Текст книги "Точка зрения (Юмористические рассказы писателей Туркменистана) (сборник)"

Автор книги: Валентин Рыбин

Соавторы: Ата Каушутов,Шадурды Чарыев,Аширберды Курт,Ташли Курбанов,Ахмед Курбаннепесов,Ата Копекмерген,Аллаберды Хаидов,Нурберды Помма,Николай Золотарев,Нурмурад Эсенмурадов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 16 страниц)

А у старика совсем испортилось настроение. Посидев еще минут пять для приличия, он молча встал и ушел.

Только назавтра узнали, что еще вечером Кандым-ага уехал куда-то на попутной машине. Куда именно и по каким срочным делам, никто и понятия не имел. А ведь прежде он никогда не считал для себя зазорным советоваться с Ахмедом даже по поводу своих немудрящих покупок. По рации Ахмед связался с поселком, но старика вроде бы и там никто не видел.

На следующий день под вечер, степенно откашлявшись, на пороге появился Кандым-ага. Обе половины его коврового хурджуна, перекинутого через плечо, странно топорщились, словно были набиты кирпичами. Старик, видимо, вконец вымотался. Опустившись на стул, он сказал Ахмеду:

– Развяжи и возьми все, что там есть.

В хурджуне оказались два ящика с горшками скромных, но настоящих, живых цветов.

– Это откуда же, Кандым-ага? – изумился Ахмед.

– Предки наши говорили: «Ешь себе виноград, а о винограднике не расспрашивай». Бери, Аксона. Все зависит от самого человека. Захочет – так и в пустыне цветы вырастут…

С минуту все молчали. Потом девушка подошла к старику, взяла его тяжелые руки и спрятала в шершавых ладонях мокрые щеки:

– Спасибо, дядя Кандым!

Шадурды Чарыев
Голос совести
(перевод Николая Золотарева)

Вода в арыке текла спокойно и тихо. Лишь камыши, которыми густо поросли его берега, шелестели под легкими дуновениями ветерка. Покой и тишину предзакатного часа время от времени лишь нарушало потрескивание перезревших дынь-вахарман, – у арыка раскинулись колхозные бахчи.

Чем ниже опускалось солнце, тем беспокойнее становилось на душе у бригадира. Он то и дело поднимался на прибрежный вал и, приложив ладонь козырьком ко лбу, всматривался в даль, – там чернела асфальтированная лента дороги.

– Каждый день у него какие-то причины. Брат шептана, а не человек, – ругался Вели-бригадир. – Вот что значит иметь дело с зелеными юнцами. То у него комсомольское собрание, то свидание. Интересно, что сегодня стряслось?

Спустившись к арыку, Вели зачерпнул пригоршней воды, плеснул себе в лицо, фыркнул от удовольствия.

– Вообще Джума парень с головой, – проговорил он. – И проворства ему не занимать…

Солнце бросало последние лучи на пышные султаны камыша, на одинокую фигуру бригадира и кучи дынь, покрытых густой сеткой неглубоких трещин. Вдали, у самого горизонта, по дороге бежали машины, но та, которую ожидал Вели, все не появлялась. И от этого на душе у него было тревожно и муторно.

– Брат шейтана… – выругался бригадир и вновь приложил ко лбу ладонь.

* * *

«Эх, Джума, Джума! Ты считаешь себя взрослым человеком. Мол, армию отслужил, что к чему, что хорошо, что плохо в этой жизни, понимаю. И все равно ты еще мальчишка».

Джума осмотрелся, – вдруг ему показалось, что кто-то рядом говорит все это, – никого. За окном мелькают кусты верблюжьей колючки и километровые столбы с гирляндами стрижей на проводах.

Он прибавил газу, стремясь уйти от упреков, но уже через минуту подумал, что это тоже «мальчишество», и сбросил газ.

…По возвращении из армии Джуму назначили шофером в механизированную хлопководческую бригаду в Хаузхан. Б бригаде пять-шесть механизаторов и столько же поливальщиков. Бригадир – Вели, а раньше он был рядовым поливальщиком. Был он худеньким, тщедушным, а стал полным, розовощеким. Присесть на корточки – для него целая мука, а встать еще труднее.

