затрезвонил во всю мочь. Аппарат чуть ли не подпрыгивал, оглашая резкими звонками просторный кабинет.

Голос, раздавшийся после таких звонков, не походил на прежние. Голос этот был басовитым и строгим:

– Алло! Кто это?

– Тораев.

– Редактор, значит. А знаешь, кто с тобой говорит?

– Нет, не догадываюсь.

– Мой голос, надеюсь, должен быть тебе знаком.

– Кто бы вы ни были, я вас не знаю.

– Во-он как! Наверное, ты думаешь, если стал редактором, так и нос можешь поднимать? – Бас, солидно откашлявшись, назвал свое имя. – Теперь-то узнаешь?

– Да, теперь узнал.

– Ну, если узнал, слушай меня.

– Я вас слушаю.

– У тебя других дел нет, кроме как поручать своим подчиненным писать фельетоны о Серверове?

– Я никому не поручал, автор написал сам.

– Кто написал?!

– Один наш сотрудник.

– Я тебя понимаю, – смягчился бас, – соблюдать редакционную тайну ты, конечно, обязан. Да, это нужно, согласен. Только вот что… Ты слышишь меня?

– Слышу.

– Если слышишь, то я хочу у тебя спросить. Ты знаешь, кем работает брат Серверова?

– Какое имеет отношение брат к этому делу?

– Нет, я тебя спрашиваю. Знаешь, кем работает брат Серверова?

– Нет, не знаю.

– Жаль. Тебе следует знать.

– Для меня безразлично, кто его брат.

– Молод ты еще, потому глуп! Как это безразлично?! Тебе ведь еще работать… расти надо.

– Что вы хотите этим сказать?

– Не прикидывайся непонимающим! Мое дело – предупредить. Не говори потом, что не знал и ошибся… Хоп!

После четвертого звонка редактор стал хмурым, как туча. Когда он клал трубку, рука у него дрожала. Скоро к тому должен был зайти секретарь обсуждать очередной номер газеты. Но редактор не мог уже ждать ни минуты. Не мог усидеть на месте. Он сам пошел к секретарю:

– Где ваш фельетон?

– Вы же сами сказали, что факты…

Сары Тораев не дал ему договорить. Перебил:

– Все факты подтвердились. Посылайте фельетон в набор. Поставьте его в завтрашний номер. Пусть народ читает!

Секретарю этого только и надо было. Фельетон тотчас пошел в набор. На другой день он появился в газете.

И с того самого дня телефон нового редактора не умолкал. Звонил непрестанно.

Звонкам этим больше всех радовался ответственный секретарь редакции.

Сейитнияз Атаев
Генерал Мамед Анауский
(перевод Т.Павловой)

Это были последние километры на пути к победе. На рассвете шестого мая взвод пешей разведки Ягмыра Ниязова, усиленный двумя «сорокапятками» Володи Рубина, вырвался вперед и, прошагав всю ночь по лесу, вышел на широкую бетонную автостраду. Разведчики намеревались выйти на Эльбу севернее города Ратенау, но оказались почему-то восточнее его, на магистрали Ратенау – Бранденбург.

– Черт возьми, опять нас немецкий стандарт подвел, – с горечью проговорил Ягмыр, сличая карту с местностью. – И просеки в лесу одна на одну похожи, и домики, как родные братья, и дороги… Как они сами здесь ориентируются?

– А так же, как ты в своей пустыне, – ответил разведчику Володя. – У вас ведь там тоже бархан от бархана не отличишь.

– Сразу видно, что человек в пустыне не был, – проговорил Ягмыр. – Правда, на первый взгляд ничего в ней примечательного нет, а подойди поближе… О, каждый бархан, каждый кустик – целая история.

– Как дальше будем, старшой? – уже серьезно проговорил Рубин. – Люди устали. Предлагаю здесь же занять оборону. Вон та опушка вполне подходяща. Подойдут наши – двинемся дальше.

Отдав приказ установить пушки так, чтобы прямой наводкой можно было обстрелять как можно большую часть дороги вплоть до пригорода, а пулеметы – под мостом и вдоль речки, Ягмыр задумался. Надо было выяснить обстановку в ближайшем городе. Последнем городе на пути к победе. В разведку должен пойти человек, знающий немецкий язык. У них в группе немецким владел только Володя Рубин. Его – нельзя. Это Ягмыр знал твердо. Где найдешь еще такого меткого стрелка, как Володя-артиллерист. И Ягмыру ярко вспомнился случай под Варшавой, когда Володя, заключив пари, ловко сбил болванкой изоляционный стаканчик, не задев телеграфного столба.

– Нужны добровольцы в разведку. Кто пойдет? – обратился командир взвода к солдатам, уже начавшим рыть окопы.

