Текст книги "Семь песков Хорезма"

Автор книги: Валентин Рыбин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 23 страниц)

VIII

Жизнь у Чинка шла своим чередом. Летели дни за днем. Незаметно подкрадывалась осень. Как-то раз Сергей и Атамурад сидели у кибитки – пушкарь доказывал заупрямившемуся отроку бесспорное, но тот ни в какую не соглашался.

– Все равно есть край земли! – твердил Атамурад. – Если все время идти и идти прямо и никуда не сворачивать, то достигнешь этого края.

– Откуда выйдешь, туда и придешь! – увещевал Сергей. Наконец, видя, что мальчишку ему не убедить, стащил с его головы тельпек, и, держа в руке, обвел другой вокруг. – Земля круглая, Аташ. Если прямо пойдешь, то обойдешь вокруг земли и вернешься туда, откуда вышел!

– Ой-бой! – восхитился Атамурад, но тотчас вновь усомнился: – А откуда ты знаешь, что земля круглая? Ты что – разве бывал в небе и оттуда видел, что она круглая?!

– Дуралей! – опять разозлился Сергей. – Чему же тебя учит твой мулла! Нет, ты извиняй меня, Аташ, но я вобью в твою голову все, что сам успел узнать... О картах ты, конечно, никогда не слыхал..,

Сергей только было сосредоточился, чтобы рассказать Атамураду о топографах и о том, как они составляют карты, и в это время от белой юрты донесся крик одного из подпасков, Сергей оглянулся и увидел скачущих к кибиткам всадников. По красным курте, круглым шапкам и поднятым пикам не трудно было догадаться, что это хивинцы. А раз хивинцы – значит, за Сергеем.

Взмыленные кони, вскидываясь на дыбы, остановились возле пушкаря. В ехавшем во главе сотни хивинце Сергей узнал Ниязбаши-бия. С ним рядом был Якуб – сын мехтера. Оба соскочили с седел и, улыбаясь, словно схватили за хвост жар-птицу, бросились к пушкарю:

– Сергей-ага, ты ли это, дорогой! – заверещал Якуб. – А мы думали, тебя уже нет в живых. Как хоро шо, что ты цел и невредим. Аллакули-хан давно ждет тебя!

– Подождет, – сурово ответил Сергей. – Поезжайте да скажите ему – нет для русского топчи-бия дороги Назад в Хиву.

– Сергей-ага, нельзя так, – испуганно сказал Нияз-баши-бий. – Наш маградит любит тебя больше, чем родного сына. Давай быстрей садись в седло – поедем.

Рузмамед стоял рядом, усмехался в бороду.

– Поезжай, Сергей, все равно теперь не отстанут. Возьми еды в дорогу.

– Эх, сердар... Кость бы им в горло! – выругался Сергей и обнял Рузмамеда. – Ладно, будь, как есть. Буду жив – найду тебя, а помру – плакать по мне некому.

Четыре дня небольшой отряд хивинцев с почетным пленником был в пути. На пятый въехали в столицу Хорезма.

Аллакули-хан принял Сергея сразу, пригласил в дастархану. Кроме хана и пушкаря, да еще слуг, которые подавали угощение, никого в комнате не было.

– Странные вы люди, русские, – говорил Аллакули-хан – У нас в Хиве по умершим женам вовсе не плачут. У каждого четыре жены, и если плакать по ним, то слез не хватит. А вы, русские, заводите себе по одной жене, оттого и жалости много. Завтра же, Сергей-топчи, поедем по дворам, и я сам выберу тебе самую красивую невесту.

Сергей, сконфузившись, возразил:

– Не надо, ваше величество. Когда потребуется, сам найду.

– Ну ладно, найди сам, – согласился хан. – А пока иди отдыхай, завтра я жду тебя...

Вернувшись на мехтеровское подворье, Сергей поднялся в свой дом. Торкнулся в дверь – закрыта. Вскоре откуда-то выскочила Меланья, пряча дряблое тело под хивинским халатом.

– Барин наш, Сергей Ликсеич... Боже ты мой! – засуетилась старуха. – А мы тут со своим мужиком, покуда тебя не было, обосновались.