Как-то раз Джума сказал новому бригадиру:

– Вели-ага, – (а бригадир-то и старше него был всего на три-четыре года), – по-моему, бригадирство тебе пошло на пользу. Все-таки Хаузхан, целина…

– Поработай с мое, – ответил ему Вели, смахивая тыль-ной стороной ладони пот с лица, – и ты жирком заплывешь. Да если еще деньжата будут водиться…

Работа у Джумы была не из трудных – вовремя обеспечь бригаду продуктами, водой, горючим, и ты свободен. Если ты молод, полон сил и энергии, а новенькая машина твоя работает как зверь, – все эти обязанности чистая ерунда.

Должностью своею солдат был удовлетворен. Да и Джу-мой все в бригаде были довольны. Никто из окружающих не считал его мальчишкой, а напротив, относились к нему, как к человеку взрослому, серьезному и солидному.

Сегодня жаркий летний денек, и, несмотря на то, что стекла обоих окон опущены, в кабине духота. Да еще пары бензина дают о себе знать. «Надо как-то посмотреть мотор, где там бензин пробивает, – подумал Джума. – Не дело в новой машине глотать эту вонь».

Но не столько духота и неприятный запах мучали Джуму, сколько тот голос, что послышался ему только что: «Ты еще мальчишка…»

При въезде в город Джума остановил машину у арыка возле могучих деревьев. Он умылся, посидел в тени, послушал легкий, мелодичный разговор арычных струй с гибкими ветвями-косами красавиц ив, залил в булькающий радиатор холодной воды. Радиатор успокоился.

И только мысли, беспокойные и тревожные, по-прежнему клокотали в голове паренька. Словно кипящий плов в казане… «Так кто же я, мальчишка-несмышленыш или взрослый, самостоятельный мужчина?»

Джума открыл дверцу кабины, встал на подножку, собираясь сесть за руль. В нос ударил густой, пьянящий аромат дынь-вахарман, которыми доверху был загружен кузов. И Джума ощутил вдруг приятную истому, усталость. «Неужто я настолько молод и слаб, что меня может уморить дынный запах?..»

Но размышлять он долго не стал – захлопнул дверцу и включил мотор. Он торопился.

В Мары на знаменитом Зеленом базаре хаузханские вахар-ман расходились моментально. Здесь знали толк в хороших дынях.

– Я пятый раз беру у этого паренька, – нарочито громко и весело говорил почтенного вида, в очках, с аккуратной, клинышком бородкой, яшули. – Не дыни, а объедение. Люди, если вы любите дыни, покупайте у него! Только у него.

– Сынок, ты уж как-нибудь постарайся почаще привозить такие дыни. Хорошо?

– Ладно, – буркнул Джума, а сам подумал: «Ну, купил – спасибо, шагай себе дальше. Чего языком молоть?..»

– Ты громче скажи, сынок. Чтоб народ слышал, – не унимался яшули. Он приложил руку козырьком к виску, защищаясь от солнца, и, судя по всему, уходить не торопился.

– Ладно, яшули. Поживем – увидим, – неопределенно сказал Джума и тут же вновь подумал: «Говорю как зеленый юнец. Нет, сразу осечь этого болтуна, а я с ним развел антимонию».

Торговля уже подошла к концу, Джума набивал хозяйственную сумку мятыми трешками и рублями, когда за спиною он услышал громкий окрик:

– Салам, Джума! Как дела?

Джума обернулся и увидел улыбающегося Алты, секретаря комсомольской организации колхоза.

– Салам, Алты. Дела, говоришь? Неплохо. Жаль, что ты опоздал чуть-чуть. Дыни кончились уже.

– Это не беда. А вот что встретил тебя, – это очень кстати. Сегодня в пять часов комсомольское собрание.

– Хорошо, приду.

Собрание затянулось, но никто этого не почувствовал – разговор шел деловой, и время пролетело незаметно.

«Да-а, – размышлял Джума после собрания, – дали жару бедному Эсену». Выступило человек двадцать. И все как один осудили парня за то, что он унес с колхозного поля корзину помидоров.

– Украл Эсен, – с жаром говорил тракторист Мурад, – а позор на всех нас ложится. Не в помидорах дело, а в чести. Комсомольской чести.

– Что, Эсен, с деньгами туговато? – язвила Гозель, колхозный счетовод. – Скажи, аванс выпишем. А воровать-то зачем?

А кто-то из зала выкрикнул:

– Если каждый возьмет по корзине – колхоз и плана не выполнит.

И только Джума попытался хоть как-то сгладить острые углы, защитить чуть-чуть Эсена.