– Я, – вскочил огромный детина с черными усами.

– Нет, пока не сбреешь усы, никакой разведки тебе не видать, – ответил Ягмыр и по-туркменски добавил, что разведчику придется переодеться в гражданское и пробраться в город.

– А-а, понятно, – блестя добрыми, умными глазами, протянул усач. – Так ведь снять усы – дело недолгое. Я их отрастил на страх врагу. А теперь война к концу идет. Эльба-река совсем близко. Разобьем врагов, и сразу усы сбрею.

– Э-э, Мамед, слаб ты в политике, дружище, – обратился к усачу юркий синеглазый паренек. – Пока на земле будут капиталисты, и враги у нас будут. – И, повернувшись к командиру, вытянулся: – Я пойду в разведку, товарищ старший лейтенант!

– Подумаешь, политик нашелся, – проворчал Мамед. – Главное сейчас – с фашистами покончить…

– Старшой, старшой, наши идут по шоссе! Наши! – закричали вдруг с крайнего наблюдательного пункта.

«Наши? Так скоро? – подумал Ягмыр, настраивая бинокль по глазу. – Может, это соседи слева?»

С востока по шоссе, сквозь сизую пелену утренней дымки, медленно двигалось что-то темное, длинное. Ягмыр огляделся. Солдаты, бросив рыть окопы, с радостными лицами смотрели в сторону приближающейся колонны. Подбежал Володя, взял из рук Ягмыра бинокль, несколько раз поднес его к глазам. Помолчал, как будто раздумывая, но затем твердо произнес:

– Старшой, это не наши.

– Неужели? – Ягмыр насторожился. Еще раз посмотрел в бинокль. – Да, ты прав. – И, обернувшись к бойцам, негромко скомандовал: – По места-ам!

Радость, всего минуту назад сиявшая на лицах бойцов, сменилась ожесточением. Приближался враг. Командира взвода беспокоила мысль, как долго смогут они удерживать колонну до подхода своих основных сил. До вечера? А вдруг придется биться несколько суток? Володя Рубин в это время оглядывал свое «хозяйство»: «Снарядов маловато. Зря мы налегке ушли. Зарядить бы сейчас шрапнелью! Ну да всего не предвидишь… Страшновато? Пожалуй, нет. В плену не умер. На Висле не утонул. В Берлине не погиб. Получается, как в сказке про Колобок: «И от деда ушел, и от бабки ушел, и от волка ушел…» Позавчера не убили, вчера жив остался. Вчера… Казюлин… Как он смотрел на меня! Как будто говорил: «Ты вот остаешься, а я ухожу». Почему именно он должен был умереть? Почему он, а не я? Что такое смерть? Случайность? Кто из этих вот сотен шагающих будет целиться в меня? Но это уже неважно. Все равно мы победили».

А Мамед, удобно устроившись в уже отрытом окопе, думал, что это, видно, будет последний бой. И что если он останется жив, то поспеет домой как раз к уборке пшеницы. А случись, запоздает, все равно на хармане работа найдется. Пшеницу надо ведь еще обмолотить, а затем провеять. Значит, главное – остаться в живых. А как? Мамед не трус – не зря вон какие усищи отрастил. «Смелого пуля боится…» – поется в русской песне. Хорошая песня, правильная! Приеду домой, буду сыну русскую песню петь: «Смелого пуля боится, смелого штык не берет!»

Уже можно было различить невооруженным глазом: медленно, один за другим, лязгая гусеницами, по бетонным квадратам шли тягачи, за ними – темно-зеленая колонна фашистов.

Мамед посмотрел в сторону командира. Ягмыр сидел у лафета и что-то сосредоточенно обдумывал, а Рубин, склонившись над прицелом-квадрантом, медленно крутил ручку горизонтальной наводки.

«Надо бойцам сказать, что мы решили подпустить фашистов как можно ближе, – подумал Ягмыр, и в тот же миг у него блеснула новая мысль: – Если подпустим слишком близко, они сразу определят, что нас мало».

– Может, они сдадутся в плен? – сказал он вслух. – Надо оставить им эту возможность. Сколько сдалось от Берлина до Науэна. Нет, не стоит подпускать близко. Как думаешь, Володя?

– Решай сам, старшой. Но, по-моему, ты правильно говоришь, – ответил Володя. – Надо держать их подальше от себя.

– Тогда готовься, – приказал Ягмыр. – Термитными. Прямой наводкой по тягачам. Передайте по цепи: пулеметы обстреливают пехоту! – Немного погодя, убедившись, что его команда дошла до всех, Ягмыр поднял руку и сразу же резко опустил: – О-о-гонь!

