Текст книги "Семь песков Хорезма"

Автор книги: Валентин Рыбин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 23 страниц)

 
Хороша наша деревня.
Про нас славушка худа.
Все ворами нас зовут,
Все разбойничками.
Мы ж не воры, не разбойничий,
Стеньки Разина помощнички.
У тети Акулины
Мы украли две перины.
А у дяди Петра
Мы украли осетра!
 

– Ой, вот эту песню у нас пели! – обрадовалась Татьяна, – Про Акулину тятенька все время поет, ей-богу!

– Ну вот, видишь! – Сергей довольно улыбнулся и повалился на постель в рубахе и сапогах.

– Ты что, как басурман, в сапожищах-то! – обиделась Татьяна и принялась стаскивать с него сапоги. Он охотно поддавался ей и все напевал, не переставая. Когда она стала расстегивать на вороте пуговицу, Сергей поймал ее за руку и притянул к себе...

Ночью, поглаживая по щеке женушку, смеясь, расспрашивал:

– Диву даюсь, Танюша, как это тебе удалось соблюсти свою честь среди дикарей-разбойников?!

– Соблюла, как видишь. Ты-то, небось, считаешь, что они для тебя выкрали меня. Как бы для тебя, то, может, и снасиловали. А они же меня везли для самого хивинского хана. Я всю дорогу от Аксарая до Хивы в крытой колымаге ехала. Старуха-киргизка рядом сидела, глаз с меня не спускала.

– Вот оно что! – удивился Сергей. – Хитер, однако,

Аллакули. Ну-да, спасибо ему. Теперь ты мне, Танюша, сына роди, богатыря крепкого. Укрепимся в Хиве, пустим свои корни – Лихаревские. Видно, судьба такая. Эх, ма! Иной раз вспомню Волгу, и ком в горле встает, дышать прямо нечем. Вдвоем-то, Таня, нам легче на чужбине будет. А коли еще дитя родится, то и вовсе.

– Ты что же, думаешь, мы век тут с тобой будем маяться? – насторожилась Татьяна. – Нет, Сереженька, надо и о Расее помнить. Как же без Расеи-то?! Да помру я с тоски и горя. Родина все ж. Тебе я советую, Сереженька, поласковее с ними, нехристями, быть. Как оценит хан Аллакули твою справную службу, так, глядишь, и разрешит съездить на время в Расею. А тогда мы уж там и останемся, не вернемся.

– Больно просто у тебя все получается. – Сергей тяжело вздохнул. – Тебя, может, и примет Россия, а со мной обойдется как с убивцем и дезертиром.

– Забудут, небось, о тебе постепенно. Мало ли в Расее таких, как ты! Всех не спымаешь.

– Ладно, Танюша, поживем – увидим. А пока нам надо здесь укрепляться.

Судили-рядили до самого рассвета, пока не заголосили с минаретов и крыш муэдзины «а сто разных голосов, призывая мусульман на первую утреннюю молитву.

– Илля-иль-ляха, Аллахи акбар! – неслось со всех сторон.

Татьяна зябко прижалась к плечу мужа, проговорила задумчиво:

– Так у нас в Матвеевке петухи кричат, а тут люди петухами перекликаются.

– У них колоколов нет, вот они и научились звонче колокола орать, кость бы им в горло! – отозвался Сергей. – Однако надо вставать – сегодня день пятничный, базар будет дюжий.

Он поднялся, прикрыв жену одеялом, и вышел на айван. В соседнем дворе, у визиря, кричал с крыши свой муэдзин. Серый осенний рассвет снимал пелену ночи с крыш и деревьев. Сергей разглядел сверху свадебные столы и целую ватагу работников у самоваров. Меланья шустро сновала среди мужиков, поругивалась с преве ликой охотой. «Понализались вчера, теперь опохмеляют ся!» – довольно подумал Сергей, спускаясь по лестнице. ,

– Егор здесь? – спросил громко.

– А куда ж ему деться! – лихо отозвался Саврасов. – Где опохмелка, там и Егор.