– Ребята, – сказал он. – Зачем горячиться? Эсен совершил проступок. Это ясно. Но не сажать же в тюрьму человека за корзину помидоров. Да он и сам понимает, что поступил плохо. И кается, конечно. А все мы знаем Эсена как опытного поливальщика и хорошего товарища. Я считаю – можно ограничиться предупреждением.

По залу прокатился ропот:

– Не о работе его тут речь, а о том, что Эсен кражу совершил!

– Ты бы помолчал, Джума!

– Защитник нашелся…

Алты косо посмотрел на Джуму. И тот подумал: «Эх-хе-хе, Джума, наломал ты дров опять. Мальчишка…»

После собрания Алты по душам, с глазу на глаз поговорил с Джумой.

…Машина, шурша и повизгивая шинами, мчалась по раскаленному за день асфальту в сторону Хаузхана. Джума торопился. Ему не терпелось вновь загрузиться дынями и сегодня же махнуть обратно, чтобы к утру быть на базаре. Стрелка спидометра добиралась к отметке «90», а парню казалось, что машина ползет, как черепаха.

«Не машина, а чехарак какой-то. Пыхтит, гремит, чихает, а все на одном месте…»

Тихие, мягкие сумерки уже совсем окутали степь, когда Вели-бригадир увидел наконец свет фар свернувшей с асфальта машины. Он облегченно вздохнул, словно у него с плеч свалилась гора:

– Уф-ф. Наконец-то…

Вели с удовольствием потер руки. Сейчас он возьмет сумку, набитую деньгами, и примется считать их. Эх, какое это удовольствие – считать свои деньги. Через каких-то десять-пятнадцать минут Вели станет богаче на несколько сот рублей.

Деньги!.. Деньги – это все. Почет, сила, власть. Это только говорят, что в наши дни ценят человека за ум, а не за его карман. Впрочем, это верно: полный карман у того, у кого есть ум, голова на плечах.

«Молодчина, Джума! Расторопный парняга. Ничего, и тебя не обижу».

Выбравшись из кабины, Джума вытер пот с лица. Потел он всю дорогу. И не столько от жары, сколько от сознания, что о его разговоре с Алты уже знает весь колхоз, Вели в том числе.

– Ну, как? – спросил бригадир.

– Отлично! Лучше наших дынь на базаре нет.

Вели зачмокал губами:

– Я что тебе говорил? Хаузханские дыни на базаре не залежатся. Ну, и сколько сегодня?

– Что сколько?

– Выручил?

– Да ничего…

– Что значит «ничего»?

– Вот, – и Джума протянул бригадиру сумку.

Тот с жадностью ее схватил, подбежал к включенной фаре, раскрыл и уставился на шофера удивленно-растерянным взглядом – денег в сумке не было, там валялась какая-то бумажка: не то обрывок газеты, не то какая-то квитанция.

– Деньги!.. Деньги где?

Джума неторопливо вытер платком шею, лоб, щеки и лишь потом сказал с улыбкой:

– Вот это и есть деньги.

– Ты что мелешь, мальчишка? Ты в своем уме?!

– Пока да. Дыни я продал, а деньги сдал в кассу колхоза.

– В кассу колхоза? Мои деньги?..

– Какие они твои, Вели-ага? Колхозные. А те, что раньше ты забирал и говорил, колхозникам, мол, после раздадим, тебе тоже придется сдать в кассу.

– Не-ет, Джума, ты спятил. Это точно.

– Ничего я не спятил. Делянки здесь, Вели-ага, у всех одинаковые, но на твоей почему-то нынче урожай небывалый.

Вели тяжело и часто дышал:

– Вот как! Это так ты отблагодарил меня, Джума-хан, за все доброе, что я сделал тебе. Спасибо, спасибо… Не ожидал я, что окажешься таким подлецом. Не ожидал…

– Я? Подлец?! – срывающимся голосом выкрикнул Джума и двинулся на бригадира. – И это говоришь мне ты, ворюга несчастный! Где твоя совесть? Люди круглый год и в зной, и в стужу трудятся в открытой степи – по крупицам множат богатство колхоза, а ты… Ты как паук присосался и пьешь кровь. Вчера Эсена-поливальщика целый час крыли на собрании за корзину помидоров, а ты машинами воруешь, и хоть бы что.