– Вернулся вот... – мрачно сказал Сергей. – Иди-ка истопи мне баньку.

Часа через два Сергей, отмывшись, направился к цирюльнику.

Юсуп-ага сидел на пороге цирюльни, грелся на тускнеющем осеняем солнце. Увидев Сергея, не сразу узнал его. Лишь когда пушкарь заговорил, цирюльник встрепенулся:

– Вах, Сергей-джан, это, оказывается, ты! Прости старика... не узнал тебя... А если говорить по чести, то я совсем забыл о тебе. Думал иногда: Вот сбежал Сергей-ага от хана, и все равно кровь его в Хиве осталась...»

– Ладно, Юсуп-ака, не мути душу... Юлдуз жива-здорова?

– Жива, чего с ней сделается. Бабы они живучие.

– Одна... или мужа уже сыскала?

– О каком муже говоришь, Сергей-джан? Кому она нужна такая? Сын у нее уже большой. – Юсуп-ака повернулся и крикнул в мастерскую: – Эй, Азис, иди сюда!

На пороге появился мальчишка лет восьми, в грязной рубахе и плисовых потертых штанах, боязливо взглянул иа высокого плечистого незнакомца. Сергей внимательно оглядел его и перевел взгляд на цирюльника.

– Знает он, кто отец?

– Как не знать! Ты же не простой человек в ханстве!

Не только Азис – все его сверстники из нашего порядка знают о тебе...

Старик не договорил – увидел дочь. То ли услышав разговор, то ли почувствовав сердцем близкого ей чело века, вышла она из мастерской.

– Ну, ладно, Юсуп-ака, – заговорил Сергей.– Вид но, судьба меня привела к вам в дом... Подойди ко мне, Азис. Не бойся... Ты знаешь, что я твой отец? Знаешь?.. Это хорошо. Это для нас с тобой самое главное... А теперь пойдем к матери...

IX

Летом бухарский эмир Насрулла объявил хивинскому хану войну, обвинив его в незаконном присвоении земель по Мургабу.

На обоих берегах Амударьи гремели пушки. Тяжелые ядра со свистом перелетали через реку, круша стоявшие у берегов каюки и поражая воинов. С десяток весельных каюков, набитых бухарскими сарбазами, попытались прорваться сквозь пушечный огонь, но половина судов была сожжена и люди пошли ко дну, остальные повернули назад. У Питняка ночью бухарцы сумели переправить несколько тысяч сарбазов на надутых бурдюках и приступили к штурму Хазараспа. Начались затяжные бои. Успех переходил то на одну, то на другую сторону, и Аллакули-хан впервые за годы своего царствования почувствовал, как уязвима его великая столица. Собрав сановников, хан высказал свои опасения. Совет амал-даров принял решение: немедленно обнести столицу второй, более прочной, несокрушимой стеной с девятью воротами. Уже на другой день потянулись к Хиве десятки тысяч рабов. На берегах канала Палван-ата и его ответвлениях были разбиты строительные лагеря, и закипела работа. Рабы рыли ямы, везли измельченную солому в мешках на арбах, ишаках и верблюдах, замешивали глину и приступали к кладке стен. Новая крепостная стена окружала все городские окраины вместе с мусорными ямами и кладбищами. И без нее в столице стояла гнилая вонь, а теперь от смрада некуда будет деться.

В самый разгар работ по ее возведению, когда Аллакули-хан объезжал столицу, ему донесли, что из Кунграда в Хиву движется русское посольство. Хан, хмурясь, полюбопытствовал, сколько их едет и кто возглавляет. Услышав, что русских немного, а командует ими полковник, решил не задерживать послов на карантине, а принять сразу. Это было выгодно хану. Прием русского посольства в Хиве может недвусмысленно воздей ствовать на Бухару. Эмир Насрулла наверняка перетру сит, когда узнает, что Хорезм вступает в дружбу а Россией. Хан приказал встретить русских с почестями и привезти их в загородное поместье Гульбанбаг. Неожиданно для Аллакули-хана повел себя эмир Насрулла. До этого он проводил бесчисленные атаки на Хазарасп, а тут отвел войска от города и затаился в Шураханских камышах. Причиной, о которой и не подозревал хивинский хан, послужило то, что в Бухару, и тоже с мирной миссией, ехал другой русский посланник – Бутенев. Он попросил эмира хотя бы на время переговоров прекратить военные действия.