Грохот пушек, взрывы снарядов, трескотня нескольких пулеметов, троекратно усиливаемые лесом, заполнили все вокруг. Тягачи, подожженные артиллеристами Рубина, сгрудились посреди шоссе и преградили дорогу. Транспортер, пытавшийся их объехать, перевернулся в кювет. Пехота заметалась в панике.

– О-о-гонь! – повторил команду Ягмыр.

– Старшой, старшой, они выбросили белый флаг, – закричали командиру с левого фланга.

И действительно, подняв над головой что-то белое, по шоссе шел немецкий солдат.

– Прекратить огонь! – скомандовал Ягмыр. – Рубин!

– Я, – оторвался от пушки Володя.

– Узнай, чего там фрицы хотят?

Рубин подтянул ремень, поправил гимнастерку, приложил ко лбу пальцы (проверил, правильно ли сидит пилотка) и только тогда вышел на шоссе. Сильно постукивая ногами о бетон, он стряхивал пыль с сапог.

– Ишь, прихорашивается, словно к девчонке идет, – пошутил кто-то у него за спиной.

– Правильно делает, – серьезно ответили шутнику. – Негоже советскому бойцу быть в неопрятном виде. Да еще перед фрицем. Вон мы их как… Значит, должны мы быть по всем статьям первые.

А Владимир Рубин уже четким строевым шагом гордо вышагивал навстречу немцу. С минуту был слышен цокот двух пар железных подков. Примерно в двух шагах друг от друга парламентеры остановились.

Приставив к ноге карабин с нательной рубашкой на штыке, немец заговорил:

– Наш генерал просит вашего генерала на переговоры. – Он произносил слова медленно, с расстановкой, наверно желая, чтобы его правильно поняли.

Услышав слова «вашего генерала», Володя усмехнулся, но тут же погасил улыбку, понял, что чуть не выдал себя. Немцы не должны знать, что советских бойцов здесь всего взвод с небольшим и что никакого генерала с ними нет. Подумав, он решил выиграть время:

– Генерала могу заменить я. Ведите меня к своему генералу, я дам ему исчерпывающий ответ.

– Наш генерал не станет говорить с офицером ниже его по званию, – резко ответил немец.

– А… Тогда ему придется обождать. Наш генерал вместе со своим штабом выехал на встречу с союзниками. Мы сейчас же радируем ему о просьбе вашего генерала, – на ходу сочинил Рубин.

– О согласии вашего генерала дайте нам знать, – сказал немец.

– Хорошо. Если он согласится, мы просигналим белым флагом. В подтверждение своего предложения вы ответите нам тем же сигналом. Договорились? – спросил Володя.

– Яволь!

Парламентеры почти одновременно сделали поворот «кругом» и зашагали каждый к своим.

Рубин подробно доложил командиру взвода о ходе переговоров.

– Ты поступил правильно, Володя, – сказал Ягмыр. – Но таким образом мы можем задержать их час, полтора. А потом они поймут, что их обманули… – Он посмотрел на карту. – Если наши вышли сейчас из леса… Это, наверное, километров двадцать пять с лишним…

– Здесь они будут не раньше чем часа через четыре, – продолжил мысль командира взвода Володя.

– Да, – согласился с ним Ягмыр. – Эх, черт, где же взять генерала?

– Вас, старшой, возведем в генералы, – предложил один из артиллеристов. – Идите и поговорите с ними. Видимо, сдаться решили фрицы. Чувствуют – конец им.

– Нет, – усмехнулся Ягмыр, – моя физиономия не подходит. Для генерала я слишком молод.

Сказав это, Ягмыр стал оглядывать своих бойцов: «Как назло все молодые», – с огорчением думал он. И вдруг глаза его оживились.

– Рубин! Володя! Есть генерал! Нашел! Давай сигнализируй: генерал дал согласие на переговоры.

– Постой, ты кого имеешь в виду? – спросил Рубин.

– Мамеда-усача! Чем не генерал! Правда, он еще своего согласия не дал, – лукаво прибавил Ягмыр, – но мы надеемся его уговорить.

Весь «гарнизон» единодушно одобрил кандидатуру. Возражал только один Мамед.

– Бросьте шутить, – сердился он. – «Всякая шутка – начало зла», – говорит туркменская пословица. Воевать так воевать, а вы тут вздумали черт знает что!

– Это не шутка, если хочешь знать, – сердито оборвал его Ягмыр, – а боевое задание. Ясно? Задание быть генералом! Немецкий генерал хочет сдаваться только генералу. И мы должны предоставить ему эту возможность. От того, насколько хорошо ты будешь играть свою роль, зависит жизнь многих людей. В том числе и твоих товарищей. Понимаешь? – уже мягче прибавил комвзвода.

Мамед долго стоял в растерянности. Затем умоляюще посмотрел на Ягмыра: «Избавь меня от этого, земляк. Дай любое другое задание».