– Ты правды захотел? Будет тебе правда. Я сделаю так, что ты сам убежишь с Хаузхана.

– Посмотрим еще, кто из нас побежит.

Но Вели-бригадир последних слов Джумы не слышал. Он швырнул сумку к ногам шофера, выругался и, резко повернувшись, ушел быстрыми шагами в темноту. Минуту или две еще слышно было, как он чертыхался, спотыкаясь о дыни, а затем наступила тишина.

– Вот теперь, Джума, ты полностью освободился от мальчишеской наивности, – раздался вдруг чей-то голос.

Джума оглянулся – никого. Даже вокруг машины обошел и в кузов заглянул. «Неужели и в самом деле человеческая совесть может говорить? – подумал он. – Я же отчетливо слышал чей-то голос».

Ахмед Курбаннепесов
Графоман
(перевод Л.Половинкиной)

И отчего только в голову ему пришло заняться стихами? Отвечая на этот вопрос, Мурза Мамедвалиев наверняка нашел бы с десяток важных причин. Припомнил бы и горячие порывы молодости, и еще не встреченных им девушек, чьи зубы в улыбке сверкают, как жемчуг. Признался бы в том, что издавна втайне жаждет славы, да и вообще, как известно, поэты считаются знаменитыми людьми… Те ли были причины, или совсем иные, но однажды среди запыленных книг он нашел полуисписанную старую тетрадь, вырвал из нее несколько листков и принялся за дело.

На кошму, усыпанную пеплом, окурками сигарет и хлебными крошками, он бросил грязную, со свалявшейся ватой, твердую как камень, подушку, навалился на нее грудью и, подперев бритый подбородок рукою, задумался. Морщинки на узком лбу Мурзы то прорезались явственней, то разглаживались.

Оказывается, писать стихи не такая уж трудная штука! Всего-навсего двадцать минут – только двадцать! – и три куплета стихов уже готовы.

Взяв листочек со свежеиспеченными стихами, Мурза легко поднялся с места и, прохаживаясь по комнате, начал громко читать вслух. Потом подошел к запыленному зеркалу и, протерев его рукавом, невольно залюбовался собой. Он то надувал щеки, стараясь выглядеть сердито, то расплывался в сладкой улыбке. «Э-э-х, Мурза, Мурза, да знаешь, кто ты теперь? Поэт!»

В ту ночь сладкие грезы долго не давали Мурзе заснуть. Теперь-то меня все будут уважать. Когда я буду проходить по улице, знакомые станут шептаться за спиной: «Вот идет Мурза Мамедвалиев… Поэт идет!..» Я особенно зазнаваться не стану, кивну им головой, поздороваюсь. Пусть говорят: «Хоть и поэт, а скромный!» А как быть с Эше? Теперь, пожалуй, в ее сторону и смотреть не стоит. Она мне не пара. Любой скажет: «Подумать только, вот идет известный человек, а рядом этакая пигалица». Нет, уж, с этим пора кончать…

…Литературный сотрудник газеты был человеком мягким и податливым. Читая стихи, принесенные Мурзой, он подумал: «Печатать нельзя. Но ведь это первый опыт. Стоит ли омрачать настроение начинающему автору?»

– Что ж, стихи неплохие, – произнес он наконец. – Удивляюсь даже, почему вы раньше в редакции не появлялись? Может, писать начали недавно?

Мурза оробел было, увидев, как скрупулезно журналист вчитывается в его творение. А когда услышал столь лестную оценку, онемел от радости. С трудом, вынужденно улыбнулся. Хотел что-то выдавить из себя, но язык прилип к гортани, как железная пластинка к магниту.

– Да не волнуйтесь вы так, – подбодрил его литсотрудник. – Давно, недавно ли вы пишете – это же не имеет значения. Стихи мы обязательно опубликуем.

– Спасибо, – еле выдавил из себя Мурза, доказав наконец, что не совсем лишен дара речи.

Выйдя из редакции, он вскоре обрел спокойствие. Радость переполняла все его существо. Он гордо задрал голову, а руки засунул в карманы. Так и вышагивал валено, в который раз заново переживая случившееся. «Экая самодовольная физиономия, – думали прохожие, оглядываясь на счастливца. – «Волгу», что ли, по лотерее выиграл?»

Вскоре стихи действительно опубликовали. Мурза несколько дней не мог расстаться со «своей» газетой, брал ее с собой в автобус, словно невзначай открыл на улице. «Так ты поэт?» – удивлялись знакомые. Он только ухмылялся в ответ. Ну, а тех знакомых, которые ничего не сказали, он попросту причислял к отсталым и некультурным людям. Подумать только – газет не читают, тупицы. При встрече с соседями Мурза по возможности старался заводить разговор о проблемах современного стихосложения. А когда соседи недоуменно переглядывались и умолкали, он валено заявлял: «Понимать литературу дано только избранным».

Теперь каждую ночь Мурза беспрерывно строчил стихи, а по утрам переписывал их набело. На улице он начал прислушиваться к обрывкам чужих разговоров. Что это за слово на букву «М» сейчас прозвучало? Микроб? Микрофон? Музыка? А может, кто-то хотел произнести «Мурза Мамедвалиев?»

Со временем Мурза стал в редакциях частым гостем. «Проходи, садись, дружище», – посмеиваясь, встречали его журналисты. В разных газетах все же было опубликовано пять-шесть его стихотворений. И он, чтобы быть ближе к облюбованному поприщу, устроился в редакцию курьером. Невелика должность, но и она имеет отношение к литературе.

…Приоткрылись двери отдела литературы. «Мамедвалиева принесло», – у сидящего за столом журналиста скулы свело от тоскливой зевоты. Предложив гостю присесть, он приступил к чтению цикла сонетов под названием «Тополя». Чем дальше читал, тем становилось скучнее. «Ни рифмы, ни смысла, – думал он. – Жаль даже время тратить. Сказать бы человеку прямо: брось писать, не морочь голову…»

Наконец он поднял голову и встретился с взглядом Мурзы. Не было в этих глазах ни капельки сомнения или вины, они были чисты, как у новорожденного ребенка. «Ну опубликуйте меня, пожалуйста», – молил взгляд автора. И журналист сдался.

– Ваши стихи пока останутся в отделе. Пусть прочтут и другие сотрудники. Если одобрят – опубликуем. Мысли у вас в общем-то правильные…

С тех пор как Мурза Мамедвалиев вступил на стезю поэзии, прошло десять лет. Под его засаленной шляпой прячется теперь седина. Воротник пальто, купленного еще на учительскую зарплату, вконец истерся. Эше давно вышла замуж, другой же спутницы Мурза не нашел. Даже твердокаменная подушка, на которой было так сладко валяться и рифмовать, лет пять тому назад сгорела от сигареты. Но творческий пыл у нашего героя не угас. Правда, в последнее время он все чаще слышал о своих стихах: «Не понравились заведующему отделом», «Вернул редактор». Но и это не могло обескуражить Мурзу – напротив, с еще большим жаром брался он за перо. Пробовал себя в жанрах рассказа и очерка – крупные формы ему почему-то не удавались, зато изредка его подпись мелькнет под десятистрочными сообщениями «Интересная лекция» или «Увлекательный культпоход». Иногда и пару куплетов опубликуют – из сочувствия.

Вот он, склонив голову, засунув руки в карманы и волоча ноги, идет по улице с пухлой папкой под мышкой. И по-прежнему прислушивается к говору прохожих, и по-прежнему явственно различает лишь звук «М», первую букву своего имени.

Постойте, почему же сейчас, не доходя до здания редакции, он свернул к почтовому ящику, что на углу улицы?

Вот он сейчас опустит письмо в ящик и отправится в редакцию. Зайдет в литературный отдел. Как и годы назад, окинув сидящих своим заискивающим взглядом и, чуть пошевелив вытянутой губой, вымученно улыбнется. Литературному сотруднику, который прочтет стихи, снова станет тошно. Но он вспомнит указания редактора насчет вежливого обращения с авторами, опустит взгляд и скажет: «Оставьте, постараемся напечатать». И обрадованный Мамедвалиев, засунув руки в карманы и гордо приподняв голову, отправится домой. Смотрите, как ему весело! Смотрите, какой он счастливчик!

А какие добрые и сердечные люди с ним сейчас беседовали! Какие они искренние!

Петди Магсымов
Ограбление
(перевод В.Курдицкого)

Сатлык очнулся от холода. Вокруг было темным-темно. Кружилась голова, тошнило, тело было чужим и непослушным.