Затишье на Амударье позволило правителю Хивы отозвать с боевых позиций биев и других военачальников, входящих в совет амалдаров, на встречу с русским посланником. В назначенный день и час они прибыли а Гульбанбаг и предстали перед повелителем.

19 октября русское посольство после 43-дневного перехода, пропыленное с головы до ног и пропеченное жарким солнцем, въехало в столицу Хорезма. Впереди на сером аргамаке ехал сам посланник полковник Данилевский. Он был в треуголке и голубом мундире при золотых эполетах. Слева и справа от него держались офицеры-топографы – братья Зеленины. Следом – натуралист Базинер, письмоводитель Григорьев, переводчик Набиев и приказчик одного из богатых оренбургских купцов Бочаров. За свитой полковника мягко покачивалась на рессорах белая, отделанная золотом, карета, запряженная двумя аргамаками, а за ней следовал взвод казаков под начальством хорунжего Кипиченкова. По обеим сторонам дороги теснились многочисленные толпы, мешая продвижению русских. С трудом достигли они ханского дворца и остановились на площади. Данилевскому сообщили, что Аллакули-хан пребывает в летней резиденции и надо ехать туда.

Русская миссия направилась по дороге вдоль канала Палван-ата и после часового перехода прибыла в Гульбанбаг. Это был огромный сад из декоративных и фруктовых деревьев. Тенистые аллеи, беседки, многочисленные арки и цветники придавали ему особую прелесть. Сама же резиденция хана – несколько каменных домов с айванами – особого впечатления на русского посланника не произвела. А домишко, в котором разместили его с офицерами, можно было назвать сараем. Лишь разостланные на полу ковры и разбросанные по ним атласные подушки несколько скрашивали убожество посольских комнат.

Аллакули-хан, пока ожидал русского посланника, заболел, и Данилевскому об этом сообщил Юсуф-мехтер, Посол выразил сожаление, хотя и принял это известие, как уловку. «Муравьева держали сорок дней взаперти, пока принял хан, – подумал он с досадой. – Что поделаешь – хозяин-барин, как велит, так и будет». Потянулось долгое ожидание приема, и продолжалось оно до 30 октября. Пребывая эти полмесяца в полном бея-делии, Данилевский, окруженный своей свитой, прохаживался по аллеям сада, сидел в беседках, недоумевая, что же такое придумал хивинский владыка. Аллакули-хан и в самом деле болел – сердечная слабость и лихорадка мучили его давно, но были дни, когда болезнь укладывала его в постель. Наконец русскому посланнику объявили, что утром хан примет его. Вновь к послу пожаловал мехтер и предупредил: быть лишь с переводчиком. Не пригласил на аудиенцию Аллакули-хан и своих ямалдаров, не желая затягивать церемонию, ибо хана по-прежнему знобило и побаливала голова.

Данилевский вошел в приемную залу, держа на согнутой руке треуголку, поклонился и прищелкнул каблуками:

– Посол ею императорского величества государя России полковник Данилевский, Честь имею.

Хан едва заметно кивнул. Желтое, почти лимонного цвета лицо, заострившийся нос и ввалившиеся, с желтыми белками глаза вмиг развеяли сомнения Данилевского: «Да это же смерть в образе человека!» – отметил он и жалостливо улыбнулся.

Аллакули-хан нахмурился:

– Говорят, белый царь Перов-пашу прогнал из Орен бурга. Какой генерал туда приехал, как зовут?

– Генерал-майор Обручев...

– Ладно, говори, с чем пожаловал.

