Текст книги "Точка зрения (Юмористические рассказы писателей Туркменистана) (сборник)"

Автор книги: Валентин Рыбин

Соавторы: Ата Каушутов,Шадурды Чарыев,Аширберды Курт,Ташли Курбанов,Ахмед Курбаннепесов,Ата Копекмерген,Аллаберды Хаидов,Нурберды Помма,Николай Золотарев,Нурмурад Эсенмурадов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц)

Нурберды Помма
Сон Мурадали-ага
(перевод М.Шамиса)

До восхода солнца оставалось немного. Занимался рассвет над Кисловодском. Проснулись только птицы, все другие обитатели города-курорта спали здоровым утренним сном. И, пожалуй, крепче всех спал отдыхавший Оразли Омат – председатель колхоза «Ялкым».

Как вдруг… Резко распахнулась дверь, в комнату, тяжело дыша, вошел обитатель соседней палаты, председатель колхоза «Рассвет» почтенный Мурадали-ага. Потревоженный Оразли вскочил с кровати. Проснулся и его сосед – лектор Общества по распространению политических и научных знаний Худайкулов. Оба они уставились на вошедшего.

– В чем дело, Мурадали-ага?.. – спросил его, наконец, Оразли Омат. – Что вы так рано поднялись?.. К добру ли это?..

– Не знаю… – осторожно ответил Мурадали-ага, косясь на лектора.

– В чем дело?..

– Ай, ничего!.. – пытался отмахнуться Мурадали-ага.

– Нет, расскажите!.. – настаивал Оразли.

– Сон видел!.. – выпалил вдруг Мурадали-ага и в упор посмотрел на лектора…

– Сон… какой сон?.. – не понял Оразли.

– Плохой сон… Не к добру… – Мурадали-ага опустил голову. Лектор вдруг начал смеяться. Он хохотал так, что звенели стекла окон. Не мог не засмеяться и Оразли.

На дружный смех пришел сразу врач.

– Что тут случилось? Что за шум в такую рань? – спросил он, входя в палату.

– Ох, не могу, Евгений Викторович!.. – Худайкули не мог говорить от смеха. – Передовой председатель и верит каким-то снам!.. Старые бабы уже перестали им верить.

– Что же вам приснилось, голубчик?.. – улыбнулся врач.

Он был пожилой и славный человек, этот врач, и все отдыхающие его очень уважали… Мурадали-ага серьезно посмотрел на него, еще раз покосился на лектора и начал рассказывать.

– Сначала приснился мне верблюд…

– Верблюд?.. – удивленно переспросил Оразли.

– Да, сосед… Сначала один, а потом много верблюдов, все наши верблюды. Иду я по такыру, а верблюды за мной. Я быстрей – и верблюды быстрей. Шеи вытянули – и ревут… Потом к ним присоединились коровы – и все худые, худые такие… Ты силос как закладывать будешь? – прервал он вдруг свой рассказ, обращаясь к Оразли.

– Ну, с силосом у меня все в порядке!.. – ответил Оразли. – Так ты давай, рассказывай…

– Иду я дальше, смотрю: овцы тоже бегут за мной. Все тридцать тысяч овец. Пыль над такыром тучей поднялась. И все за мной…

– И куры тоже бежали?! – снова начал смеяться лектор.

– Нет, куры не шли, – все так же серьезно ответил Мурадали-ага – птичница Огультач за ними смотрит. Она бы их с фермы не выпустила.

– Во сне все возможно!.. – не унимался Худайкулов.

– Нет, не было кур, – твердо сказал Мурадали-ага. – Вот свиньи были. Все двенадцать свиноматок с поросятами. Такие грязные, тощие. Поросята прямо за ноги хватают. И визжат, аж до сих пор ничего не слышу… – старик поковырял у себя в ухе.

– А дальше что, яшули?… – забавлялся лектор.

– Бросился я бежать со всех ног, а они за мной… Вдруг впереди поле… То самое, шестой бригады, возле такыра! – обратился он снова к Оразли. – Помнишь, я о бригадире говорил тебе? Молодой ещё, опыта мало…

– Койнек?.. – спросил Оразли.

– Да, да, он самый…

– Бегу я к полю и знаю, что если пробегу его, то спасусь. А сзади рев все ближе. Подбегаю к полю, прыгнул через один ряд хлопчатника, через второй, в третьем попал в колючку, запутался и упал. И все это сзади на меня навалилось!.. Плохой сон!.. – хмуро сказал он, отирая платком лоб. – Нужно домой ехать.

– Поймите, Мурадали-ага, сон – это определенное психологическое явление… – начал Худайкулов. – Темные, отсталые люди верят в сны. Это бабка моя, невежественная старуха, верит, что если белый верблюд приснится, то к несчастью…

Целый час с помощью Оразли успокаивал старика лектор. Это была первая в его жизни лекция, прочитанная без путевки Общества.

– Вот хоть у доктора спросите, что такое сны!.. – закончил он свою речь.

А доктор улыбнулся и спросил Мурадали-ага:

– Кошмарный сон вас тревожит или что-нибудь другое?

Мурадали-ага тоже улыбнулся хитровато и ничего не ответил. Его, видимо, убедили доводы Худайкулова. Он пошел на зарядку, с аппетитом позавтракал, а к вечеру совсем повеселел. Про сон свой он и не вспоминал.

Но на следующее утро Мурадали-ага не оказалось в столовой. Не было его и в палате. Только к обеду кто-то из вновь прибывших земляков сказал, что видел Мурадали-ага на аэродроме, когда тот садился в ашхабадский самолет.

Нурберды Помма
Нарли Непесович
(перевод М.Шамиса)

Встретил я его на Кавказе. Будь это где-нибудь в другом месте, я бы все сделал для того, чтобы расстаться с ним поскорее. Но когда человека в санатории помещают в одну палату с тобой, то волей-неволей приходится жить с ним рядом. Как говорится: «Змея ненавидит мяту, а мята растет перед ее норой». Так и у меня получилось.

Я пытался хоть в столовой не видеться с ним. Приходил намного раньше его, но едва успевал сделать заказ – он уж тут как тут:

– И мне того же… Да смотрите, чтобы порция была как следует, чтобы повара за щеку ничего не положили!.. – прибавлял он, обращаясь к официантке.

Если же я запаздывал, он терпеливо ждал меня, ковыряя в своих зубах спичкой или ногтем…

– Все сидишь? – спрашивал я тогда из вежливости.

– Сижу… – отвечал. И пока я ел, он развлекал меня рассказами о званых обедах у влиятельных людей, неизменным участником которых, якобы, он бывал.

На курорте люди как-то молодеют. Они забывают, что на службе они степенные Иван Иванычи, Василии Петровичи, Нуры Оразовичи, что у них солидное брюшко и детки-студенты. Там они, как тридцать лет назад, становятся просто милыми Ванями, Васями, Нуры. И лишь один мой сосед остался Нарли Непесовичем…

Никто не знал, откуда и кто он. Один из земляков, правда, сказал, что он работает ветеринарным врачом в каком-то районе. Но когда его самого спросили об этом, Нарли Непесович туманно говорил о «чистой скотине», которую он лечит, о чистой науке, про теории, идеализм – в общем, лез в такие дебри, что собеседнику оставалось только рукой махнуть.

– А, впрочем, что вам до нашей науки! Вы и так можете видеть, что я человек значительный!.. – и Нарли Непесович вытаскивал из кармана толстую пачку новых сотенных и, хрустнув ими, снова опускал в карман.

С утра до вечера Нарли Непесович слонялся по Кисловодску, выбирая самые людные места. Он задевал всех встречных женщин, прикидываясь их знакомым. Когда они возмущались, он объяснял нам их гнев тем, что не пришел вчера на обещанное свидание… Через десять дней его знал весь Кисловодск.

Но даже не эти «приятные» качества определяли сущность Нарли Непесовича. Для того, чтобы окончательно понять его, надо было посмотреть, как он разговаривает с людьми. Беда, ежели человек хоть в чем-нибудь зависим от него, или, по определению Нарли Непесовича, является «мелкотой». Тут Нарли Непесович надувается не хуже крыловской лягушки. Кажется, еще минута, и он взлетит ввысь.

Но вот Нарли Непесович встречается с неким «тузом». Это неповторимое зрелище!.. Я однажды наблюдал за ним, когда он разговаривал с «начальством» из их области. В глазах Нарли Непесовича светилось столько любви и подобострастия!..

Нарли Непесович любит охаживать председателей колхозов. Встретившись с кем-нибудь из них, он уже через десять минут переходит на «ты».

– Не горюй, председатель. Если районный ветврач не хочет утверждать документы на павший скот, помни, что у тебя есть друг. Нарли Непесович всегда выручит. Так нажмет, что тебе и живую скотину запишут павшей!..

Чаще всего председатель, не дослушав, поворачивается к нему спиной. Но, получив отпор, тот не печалится. Не проходит и пяти минут, как он прижимает где-то к стене другого председателя…

Когда Нарли Непесович пишет, он одновременно громко читает написанное. Помню, как-то целый вечер он не давал уснуть всей нашей палате.

«Илли-джан! – читал он вслух свое письмо, адресованное другу. – Кисловодск, оказывается, и есть настоящее место для жизни. Но здесь особенно нужны хрустящие сотенки… На те пятьсот рублей, что ты дал, я купил два костюма, каждый из которых стоит прелестной девушки. Пришли еще пятьсот-шестьсот. Напиши, что подохла пара коров… Не беспокойся: приеду – сразу все оформлю. Постарайся и сам приехать. С нетерпением жду тебя и деньги…»

Однажды Нарли Непесович узнал, что в наш санатории приезжает руководящий работник из министерства. Где уж узнал он, как зовут его жену, детей, – один бог ведает. Каждому из членов семьи руководящего товарища был куплей соответствующий его возрасту и вкусам подарок. Мы увидели в аэропорту Нарли Непесовича с пятью букетами цветов, игрушечным велосипедом, рыжеволосыми куклами, шоколадом и коробкой редкостных духов.

– Приятеля старого встречаю!.. – говорил он небрежно. – Возни, конечно, много, по старой памяти, нужно, а то обидится…

– А какой он на вид, ваш приятель?.. – спросил кто-то.

– Да такой, небольшого роста, плотный… – неопределенно ответил Нарли Непесович. Мы переглянулись. Все знали этого товарища. Он был худощав, высокого роста.

Нарли Непесовичу не повезло. Руководящий товарищ почему-то не приехал. Да если бы и приехал, Нарли Непесовичу не повезло бы еще больше. Мы очень хорошо знали того товарища…

* * *

Мы готовились к отъезду. Больше всех суетился Нарли Непесович. Он ящиками закупал яблоки, груши, сливы. Десятка три тросточек с монограммами «На память сердечному другу – такому-то – из Кисловодска» составляли отдельное место.

Часа полтора спорил он в аэропорту с дежурным, который не хотел бесплатно брать в самолет добрую сотню килограммов багажа…

Но все уже позади. Мы приземляемся. Первым из встречающих к самолету подходит тщедушный человечек с лисьими глазками и обнимает Нарли Непесовича. Тот целуется с ним и сует ему в руку тросточку с надписью: «Дорогому другу – председателю колхоза Илли Ильмурадовичу от Нарли Непесовича».

«Дорогой друг» долго читает надпись и, вздохнув, говорит:

– Что ж, два слова можно и затереть…

– Какие два слова? – удивляется Нарли Непесович.

– «Председателю колхоза», – уныло говорит Илли и протягивает местную газету…

Курбандурды Курбансахатов
После угощения
(перевод Н.Васильевой)

Председатель райпотребсоюза Бяшим Эсенов узнал о предстоящем приезде ревизора накануне выходного.

Дело было так.

Рабочий день давно начался, но Эсенов на службу не торопился. Он нехотя встал с постели, потянулся, ополоснул лицо холодной водой, побрился. Словом, привел себя в порядок. Ровно в полдень в отличном расположении духа он переступил порог своего кабинета.

Переступил, сел в кресло, вызвал секретаршу, отдал кое-какие распоряжения и задумался. Завтра воскресенье, чем бы заняться? Не торчать же дома. В прошлый раз он с друзьями ездил в ущелье. Славный получился пикник! Может и завтра…

Эсенов уже протянул руку к трубке, чтобы позвонить кое-кому, как дверь кабинета с треском распахнулась. На пороге предстал Овез, завскладом, широкоплечий, толстый, с узкими, заплывшими жиром глазами. На щеках щетина, – неделю, видно, отращивал, не меньше…

Овез тяжело дышал, словно за ним гналась свора собак. Топтался на месте в своих огромных запыленных сапожищах и в волнении облизывал пересохшие губы.

Увидев своего подчиненного в таком состоянии, Эсенов удивился:

– Что случилось, Овез? За тобой кто-нибудь гонится или ты опять с утра пораньше выпил? – он пристально вгляделся в мутноватые глаза кладовщика.

– Да что там выпил! Грамм сто да кружку пива! Давно все улетучилось… – Не закончив говорить, Овез протянул руку к лежащей на краю стола пачке папирос, закурил и присел на краешек дивана.

Эсенов знал, что завскладом не будет паниковать из-за пустяков, и встревожился. Даже пот прошиб его. Спросил громко и раздраженно:

– Я тебя еще раз спрашиваю – чего ты пыхтишь? Что случилось? Или товар не получил?

Овез махнул рукой: мол, не в товаре дело.

– Что же тогда? – наступал Эсенов. – Да говори же, черт тебя дери!

На всякий случай он подбежал к двери и закрыл ее поплотнее.

– Ревизор едет… – простонал Овез и слабеющими пальцами загасил в пепельнице наполовину недокуренную папиросу.

– Ревизор? – Эсенов изменился в лице, провел ладонью по серебристым вискам и опустился в кресло.

Овез же наоборот, подскочил с дивана.

– Ну, ты, Бяшим, думай, ищи выход, а я пойду разгружать товар…

– Да сиди ты! – возмущенно прикрикнул Эсенов. – Без тебя разгрузят! А кто едет? Как фамилия? Не узнал?

– Фамилию знаю…

– Ну?

– Курбанов какой-то.

– Курбанов… Курбанов… А как зовут, не знаешь?

– Не знаю. Да не все ли равно, Бяшим? Может, зря я и разволновался? – Овез явно успокаивался после пережитого страха. – К ревизору всегда доступ имеется, если умело взяться за дело. Я, пожалуй, пойду, а ты нажми на бухгалтера, этого очкастого черта. Не нравится он мне… Я сейчас вернусь…

– Подожди! Давай решим: не подбросить ли нам чего-нибудь бухгалтеру?

– Ни в коем случае! Эта лиса, наверное, уже прослышала о ревизоре и ничего у тебя не возьмет. Да и раскрываться перед ним опасно…

Некоторое время Эсенов раздумывал, грызя ноготь большого пальца, потом удовлетворенно кивнул головой:

– Правильно! Бухгалтер не должен ничего знать. А ты скажи-ка мне…

– Что?

– Что ты сделал с теми шерстяными платками?

– Реализовал, – не моргнув глазом, ответил завскладом.

– Как так?

– Ты же сам сказал, чтобы я их пристроил!

– Овез, ради бога не ври! Разве я не велел тебе временно законсервировать? А ты… – Эсенов не докончил.

– Когда велел? Я что-то не помню, – пожал своими широченными плечами Овез. – Если б слышал, то не то чтоб законсервировать, а подливкой ко второму сделал бы. Ты ведь не первый день знаешь меня. Слава богу, мы с тобой вот уже третий год делим хлеб-соль.

Эсенов раздраженно ответил:

– Если плохо слышишь, прочисть уши. Тогда и соль у тебя будет, и хлеб… Учти: если что случится, ты за эти платки будешь отвечать. Понял?

– Боже мой! Да ты, Бяшим, совсем разволновался! Неужели я тебя подведу? Это ты за бухгалтера беспокойся. Не говори потом, что я не предупреждал тебя… Ну, я пойду отпущу шоферов…

Эсенов крикнул ему вслед:

– Позови бухгалтера и счетовода!

На обед Эсенов не пошел, провел короткое совещание с сотрудниками. Собрав их в своем кабинете, он, как ни в чем не бывало, подняв глаза к потолку, начал говорить о значении культурного обслуживания покупателей, о правильном ведении учета, о борьбе с недостачами. Упомянул о каждом из работников. Несколько раз обратил внимание собравшихся на бухгалтера. Сказал, что не потерпит, «если подобное повторится…»

Старый бухгалтер, честно проработавший всю жизнь, только крякнул от досады. Не выдержал, спросил:

– При чем здесь я?

– Все при том же, – парировал председатель райпотребсоюза. – Ты интересуешься только тем, как выполняется план по продаже водки, а как ведется книжная торговля, ты заботишься? Скажите, товарищи, вы слышали, чтобы бухгалтер хоть раз спросил, как торгуют книгами?

Никто ему не ответил. Эсенов с воодушевлением продолжал:

– Ну что вы молчите, словно рты вам воском залепило? Или в газете нас неправильно критиковали? Ну скажите: неправильно?

Эсенов обвел сидящих орлиным взглядом. Когда он дошел до Овеза, тот решил поддержать начальство:

– Почему неправильно написано? Очень правильно! Честно говоря, в нашем районе и не думают о том, как ведется книжная торговля. В этом прежде всего виноваты наши плановики и бухгалтерия. У них с языка не сходит слово «план», а за счет чего план выполняется, им не интересно. Я почти каждый день спрашиваю бухгалтера: что делать с этими пропыленными книгами? Но хоть говори, хоть не говори – ему наплевать. По-моему, надо составить план книжной торговли и положить его на стол бухгалтеру. Чтобы не забывал…

Эсенов еще хотел сказать речь, но, сообразив, что так можно и до прихода ревизора прозаседать, ограничился только одной фразой: «Значит, договорились. Так и сделаем» – и распустил сотрудников.

Никто не понял, зачем их собирали, о чем договорились.

Когда все разошлись, Овез подошел к председательскому столу. Уставившись озабоченным взглядом в глаза своему кладовщику, Эсенов трагически спросил:

– Ну, что будем делать, Овез?

– Что-нибудь придумаем! – бодро ответил кладовщик.

– Тебе бы все шутки шутить, а мне сейчас не до шуток. Ревизор сотрет нас с тобою в порошок.

– Перестань, Бяшим! Что нам, впервые встречаться с ревизором?

– О!.. Не болтай глупостей!

– Но ведь ревизор такой же человек, как мы! И у него есть рот… Приедет – встретим по-человечески. Накормим шашлыком, угостим водочкой. Недаром же наши предки говорили, что лучше противника бить угощением, чем камнем. Перед пельменями да цыплятами с безмеинским вином никто не устоит.

Эсенов и сам так думал. Его густые нахмуренные брови немного разгладились. Да, надо как следует принять ревизора. Но где это лучше сделать? Теперь ревизоры пошли шустрые, на мякине не проведешь. Нужен повод для угощения. А то подумает: зачем, мол, угощают, уж не хотят ли замазать рот? Ведь если у человека нет на уме задней мысли, чего ради он будет угощать ревизора? И как сказать ни с того ни с сего человеку, с которым впервые видишься: пойдемте, мол, кутнем?

Овез прочел сомнения на лице своего начальника, опять успокоил:

– Э, друг, пусть грустит кто-нибудь другой! Пока я жив, не дам тебя в обиду. Будь ревизор хоть раскаленной головешкой, я найду способ ухватить его. Угощение беру на себя. Не трудно найти подходящий предлог…

– Например?

– Например, у моего сына будет день рождения…

– Неплохо придумано. Ну, допустим, угостили, а дальше что?

– Дальше – ничего. Я сделаю так, что он уедет обратно, даже не раскрыв свою папку. Напоим и посадим в машину на Ашхабад – пусть дома опохмеляется, приходит в себя…

Вот какой план был составлен. Заговорщики повеселели. Овез ушел.

Эсенов хоть и успокоился немного, все же домой не торопился. Сидел за столом, думал и курил папиросу за папиросой. Ему время от времени звонили друзья, спрашивали: «Ну как? Завтра едем в ущелье?» Он отвечал: «Нет, плохо себя чувствую, в другой раз».

Обычно, возвращаясь с работы, Эсенов, проходя мимо столовой, непременно выпивал «свои» сто граммов. На этот раз он прошествовал прямо домой.

Жена накрывала на стол. Она сразу заметила, что у мужа плохое настроение, спросила:

– Что случилось? Почему мрачный?

Эсенов раздраженно ответил:

– Поменьше болтай да побольше делай! Давай обед!

Он мог бы и не говорить этого. Тарелка горячего супа тут же появилась перед ним. Когда жена принесла молодые огурчики и помидоры, он коротко приказал: «Водки!» Выпил почти целую бутылку, но ничуть не захмелел с горя.

Часа два Эсенов лежал на диване, отвернувшись к стене, и о чем-то размышлял. Жена несколько раз подходила к нему, но окликнуть не решалась.

Эсенов встал, оделся и, ни слова не сказав, ушел из дому. Жена по привычке ни о чем не спросила его, только молча сокрушенно посмотрела вслед.

А Эсенов шел к своему другу и сотрапезнику Овезу. После дневной жары воздух постепенно остывал, солнце спряталось за гору и больше не изнуряло все живое своим беспощадным зноем; легкий ветерок бережно причесывал листву деревьев, еще не успевшую покрыться толстым слоем пыли.

Навстречу Эсенову шли знакомые и незнакомые люди подышать вечерней прохладой. Он рассеянно отвечал на приветствия. Думы были все одни и те же.

Подойдя к дому кладовщика, дернул кольцо калитки, В майке и трусах Овез ходил по двору. После жирного плова ему требовалась проминка. Огромный, неуклюжий, он покачивался, как лодка на волнах. Эсенова приветствовал радушно:

– Заходи, Бяшим, заходи… Новости есть?

– Пока все по-старому.

– Очень хорошо! – Овез повел друга в виноградную беседку, где был накрыт стол. – Садись, угощайся.

– Сыт я. Пришел потому, что дома одному тошно…

– И хорошо сделал, что пришел! У меня самого настрое ние ни к черту. – Он сгреб в кучу ложки и вилки, осведомился: – Чай будем пить? А может, вино? У меня, впрочем, и водка есть, и пиво ледяное. Выбирай.

– Только не водку!

– Как хочешь. Но не стесняйся. Холодна и прозрачна, как слеза.

– Принеси лучше пива. Я уже дома немного выпил.

Весь вечер, попивая пиво, друзья проговорили в виноградной беседке, да так тихо, что даже жена Овеза не слышала ни словечка. И только когда запели полночные петухи, Эсенов поднялся. За калиткой заплетающимся языком повторил он наставление:

– Не заб-б-будь, что з-завтра базарный день… И компанию подбери, какую надо… Слышишь?

– Слышу, слышу, – ответил Овез, зажигая папиросу начальника, потому что сам тот никак не мог этого сделать.

– Раз слышишь, мотай на ус! Помнишь, как ты угощал соленой рыбой?.. Позор!

– Будь спокоен на этот счет! Наш ревизор отведает плова из мяса пятимесячного козленка – и косточки в кишмише не найдет! Какая там рыба! Сохрани аллах!

Эсенов пошел по дороге вихляющей походкой. Овез, стол у калитки, смотрел ему вслед до тех пор, пока гость не скрылся из виду.

В воскресенье Эсенов не скучал, хотя и не поехал с друзьями в ущелье. Ему было не до скуки. То в жар, то в холод бросало при мысли, что вот приедет ревизор и не польстится на угощение. Он лежал на диване, отвернувшись к стене, и на все вопросы жены о самочувствии отвечал то молчанием, то бранью.

Впервые за долгое время он пришел на работу вовремя. Первым, кого он встретил, был бухгалтер. Как можно вежливее Эсенов спросил:

– Новости есть?

– Все по-старому, товарищ Эсенов!

Бухгалтер смотрел сквозь надтреснутые стеклышки очков в отекшее лицо начальника. Эсенов без слов понимал бухгалтера: о приезде ревизора известно уже всем, и теперь старик в душе злорадствует. Эсенов прошел мимо него гордой походкой.

Большую часть рабочего дня он провел в тревожных раздумьях. В обед, чтобы немного успокоить душу, позвонил в райисполком приятелю. Может, там что известно о ревизоре? Нет, пока никаких известий. Приятель насмешливо сказал:

– А ты что переживаешь? Пусть ревизора боятся те, у кого недостачи да растраты…

«И верно! Пусть приезжает! Чего бояться?» – успокаивал себя Эсенов, но в глубине души знал, что именно ему надо бояться, а не кому-то.

Овез снова с грохотом ворвался в кабинет, закричал еще с порога:

– Бяшим, братец! Приехал!

– Где? Когда?

– Да вон он! Взгляни в окно!

Эсенов подбежал к окну. Из машины выходил высокий человек с папкой под мышкой. Попрощавшись с шофером, он направился к крыльцу и тут-то и столкнулся с Эсеновым и кладовщиком, которые буквально вылетели ему навстречу.

«Молод еще… Впрочем, это к лучшему. Упаси боже иметь дело со стариком! Молодого легче обвести вокруг пальца!» – молнией пронеслось в голове у председателя райпотребсоюза.

Он хотел было официально представиться ревизору, но тут лицо его претерпело ряд изменений – сначала оно вытянулось, на нем появился большой знак вопроса, потом покраснело, а затем приобрело самое сладкое выражение, на которое был способен председатель райпотребсоюза.

– Шамамед! Друг! Глазам своим не верю! Неужели ты? Мне сказали, что приедет Курбанов, но не думал, что это ты… Не думал! – Эсенов энергично тряс руку старого товарища, с которым когда-то учился в техникуме. – Добро пожаловать, друг мой! Как живешь, как здоровье? Да как ты к нам попал?!

– По делам, дорогой Бяшим. Приходится ездить туда, куда посылают! – добродушно улыбнулся в ответ Курбанов. – Сам-то как живешь? Жена, дети живы, здоровы?

– Все хорошо! Очень рад, что ты приехал! И дело сделаешь, и отдохнешь, и погостишь у меня! Нет, нет! Не отпущу! Прямо ко мне! И не говори…

– Подожди-ка, Бяшим! – Курбанов поднял вспотевшее лицо к солнцу. – К тебе еще успеем. Я, пожалуй, зайду в бухгалтерию, ведь еще рабочий день не кончился…

Эсенов был настойчив:

– Нет, нет! Ты устал! Рабочий день закончится через полчаса. И бухгалтерия твоя никуда не убежит! Мне от тебя скрывать нечего, проверяй, сколько душе угодно, но сна-чала давай пообедаем, попьем чайку. Мы ведь столько лет с тобой не виделись! Ну, идем же! И дом мой недалеко, всего в двух шагах!

Курбанов замялся: трудно отказать старому товарищу. Вон он как обрадовался! Как просит! Да и стакан чаю с дороги не помешает. Путь был неблизкий, в горле пересохло.

– Ну ладно! Будь по-твоему!

Как только Эсенов и ревизор скрылись за углом, Овез навесил большущий замок на двери склада и поспешил домой.

Сначала товарищи, вспоминая техникум, общих знакомых, попивали зеленый чай, но после чая были поданы пельмени. А разве пельмени пойдут без водки? Выпили по сто пятьдесят граммов, поели пельменей. Снова был подан зеленый чай.

Эсенов краешком глаза нет-нет да и взглядывал на часы. Что-то уж очень медленно тянется время. Когда чаепитие закончилось, он сказал гостю:

– Помнишь, Шамамед, когда мы учились на втором курсе, ты гостил у меня?

– Помню!

– Помнишь, как плескались в источнике?

– Еще бы! Разве можно забыть? Там такая галька… Эх, молодость!

– А хочешь, вспомним молодость?

– Заманчиво… – сказал, улыбаясь, ревизор.

Через несколько минут новенький «Москвич» выехал со двора председателя райпотребсоюза.

Пока старые товарищи купались в источнике, вспоминая юность, сумерки сгустились. Отдуваясь и фыркая, плескались они в холодной воде. Домой вернулись бодрыми и свежими.

Жена у порога встретила Эсенова сообщением:

– Овез оборвал телефон. Тебе раз десять звонил.

– Овез?… – Эсенов в растерянности смотрел на жену, словно пытаясь припомнить, кто же это такой. – Ах, да! Закрутишься на работе и обо всем забудешь! Ведь он еще неделю назад приглашал меня на день рождения сына. На сегодня… Заранее беспокоился, а я-то…

Жена удивилась:

– Но, по-моему, у Овеза сын зимой родился…

– Зимой или летом – какая разница? Было бы желание справить той, а повод найдется. Ну, собирайся. Берн и сына. Не пойти нельзя – Овез обидится. Собирайся, собирайся! Если зовет в гости, не отказывайся, а куда не звали, не показывайся!

– Да нет… Не могу я… Мы с Тойли завтра сходим поздравим именинника, а ты забирай гостя, и идите вдвоем.

Эсенов в душе обрадовался такому решению жены. Сказал деланно равнодушно:

– Ну, если не хочешь идти – твоя воля, но потом не выговаривай мне, что, мол, не беру тебя с собой. – Он повернулся к Курбанову: – Ну, уж если дело так оборачивается, не сходить ли нам, действительно, вместе? Вечер длинный, надо же чем-то заняться…

Курбанову идти не хотелось, но хозяин не отставал, упрашивал упорно и горячо:

– Пойдем! Овез неплохой человек! Ну, посуди сам: как я могу оставить тебя, моего гостя, одного? А не идти невозможно. Обещал. Человека обижу…

Недаром говорят: гость – раб хозяина. Скрипя сердце Курбанов согласился пойти на день рождения сына неизвестного ему Овеза.

В беседке, увитой виноградником, стоял на расстеленном ярком паласе уже знакомый Эсенову круглый стол. Он был уставлен бутылками с разноцветными винами – янтарными, красными, зеленоватыми.

Курбанов огляделся. Хозяин, склонив голову набок, куском фанеры раздувал угли для шашлыка, жена его сидела на пороге дома в глубине двора. Рот ее был закрыт яшма-ком, она смешивала кислое молоко с водой, делала сузмечал. «Э, да мы раньше других пришли, гостей что-то не видно!» – подумал Курбанов.