Он с трудом сел, опираясь на одну руку. Протер глаза. Пальцы скользнули по шершавому натеку запекшейся крови. Сатлык сразу не сообразил, что это кровь, колупнул ногтем и вздрогнул от внезапной боли. Ощупывая себя, он обнаружил кровь на шее, груди, руках. «Что со мной? – недоумевал он. – Где я?»

Постепенно глаза стали различать очертания окружающих предметов. «Деревья? – удивился Сатлык. – Какие деревья? Откуда они?» Он покрутил головой и невольно застонал – так тяжело ударила в виски боль. Во рту было сухо и горько, словно полынь жевал, спазма тошноты сжимала горло.

Меж деревьями смутно серел просвет. Постанывая, Сатлык поднялся и пошел в этот просвет, вытянув вперед руки, чтобы не напороться избитым лицом на случайную ветку.

Просвет оказался проезжей дорогой. Сатлык осмотрелся. Неподалеку на столбе ритмично мигала неисправная лампа уличного светильника, дальше темнели дома. «Так я же на окраине города! – догадался Сатлык. – Погоди, а почему я здесь? У меня отпускные, путевка на курорт…» Он торопливо схватился за карманы, но карманов на месте не оказалось: Сатлык был раздет до нижнего белья.

Подойдя к подмигивающей лампе, он долго осматривал и ощупывал себя. Даже белье на нем было изорвано и испачкано кровью, все тело ныло. Сатлык горестно вздохнул: «Ограбили… Вот тебе и съездил на курорт!..»

Поеживаясь от порывов осеннего ветра, переминаясь с ноги на ногу на холодном асфальте, он стоял, стараясь сообразить, что же следует предпринять, и постепенно все существо его наполнялось тяжелой, как стучащая в виски головная боль, ненавистью к грабителям. Попадись они сейчас – задушил бы на месте, как щенят!

– А, сволочи, гады! – ругался Сатлык, не замечая, что уже не думает, а говорит вслух. – Бандюги проклятые! Это надо же – измордовали человека, раздели и бросили подыхать в кустах. Убивать вас надо на месте! Львам в зоопарке скармливать, как бродячих собак! Ах, подлецы, подлецы…

Где-то протарахтел патрульный мотоцикл, и неприязнь Сатлыка перекинулась на милицию: «Эти субчики тоже хороши! Раскатывают себе на мотоциклах, где поспокойнее, а нет того, чтобы за порядком следить, оберегать честных людей от грабителей. Вот пойду сейчас в отделение и выложу им все, что думаю о них. Их государство к делу приставило, а не на казенных мотоциклах кататься да спекулянток на базаре высматривать. Спекулянты – ерунда, а ты вот жуликов истреби, шпану всякую из города выживи, тогда ты будешь настоящая милиция, тогда мы тебе и спасибо скажем!»

С такими мыслями Сатлык зашлепал босыми ногами по направлению к отделению милиции. Где оно расположено, он знал хорошо. Быстрая ходьба согревала, только голова не унималась и ссадины на теле все настойчивей заявляли о себе.

Дежурный по отделению лейтенант Артыков мужественно боролся с одолевающим его сном. Открыл окно, чтобы прохладный воздух освежил прокуренную дежурку. Сделал несколько гимнастических движений, приседая и энергично разводя руками. Сон вроде бы отступил. Но едва лейтенант сел за стол к бумагам, как глаза снова начало пощипывать, скулы сводила зевота, и он снова выбирался на середину комнаты, снова приседал и размахивал руками. Его помощник сладко посапывал на диване, и Артыков, невольно завидуя, думал: «Хоть бы происшествие какое случилось, что ли?» Ночные происшествия в городе были в общем-то явлением нечастым, но все же случались порой. И потому Артыков совсем не удивился появлению раздетого окровавленного человека, хотя уже в следующее мгновение весь подобрался и сосредоточился, готовый к немедленным действиям.

– Вот! – заявил Сатлык. – Видите?

– Вижу, – заявил Артыков. – Что произошло?

– Ограбили меня! Раздели!

Артыков толкнул помощника, взялся за телефонную трубку.

– Когда вас ограбили? Где?

– Не знаю когда! – сердито ответил Сатлык. – Чем время на расспросы терять, вы лучше бандитов идите ловить!

Артыков снял руку с аппарата.

– Изловим. А вы не волнуйтесь, не кричите. Садитесь и расскажите все по порядку: какие бандиты вас ограбили?

– Бандиты? – недоверчиво переспросил помощник. – Откуда им у нас взяться?