– Бери с собой Василька, съездим, на людей поглядим. День нынче базарный...

Втроем они выехали на пыльную хивинскую улочку, сдавленную с обеих сторон высокими дувалами. Прямо на развилке дорог, неподалеку от двора визиря, торчали купола кладбища. Сергей не любил это место. Он свернул коня с дороги и через развалины, увлекая за собой остальных, выехал на большак. Отсюда до базара путь вдвое больше, но зато дорога оживленнее. Сбоку дороги протянулся канал Палван-ата, обсаженный тополями, ивами, тутовником и прочими деревьями. За каналом – бескрайние зеленые поля, разбитые на участки. Словно островки в поле, усадьбы узбеков: дома с сараями, фруктовые сады, посевы джугары и подсолнечника. Подсолнухи стоят со срезанными головками, а джугара белеет тяжелыми гроздьями. По проселкам тянутся конные, пешие, арбы, телеги, караваны верблюдов. Все спешат на хивинские базары.

Объехав окраину города с севера, Сергей с друзьями оказался на центральной улице, где, несмотря на рань, было уже довольно людно. Небольшими группами, по пять-шесть всадников, с мальчишками-бачами за спиной съезжались богатые узбеки, прибывшие в Хиву еще вчера из Хазараспа, Гурлена, Нового Ургенча, Шествовали сарты в парчовых халатах и разноцветных чалмах с идущими позади сартянками в парандже и с детьми. Степенно ехали туркмены на стройных скакунах. Рослые, костистые, в седле они держались прямо и с пренебрежением смотрели на разношерстный люд. Целые толпы оборванцев без роду и племени, одному Аллаху известно – кто они, мельтешили в тесноте с протянутыми руками, подслеповато щуря глаза.

Особенно тесно было у караван-сарая, где, гремя засовами, открывали свои многочисленные лавки приезжающие купцы из Афганистана, Бухары и Коканда. В эти дни их доверенные люди – приказчики, менялы, всякого рода маклеры – властвовали не только в самой столице, но и на Хазараспской переправе, где на берегу Амударьи стояли парусные каюки, а по ту сторону реки паслись табуны развьюченных верблюдов, Пользуясь относительным затишьем в бесконечных стычках бухарского эмира Насруллы и афганского эмира Дост-Мухаммеда, торговцы привозили на каюках английские товары из Индии: текстиль, ружья, ювелирные изделия. Бухарские купцы ловко обращали в свою пользу неприязнь в отношениях между Санкт-Петербургом и Хивой, Русские товары шли из Оренбурга к Сырдарье, через Кизылкумы, затем в Бухару, а оттуда часть их доставлялась в Хорезм. Лавки пестрели от русского ситчика, миткаля и кисеи. Толпы хивинцев окружали лавки Бакал-базари, где продавался большими и малыми головками русский сахар и кондитерские изделия.

День только начинался, но вовсю хозяйничали ханские серкеры (Серкеры – сборщики налогов), собирая с торговцев подать. Дюжие амбалы тащили в мешках и кулях собранную подать в подвалы караван-сарая. Иные торговцы платили монетой, и главный серкер ссыпал золотые тилля в кожаный мешочек, привязанный к кушаку, под чекменем. Грозно шествовал между рядами рослый городской начальник – раис с двумя нукерами. У каждого в руке толстая мокрая плеть – дара. Всякий зазевавшийся, не успевший убраться с пути раиса, получал хлесткий щелчок плетью, а схваченный торговцами нищий воришка наказывался плетьми. Плач, вздохи сожаления, злорадный смех сопровождали каждую экзекуцию. Почти в каждый базарный день устраивались казни. Преступников привозили из зинданов к городской тюрьме на виселицу, гремели тулумбасы (Тулумбас – большой барабан), грозно ревели карнаи, – толпы сбегались к месту казни, затем глашатай объявлял приговор, и из-под ног смертников выбивали шаткий помост. Толпа ревела, глухо гудела и расплывалась в грязных кварталах. И палач, закладывая насвай (Насвай – жевательный табак) под язык, мудро, с сознанием честно исполненного долга, произносил: «Бир адам кетты!» (Один человек ушел). Быть таким казням и сегодня. Палач уже намыливал веревку.

Пробиваясь сквозь толпу, Сергей проехал мимо караван-сарая, гончарных и текстильных рядов. Остановился возле лавки мастера золотых дел. Поздоровался со старичком в старой, видавшей виды тюбетейке и поношенном чекмене, подумал с неприязнью; «Вот уж поистине – тот, кто торгует золотом, золота на себе не носит!»

– Ну что, хозяин, кость бы тебе в горло! Что ты можешь мне предложить для русской пери? В брошках хивинских она не нуждается. Серьги разве что... А ну покажи вот эти. Откель они? Сам что ли делал?

– Индийский товар, – заулыбался ювелир. – Бери, других таких во всем мире не найдешь. Один мой хороший друг, калькутский раджа, прислал. Серьги эти, кольца и еще кое-что... Недорого возьму. За серьги пятьдесят тилля, а если и кольца возьмешь, отдам за сто.

– А ты что же сам в Калькутте бываешь или твой раджа сюда приезжает? – рассматривая золотые поделки и видя на них английское клеймо, спросил Сергей.

– Зачем ездить? – удивился ювелир. – Этим делом у нас другие люди заняты. Бери, пока не раздумал... Отдаю потому, что ты – человек Аллакули-хана, мир ему и почести от нас.

Сергей не стал рядиться, уплатил золотыми, спрятал в нагрудный карман покупки и поинтересовался:

– Слушай, а нет ли у тебя в Калькутте человека, который занимался бы продажей оружия?

Ювелир подумал, почесал затылок, словно силился вспомнить такого человека, но не вспомнил и сказал:

– Дорогой топчи-баши, ты сделал у меня хорошую покупку и я отблагодарю тебя. Я скажу своему человеку, чтобы он поговорил кое с кем... Зайди в следующую пятницу.

Сергей вскочил на коня и уже с седла сказал Егору и Васильку:

– Кость бы им всем в горло, дерут шкуру, не приведи господь! Но это полезный человек. Попытаюсь с его помощью взрыватели для пушечных ядер достать.

IX

Ранней весной, едва Семь песков Хорезма покрылись молодыми травами и появился подножный корм для лошадей, Аллакули-хан объявил о походе в Хорасан. Во все концы Хорезма помчались гонцы поднимать в седло воинов. Потянулись по дорогам в Хиву конные и пешие отряды из Гурлена, Нового и Старого Ургенча, Ташауза и Ильялы Впервые в столицу Хорезма прибыл со своими джигитами в должности юз-баши Рузмамед, Ханским фирманом было ему приказано влиться в войско Кутбеддина-ходжи. Состояло оно, в основном, на ополченцев, плохо вооруженных парней из сел, бедно одетых и необученных военному делу. Чарыки, чекмень, тельпек, самодельное копье, ружье – хирлы и лишь у более состоятельных юношей – конь с переметной сумой, в которой запасы провианта, – вот и вся экипировка хивинского воина.

Туркменские джигиты выглядели куда привлекательнее. У каждого – резвый скакун, сабля, лук со стрела ми, ружье, веревка. На десять джигитов один походный мангал, хотя о еде они пеклись меньше всего. Двух горсточек жареной пшеницы вполне хватало джигиту на день Лишь раз в несколько дней, да и то при благоприятных условиях, разводили они мангал: ставили на огонь казанок и разогревали в нем ковурму. Конная сотня Рузмамеда вызвала восхищение даже видавших виды баев. Ниязбаши-бий, вернувшийся из-под Серахса зимой и теперь вновь собиравшийся в поход, сказал с завистью Кутбеддину-ходже:

– Да, Кути-ходжа, с такими джигитами ты не пропадешь. С ними можно дойти до самого Мисра (Миср – Египет). Сделай туркменскую сотню из Ашака личной охраной, а Рузмамеда – своим помощником.

– Так я и сделаю, – согласился Кутбеддин, поглаживая редкую, с проседью, бородку. Глаза его маслянисто заблестели. – Эй, он-баши! – окликнул он десятского, – скажи Рузмамеду, чтобы подъехал ко мне.

Гонец поскакал на край лагеря, где остановились туркменские джигиты, и вскоре вернулся, недоуменно пожимая плечами:

– Этот ашакский Рузмамед заявил, что ему сначала надо повидать пушкаря Сергея.

Столь непочтительное отношение юз-баши вызвало у Кутбеддина негодование. Усилием воли смирив в себе вспыхнувшую ярость, он смолчал. Ниязбаши-бий, понимая, сколь унижен один из самых близких сановников хана, сказал примирительно:

– Ай, не стоит гневаться: эти туркмены все одинаковы. Они не признают власти над собой и потоку, не могут подчиняться.

– Я научу их этому, – пообещал Кутбеддин-ходжа, презрительно глядя в сторону, где расположилась турк менская сотня. – Они забыли, что я – шейх-уль-ислам.

Рузмамед-сердар, оставив свой отряд в лагере, с двумя джигитами выехал на дорогу и вскоре достиг Нарба га. Он давно не был здесь – больше года и теперь удивился, как все изменилось. На месте старого сада стоял длинный сарай с маленькими окнами, крытый жестью, левее – огромная круглая печь, над которой курился белесый дымок. Напротив сарая теснились одна к другой войлочные кибитки. Возле крайней сидели на топчане рабы и пили чай. Увидев конных туркмен, встали. Рузмамед спросил, где Сергей. Жестянщик Касьян охотно указал:

– А вот объедешь вокруг садов, там будет поле. На нем и найдешь Сергея. Там все пушкари,

Рузмамед хлестнул камчой коня и погнал его прямо через сад, задевая тельпеком ветви яблонь. Выехав на простор, он увидел огромную толпу людей возле стоявших в один ряд пушек. Сергей в чекмене и папахе, с запальником в руке был тут же, рассказывая съехавшейся дворцовой знати об артиллерии. Здесь же со своими джигитами находился Кара-кель – его сотня должна сопровождать и охранять пушкарей в походе. Поздоровавшись с Каракелем, Рузмамед подошел к Сергею.

– Салам, топчи-бий...– Встряхнул за плечи, обнял сердечно. – Твои пушки?

– Мои, чьи же... Вот ждем самого хана, должен приехать на стрельбы. – А ты, стало быть, тоже с нами, в Хорасан?

– А, что еще делать?! – шутливо заговорил Рузмамед. – Люди сказали мне – поезжай, Рузмамед, помоги хивинскому хану, без тебя ему с Аббас-Мирзой не справиться. Послушался своих аксакалов – поехал.

– Ну, ну, лады, кость бы тебе в горло? – захохотал Сергей, хотя знал, что не так просто собрать людей Рузмамеду. Коши чабанские разбросаны по всему подножью Усть-Юрта: от одного до другого верст сорок, не меньше. Да и неохотно идут туркмены служить к хивинскому хану. Разными ухищрениями приходится зазывать джигитов в войско: сулить жалованье и добычу в победе. А главное, при вступлении в войско наделяют семью каждого джигита землей на каналах Газават, Шах-абат, Большой или Малый Лаудан – в зависимости от того, к какому каналу он ближе живет.

– Много людей привел? – спросил Сергей.

– Больше ста человек, – ответил Рузмамед. Это влачило, что более ста туркменских семей урочища Ашак переселились на Большой Лаудан, чтобы заняться земледелием.

Прошло больше часа в разговорах. Но вот кто-то из сановников известил, что хан выехал из Хивы и уже приближается к Чарбагу. Вскоре, однако, выяснилось, что он заехал в походный лагерь. Наконец ханская кавалькада появилась со стороны канала Палван-ата. Рядом с ханом ехали Юсуф-мехтер, Кутбеддин-ходжа и Ниязбаши-бий.

При виде повелителя вся знать и пушкари опустились на колени, прижали ладони к груди. Стояли на коленях до тех пор, пока хан не слез с коня и не дал знак, чтобы встали. Но и встав, они продолжали кланяться и с подобострастием заглядывали в глаза Алла-кули-хану, готовые выполнить по первому его мановению любое приказание. Аллакули-хан оглядел каждую из десяти пушек, посмотрел вдаль, где стояли мишени – огромные дощатые щиты. В глазах его светилось торжество, и Сергей, медленно идя рядом вдоль батареи, с удовольствием пояснял:

– Все разного калибра, но одна другой не уступит. Эта вот шрапнельная – по живой силе, а самая болы шая – стенобитная.

Шедший позади хана Ниязбаши-бий скептически произнес:

– Повелитель, не кажется ли вам, что Сергей-топчи считает нас людьми несведушими? Посмотрите, какие жалкие мишени он поставил! Эти доски можно разнести в щепки даже из замбурека, а нам необходимо разбить стены Серахса и Герата, толщина которых в несколько локтей.

– Что скажешь, Сергей? – насторожился хан.

– Ваше величество, мы хотели показать лишь точность боя тяжелых пушек. Что касаемо мишеней то поблизости нет ничего такого, что походило бы на крепость. Ближайшая старая крепость в Газавате.

Аллакули-хан, поколебавшись, велел начинать стрельбы.

Пушки давно были заряжены и нацелены, требовалось только воспламенить запальники. Сергей подал команд}. Пушкари бросились к орудиям. После команды «пли» прогремел залп, и место, где стояли мишени, окуталось черным дымом. Грохот был настолько мощным, что многие сановники от страха упали наземь. Потрясен был и сам Аллакули-хан: побледнел, съежился. Когда рассеялся дым и на горизонте не оказалось ни одной мишени – все они разлетелись, – хан удовлетворенно произнес:

– Это подобно чуду!

– Да, ваша светлость, это чудеса из чудес! – восхитился Юсуф-мехтер.

– Это ужаснее, чем гром! – сравнил Рахимкули-торе, держа за руку младшего брага Мухаммед-Эмина.

– Если узнают враги о пушках, они не захотят воевать с нами.

Сановники, один перебивая другого, сладкоречиво защебетали перед ханом. Лишь Кутбеддин-ходжа был подавлен, видя, как поднимается авторитет русского пушкаря. Ниязбаши-бий, кисло улыбаясь, еще раз усомнился:

– Повелитель, стены Герата – не из досок!

– Сейчас мы повезем самую большую пушку в Газават и там проверим на старой крепости! – принял решение Аллакули-хан.

– Повелитель, возможно ли такое? – стесненно возразил Кутбеддин. – Смею напомнить вашему величеству, что газаватская крепость освящена благостью Аллаха: она неприкосновенна.

Аллакули-хан без труда догадался – не стенами старой крепости дорожит шейх-уль-ислам, а боится громкой славы русского пушкаря Сергея. Его пушки привели в восторг всю знать после первого залпа. Но если перед главной пушкой не устоят древние стены Газавата, тогда не пойдет ли ропот среди тех же придворных! «Напрасно шейх-уль-ислам мучил Сергея в зиндане. Христианская вера не мешает ему заботиться о чести и могуществе Хорезма!». Хан с минуту раздумывал, как поступить, и тут на помощь ему пришел Мухаммед-Эмин:

– Отец, ну что же мы ждем?– потребовал он с недетской властностью. – Ты же сказал свое слово! Разве может хан отменять свое решение? Ты меня учил другому!

Сановники потихоньку посмеивались между собой, Сергей положил руку на плечо ханского отпрыска:

– У нас, у русских, говорят: устами младенца глаголет истина. Вели, повелитель. Тут всего-то до Газавата верст пять

– Давай, поехали! – распорядился Аллакули-хан и направился к скакуну.

Хан со свитой уже скрылся за садами, а пушкари все еще мучились, впрягая в самую тяжелую пушку двух бактрианов. Верблюды потянули ее с видимой натугой. Колеса заскрежетали, врезаясь в землю. Не сколько пушкарей помогали, среди них Егор и Василек,

– Экая стерва, ровно попадья старая!– ругался Егор – Еще и с Чарбага не выехали, а она уже в землю лезет. А что будет, когда по пескам ее покатим?! Ты вы подумал, господин бий, что делать, не то хан свою плеть на твоей спине иссечет.

– Подумал давно, – огрызнулся Сергей. – Только сделать еще не успел. Нынче, как вернемся из Газавата, разорим одну кибитку да на войлоки порежем. Войлочные обода на все колеса поставим. Обовьем и бечевой обмотаем, небось, легче будет.

– Эхма, а ты и впрямь семи пядей во лбу! – обрадовался Егор. – Вот только придумать пока никак не можешь, как нам, несчастным, из ханской неволи сбежать,

– Заткни хлебало, кость бы тебе в горло! – выругался Сергей. – Услышат нукеры – они тебе так убегут, что опять сам в мусульманство запросишься. Тоже мне, беглец.

По ровной дороге вдоль канала пушка покатилась легче. Спустя час пушкари с кулевриной остановились перед полуразрушенной, с оплывшими стенами, старой крепостью с четырьмя башнями. Сергей собственноручно заложил в пушку ядро со взрывателем, навел прицел на левую башню, взял чуточку ниже, боясь промахнуться, и поднес к стволу запальник. Ухнула кулеврина – эхо раскатилось по равнине, дым черным столбом вскинулся над стеной, полетели в разные стороны глиняные осколки Башня развалилась на глазах у всех. И опять перепуганные сановники были в восторге. Хан подозвал Юсуф-мехтера и велел ему одарить пушкарей шелковы ми халатами.

– Ну, мать моя, живи – не хочу! – захлебывался от радости Василек.

И Егор был доволен:

– А что, халат можно променять на мешок риса. Нажраться хоть разок вдоволь

Другие пушкари, подталкивая кулеврину, тоже приговаривали:

– Щедр, однако, царь Хорезма!

– Пошли ему господь Бог счастья да славы!

Сергей ехал впереди рядом с Рузмамедом и Каракелем в свите хана. Возле Чарбага Аллакули-хан приостановил своего коня, подозвал Сергея:

– Завтра выкатывай пушки на Хазараспскую дорогу.

Тут же хан пустил коня рысью, и свита поспешила за ним. Сергей окликнул Рузмамеда:

– Сердар, тебе будто бы спешить незачем. Сейчас распоряжусь да отправимся ко мне...

Сергей поручил Егору к утру все десять пушек вывезти к Хиве, к Хазараспским арыкам, зашел в мастерские, приказал литейщикам до утра изготовить еще десятка три больших ядер для кулеврины. осмотрел арбы, нагруженные боеприпасами, накрытыми шерстяными мешками.

– Утром выеду на большак, к каналу. Жди меня там... – предупредил он Егора

Через полчаса они были в Хиве, на подворье Юсуф-мехтера. Прежде чем подняться на айван, где Татьяна с Меланьей суетились, накрывая на стол. Сергей повел Рузмамеда по двору.

– Тут вот мои пушкари живут. Здесь огород небольшой, сад урюковый. Словом, обзавожусь хозяйством.

Рузмамед, осматривая двор, хмурился. Выговорил наконец:

– Хвастался петух: «У меня, свой сарай, у меня много кур», а все равно хозяин съел петуха, Тебя Юсуф-мехтер тоже съест.

– Эка, друг, обрадовал ты меня! – Сергей засмеялся и повел гостя на верхний айван. Поднимаясь, приговаривал: – У мехтера зубы гнилые, Последние зубы на мне сломает. Да и чего ради он жрать меня станет, когда я ему позарез нужен, как пушечных дел мастер!

Женщины подали еду – огромную чашу с шурпой, лепешки пышные, посыпанные маковым зерном. Ни столе стояла бутыль с самогоном. Сергей налил в пиалушки.

– Ну что, сердар, выпьем за встречу и за поход, чтоб удачно прошел?

– Убери, – Рузмамед поднял обе руки, отстранив питье. – Коран запрещает мусульманам пить вино,

– Запрещает вино, а это чистейшей пробы самогон! – начал настаивать Сергей. – Кара-кель три дня у меня тут был, с удовольствием пил. Вино нельзя – самогон можно. Было бы вино, я и сам бы не стал его пить...

Сергей тремя глотками опорожнил чашку, крякнув, закусил огурцом. Рузмамед решительно отставил пиалу и принялся за шурпу. Ел молча и серьезно, словно исполнял святое дело.

– Тань, может, ты пригубишь? – Сергей подморгнул жене.

– С ума что ль сошел, – беззлобно отмахнулась она. – Нельзя мне.

– Почему нельзя-то?

– А то не знаешь – почему? – она покосилась на живот, хотя под широким платьем беременность ее вов се не была заметной.

– Ну, тогда мы с Малашей. Подойди, старая!

Та и рада стараться. Сама себе налила, чашку перекрестила, буркнула под нос: «Ну, будем здоровы», и выпила, не поморщившись.

– Видишь, —облегченно сказал Сергей, – баба пьет, а ты, Рузмамед, боишься.

– Ай, если Кара-кель пил, давай я тоже выпью.

– Вот это по-нашенски! – обрадовался Сергей и подал сердару чашку. Себе еще налил: – Ну, так за удачу. И чтобы мехтер не слопал меня, как петуха!

Выпив, Рузмамед долго не мог перевести дух, закашлялся Малашка совала ему в рот огурец и все при говаривала:

– Пожуй, пожуй, сердарка, враз все пройдет.

Рузмамед, впервые в жизни выпивший спиртное, захмелел сразу.

– Туркмены тоже стали, как петухи, – сказал он ни с того, ни с сего. – Сами лезут к Хива-хану в котел. Я тоже петух. Хан двести тилля дал, фирман привез, написал: «Будь, Рузмамед, моим юз-баши». Я обрадовался. Отец сказал: «Он тебя, как петуха, на зерно ловит. Но все равно тебе придется идти к нему, потому что зима холодная, половина людей умирать будет».

– Все мы люди, все мы человеки, – мрачно изрек Сергей. – Покупаемся и продаемся. Батрака барин покупает, барина – царь. Один за краюху хлеба работает, другой получает исправно. Аллакули-хан жалованье мне положил приличное, кость бы ему в горло, почему же мне не работать на него?! Тебя тоже не обидел,– Сергей ударил сердара по плечу.

– Меня не обидел, а другие туркмены плачут от хана, – сердито возразил Рузмамед. – Серкеры хана, как волки. Овец на базар пригнал – раису дай, беку дай, мулле дай, хану дай... Урюк собрал – тоже отдай... В ворота хивинские въехал – плати... Дорогой Сергей-джан, это наша земля – почему же я должен за все платить?! Хан мало дает, но много берет. Он хочет туркмен к себе в ханство, как в курятник, загнать. Тогда всех общиплет, а потом сожрет. Мы этого не желаем!

– Эка, брат, куда тебя понесло! – пьяно улыбаясь, обнял сердара Сергей. – Коль не хочешь быть в подчинении, то становись сам царем. Были у нас на Руси такие: Стенька Разин, Емелька Пугачев – все сгинули, кишка оказалась тонка. Попытайся, может тебе удастся, кость бы тебе в горло... А то вас, туркменов, много, а государя у вас нет. – Сергей налил гостю еще, и тот уже без оговорок выпил и, разжевав огурец, пообещал!

– Ай, ничего... Все равно Аллакули живот распорю я кишки выпущу...

Часа через два оба сникли. Татьяна вынесла матрас с подушками на айван, с помощью Меланьи уложила их спать.