Текст книги "Семь песков Хорезма"

Автор книги: Валентин Рыбин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 23 страниц)

– Пока что не пойму, о чем говоришь, – отозвался Атамурад. – Меня долго не было в Хорезме, ездил на Челекен к русским. Вот вернулся и решил навестить тебя, посмотреть, хорошо ли живешь. Не съел ли тебя новый хивинский маградит?

– Значит, правду говорили люди, что ты к русским уехал,– с сожалением произнес Кара-кель. – Ну что же, тем приятнее тебе будет узнать радостную весть, Сеид-Мухаммед-хан, как только сел на трон, сразу пошел на уступки туркменам. Сначала, конечно, хотел взять нас силой: прислал главного диванбеги Рамакаюз-баши. Тот говорит: «Пусть туркмены вернут все награбленное!» Наши аксакалы в ответ ему: «Нет на свете страны без воров и разбойников. За отдельных гнусных людей мы отвечать не можем!» Уехал Рамак ни с чем, а теперь сам хан согласился с нами, сказал: «Можете награбленное не возвращать, но чтобы впредь не было между хивинцами и туркменами распрей, – переселяйтесь поближе к Хиве. Даю вам лучшие земли по Хазараспской дороге, на Беш-арыке. Будете жить там и служить у меня самыми почетными воинами-мех ремами, никаких налогов с вас брать не буду». Вот так, Атамурад-сердар... Мы добились того, что хотели. Ты боялся, что Хива сделает нас рабами, но, как видишь, за нами остается полная свобода. Соглашайся, Аташ, поскорее на переселение, а то будет поздно!

Атамурад съежился от такой вести. «Это не только хитрость хана, но и коварство – заманить туркмен и окончательно закабалить их. Ханы и сердары, конечно, будут мехремами, а простой народ станет ишачить на полях и во дворах богатых хивинцев!» И он сказал с сожалением:

– Кара-кель, это еще одна, самая страшная твоя ошибка! Она ведет к тому, что ты вместе с хивинским ханом будешь пить кровь собственного народа! Пока не поздно, одумайся! Сбрось с себя хивинскую одежду и верни хану титул бия, который он тебе дал! Давай соединим наших людей и захватим Хиву! Мы образуем общину, и управлять Хорезмом будет совет старейшин – маслахат!

– Ты заблуждаешься, как ягненок, Аташ! – возму тился Кара-кель. – Я же знаю, что ты был у русского генерала и он свернул тебе мозги набок. Ты хочешь угодить России и тянешь за собой всех нас! Но ты предаешь не только своих туркмен... Ты предаешь всех мусульман. Ты же знаешь, что эмир Бухары, хан Ко канда и все ахуны и ишаны объявили русским священную войну – газават!... Кто посмеет пойти против ислама, а тем более будет помогать в войне белому царю, того ждет на этом свете страшная смерть, а на том он будет корчиться в геенне огненной... Это ты понимаешь?! Поезжай, Атамурад-хан, в Куня-Ургенч да поторопи своих соплеменников поскорее становиться под знамена ислама! У меня больше нечего тебе сказать... Аминь... – Кара-кель провел ладонями по бороде, дав понять, что разговор окончен.

– Ладно, Кара-ага, мы подумаем, – пообещал Атамурад и распрощался с хозяином дома.

Вскочив снова в седло, Атамурад уже не мог спокойно ехать, его подгоняла отчаянная мысль: «Только бы не опоздать! Только бы успеть собрать всех: тогда посмотрим – кто кого?!»

Останавливаясь в каждом туркменском селении на час-два, Атамурад оповещал всех: «Люди, не поддавайтесь обману! Кара-кель назвался бием, чтобы всех вас сделать рабами хивинского хана!..»

XI

Вновь затревожились сыны песков: джигиты схватились за сабли, готовили коней к выезду; старики-аксакалы сходились, ведя долгие толки. Свадебный той, однако, был назначен, и состоялся он в намеченный день по строго заведенному обычаю. Ранним утром собралось на Ашаке множество народу. Съехались с ближайших кошей и с отдаленных мест иомуды. Задымили у кибиток тамдыры, разнося ароматный запах чурека, заку рился пар над котлами с пловом. Пока готовилось угощение, все смотрели на степь, в сторону соседнего селения, откуда должны привезти невесту. Шли суды-пересуды – кто она, откуда, неужто та самая девчонка, которую еще Аманнияз привез из Мерва? Если так, то эту рабыню Атамурад мог бы сделать своей женой без почестей. Женился бы сначала на какой-нибудь знатной туркменке из соседнего рода... Пока судили и рядили, вдали над пустыней поднялось облако пыли, и вот ринулся туда народ и понеслись крики:

– Скачут, скачут! Атбашчи (Атбашчи – мужская часть свадебного поезда) скачут!

Вот они первые вестники начавшегося тоя. С полсотни парней на кровных ахалтекинских жеребцах, размахивая яркими лоскутами, промчались по пустырю вдоль кибиток, где после свадебного ритуала пройдут скачки на конях и верблюдах, где будут состязаться пальваны и доставать платки джигиты в игре яглыга-товусмак. Но пока что промчавшись по пустырю, атбашчи направили коней к собравшимся гостям. А вот и свадебный поезд с невестой. Целый караван украшенных верблюдов, на каждом женщина в бордовом кетени, борык венчает ее голову, грудь украшена брошью и подвесками из монет и серебряных пластинок, – это гелнанджи (Гелнанджи – женская часть свадебного поезда), сопровождающие невесту. Паланкин с невестой в середине на лучшей верблюдице... Остановился свадебный караван, осадили верблюдов, сняли паланкин, понесли во двор. Посыпались под ноги идущих монеты и конфеты. Дети, вертясь волчком, бросались за деньгами и сладостями, а невесту внесли в юрту, стоящую посреди двора, посадили на ковер, велев ждать жениха. Зазвучали струны дутаров, запели баяши, зашумел возгласами радости и веселья свадебный той...

Все шло хорошо, да душа у Атамурада не была спокойна: от предчувствия недоброго холодело сердце. И вот с Капланкыра спустился в долину небольшой отряд всадников, насторожив всех. Джигиты на всякий случай схватились за ружья, коней оседлали. Но вскоре выяснилось – приехал из Кунграда старый друг Атамурада, вместе учились в хивинском медресе и за головой Мадэмина ходили вместе – каракалпакский сердар Мухаммед-Фена В минуту встречи не подал он вида, что приехал не только на той, но и с важной вестью. Сердечно поздравил Атамурада с женитьбой, пожелал счастья и только потом, когда той пошел своим чередом – люди свыклись и забыли о присутствии каракалпаков, – Мухаммед-Фена с беспокойством сказал Ата мураду:

– О тое твоем, сердар, я не знал и не ведал. Другая забота привела меня к тебе. Послы хивинского хана из Оренбурга едут.

– Разве Сеид-Мухаммед отправлял в Россию своих послов? – насторожился Атамурад. – Что-то я не слышал о таком.

– Многое мы не слышали и не знали, пока я не взял за горло кунградского есаул-мехрема. Оказывается, твоих людей, которых ты отправил в Москву прошлым летом, хивинцы схватили, отрубили им головы и послали своих к белому царю. Они целый год были в гостях у русского императора, а теперь едут назад и везут о собой в Хиву русское посольство. Говорят, они обменялись грамотами, заключили между собой мир и затевают небывалую торговлю. Вот так, Аташ... – Мухаммед-Фена задумался,

– Откуда узнал об этом? – не поверил Атамурад.

– Люди мои из Оренбурга приехали, рассказали. В России много перемен. Царя нового, Александра II, короновали... Оренбургский начальник, генерал Перовский, умер... Теперь новый появился – Катенин. Он будет провожать свое и хивинское посольство до Эмбы, а потом – Игнатьев...

– Кто такой Игнатьев?

– Он полковник, главный в русском посольстве, Он едет в Хиву, к Сеид-Мухаммед-хану.

– Да, Мухаммед-Фена, невеселые ты мне привез вести на мой той, – озабоченно проговорил Атамурад.

– Плохие вести... Если бы ты их привез вчера, я бы отказался от тоя. Не до веселья сейчас, Надо действо вать... Давай поговорим с моим отцом.., Ты иди к нему и расскажи... А мне надо быть веселым до конца тоя...

Кумыш, сидя в свадебной кибитке, не могла дождаться, когда же кончится людское веселье. Голова у нее болела от сильного волнения и усталости. К тому же она была закутана с головы до ног, так что дышать трудно. Но вот наступил самый страшный и радостный миг для нее у юрты послышались голоса, началась суматоха – это гелнанджи, не желая жениха пускать к невесте, требовали от него подарки. Наконец, Атамурад вошел, огляделся.

– Жива ли ты, Кумыш? Слава Аллаху, теперь мы вместе.

– Ах, Атамурад, мне так душно. У меня болит голова.

– Да сними с себя все это и ложись спи. Я еще немного побуду с каракалпакцами, потом приду.

Он ушел от нее, едва затих той. Направился в отцовскую кибитку, где с Рузмамедом, озабоченно беседуя, сидел Мухаммед-Фена. Они замолчали, увидев Атаму-рада, и вновь заговорил Рузмамед:

– Старики наши помнят и передают внукам о тех, далеких временах. Мне тоже мой дед рассказывал, как при русской царице Елизавете отделились каракалпаки и приняли российское подданство. Вся страна от Сыра до левых протоков Амударьи запросилась под крылья русского орла. Однако кайсакский хан Абул-хайр воспротивился этому, напал на каракалпаков. Малосильным что оставалось делать? Переселились они на запад Арала, к Жамандарье. А тут хивинский хан увидел, что добыча к нему сама в руки идет—взял да закабалил переселенцев, С тех пор много раз мы восставали против Хивы, да силенок сбросить Хива-хана не хватало. Боюсь, Мухаммед-Фена, и на этот раз побьют вас хивинцы.

– Я приехал к вам за помощью, Рузмамед-сердар, – хмуро отозвался Мухаммед-Фена, – Стыдно напоминать мне о недавнем, но напомню... Когда Аманнияза сбросили с минарета и вы с Атамурадом объявили Мадэмина своим кровником, я не стал ждать, пока меня позовут на помощь...

– Дорогой Мухаммед, а разве мы хотим, чтобы ты нам напоминал о нашем долге? – вмешался в разговор Атамурад. – И разве только тебе насыпали соль на кровоточащую рану хан Хивы и его прихвостни? Разве не наших людей зарезал Сеид-Мухаммед? Скажи лучше, что ты намерен делать?

– Только этих слов я от тебя и ждал! – оживился Мухаммед-Фена. – Есаул-мехрема мои джигиты убили. Диван-баба бежал в Хиву к хану... Не сегодня-завтра Сеид-Мухаммед пришлет войска, чтобы разгромить восставших. Если ашакцы и другие туркмены придут к нам на помощь, мы еще посмотрим, на чьей стороне будет победа!

– Считай, что мы пришли к тебе на помощь! – Атамурад положил руку на плечо Мухаммеду-Фена.– Отец, благослови наш союз.

– На все воля Аллаха, – поднявшись, произнес Рузмамед. – Пусть в делах вам сопутствует удача.

На следующий день начали съезжаться в Ашак джигиты из всех больших и малых селений на пути к Куня-Ургенчу. Несколько дней у подножья Усть-Юрта ржали кони и ворчали отвыкшие от вьюков верблюды. В эти дни, пока ашакцы собирались в поход, Атамурад почти неотступно пребывал возле молодой жены. Кумыш была к нему нежна и ласкова, и сколько раз они вспоминали ту далекую ночь в Куня-Ургенче, когда она чуть было не сбежала из их дома. Мог ли он предполагать, что она станет ему женой, печь чуреки в дорогу, собирать переметную суму? «Непонятно создана жизнь, – размышлял он, глядя на проворные движения жены,– Черное становится белым, белое становится черным... Святым человеком считал я Кара-келя, но его святость превратилась в алчность... Что мне сулит судьба завтра? Узнать бы заранее, как отнесется Оренбургский генерал-губернатор к нашему подарку? Ведь такого богатого, подарка, как целое государство каракалпаков, никто никому не преподносил! Мы растопим своей щедростью сердце русских! Пусть потом Мухаммед-Фена станет ханом Кунграда, а я добьюсь свержения глупого и беспощадного Сеид-Мухаммеда».

С уверенностью за свои скорые успехи сел перед рассветом на коня Атамурад. Не сомневался в том, что Кунград будет повержен в первые же часы налета и Мухаммед Фена.

Заночевали в распадках Чинка, на рассвете ворвались в город со стороны Амударьи, где городские стены примыкали к самой реке и были во многих местах разрушены Словно ручьи бешеного потока, растеклась конница по узким улочкам Кунграда, круша ворота богатых подворий и врываясь в дома. Еще и не взошло солнце, а вся городская знать была перебита. Тех, кто не оказывал сопротивления, джигиты гнали на площадь. Молодые пленники вливались в отряды Мухаммед-Фена, стариков согнали на огромный двор есаула-мехрема, который теперь пустовал, и заставили делать дробь для ружей. Особенно охотно шла к повстанцам беднота. Вокруг сотен тут и там скапливались огромные толпы пеших ополченцев, вооруженных чем попало: лопатами, топорами, палками, на концах которых торчали большие ножницы для стрижки овец. Отовсюду неслись призывы уничтожать проклятых биев и серкеров хана, и толпы встречали каждый очередной призыв глашатая могучим ревом. Глупо было бы сдерживать эту разъяренную силу – самое верное, дать ей выход на поле боя. И сердары повели людей вдоль берега Амударьи к каналам Саули и Лаудану, где стояли каюки хивинцев, на которых они с гор Шейх Джейли, от самого города Кипчака, привозили огромные камни и сталкивали их в воду на середине реки, чтобы создать преграду русскому пароходу «Перовский». В том, что он со дня на день должен появиться со стороны Арала, никто из хивинской знати не сомневался.

Конники и толпы кунградцев ворвались в береговую крепость, в которой стоял хивинский гарнизон, и разгромили ее. Из трехсот нукеров, охранявших устья каналов Саули и Лаудан, спаслись бегством лишь немногие, остальные были зарублены или утоплены в реке. Не останавливаясь, повстанцы двинулись дальше к городам Кипчак и Гурлен, круша на своем пути все, что попадало под руку. Лишь в окрестностях Нового Ургенча отборные конные сотни хивинского хана смогли оказать сопротивление разношерстной, плохо вооруженной толпе и повернуть ее в сторону Ташауза и Ильялы – на запад. Расхрабрившиеся бии, видя, что не все еще потеряно, велели трубить в карнаи, чтобы поднять против повстанцев население Хорезма.

XII

В Чарбаг к пушкарям приехали Ниязбаши-бий в Кара-кель.

– Сергей-топчи, подойди! – окликнул Ниязбаши-бий, слезая с аргамака, покрытого сплошь от хвоста до головы зеленым бархатом,

Сергей погасил паяльную лампу, положил ее на верстак. Подходя, разглядывал коня и самого Ниязба-ши, облаченного в малиновый халат и каракулевую папаху. Это была походная одежда ханского сановника.

– Ну что, Ниязбаши, говорят, порохом с той стороны запахло?

– Запахло, Сергей-топчи. Твой старый друг Рузмамед и его сын Атамурад опять взбунтовали туркмен. Соединились с каракалпаками и льют на руки русскому ак-падишаху воду. Атамурад разорил нашу крепость на Чаркрауке, захватил все каюки и отправил их по Аралу на Сырдарью, русским для переправы. Мухаммед-Фена срыл плотину на канале Саули и пустил воду на меллеки нищих. И этот культяпый Рузмамед размахался одной рукой – собрал всех ташаузских и ильялинских иомудов в Кизыл-Такыре. Оттуда они отправились в старую крепость Змукшир, но мы их опередили.

Пока Ниязбаши-бий сообщал Сергею новости, подошел Кара-кель. Слушал, кривя губы, затем сказал с ожесточением:

– Тогда, в Хорасане, я отрубил Рузмамеду руку, спас его от заражения. Если бы знал, что этот негодяй переметнется к русским, отрубил бы ему голову!

– Брось, Кара, кость бы тебе в горло! – заступился за старого друга Сергей. – Если бы Рузмамед тогда знал, что через несколько лет ты предашь сыновей песков, то, наверное, тоже не пощадил бы тебя!

– Ладно, не будем много говорить! – сердито остановил Сергея Ниязбаши-бий, – Давай готовь свои пушки. Через два-три дня двинемся на Змукшир. Придется тебе предать своего друга. Уничтожишь Рузмамеда и его друзей, я сам пойду к Сеид-Мухаммеду и попрошу, чтобы он простил тебя и возвел в бии.

– Этого не дождешься, – со злостью возразил Сергей. – Неужели тебе станет легче, если я стану причиной смерти Рузмамеда? Я прошу, не посылай меня туда... Есть же человеческая честь и совесть. Иомуды Ашака, не говоря уже о семье сердара, мои близкие друзья.

– О чем говоришь, топчи, ты давно хивинец! – Ниязбаши-бий с досадой хлопнул по сапогу камчой. – Разве мы с тобой не друзья?!

– Друзья, говоришь?.. – еще больше обозлился Сергей. – Разве друзья могут продолжать дружбу, если один из них половиной ханства управляет, а другой сидит в Чарбаге под стражей нукеров и домой к семье съездить третью неделю не может? Я знаю, что Сеид-Мухаммед-хан запретил русским ходить по воле. Но ты-то, Ниязбаши-бий, мог бы и нарушить фирман, раз ты мой друг! Отпусти повидаться с детьми и женой.

Ниязбаши-бий замолчал, вопросительно посмотрел на Кара-келя. Тот согласно кивнул, но предупредил:

– Если узнает маградит, будешь отвечать перед ним сам. Боюсь, как бы его величество не спросило с меня,

– Ладно, отвечу я. – Ниязбаши-бий улыбнулся. – Бери, Кара-кель, пушкаря и вези домой. Пусть до утра побудет со своими – утром назад привезешь.

Через полчаса они были в Хиве. Проводив Сергея к его двору, Кара-кель отправился во дворец. Сергей, войдя во двор, окликнул Юлдуз-ханум, которая доила корову. Окликнул, вероятно, слишком громко: испуганная корова ударила копытом по ведру и разлила молоко,

– Вий, чтоб у тебя кишки лопнули! – заругалась Юлдуз и быстро пошла к мужу. – Отпустили тебя? Вот как хорошо теперь будет. – Она дотронулась руками до плеч Сергея и прижалась к его щетинистой щеке. – Хорошо, что приехал... Утром я хотела проводить Азиса к тебе, узнать, жив ли, здоров ли?

– Жив пока, ханум. Сегодня жив, завтра не знаю, что станется со мной и моими товарищами. Ниязбаши хочет перебросить всех пушкарей с орудиями в Змукшир. Рузмамед на Хиву войной идет.

Юлдуз-ханум сжалась и побледнела от такой вести, Поняла, что муж ее никогда не пойдет против Рузмамеда,

– Ты сбежал с Чарбага? – спросила, затаив дыхание,

– Нет, ханум, пока что отпросился... Но бежать придется... В своих стрелять не стану, если даже меня осадят на кол.

Сергей сел на ковер в гостиной, Юлдуз подала ему ужин.

– Что же будем делать, Сергей? Если ты не подчинишься хану, он может убить тебя... И нас всех... – Юлдуз не договорила, заикнулась в вырвавшемся из ее груди рыдании и заплакала.

– Вы покинете этот дом не позднее завтрашнего дня, – твердо выговорил Сергей. – Слезы утри – они не помогут в серьезном деле.

Вскоре пришел Азис. Прежде чем войти в дом, долго мыл руки под умывальником. Увидев в конце двора отцовского коня, сразу заспешил и почти влетел в комнату.

– Здравствуй, отец. Ты, оказывается, дома! Я собирался по утру к тебе в Чарбаг... Ну, что у вас там нового? Тут идут слухи, вроде бы иомуды двинулись на Хиву. Сегодня, пока брил людям головы, только и слышал об этом, Некоторые уже потихоньку покинули Хиву, отправились кто куда, от греха подальше.

– Завтра уйдете и вы, – мрачно выговорил Сергей, – Сначала отправишь мать и сестер с детьми, потом уедешь сам... в Гурлен, к родственникам твоего деда, царствие ему небесное... – Сергей перекрестился.

– А как же ты? – насторожился Азис.

– Обо мне не беспокойтесь. Ждите меня.

На рассвете Сергей сел на коня и отправился на Чарбаг. Едва выехал со двора, к нему присоединились джигиты Кара-келя, сторожившие его у ворот всю ночь. Ехал с твердой мыслью, во что бы то ни стало сговорить пушкарей на побег, «Останутся – все равно погибнут. Иомуды порубят всех, как кур, да еще после смерти сквернить самыми гадкими словами станут... Лучше умереть с честью, чем собачьей смертью!»

Когда он подъехал к Чарбагу, солнце уже выкатывалось бронзовой чашей из-за горизонта. Жаркое заре во разливалось по земле и зеленым ветвям деревьев. Из кибиток, зябко ежась, выползали пушкари, – умывались, разжигали мангалки, «Много их, – подумал Сергей, слезая с коня, – но надежных – раз-два и обчелся».

После скудного завтрака начался обычный изнурительный день в мастерских. Пушкари принялись за ковку металла и лужение, гнули обода для пушечных колес. Сергей ходил от верстака к верстаку, останавливался и заговаривал то с одним, то с другим мастером. Время от времени он выходил во двор покурить и прикидывал: «Сколько же их на страже, этих вшиварей-нукеров?» Насчитал тридцать человек и окончательно утвердился в мысли, что «за здорово живешь» отсюда не уйти, придется придумать хитрость. И он придумал...

Ночью загорелся колесный цех. Пламя взметнулось над деревянной крышей в охватило весь барак, в котором стояли пушки. Сергей первым поднял тревогу. Клич его, чтобы все шли тушить пожар, разнесся по Чарбагу. Большинство рабов, в страхе крестясь, бросились в полымя, а десятеро пушкарей, затаившись в кибитке Сергея, ждали, когда же кинутся на «огонек» и нукеры. Стража всполошилась быстро. Как только затрещал огонь, нукеры со всех сторон бросились в левый угол барака. Увидев, что путь к воротам свободен, Сергей и пушкари, пригибаясь, кинулись в черный проем ворот и один за другим скрылись в темноте.

Выбежав на дорогу, они бросились в сторону Газа вата. Сначала бежали, потом перешли на шаг... Оглянувшись, Сергей увидел, как широко и ярко полыхает пламя пожара, перекрестился:

– Ну, вот и все... И конец ханской службе... Теперь бы унести подобру-поздорову ноги. Айда, братва, через поля... Уходите по двое... Держите путь на Куня-Ургенч, а там видно будет... Время не ждет. Сейчас они спохватятся, начнут искать меня в первую очередь!

Пушкари растворились во тьме. Рядом о Сергеем остался только лудильщик Епифан.

– Ну что, Епишка, айда и мы... Наш путь в Гурлен.

Шли они весь остаток ночи по кочковатым хлопковым полям, Рассвет застал их на голой равнине. На пути, верстах в трех, виднелось сельцо, оттуда доносился лай собак. Сергей остановился я стал раздумывать; идти через село или обойти стороной? Крупная, сгорбленная фигура пушкаря привлекла внимание псов. Лай их стал приближаться, и вот уже целая свора волкодавов пока залась вдали. Сергей машинально снял с плеча ружье.

– Нарвались, – упавшим голосом сказал Сергей. – Кто бы мог подумать. Ждешь опасности от людей, а она приходит от собак...

Псы приближались с каждой секундой.

– Ну что, будешь стрелять? – спросил Епифан.

– Погоди, не спеши... Начнем стрелять – люди сбегутся, а тогда уже точно – сцапают... Садись... Сидящих они не трогают. – И Сергей первым сел на остывшую за ночь землю, Епифан последовал его примеру.

Псы, бежавшие крупными скачками, достигнув цели, остановились, как вкопанные, и окружили со всех сторон беглецов. Лай их перешел в звериный рык, но не один из псов не решался наброситься на людей. У Сергея в сумке была целая лепешка. Он полез в сумку, но рычащий перед ним пес сразу бросился на Сергея, а только грозный окрик пушкаря остановил его.

– Кость бы тебе в горло! – заорал Сергей. – Да я же тебе хочу хлеба дать, а ты на меня бросаешься!

– Не надо, Сережа, – взмолился Епифан. – Ну их... Разорвут... Ради Бога, не двигай руками и пальцами не шевели, авось, уйдут...

Атака продолжалась не меньше часа, наконец, псы, устав от собственного лая, легли вокруг беглецов, положив тяжелые морды на лапы. Сергей еще раз попытался приласкать собак, опять потянулся к сумке, и вновь сразу три волкодава вскочили и ощерили красные пасти. Сергей сник, от усталости уронил голову на грудь и принялся материться.

– Епишка, что же делать? – мрачно спросил Сергей. – Может, вступим в схватку? У тебя ружье заряжено?

– Да ты что, Сережа, растерзают на части и кусков потом не соберут...

– Э, кость бы им в горло! – выругался Сергей, схватился за ружье и нажал на спусковой крючок.

Вместе с оглушительным выстрелом поднялся такой ошалелый визг, что Сергей испугался. Псы отскочили шагов на двадцать-тридцать, и когда Сергей полез в сумку за другим патроном, бросились на беглецов вновь. Один из волкодавов намертво схватился за полу чекменя Сергея и начал рвать одежду. Несколько собак напали на Епифана, и он орал благим матом и размахивал ружьем. Свара эта могла кончиться гибелью пушкарей, если бы не подоспели едущие в село всадники. Пушкари не видели, как они приблизились Только усдышали их властные голоса. Собаки отступили, и Сергей, опомнившись, увидел отряд хивинцев. Одного сразу признал: его звали Назар-бек, он был старшиной кишлака. Старшина тоже узнал пушкаря и, украдкой посмотрев на юг, где весь небосклон заволокло черным дымом, слащаво усмехнулся:

– Беда в дом приходит тогда, когда хозяина нет дома. Не ты ли, Сергей-ага, сжег свой Чарбаг? Нияз-баши и Кара-кель везде тебя ищут, а ты с моими собаками дерешься.

Несколько человек, спешившись, направились к беглецам. Сергей успел вскинуть ружье, но не выстрелил, – его опередил идущий впереди нукер, длинным кнутом выбивший из рук Сергея оружие. Епифан вовсе не стал сопротивляться. Поставив пушкарей между лошадьми, хивинцы отправились в Чарбаг. Следуя по проселку, коротким путем, кавалькада достигла Газаватской дороги. Она была запружена арбами, небольшими караванами верблюдов, идущих в Хиву, и пешеходами. Повсюду раздавались возбужденные голоса: Чарбаг сгорел, и все бронзовые пушки хана расплавились. Шли толки и о том, что пушкари сами подожгли мастерские и сбежали ночью.

К вечеру Сергея и Епифана втолкнули в сарай, связали вожжами по рукам и ногам. Ниязбаши-бий и Кара-кель заглянули в сарай, чтобы убедиться, действительно ли привели самого Сергея. Кара-кель, увидев его, распростертого на спине, горестно пожалел;

– Сергей-ага, видит Аллах, не я тебе желал смерти, ты сам ее искал и, наконец, нашел. Ругай самого себя, а Кара-кель и после твоей смерти жалеть тебя будет! Ты хороший человек, Сергей-ага!

– Кость бы тебе в горло... – прохрипел Сергей. – Скажи, чтобы принесли воды... Губы все потрескались... Пить хочу...

– Эй, вы, напоите топчи-баши! – распорядился Кара-кель и ушел.

Ниязбаши-бий, слезливо жалуясь на усталость, сказал:

– Опять надо ехать в Хиву, к хану... Узнает о пожаре, спасибо не скажет. Придется наказать пушкарей своим судом.

– Это разумно, бий-ага, – согласился Кара-кель.

Утром Кара-кель ходил с конюхом по двору, осматривая лошадей, вернее, лошадиные хвосты Чистокровные ахалтекинские жеребцы с длинными расчесанными хвостами вызывали у Кара келя гордость и умиление, «Нет, таким скакунам подрезать хвосты грех, Аллах за такое кощунство покарает! – размышлял Кара-кель.– Уж лучше укоротить хвост вон у той жеребой кобылы. Да и хвост у нее, кажется, пожестче, чем у жеребцов ..»

– Гулам, отрежь хвост вон у той клячи, – распорядился Кара-кель.

– Бий-ага, но у нее отрезан хвост почти до самого позвоночника

– Ничего, того, что отрежешь еще, на двух негодяев вполне хватит.

– Ладно, бий-ага, ваша воля – наше исполнение... После полудня дверь в сарай, где лежали Сергей и Епифан, отворилась. Возле порога сели на корточки два истощенных перса и принялись на толстой доске рубить тесаками конский волос. Рубили долго, пока не измельчили на мелкие черные иголки. Потом один из персов вынул из-за кушака бритву, провел лезвием по ладони и согнулся над Сергеем.

– Извиняй нас, топчи-баши, такова воля хозяина...

– Пошел прочь, кость бы тебе в горло! – корчась, закричал Сергей, стараясь порвать вожжи, которыми был связан, но тщетно. От бешенства и натуги силы оставили его, и он сник. Второй перс положил на голову Сергея соломенную подушку, сел на нее, а первый начал бритвой подрезать пятки Сергея. Сделав разрезы, не обращая внимания на хлынувшую кровь, набивал под шкуру конский волос. Сергей стонал под подушкой, содрогался всем телом, а палач преспокойно зашивал одну за другой пятки Сергея. Закончив дело, встал на колени, помолился Аллаху и начал такую же «операцию» на Епифане.

Несколько суток они провалялись в сарае под охраной нукеров. Еды не давали, да и до пищи ли! Оба то и дело просили пить. Нукеры неохотно выполняли просьбу Сергея – приносили в кумгане воду, подносили к трясущимся губам.

В один из дней со стороны Хивы донесся рев карнаев. Раскаты грозной музыки становились все ближе и ближе, и вот двери сарая отворились.

– Эй вы, выходите! – приказал нукер и ударами камчи поднял Сергея и Епифана.

Заковыляли они на носках, корчась от боли, на дорогу. Кара-кель, посмеиваясь, поджидал их. Впереди на дороге стояли четыре небольших пушки. Пушкарей посадили на инеров, и караван двинулся дальше.

– Эй, Сергей-топчи, хорошо ли тебе в кеджебе? – проезжая мимо, спросил Ниязбаши-бий. – Идем на Змукшир, там ты покажешь Рузмамеду, как умеешь стрелять из пушек. Если снесешь голову Рузмамеду, я собственными руками очищу твои пятки от конских волос. Ты слышишь меня, Сергей-топчи?!

– Пошел вон, кость бы тебе в горло! – выругался пушкарь.

Каракель тоже пытался заговорить, но Сергей обматерил и его.

Через сутки войска подошли к крепости, которая уже была окружена конными хивинскими сотнями Худояр-бия и Клычнияз-бия. Не более двухсот ашакцев засели в ней и вырваться не могли, ибо хивинцев собралось в десять раз больше. Осада, однако, не давала успеха без орудия, и вот наконец-то вместе со свежим пополнением привезли пушкарей с пушками.

Пушки поставили против ворот крепости, ссадили с верблюдов пушкарей. Шли они на носках, словно подкрадывались. Все были босиком, в драных грязных рубахах, худые и бородатые, словно мертвецы, поднятые из могилы. Старые фитильные пушки, без надобности стоявшие в чарбагском сарае и по счастливой случайности избежавшие всепожирающего огня, сгодились Ниязбаши-бию. Нашел он для них и ядра. Уложенные в пирамидки, они лежали возле пушек. Тут же торчали длинные палки – запальники, с намотанным на конце тряпьем, пропитанным нефтью. Подогнав пушкарей к орудиям, джигиты расставили их по два к каждому и велели заряжать. В изможденных артиллеристах еще жил протест, он выражался лишь в тупых озлобленных взглядах, но не в действиях. Ругаясь отборным матом, корчась от боли, когда по забывчивости становились на ступню, они зарядили дула пушек. Сергей, застонав, присел, но тут же к нему подскочили нукеры и принялись хлестать камчами по голове в спине. Пушкарь взвыл от боли.

– Кость бы вам в горло! – хрипел он с пеной у рта, но ругань ею никого не страшила.

– Сергей-топчи, если не перестанешь реветь, я воткну, в твое горло вот эту палку! – пригрозил Ниязбаши-бий и потряс перед пушкарем запальником.

Вскоре прискакавшие гонцы доложили, что со стороны Ташауза приближаются иомуды. Кара-кель в Ниязбаши-бий вскочили на коней, поехали к своим сотням.

Иомудов ждали, но нападение их было столь внезапным, что хивинцы не успели развернуть свои боевые порядки. Конница выскочила из-за бугров, с севера, и, развернувшись на полном ходу, понеслась на ополчение хивинского хана. Иомуды, выстроившись в две линии, приближались с молниеносной быстротой по всему фронту, охватывая фланги хивинских войск. Еще мгно вение, и все смешалось в кровавой сече. Сергей, видя, что нукер заносит над его головой саблю и кричит что-то, поднял горячий факел и с силой обрушил на его голову. Остальные пушкари тоже размахивали запальниками, отбиваясь от стражников и пятясь к расположенным между пушками и озером раненым. Они спасались от нукеров, но смерть шла накатывающимися волнами косматых папах джигитов. Первая линия, столкнувшись с хивинцами, расстроила их порядки. Пока они, кружа коней, пытались определить, где свои, где чужие, налетела вторая линия и безошибочно расчетливо начала их рубить. Третья волна атаки окончательно сломила сопротивление хивинских сотен. Порубив и разогнав вояк хивинского хана, иомуды прорвались к раненым. Пушкари оказались в самой гуще людского столпотворения. Отбиваясь горящим запальником от иомудов, Сергей орал, пытаясь объяснить, что он их друг, но его никто не слушал. Лихо изогнувшись, молодой джигит саблей выбил из его рук запальник и вторым взмахом снял с плеч его голову, И остальные пушкари не избежали его участи.