– В парке у вас бандиты живут – вот откуда! – сказал Сатлык, трудно глотнул и собрался попросить стакан воды, но дежурный уже сам протягивал ему пиалу с чаем.

– Ерунда это все, в парке давно не шалят, – стоял на своем помощник.

– Ладно, – остановил его Артыков, – спорить после будем. Бери машину, поезжай за следователем. Заодно на всякий случай проводника с собакой прихвати.

Помощник ушел, а лейтенант, выцедив из чайника остатки чая в пиалу Сатлыка, сел за стол и раскрыл служебный журнал.

– Ваше имя, фамилия?

Он записал, что потерпевший – гражданин Бяшимов Сатлык, работник горторга, находящийся в очередном трудовом отпуске и собиравшийся по профсоюзной путевке ехать на курорт в Крым, был избит и ограблен неизвестными лицами. Однако, когда дело дошло до деталей происшествия, Сатлык запнулся и не мог сказать ничего вразумительного.

– Быть того не может, чтобы вы начисто все забыли! – недоумевал лейтенант. – Хоть что-то в памяти должно остаться. Постарайтесь припомнить. Рассказывайте все, пусть даже, на ваш взгляд, несущественное.

– Что припомнить-то? – невесело отозвался Сатлык, подняв глаза к потолку. – Я думаю, ограбили те, что за соседним столиком сидели. Трое. Один мордастый такой, здоровый бугай, двое других похуже будут. Все время зенки пялили на меня и шушукались. Точно они, товарищ дежурный, больше некому! Теперь я припоминаю, что они вслед за мной к выходу поднялись, а когда официантка…

– Позвольте, – прервал его Артыков, – где это все происходило?

– Как где? – удивился Сатлык. – Я же вам объясняю: получил отпускные, путевку, зашел пообедать в ресторан. Немножко коньячку выпил. Разве запрещается?

– Немножко – не запрещается, – кивнул лейтенант. – А потом?

– Потом чин-чином расплатился с официанткой и пошел домой. Это моя неосторожность, что всю пачку денег вытащил, когда расплачивался. Бандюги, конечно, заметили – и за мной, а я внимания не обратил. Зачем честному человеку на такие вещи внимание обращать, правда, товарищ дежурный?

– Угум, – неопределенно ответил Артыков, все более заинтересованно присматривающийся к потерпевшему. – Значит, они вас догнали и стали избивать?

– Да.

– По-моему, ваши ссадины не похожи на следы от ударов кулаком.

– А может они не голыми кулаками, а чем-нибудь еще били? – предположил Сатлык.

– Все может быть. Медэксперт установит. Продолжайте.

– Ну, вышел я из ресторана. Пошел себе потихоньку по улице. Стемнело уже. До парка дошел. А больше ничего не помню.

– Вы же первоначально сказали, что направились из ресторана домой?

– Конечно, домой! Куда же мне еще идти?

– Но ваш дом в другой части города, как вы показали. Почему вы пошли именно к парку, на окраину?

– А разве человек в отпуске не имеет права ходить где хочет? Гулял я, дышал свежим воздухом. А потом сзади по голове чем-то ударили, я сознание потерял, очнулся уже среди ночи, ограбленный и раздетый. Эх, дурак, дурак, надо мне было деньги и путевку дома оставить! Очень уж путевку жалко, товарищ дежурный…

– А денег не жалко? Да и костюм тоже…

– Деньги и костюм – дело наживное. А путевку мне первый раз дали. Отдохнуть думал, здоровье поправить, а оно вон как обернулось. Эх!..

Морщась от пахнувшего на него водочного перегара, Артыков сказал:

– За здоровьем и здесь следить надо, не только на курорте. Спиртное оно к добру никогда не приводит.

Сатлык обиделся.

– Понятное дело! У вас все к одному сводится: если выпил рюмку – значит, сам виноват.

– Ладно, ладно, Бяшимов, не прибедняйтесь, – примирительно сказал Артыков. – Разберемся с вашим делом.

На улице заурчала и скрипнула тормозами машина. Артыков выглянул в окно.

– Наши прибыли. Пойдемте, гражданин Бяшимов, покажите место, где на вас было совершено разбойное нападение…

Два человека на заднем сиденье машины потеснились, давая место Сатлыку. Сидящая у ног проводника служебнорозыскная собака неприветливо посмотрела на нового пассажира, шевельнула черным влажным носом, с отвращением зевнула, показав внушительные клыки, и отвернулась, уткнув морду в колени проводника.