– Ваше величество, государь Российской державы прислал вместе с поклоном и пожеланием вечного здравия дорогие подарки. Извольте преподнести их. – Данилевский еще раз поклонился и повел рукой, указывая на окно, за которым стояло ландо, запряженное двумя английскими рысаками серой масти. На айване казаки Данилевского поставили огромные часы шварцвальдской работы. Особенность их заключалась в том, что во время хода под циферблатом раскачивались две птички, а в момент боя выскакивала из верхней форточки кукушка и начинала куковать, отсчитывая время. Рядом стояли золоченые канделябры и прочие подарки.

На приглашение русского посланника принять подарки хан холодно улыбнулся и даже не встал. Данилевский огорчился, развел руками, и в это время начался бой часов. Они пробили одиннадцать раз, сперва насторожив хана, затем вызвав у него любопытство. А когда выскочившая из своей клетушки кукушка принялась куковать, хан не утерпел, тяжело поднялся и поддерживаемый мехтером подошел к окну. С минуту он раз глядывал часы, затем перевел взгляд на европейскую карету и лошадей и, вновь усаживаясь в кресло, сказал:

– В часах сидит какой-то шайтан, спрячь их по дальше, мехтер.

О подарках больше не сказал ничего, не поблагодарил даже. Данилевский по-прежнему стоял перед ханом – его не пригласили сесть. Впрочем, и сесть тут было не на что, разве что на ковер, сложив калачиком ноги. Посланник ждал распоряжений хивинского повелителя, и он после некоторого молчания сказал:

– Хорошо, ак-паша, мы будем вести с тобой переговоры. Я потом пришлю к тебе моих слуг.

С этими словами он встал, дав понять, что первая аудиенция окончена. Данилевский вышел во двор и проводил хана до арки, за которой виднелся белый особняк с айванами. Там возле цветочных клумб бегали многочисленные отпрыски хана и сидели в беседках его жены.

Возвратясь в отведенный для посольства дом, Данилевский с любопытством стал наблюдать за отпрысками хана, которые толпились возле запряженной кареты.

Судя по их поведению, они хотели залезть в ландо, но не могли открыть дверцу. Подошли женщины, и тоже ушли ни с чем. Тогда посланник отправил казака, чтобы он завернул откидной верх ландо. Служивый быстро это сделал и возвратился. Детвора гурьбой уселась в ландо. Младший сын хана Мухаммед-Эмин уселся на козлы, взял вожжи и понукнул лошадей. Рысаки дернули с места ландо, оно юзом поползло по аллее сада. Незадачливый кучер слез, осмотрел колеса, вновь сел, вскинул вожжи, и опять повторилась та же история – коляска никак не хотела ехать. Было слышно, как отчаянно, по-своему выругался разозленный отпрыск хана и распорядился привести хивинских лошадей. Хивинские конюхи бросились в конюшню, привели шесть отменных лошадей. Рысаков выпрягли, запрягли своих. Данилевский, братья Зеленины и все остальные из посольства с нескрываемым любопытством наблюдали, что же будет дальше. Мухаммед-Эмин снова взобрался на облучок, дернул поводья – и опять колеса заскрежетали ободами по мелкому гравию.

– Вах-валла, наверное, в колесах русской арбы сидит шайтан! – донесся его голос, и он, спрыгнув, принялся стаскивать из ландо своих сверстников, пиная их ногами.

Данилевский, от души посмеявшись над потехой, спросил, почему не едет коляска.

– А Бог ее знает, ваше высокоблагородие, – отозвался хорунжий. – Надо бы спросить у нашего конюха, мобыть, он знает.

Побежали на конюшню, привели его. Узнав о случившемся, конюх всплеснул руками.

– Не обессудь, бария, я же поставил переднее колесо на тормоз. Боялся, как бы наши рысаки не дернули да не пошли вскачь по ханской усадьбе. Тогда бы переговоры с ханом сорвались по моей вине.

– Сними тормоз, – приказал Данилевский. И направился с офицерами к карете.

Тормоз сняли. Отпрыск хана взобрался на козлы, и ландо легко покатилось по аллее. Когда детвора вдоволь накаталась, русский конюх стал учить хивинского кучера, как пользоваться тормозом и откидывать верх на карете.

Вечером Аллакули-хан сам сел в ландо и велел кучеру ехать в столицу. Он проехал по главным улицам Хивы и скрылся во дворе городской цитадели. В Гульбанбаг он больше не возвращался, да и, судя по поведению его гарема, жить тут в этом году уже не желал: жены с детьми и наложницы хана уехали следом аа своим повелителем. По сути, в Гульбанбаге осталось только русское посольство и слуги хана, прикрепленные к гостям. Несколько дней над увядающими садами стояла чуткая осенняя тишина. Слышно было, как при малейшем дуновении ветерка шуршала облетающая с деревьев листва. Потом прошел небольшой дождь – запахло пылью и влагой, ветви оголились. Чернее стало хорезмское небо, и звезды в нем горели ярко, словно приблизились к земле.

Данилевский, удрученный невниманием хана, ругал хивинские порядки и терпеливо ждал очередного приема. Неожиданно в Гульбанбаг приехали сразу восемь биев на лошадях, с мальчишками-бачами за спиной. Лошадей привязали под деревьями, а сами пошли в гости к русским. Бачи, вынимая из хурджунов кальяны и табакерки, заспешили следом. Бии уселись на полу в комнате посла, подложив под локти подушки. Принесли угощение. Чай пили медленно, и так же неспешно шла беседа ни о чем. Когда же Данилевский попытался заговорить о делах, которые привели его в Хиву, бии дружно выразили свой протест: «Дела будет решать сам маградит, а мы – твои гости и по обычаю ждем от тебя подарков!» Данилевский, посмеиваясь над нагловатым откровением ханских сановников, преподнес каждому по дорогому халату, по куску сукна и кинжалу в серебряной оправе кавказской работы. Перед уходом выдал еще по большой головке сахара, зная, как дорого стоит он в Хиве и не всегда даже бывает в домах богатых людей.

Через несколько дней Аллакули-хан принял Данилевского вторично в городском дворце. Вел себя хан гораздо раскованнее и ласковее, нежели раньше. Но и в этот раз предупредил посла, что по болезни о делах говорить пока не может. Вяло улыбаясь и ежась, указал на приближенных и, к удивлению посла, назвал их министрами:

– Ты, ак-паша, разговаривай пока с моими министрами. Главный у них мой визирь Юсуф-мехтер, – указывал он кивком на сгорбленного вельможу в расшито» золотом парчовом халате и каракулевой шапке

Юсуф-мехтер гордо выпрямился, скользнул взглядом по лицу Данилевского и сказал вежливо:

– Я завтра навещу тебя, ак-паша.

На другой день сановники с мехтером явились в Гульбанбаг, но ни о каких делах говорить не стали. Вновь был обед, и каждый получил подарок. Данилевский удрученно думал: еще два-три таких приема – и от царских подарков не останется ничего.

– Не пора ли, Юсуф-ака, приниматься за дело? – требовательно заговорил посол. – У нас есть хорошая пословица: «Делу время – потехе час». Хотелось бы сегодня обговорить основные пункты договора о мирных сношениях и торговле между Россией и Хивой. Хорошо бы нашему посланнику получить постоянную квартиру в Хиве – тогда было бы проще улаживать все ссоры и недомолвки, возникающие между нами.

– Уважаемый ак-паша, мы подумаем день-другой и навестим тебя, – елейно заговорил Юсуф-мехтер. – В таких важных делах нельзя спешить Да и куда спешить? Мир бесконечен во времени и пространстве, и бесконечна жизнь на этом и том свете.

– Уважаемый мехтер, все это так, – согласился Данилевский, хмурясь. – Время, может, и бесконечно, но мы с каждым днем старимся.

– Хай, валла! – засмеялся дробным смехом мехтер, – Тебе ли говорить о старости?! Тебе сколько лет, ак-паша?

– Мне двадцать восемь, дорогой Юсуф-ака.

– И ты говоришь о старости! В тебе только начина ет раскрываться бутон молодости. Надо думать о гареме с красивыми гуриями. Сколько у тебя красавиц, ак-паша?