Овез, заметив пришедших, легко поднялся, отбросил фанеру и устремился к гостям.

– Добро пожаловать, дорогие гости! Проходите прямо к столу! Я только руки помою…

Он не договорил. Во двор вошел Караджа, брат его жены. «Вот уж некстати! Нелегкая его принесла!» – неприязненно подумал Овез. Сколько раз у него с шурином бывали стычки. Шурин простак, тридцать лет проработал заведующим магазином, а до сих пор гол как сокол. Строит из себя святого и ему, Овезу, пытается указывать. А как-то раз прямо сказал:

– Жаль, что мы связаны родством, а то бы в жизни я не переступил твоего порога, Овез!

Сейчас Караджа стоял у калитки, раздумывая, что ему делать. «Опять кого-то заманил в свои сети паук, – нелестно думал он о своем родственнике. – Лучше уйти, чтобы глаза не видели всего этого! Ишь, стол какой накрыл!»

Овез смотрел на незваного гостя и тоже не знал, что делать: приглашать или не приглашать? Взглянул вопросительно на Эсенова. Тот кивнул: мол, пусть зайдет. Но Овез все еще медлил. Если бы в это время во двор не выбежал семилетний сын Овеза Керим и с криком: «Дядя пришел!» – не бросился бы к Карадже, так, наверное, и ушел бы родственник, не отведав угощения, восвояси. Но мальчик стал тянуть дядю к столу. Курбанов с удивлением наблюдал эту сцену.

Караджа погладил ребенка по голове.

– Здравствуй, племянник! Эге, да я вижу, ты стал совсем взрослым! Угадай, какой я тебе гостинец принес!

С нетерпением ожидая, когда дядя развяжет свой хурджун, мальчик принялся угадывать:

– Виноград?

– Нет, малыш, не виноград! Наш виноград еще не поспел. Я дыньки тебе принес, сорокадневки!

– Сорокадневки? – Мальчик так и повис на шее дяди. – Ох как здорово!

Караджа вложил в руки племянника по маленькой ароматной дыньке. Керим помчался к матери:

– Мама, смотри какие, желтые-прежелтые! А как пахнут! Ты только понюхай!

Овез наконец сказал шурину:

– Проходи, проходи! У тебя такой вид, словно ты с неба свалился!

Караджа нахмурил густые брови.

– Но ты, кажется, не торопишься приглашать меня к столу?

– Ну что за церемонии! Ты же свой человек. Проходи, садись!

Однако Караджа не унимался:

– Не юли, Овез, я тебя насквозь вижу!

Не вмешайся Эсенов, не вставь слово, между родственниками вспыхнула бы ссора. Эсенов взял Караджу за руку:

– Говорят, хороший человек приходит прямо к обеду! Проходите, Караджа-ага, проходите! Как поживаете?

– Слава богу, дышим пока! – вежливо ответил Караджа и положил свой хурджун под дерево.

Жена Овеза постелила чуть в сторонке от стола кошму. Караджа опустился на эту кошму, к столу не сел.

– Я вина не употребляю, – объяснил он Курбанову, – вы без меня начинайте, я чайку попью и пойду.

Тут калитка открылась и во двор вошли еще двое – соседи Овеза. Один высокий, с большим животом, другой напротив, маленький и худощавый. Кладовщик кинулся к ним и проводил к столу.

Налили рюмки. Овез обратился к шурину:

– Может, перед чаем выпьешь сто грамм?

Караджа не деликатничал с хозяином, не подбирал выражений:

– Ну чего ты пристаешь? Когда это ты видел, чтобы я пил водку? Тридцать лет я ею торгую, а какая она на вкус, понятия не имею. Пей сам, если она тебе нравится. Выпей и мою долю!

Курбанову пришлась по душе простота Караджи, он тихонько засмеялся.

– Ну, тогда не будем Карадже-ага мешать пить чай, – сказал Эсенов и разлил в другие рюмки, поменьше, коньяк. – Если, Овез, ты больше никого не ждешь, предлагаю начать!

– Начнем! Начнем! – оживился Овез.

Эсенов продолжал стоять, держа рюмку.

– Среди нас самый старший Караджа-ага. Я предлагаю выпить первую рюмку за его здоровье!

– Я не против твоего тоста, Бяшим, – сказал Курбанов, – но ведь сегодня мы собрались по другому поводу!