– У-у, псина какая злющая! – пробормотал Сатлык, бочком примащиваясь на сиденье.

Оставив помощника за себя, Артыков сел рядом с шофером и обернулся.

– Как дела, Аман?

– Какие дела? – следователь поднял воротник хрустящей «болоньи». – Разве с вами могут быть хорошие дела? Сон, понимаешь, замечательный видел – генеральские погоны мне вручить собирались.

– Ну и что?

– А то, что не успели. Разбудил твой помощник. Так и остался я в лейтенантах.

Артыков засмеялся, с сожалением поцокал языком.

– Да-а, знать бы такое дело – конечно, не стали бы будить. Генеральские погоны – вещь серьезная.

– Ладно, я тебе тоже что-нибудь устрою, за мной не пропадет, – пообещал следователь и, переходя на серьезный тон, спросил: – Введи меня в курс дела, а то помощник твой ничего толком объяснить не смог.

– Я тоже не намного больше знаю, – сказал Артыков и коротко передал содержание допроса потерпевшего.

Следователь хмыкнул, помолчал.

– Сам-то что думаешь?

– На месте посмотрим. За фактами и едем… Здесь, что ли, Бяшимов, вас ограбили?

– Кажется… Да, по-моему, здесь, – неуверенно ответил Сатлык, всматриваясь сквозь стекло дверцы в сереющую пелену рассвета.

– Тормози! – приказал шоферу Артыков. Они вышли из машины.

Начинало светать. Тянуло острым предутренним холодком. Следователь, кутаясь, опять захрустел своей «болоньей». Артыков покосился на Сатлыка, поджимающего пальцы босых ног, и мысленно обругал себя, что не догадался дать человеку какую-либо одежду, потащил голым на холод.

– Давайте, товарищи, в темпе! – предложил он. – Показывайте место, товарищ Бяшимов.

– Сейчас, сейчас… – бормотал Сатлык, осматриваясь. – Кажется, вот здесь я вышел на дорогу… Нет, пожалуй, не здесь… дальше… – Он неуверенно двигался вдоль линии кустов. Следом за ним шел проводник с собакой, не выказывавшей ни малейшего беспокойства. Два лейтенанта – дежурный и следователь – замыкали шествие.

Они походили по обочине дороги, но Сатлык так и не смог вспомнить, где именно он выбрался из кустов на дорогу. Прошли по парку, но и там, кроме смятых стаканчиков от мороженого да сигаретных окурков, ничего не обнаружили.

Фактов пока не было. И собака вела себя по-прежнему спокойно.

– Ищи, Карай, ищи! – приказал ей проводник. – След!

Она остановилась, посмотрела на проводника, на Сатлыка, села и нервно зевнула.

– Не проснулся еще ваш песик, – съязвил Сатлык, – тоже, видно, сон смотрел… о генеральском ошейнике.

Проводник сумрачно глянул на него, не удостоив ответа, и дернул собаку за поводок.

Собака тихо заскулила, но с места не стронулась.

– След, Карай, след!

– Он не знает, что искать, – сказал подошедший следователь. – Ты ему понюхать что-нибудь дай. Вещи унесли? Пусть по запаху потерпевшего ищет.

Карай обнюхал Сатлыка, заворчал, пошевелил носом и сразу же рванул поводок, помчался по дорожке. Проводник с трудом поспевал за собакой. Они свернули на боковую аллею, затрещал кустарник, и голос проводника издали позвал:

– Сюда, товарищи!.. Есть!

На земле лежали сорочка, пиджак, брюки. Рядом стояли новые лакированные туфли с засунутыми в них носками.

– Мои вещи! – радостно объявил Сатлык. – Смотри, какие гады, а? Сперва раздели, а потом вещи бросили! Деньги и путевку, конечно, не оставили, не дураки…

Он кинулся к вещам.

Карай зарычал и потянул поводок. Проводник молчал. Сатлык в недоумении остановился.

– Что же это такое, товарищи милиция? То жулики грабят, а теперь вы вещи не отдаете! Клянусь вам честью, это мой костюм! Могу приметы назвать!

– Не надо, – сухо сказал следователь. – Странный нынче грабитель пошел: раздел человека, вещички его аккуратно стопочкой сложил и удалился. Очень странный.