– Нет ни одной, Юсуф-ака. Я пока не женат.

Мехтер вновь всплеснул руками и залился смехом, за ним и другие. Так, подшучивая над послом и над собой, удалились ханские вельможи, пообещав навесить в один из самых ближайших дней...

Не приехали они ни в ближайший день, ни через неделю.

В один из ненастных ноябрьских дней постельничий Аллакули-хана, один из его ближайших родственников, вошел в канцелярию Юсуф-мехтера и испуганно сообщил:

– Юсуф-ака, великий маградит несколько минут назад умер,

– О Аллах... – воскликнул испуганно мехтер, поднеся ладони к лицу, и они старчески задрожали, скользя по щекам и бороде.

Юсуф-мехтер давно ожидал этого момента, ибо жизнь хана угасала, как догорающая свеча. Однако весть о смерти Аллакули-хана ошарашила его. Еще вчера вечером хан давал наставления, какие условия следует принять от российского посла.

Застыв на месте со скрещенными на груди руками, Юсуф-мехгер сиплым голосом спросил:

– Кто был рядом с ним во время его кончины?

– Только я и лекарь Абдаллах. Он и сейчас сидят возле покойного.

– Лекарь уверен, что это смерть, а не беспамятство? – насторожился мехтер.

– Да, Юсуф-ака. Смерть маградита была мгновенной. Мы сидели рядом. Абдаллах прощупывал пульс у повелителя и спрашивал его о самочувствии, а хан только тяжело дышал и не слышал слов лекаря. Потом открыл рот и стал задыхаться. Мы приподняли его, во голова и руки хана обвисли. Он умер, не приходя в сознание.

– Никто пока не должен знать о смерти Аллакули-хана, кроме нас троих, – четко выговорил мехтер, и глаза его строго заблестели. – Ни жены, ни сыновья... кроме наследника... Веди меня к усопшему – я должен лично засвидетельствовать его кончину.

Мехтер с постельничим прошли по узкому коридору во двор ханского дома и поднялись на высокий айван. Прежде чем войти в комнату, Юсуф-мехтер остановился и, стараясь быть спокойным, с деланным безразличием посмотрел вниз, где в некотором отдалении стояли белые юрты ханских жен. Женщины, ни о чем пока не подозревая, занимались своими делами. Для полного успокоения их мехтер поклонился, изобразив на лице подобие улыбки, и только потом вошел в прихожую, а из нее в спальню. Аллакули-хан лежал на устланном коврами полу и был накрыт белым саваном. Мехтер постоял у порога, затем тихонько подошел к покойнику и открыл его лицо. Оно было желтым, словно покрасили хной, но в нем застыло властное благородство повелителя. Мехтер вновь накрыл мертвеца и дрожащим голосом распорядился:

– От повелителя не отходить ни на шаг. Сюда никого не пускать. Ни одного слова о его кончине никому... Сейчас я отправлю людей в Хазарасп за Рахимкули-торе...

Спустя полчаса полусотня нукеров, которую возглавил Худояр-бий, уже стремглав скакала вдоль канала Палван-ата к Хазараспу, везя тайное послание. Поздно ночью наследник приехал в Хиву. В тронном зале собралась религиозная знать во главе с шейх-уль-исламом Кутбеддином-ходжой, также были приглашены все находящиеся в тот день в Хиве бии и амалдары. Шейх-уль-ислам возвел Рахимкули-торе на трон, облачил в ханскую одежду, вручил скипетр и зачитал хутбу в величии нового повелителя. Утром с дворцовой стены глашатай провозгласил о кончине Аллакули-хана и вос шествии на престол его старшего сына – Рахимкула, отныне именующегося великим ханом Хорезма.

Русские, находясь в Гульбанбаге, не ведали ни о смерти хана, ни о его торжественных похоронах. О том, что к власти в Хиве пришел новый повелитель, узнали случайно от ханского кучера, вернувшегося из столицы после трехдневной тризны. Кучер также предупредил, что теперь долго придется ждать, пока новый владыка Хорезма пожелает принять их – до окончания траура.