– Сейчас же выщиплю усы, только не посылай – боюсь, – признался он по-туркменски.

– А я считал тебя, Мамед, серьезным человеком. А ты… Шутки в сторону, – снова посерьезнел Ягмыр. – Приказ есть приказ. За невыполнение приказа в такой обстановке… – не договорив, старший лейтенант кашлянул.

– Сразу бы так ясно и сказал, что приказ, – наконец согласился Мамед.

Теперь нужно было подать немцам сигнал. Еле нашли сравнительно белую нательную рубашку. Ее сняли с наводчика, недавно вернувшегося из госпиталя. Быстро орудуя ножом, Рубин соорудил флаг и, выйдя из леса, прикрепил его к придорожному столбу. В ту же секунду в расположении немцев выбросили ответный сигнал.

Когда Рубин вернулся к своим товарищам, там полным ходом шло одевание «генерала». В боевой обстановке в целях маскировки генералы зачастую не носили полную форму. Не раз даже самого Рокоссовского бойцы видели в легкой кожаной куртке и в галифе без лампасов. Теперь эти сведения пригодились, и со всех сторон в адрес Мамеда сыпались советы. Где-то нашли куртку. Но она была настолько потерта, что никак не походила на генеральскую. Диагоналевое офицерское галифе Ягмыра еле натянули на могучие икры Мамеда.

– Голени-то голые, – заметил кто-то.

– Сапоги закроют! – успокоил другой.

– А генералы кирзовых сапог не носят!

– В самом деле! Но где возьмешь сейчас шевровые сорок пятого размера? Ягмыр озадаченно поскреб затылок.

Выход нашелся.

– Я видел генерала в маскировочном халате, – крикнул сверху, с дерева, снайпер, держащий на прицеле штабную машину немцев. – Вот точно в таком, как у меня.

Зеленый с коричневыми разводами маскировочный халат закрыл и кирзовые сапоги, и погоны, и снятую с ездового артиллерийскую фуражку. Оставили открытыми только лицо и грудь Мамеда. На его широкой груди уместились почти все ордена разведгруппы: слева шесть орденов Красного Знамени, справа, в два ряда, – ордена Отечественной войны. Медали вешать не стали.

– Здравия желаю, товарищ генерал!

– А ногти, – сказал Рубин, – не похожи на генеральские. Грязные.

Два солдата спешно начали приводить в порядок ногти Мамеда. Ягмыр тем временем его инструктировал:

– Наше условие – только безоговорочная капитуляция. Пусть все оружие сложат у дороги, в кювет. Понял? Да смотри не заикайся. Генералы говорят четко. Если трудно будет по-русски, говори по-туркменски. Лейтенант Рубин все переведет как следует. Держись гордо. Знаешь, как победивший пальван на тое.

Мамеду вдруг вспомнилось, как он в колхозном драмкружке играл роль бая. Для солидности ему привязали тогда усы, которые очень мешали говорить. А теперь у него усы настоящие. И придется ему играть не бая там какого-нибудь, а советского генерала. И вовсе это не игра, а серьезная штука. Кровь прилила к лицу, щеки стали ощутимо тяжелыми. Может, это сон?

– Ну, марш! – скомандовал Ягмыр Ниязов.

Мамед вышел на шоссе. По обеим сторонам, с отступом на полшага, стали его помощники: слева – солдат с белым флагом, справа – Рубин.

Из-за дымящихся тягачей в сопровождении двух офицеров вышел немецкий генерал. Он шел, далеко выкидывая вперед левую ногу. «Как на параде», – подумал Мамед.

– Пошли, – шепотом скомандовал Рубин.

Мамед хотел, как положено – с левой, сделать красивый шаг, но, замешкавшись, шагнул с правой и споткнулся на ровной бетонной глади. Взглянув на товарищей, он тут же выровнялся и, четко печатая шаг, пошел навстречу фашистскому генералу. А в голове все время вертелись непривычные, труднопроизносимые слова: «Безоговорочная капитуляция… капитуляция… капит… или капут?.. Капит…уляция. Наверно, от слова «капут» – конец. Конечно, капут им. Ягмыр же сказал: капит…уляция. А, понятно! От слова «капит…ализм»: Комсорг говорил как-то: «Капитализм все равно должен погибнуть…»

Расстояние уменьшалось. Вскоре можно было даже различить белый шрам ка лице фашистского генерала, идущий от левого глаза к подбородку. И, как бы продолжением его, на груди висела клинообразная, грязного цвета лента с «железным крестом». Незаметным движением Мамед распахнул маскировочный халат, открывая свою грудь, усыпанную орденами. Шагах в пяти друг от друга обе группы остановились. Немец, выкинув правую руку вперед, что-то гаркнул. Рубин перевел: