Текст книги "Семь песков Хорезма"

Автор книги: Валентин Рыбин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 23 страниц)

– Что же мудрого ты услышал, Сергей? – Юсуф-мехтер усмехнулся.

– А вот послушай. Я ему говорю: плохо вы живете потому, что у вас нет своего государя, А он мне отвечает: «Как из дерева нельзя слепить тамдыр, так из туркмена нельзя сделать падишаха».

Сановники удивленно переглянулись и одобрительно засмеялись.

– Да, умно замечено, – согласился Юсуф-мехтер.– Я ни от кого не слышал такой поговорки... Видно, этот юноша умен. Туркмен не может стать государем, но государь туркменам и не нужен. Зачем туркменам падишах, когда есть хан Хорезма? Разве он плохо забоится о туркменах? В последние три года мы переселили на наши арыки больше пятисот туркменских семей. Теперь люди пустыни, не державшие в руках лопаты, умело возделывают поля и выращивают фрукты... Сергей-топчи, я сегодня сам поговорю с ахуном об этом парне.

– Спасибо, Юсуф-ака, век не забуду вашей поддержки. Я в неоплатном долгу...

Через несколько дней Рузмамед отнес в дом Илли-алла четыреста золотых тилля, отдал кошель имаму, точнее, оставил на дастархане. Илли-алла сделал вид, что не заметил подарка. Когда Рузмамед напомнил имаму о золотых тилля, тот небрежно махнул рукавом:

– Ах, это необязательно было делать. Раз принесли и оставили, то пойдет в богоугодное дело... В следующий раз, когда приедете с деньгами, вы можете отдать их старшему мударису. Желаю вам здоровья и вечных благ, а вашему сыну – знаний и мудрости.

Рузмамед не нашелся, что ответить. Святой ахун сразил его своей благодарностью. «Оказывается, придется платить еще старшему мударису! Где же я возьму золотые тилля, если эти собрал с горем пополам!»

В медресе Атамурад пошел один, без отца: Рузмамед не отважился без подарка. Сергей, кляня святых обирал, дал Атамураду три золотых персидских тумена,

– Отдашь мударису, кость бы ему в горло! А в общем-то удивляться нечему. Хива есть Хива, это не Ашак с крутыми обрывами.

На другой день Рузмамед отправился домой; выехал рано утром, распрощавшись с Сергеем и его домочад цами. Аманнияз, одетый в синюю куртку, красные шаровары и косматую шапку, вышел с подворья вместе с отцом. Рузмамед проводил его до ворот ичанкале, ска зал на прощанье:

– Ладно, сын, поеду. В Ашаке меня заждались. Служи хорошо, честь туркмена не позорь, но и гордость свою не теряй...

Проезжая мимо медресе Ширгази, Рузмамед тяжело вздохнул: «Надо ли было отдавать сюда Атамурада? Выйдет ли из него ученый мулла или получится крупный негодяй, подобно Илли-алла? Сложен мир... Чем изощреннее ум человека, тем выше его святость, тем бессовестнее его поступки. Видит Аллах, что это так!». Рузмамед в сердцах сплюнул, стегнул камчой коня а приспустил поводья.

Часть третья

I

Минуло десять лет, Немало утекло мутной амударьинской воды в синие воды Арала. Многих унесло время из мира живых в царство мертвых. Умерли Юсуф-мехтер и Кутбеддин-ходжа, умер Рахимкули-хан, оставив трон младшему брату Мадэмину. Капризный и злой юнец за эти годы превратился в воинственного полководца, который без войны жить не мог в регулярно совершал походы.

Летом 1853 года он возвращался с Мургаба, где усмирял непокорных сарыков. Войско, растянувшись на несколько фарсахов, двигалось по левому пологому берегу реки. Облака пыли висели в знойном неподвижном воздухе, в пыльной завесе едва был различим противоположный берег Амударьи. Террасами он спускался к воде, где в камышах и тугайных зарослях шумели стаи птиц,

У развалин Эшек-рабата, близ Пйтняка, Мадэмин-хан объявил привал. Слуги раскинули шатер в тени развесистых талов, огородили его от речного гнуса и полчища мух шелковыми занавесями, Крутоплечие нукеры из охранной сотни образовали вокруг шатра живой заслон, предупредительно выставив длинные, зловеще поблескивающие пики. К откосу, на котором стоял шатер, причалили каюки с вооруженной стражей, чтобы предупредить возможность нападения с противоположного берега. По сведениям лазутчиков, эмир Насрулла находился со своей армией под Кокандом, но непредсказуемы козни сатаны – сегодня он там, завтра – здесь. Прежде чем войти в шатер, Мадэмин, окруженный свитой сановников, некоторое время смотрел с откоса в длинную зрительную трубу. На той стороне, у переправы, толпились хивинцы. Паруса на судах были опущены. Хан успокоился, отдал трубу чернобородому, благообразному Якуб-мехтеру и неспеша направился к шатру.

Он устал от этого долгого изнурительного похода. У него болела голова и разламывалась поясница. Сердце источало злость на вся и всех, но причиной были непокорные сарыки. За восемь лет своего владычества Мадэмин совершил в те края пять походов, чтобы подчинить разбойные племена, но тщетно. При появлении хивинского хана южные туркмены склоняли перед ним головы и клялись исправно выплачивать дань. Стоило же Мадэмину возвратиться в Хиву, как на Мургабе вновь воцарялись беспорядки. Караваны, отправляющиеся в Герат и Мешхед, грабили, людей угоняли в неволю. И самое главное, отчего Мадэмин приходил в бешенство, туркмены продавали в Хиву его же ранее захваченных соплеменников.

Лежа с сомкнутыми веками, Мадэмин восстанавливал в памяти картины беспощадной расправы над жителями аулов, и его тонкие бескровные губы подергивались в мстительной усмешке. «Аллах, пощади! Смилуйся, всевышний!» – звенели в ушах голоса стариков и женщин с детьми, загнанных в кибитки и подожженных воинами. «Сгорели, как жалкие ящерицы!»

Хан будоражил память и слышал, как за кожаным пузырем шатра устраивалось на отдых его победоносное войско. В отдаленном людском гомоне чувствовалась торопливая деловитость. Его храбрые воины, ощущая близость родного очага, вели себя куда раскованней, нежели в степях Мерва. Громкая перекличка перемежалась смехом и песнями, И даже в ворчании верблюдов в ржании коней слышалась радость возвращения. Общее настроение войска постепенно передалось Мадэмин-хану. Он успокоился и уснул.

Проснулся он от зудящего звука осы. Красная хивинская оса с полосатым брюшком деловито обследовала шатер хана, то поднимаясь под купол, то спускаясь к лицу Мадэмина. Хан ударил в ладоши, и у входа, сложив руки на животе и кланяясь, предстал Якуб-мехтер.

– Уважаемый, не кажется ли тебе, если ко мне способна пробраться оса, то может залезть и какой-нибудь негодяй?

– Помилуйте, маградит, – приятно улыбнулся визирь. – Это же наша, хивинская оса. Таких ос ни в одном государстве не водится. Она налетела, чтобы приветствовать вас с возвращением в благословенный Хорезм.

– Прихлопни ее, мудрец. – Хан посуровел, вставая.

– Разве ты забыл, отчего умер святой дервиш Муштики? Он сунул в рот кусок дыни вместе с осой, и эта тварь укусила его за язык.

– Муштики был, как и большинство людей, смертен – потому к нему пришла смерть. Я думаю, на то была воля всевышнего, – начал было льстить визирь, но, увидев, как вспыхнули зеленые огоньки в глазах повелителя, поспешно снял с головы шапку и принялся го нять осу. Стоявшие у входа бии и аталыки предупредительно отпахнули полог у входа, и злодейка, вылетая, наткнулась на шелковую загородку и упала наземь. Один из аталыков, опередив других, раздавил сапогом,

– Вах-хов, если бы ты был таким же храбрым с сарыками! – иронически воскликнул Мадэмин. Но видя, как оскорбился и сник придворный, прибавил: – Расправа над этой тварью поистине достойна награды. Иди и распорядись, чтобы принесли чаю. Ты получишь от меня первую пиалу!

Сановники угодливо засмеялись и заговорили все сразу, восхищаясь добротой и остроумием маградита.

За дастарханом, уставленным двадцатью двумя раз личными блюдами и чайниками, Мадэмин сидел один, Склонившись, он быстро отправлял кусочки мяса в рот, сопел и зыркал исподлобья на приближенных. Мускулистые плечи хана были опущены, круглая бритая голова устремлена вперед. Горбоносый, с сухощавым узким лицом, он напоминал хищную птицу, терзающую свою добычу. Сановники стояли поодаль и с почтением наблюдали, как маградит копается в кушаньях.

После трапезы Мадэмин и Якуб-мехтер сели за шахматы, и в это время послышались радостные возгласы: приехал из Хазараспа двоюродный брат хана Сеид-Мухамед. Хан смешал фигуры и встал с тахты.

Брат повелителя при воинских доспехах – под распахнутым халатом в ножнах сабля, – бесцеремонно откинул полог, вошел и радушно обнял Мадэмина.

– Поздравляю тебя с победой, маградит. Мне уже сообщили, что ты разгромил сарыков, взял много пленных, а гарем твой пополнился красивыми гуриями.– Глаза Сеид-Мухамеда светились неподдельной радостью. Худой и костлявый, с серым испитым лицом, он вызывал жалость. Хан знал, что все недуги брата – от терьяка и женщин, и сейчас мягко пристыдил его:

– Дорогой, ты опять мечтаешь о гуриях. Не пора ли нам с тобой подумать о целебных травяных отварах. Мой почтенный мехтер заполучил из Константинополя от лекаря турецкого султана какую-то особую траву, которая десятикратно прибавляет силы. Как ты называешь это снадобье, Якуб?

– Это снадобье мы называем мадшук, европейцы же – декокт (Декокт – отвар), – важно отозвался визирь.

– Хорошо, дорогой мехтер, принеси нам этого мадшука сегодня на ночь, может, пригодится. – Мадэмин засмеялся и взял брата за руку, приглашая сесть на тахту. – Ну что, брат, давай говори обо всем, что считаешь нужным сказать мне. Спокойно ли в ханстве? Есть ли вести из Оренбурга? Где теперь Перовский?

Отправляясь три месяца назад в Мерв, Мадэмин-хан, боясь мести возвратившегося в Оренбург генерала Перовского, отправил на Усть-Юрт трехтысячный отряд: в случае нового похода казаков на Хиву отряд должен был остановить их.

Сеид-Мухамед, выслушав хана, гордо улыбнулся:

– Ты напрасно боялся его, маградит! Перовский сам боится тебя, как трусливый заяц боится волка. Мы ждем его на Усть-Юрте, а он, оказывается, поехал на Сыр-дарью и захватил Ак-мечеть. Мне непонятны его действия. Если Перовский наш враг, то почему он ведет войну с другим нашим врагом – кокандским ханом?

– Ты дурак! – обозлился Мадэмин. – Разве не ви лишь, что ему нужна «е только Хива, а весь Мавера-нахр (Маверанахр – междуречье Сырдарьи и Амударьи) с Кокандом и Бухарой вместе? Мы должны объединиться против урусов, а не ссориться между собой, как злые собаки, потому что у кокандского хана и у эмира Бухары мало ума! Когда-нибудь они пожалеют о своей недальновидности! – Осекшись на последнем слове, хан посмотрел в сторону стоявших поодаль санов ников и махнул рукавом, чтобы удалились.

Как только сановники скрылись, Сеид-Мухамед просительно заулыбался, снизил голос до шепота:

– Хазрат (Хазрат – великий, владыка),  окажи милость, распорядись, чтобы принесли кальян. С утра не было во рту ни маковой росинки. Я умираю, хазрат, от сухости и боли в груди.

– Хай, ненасытный! – оскорбился Мадэмин. Но ему и самому было тошно, и он согласился. – Ладно, брат, только потом не кричи на слуг во всю глотку, иначе сразу догадаются.

Вечером Мадэмин в глубоком блаженстве слушал игру сазандаров. Счастливый взгляд хана безумно блуждал по лицам сидевших с ним сановников Он не помнил, когда они ушли. Очнулся хан от забытья около полуночи. Лагерь уже спал, лишь из-за реки, с другого берега, доносились звуки – дружное лягушиное кваканье смешивалось с криками ночных птиц. Хан почувствовал страшное одиночество и, обхватив руками атласную подушку, прижал ее к груди. Ее тепло и мягкость напомнили ему о Гульсун – красавице гарема, которая сейчас пребывала в Хиве. «О Аллах, почему у тебя нет силы, которая могла бы перенести меня сейчас к ней!» – с сожалением вздохнул он. В эту минуту, заглушая лягушиный хор. защелкал где-то совсем близко соловей. Пение его еще больше разбередило душу хана. «Но почему только Гульсун? – подумал он. – Конечно, равных ей найти невозможно, но и среди пленниц, которых мы везем из Мерва, есть красивые птички!» Он вспомнил, как нукеры вытаскивали из туркменских кибиток девушек и сгоняли их, плачущих, к Мургабу, и сразу принял решение. Выйдя из шатра, Мадэмин легонько хлопнул в ладоши. Этого было достаточно, чтобы придворные мгновенно предстали перед повелителем. Хан велел позвать ясаула – начальника дворцовой стражи. Он явился быстро, как молния, застыл, склонившись в почтительной позе.

– Где у тебя сарычки, которых мы взяли в Мерве?

– Они рядом...

– Доставь ко мне самую молодую из них.

– Ваша воля, маградит...

Ясаул исчез. Мадэмин вернулся в шатер, лег, облокотившись на подушки, и стал ждать. Через некоторое время слуги внесли угощение – несколько ваз с фруктами и конфетами в ярких бумажках. Хан одобрительно кивнул, однако велел принести еще какое-либо женское украшение. Подали янтарный браслет с вкрапленными бриллиантами, и вскоре после суеты, внезапно возникшей снаружи, втащили в шатер запеленатую в белое покрывало пленницу.

– Оставьте и уходите, – распорядился хан, разглядывая лежащую на тюфяке жертву.

При двух зажженных свечах в шатре все же было сумеречно. Хан взял подсвечник, поднес к лицу незнакомки. То, что он увидел, вызвало у него смех и раздражение одновременно. Перед ним скрученная по рукам и ногам лежала девочка лет тринадцати. Но не возраст удивил хана. Его величество видел и помоложе этой. Рассмешил и огорчил вид сарычки. Лицо ее было маленьким и круглым, глаза черные и большие, а дуги бровей разрисованы синей краской. Самое же занятное, что голова сарычки со спущенной на лоб челкой была обрита. Лишь на затылке торчало множество тонких косичек. Хан отставил свечу в сторону, попытался приподнять девчонку и усадить рядом, но она так сильно мотнула головой, что косичками хлестко задела по лицу хана.

– Эй, ты, чучело! – заругался Мадэмин, потирая, словно обожженную огнем, щеку. – Мало того, что ты не похожа на женщину, ты и ведешь себя, как еж. – А ну-ка, скажи, как тебя зовут?

Девочка плотно сжала губы, глаза ее еще больше расширились и округлились. В них засверкала такая злоба, что Мадэмин не выдержал взгляда.

– Ну ладно, моя ханум, перестань сердиться, – мягко заговорил хан. – Я же пригласил тебя как свою наложницу. Если ты будешь умно вести себя, я сделаю тебя самой любимой женой Но сначала давай снимем с тебя это покрывало.

Едва Мадэмин принялся разворачивать пленницу, как она забилась конвульсивно и замычала бессвязно, словно овечка, терзаемая волком. Ее сопротивление пробудило в хане хищные инстинкты. Не церемонясь, он властно сорвал с нее покрывало, увидел обнаженное тело и на мгновение оторопел. Этого хватило девочке, чтобы вскочить на ноги и метнуться в сторону. Она прижалась спиной к зыбкой стенке шатра и прикрыла стыдное место руками. Мадэмин вожделенно сглотнул слюну.

– Красавица, подойди, – прохрипел он. – Ты хороша и непорочна, ты достойна стать моей женой. Возьми этот браслет, козочка.

Девочка смотрела на хана бешеными глазами, напружинившись всем телом. Ему показалось – сейчас дикарка бросится на него.

– Козочка, возьми яблоко, оно из сада самого пророка.

Хан протянул руку с яблоком, приближаясь к ней, Девочка отскочила в сторону.

– Ханум, ну зачем же так, – обиделся Мадэмин. – Ты не мышка, я – не кот...

Опасаясь, как бы его жертва не выскочила из шатра, он встал у входа, сбросил с себя одежду и двинулся на нее, тяжело дыша от нахлынувшей похоти. Она вновь метнулась от него, но он схватил ее за ногу. Он нава лился на нее всем телом, рыча, как зверь, и вдруг ужасный вопль потревожил тишину. Девчонка вцепилась зубами в волосатый подбородок маградита и прокусила его. Взвыв от боли, хан отпрянул, ударил свою жертву по лицу и она, обливаясь кровью, выскочила во двор, где уже метались всполошившиеся слуги.

– Гадкая тварь! Исчадие сатанинского ада!– кричал вслед хан. – Прогоните эту девчонку в образе зверя! Отдайте ее нукерам, пусть они вволю позабавятся!

Утром войско хана снялось с привала и после еще одного непродолжительного отдыха в Хазараспе, где воины привели себя в порядок, двинулось к столице.

До священных минаретов и стен Хивы оставался фарсах, когда идущие впереди карнайчи подняли огромные кожаные трубы, и теплый осенний день огласился грозными сотрясающими звуками, словно в небе раскололся на несколько частей гром, и эхо его покатилось во все стороны. Вскоре показались стены Хивы с распахнутыми Хазараспскими воротами. За деревьями поплыли купола минаретов – Палван-ата, Джума-мечеть, Шелекер-мечеть, Хай-мечеть, Карагез-мечеть, Атамурад-кушбеги-мечеть. За массивными стенами показалась внутренняя крепость – ичанкале, тоже обнесенная высокой стеной.

Мадэмин-хан, любуясь столицей, самодовольно улыбнулся: «Нет, на свете такого врага, который мог бы сокрушить эти могучие стены!»

На площади у дворца и во всех кварталах внутреннего города дымились огромные казаны с пловом, трещало на вертелах мясо, в лавках шла торговля халвой, сладкой патокой и миндалем. Тысячи горожан толпились в местах угощений, и еще тысячи шли к ичанкале из внешнего города, теснясь в проемах четырех арочных ворот.

Войска прошли мимо ханского дворца. Мадэмин, прежде чем въехать в цитадель, остановил коня на возвышении у портала, приветствуя народ. Он направился во дворец, и стали разъезжаться его доблестные конные сотни. Многие всадники, живущие в предместьях Хивы или еще дальше, на каналах и в аулах у самой пустыни, направили своих коней прочь из города. Другие подались во внешний город, в котором испокон века селились торговцы и ремесленники, а всадники были их сыновьями или просто снимали у них квартиры.

II

Аманнияз уже десятый год служил в войске хивинского хана и третий год командовал иомудской сотней. Он возмужал, превратился из гибкого юноши в сильного воина. О беспримерной храбрости и удали Аманнияза знали во всей Хиве. Именно эти качества и помогли ему стать начальником сотни – юз-баши. Участвуя во всех походах, Аманнияз-сердар лишь на зиму уезжал домой, в Куня-Ургенч. Постоянным же становищем для него был дом Сергея. Здесь он мог всегда найти сердечный приют и услышать доброе слово.

Аманнияз после окончания парадного шествия войск распустил своих джигитов по домам Сам направился в обоз ханского войска, где находились пленные и всевозможный скарб, поднял трех своих верблюдов и направился в сторону квартала Кефтерхане, где жил Сергей, Ехал он на караковом текинском скакуне, за ним на лошадях попроще пятеро джигитов. Эти удальцы всегда сопровождали юз-баши в походах и сражениях, и теперь конвоировали добычу, захваченную Аманнияз-сердаром в Мерве. На верблюдах раскачивались огромные чувалы с добром и одно кеджебе, в котором сидела пленница.

Маленький караван прошествовал по пыльным улочкам внешнего города, обогнул караван-сарай и остановился у ворот Сергеева подворья. Они были открыты, и сам хозяин был дома, фыркая, плескался под рукомойником, окруженный детьми На айване стояла Юлдуз-ханум. К приезду мужа она надела свое лучшее платье, лакированные туфли, и глаза ее сияли счастьем. Юсуп-ака, услышав голоса у ворот, кинулся встречать гостей. Аманнияз-сердар, ведя коня в поводу, поздоровался со всеми, затем, отдав скакуна одному из джигитов, распорядился:

– Лошадей и верблюдов отведите на скотный двор, а эту девчонку – в мою комнату!

Юсуп-ака, как добрый человек и гостеприимный хозяин, тоже был рад возвращению зятя и постояльца, но, в отличие от Юлдуз, у старика на душе было неспокойно. И едва Аманнияз направился в конец двора, Юсуп-ака тихонько пошел за ним.

– Аманнияз! – окликнул он, когда тот поднялся на айван. – Прости меня за худую весть, но я должен тебе сказать, что в прошлую пятницу приходил ко мне твой брат Атамурад. Заночевал здесь, потом ушел, пообещав еще заглянуть А вчера я слышал, вроде бы его схватили нукеры городского хакима и бросили в зиндан.

– В зиндан? – Аманнияз побледнел. – За что же его бросили в зиндан?

– Люди говорят, что он был в компании мулл и там хорошо говорил о русских. Кто-то донес об этом хакиму,

– Вах-хов, какой же черной вестью ты меня встретил! Сергей-ага об этом тоже энает?

– Нет, я не успел еще сказать. Я позову его, и м ы вместе подумаем, как спасти твоего брата.

Сергей меньше всего ожидал услышать что-либо прискорбное. Поднявшись к Аманниязу и увидев чумазую девчонку, он решил, что его позвали ради нее, и сразу спросил;

– Откуда ты взял такое сокровище?

– Ай, пожалел... Ее могли истерзать ханские нукеры и выбросить в реку. Пусть живет у меня... О ней у меня большой заботы нет. Другая забота появилась. Вот твой тесть сказал мне, что Атамурада за какие-то глупые слова в зиндан бросили. Я думаю, это пустые слухи. Сейчас я схожу и все узнаю...

Он отправился в медресе Ширгази, где зачастую собирались друзья Атамурада, в основном, поэты и музыканты, с которыми он учился, но и теперь, когда окончил учебу, то и дело навещал их. Компанию шахиров Аманнияз отыскал в одной из келий. Они только что вернулись с торжеств, устроенных в честь возвращения хана, и полулежали на ковре, сунув под локти подушки. Как только.Аманнияз появился на пороге, все сразу встали, и самый старший сказал:

– Дорогой сердар, как хорошо, что вы пришли. Поздравляем с возвращением.

– Где Атамурад? – нетерпеливо спросил Аманнияз. – Я слышал, он в зиндане. Не скрывайте ничего от меня, я давно знаю о ваших богохульских делах. По каждому из вас давно плачет секира.

– Аманнияз-ага, ну, зачем же вы так сердитесь? – хозяин худжре взял под руку разгневанного юз-баши и усадил на ковер.

– Ладно, не тяни душу, говори, за что бросили в зиндан моего брата?

– Ничего плохого мы не сделали, поверьте мне. Ваш брат, как вам известно, гостил в эту зиму у мангышлакского Нур-ишана. Ишан, сами знаете, человек русского подданства. Ему все пути-дороги открыты: то он едет в Астрахань, то в Оренбург, к самому Перовскому. А недавно ишан побывал в Тифлисе и привез весть, что русские начали войну с турецким султаном и вроде бы бьют турок беспощадно. Ишая рассказывал об этом вашему брату, а Атамурад – нам. Да беда в том, что здесь сидел один неугодный улем, недавно побывавший в Турции. Он и заспорил с вашим братом. Атамурад говорит ему: «Русские сбросят тюрбан с султана Турции», а улем утверждает: «Султан посадит всех русских на железный кол, потому что султану помогает Великобритания!» В общем, они очень горячо поспорили. Дело кончилось тем, что улем в конце-концов побежал во дворец, к хакиму. Ночью пришли нукеры.

– Где сейчас мой брат? – немного успокоившись, спросил Аманнияз.

– В городском зиндане. Мы его выручим, вы не беспокойтесь. Если не выручим, то сядем в зиндан сами.

– Кому нужны такие жертвы! – Аманнияз вздохнул, обдумывая, что ему делать дальше. Помедлив немного, сказал: – Ладно, прикусите свои языки и не болтайте лишнего. Я пойду к одному человеку – он поможет мне...

На другой день у портала дворца проходил публичный арс: Мадэмин карал врагов и жаловал героев. Церемония продолжалась чуть ли не весь день. Лишь к вечеру, когда ханский глашатай объявил об окончании ханского приема и толпы стали расходиться, Сергей сумел заговорить с главным визирем хана Якуб-мехтером, дружбу с которым не прерывал, но виделся реже, поскольку Якуб поселился во дворце хана и был доступен не во всякий день и час. Услышав от Сергея, что у него важное дело, Якуб-мехтер не стал говорить во дворе, пригласил его к себе на обед.

– Воистину праведными делами руководит магическая сила всевышнего! – шутливо воскликнул Якуб-мехтер, усаживая Сергея рядом на ковер – Обед мой был бы гораздо скромнее, если бы не было на нем такого дорогого гостя, как ты, Сергей-ака. Я и наш несравненный маградит гордимся твоей храбростью!

Пока гости устраивались у дастархана, слуги подали чай. Мерно потекла слащавая беседа о могуществе и беспрестанном радении на пользу государства великого Мадэмина. Сергею пришлось долго ждать, чтобы вы сказать свою заботу. Наконец, когда подали дымящийся ароматный плов и Якуб-мехтер высказался, что это царственное кушанье снимает тысячу забот, Сергей сказал:

– Жизнь такова: исчезают заботы большие, тут же появляются малые.

– О чем ты хотел меня просить, Сергей-джан? – вспомнил визирь. – Говори, и я с радостью выслушаю тебя и постараюсь помочь.

– Забот о себе у меня нет. Забота о близком мне человеке гложет душу. Родной брат моего друга из Куня-Ургенча поссорился с одним улемом. Они наговорили друг другу много всяких глупостей, кость бы им в горло! Бедный улем побежал к хакиму, и тот распорядился посадить обидчика в зиндан.

Визирь задумался. Некоторое время он молчал, пожимая плечами, наконец заговорил:

– Сергей-ага, тут не все так просто, как нам с тобой представляется. Я уже слышал об этой истории. Твой друг, если не ошибаюсь, знакомый мне иомуд?

– Иомуд, и очень храбрый воин, юз-баши к тому же... А еще проще, чтобы тебе не напрягать ум, дорогой Якуб-мехтер, скажу так: он сын Рузмамеда, раненного много лет тому назад под Боджнурдом. Когда-то Аллакули-хан высоко отличал его.

– Этот младший сын Рузмамеда схватился за нож и кинулся на улема. который недавно вернулся из Константинополя, от самого султана!

– Якуб-ага, помилуй! – повысил голос Сергей.– Неужели ты мне не сделаешь даже такую уступку?! Скажи хакиму, пусть выпустит из зиндана парня.

– Ладно, Сергей-ага, я выполню твою просьбу. Но ты предупреди заносчивых куня-ургенчцев, чтобы зря не болтали языками и не хватались за ножи. Наш маградит этого не любит.

– Скажу, конечно, – пообещал Сергей, и они заговорили о другом.

Вечером Аманнияз пришел с друзьями брата к городской тюрьме – круглой высокой башне. Здесь его уже ждали дворцовые слуги и сам городской голова – хаким.

– Ну что, иомуд, хочешь посмотреть темницу? – предложил он Аманниязу, зловеще оскалив зубы. – Пути всевышнего неисповедимы: может быть, и тебе придется сидеть здесь!

– Сохрани меня Аллах! – отмахнулся Аманнияз, однако вошел в узкую дверь и остановился у порога.

В нос ему ударил спертый запах мочи и кала. Он отвернулся и закашлялся, прежде чем разглядеть в зиндане узников. Это был необычный зиндан. В нем не было глубокой ямы, где содержались узники. Арестованные сидели у стены, прикованные цепями. В середине чернела круглая яма, куда стекали нечистоты, и оттуда несло зловонием. В куполе строения виднелось еще одно круглое отверстие: через него проникал дневной свет и воздух. Но воздуха явно не хватало. Аманнияз с содроганием подумал, как же все это терпят арестованные, и, представив себя вместе с ними, взмолился: «Не дай, всевышний, оказаться здесь!»

В то время как Аманнияз оглядывал тюрьму, стражник снял с рук и ног Атамурада цепи и вывел его наружу.

– Глупец, – процедил сквозь зубы Аманнияз, рванув за полу халата брата.

До самого Сергеева двора шли они молча. Но едва оказались во дворе, Аманнияз дал волю чувствам, а гневу – простор.

– Ты глупец, Атамурад! Ты забыл, где находишься! Как ты мог говорить то, что тебе вздумается? В Хиве даже стены имеют глаза и уши. Как мог ты доверить свои тайные мысли всяким ничтожествам из медресе, которые только сплетничают, поют да пожирают хлеб народа, собранный по налогам?!

– Не горячись, брат, не поднимай высоко огонь в очаге, не то сожжешь кибитку! – в тон возразил обиженный Атамурад.

Они стояли друг против друга – оба высокие и плечистые, в косматых тельпеках и халатах. Только красный халат на младшем брате был помят и испачкан тюремными нечистотами. Они были очень схожи: горбоносые, узколицые, с раскосыми глазами, в которых сверкал зеленоватым пламенем гнев! «Сущие барсы!» – говорили о них в Куня-Ургенче, когда братья ссорились. В ссоре они не щадили друг друга, но, слава Аллаху, до ножей дело не доходило: бранились до устали и расходились по своим кибиткам. И сейчас было похоже, что ссора только начинается.

– Щенок, это ты меня учишь, какой мне огонь держать в очаге?! – угрожающе надвинулся на брата Аманнияз. – Ты моложе меня на шесть лет, постыдился бы! Аллах покарает тебя за бесстыдство перед старшим! Братья в перепалке, сами того не замечая, шли по двору, пока не столкнулись с Сергеем, который стоял посреди двора, посмеиваясь и качая головой:

– Вот уж, действительно, гнев заслоняет разум, кость бы вам в горло! – высказался он громко. – Радоваться надо встрече, а вы грызетесь. А ну, кончайте.., Рад тебя видеть, Атамурад, целым и невредимым. Однако, попахивает от тебя дерьмом... Давай-ка топай в баню, специально для тебя истопили. Там в предбаннике возьмешь белье чистое и одежонку новую. Я предвидел, каким тебя из вонючего зиндана вытолкнут.

Сергей с Аманниязом занялись приготовлением плова и провозились с ним как раз до того времени, когда вернулся Атамурад, отдуваясь и смахивая с лица стекающий ручьями пот. Тут же Юлдуз-ханум расстелила скатерти, а Юсуп-ака наполнил до краев деревянные чашки пловом. За одну сели мужчины, за другую – женщины и дети. Как только приступили к трапезе, Сергей сказал Атамураду:

– Напугал ты меня сегодня не на шутку. Еле упросил Якуб-мехтера, чтобы распорядился освободить тебя. Надо же, полез с ножом на улема, русских принялся защищать... Кстати, что это за слухи такие идут по Хиве? Вроде бы генерал Перовский на Сырдарье объявился, Ак-мечеть захватил у кокандцев.

– Сергей-ага, так и есть, как говоришь, – отозвался Атамурад. – Но не за эти слухи схватил меня хаким. В это лето, когда вы с Аманниязом были на Мургабе, я гостил у Нур-ишана на Мангышлаке. К нему каждый вечер приходили русские люди. Нур-ишан со своим племенем давно русское подданство приняли, а его сын в Хиве живет. Весной Нур-ишан приезжал к сыну, а на обратном пути заехал в Куня-Ургенч к нашему деду. Ишан не знал, что Аман-ага давно умер. Я показал ишану могилу. Два-три дня он у нас жил, потом уговорил меня съездить к нему на Мангышлак. Когда мы приехали в Тюб-Караган, я сразу же увидал русских рыбаков и солдат. Туркмены работают у них и получают русские ассигнации. Это такие бумажки, на которые можно купить муку, сахар, бязь и даже бархат... Недели две я гостил, потом мы сели на русскую расшиву и поплыли к Челекену. Остановились у Кадыр-Мамеда. Это сын известного всем Кият-хама, который служил русскому государю и его наместникам на Кавказе. Сейчас уже все береговые туркмены торгуют с астраханскими и бакинскими купцами и не знают горя. Они даже не опасаются оставлять свои семьи, потому что их кибитки защищают русские солдаты...

Аманнияз слушал брата с интересом. Сергей же го и дело кривил в скептической усмешке губы. Наконец, не выдержал:

– Дорогой Аташ, ты видел русских со стороны, поэтому не заметил ничего плохого. Ну-да ладно, это дело для тебя – десятое. Если тебя бросили в зиндан за такие нести, то наш хаким просто-напросто безмозглый ишак

– Нет, Сергей-ага, я говорил о другом. На Мангышлаке, когда мы вернулись с Челекена, я узнал о войне между белым царем и турецким султаном. Я видел, как русские солдаты садились на корабли и отправлялись на кавказский берег. Вот об этом я говорил и хвалил русских, потому что их хвалит Нур-ишан...