Текст книги "Семь песков Хорезма"

Автор книги: Валентин Рыбин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 23 страниц)

Атамурад, после возвращения из Серахса выбранный на должность главного хана куня-ургенчских иомудов, Кара-кель из Газавата и Мухамед-Фена из Кунгра да, как только увидели подходящие к Дикаденку передовые отряды хивинцев, мгновенно развернули свои боевые порядки и ринулись на врага. Грозный человеческий рев и звон сабель заполнили равнину. Кони и люди сшиблись, словно две гигантские волны, смешались в ревущем водовороте и, прорубившись сквозь плотные ряды, вновь собрались в боевые порядки по ту и другую стороны. Снова разнесся грозный клич, и туркменские сотни бросились на поредевший строй хивинцев. На этот раз Абдулла-хан не выдержал. Отбиваясь от наседавших джигитов, он увидел, что войско его обратилось в бегство, и сам развернул коня. Этого только и ждали иомуды. Началось преследование. Обезглавленные всадники валились с коней, спотыкались и падали лошади, погибали под копытами и телами коней раненые. Резня продолжалась до тех пор, пока последний отступающий не свалился с лошади, сраженный саблей, а тысячи оставшихся за спинами у туркмен подняли и опустили на голову руки.

В сражении пали Абдулла-хан и многие его бии и аталыки. Хана отыскали в груде трупов, обезглавленного, с раздавленным телом. В числе пленных оказались и многие знатные вельможи, среди них Мухаммед Нияз-инак – ближайший родственник погибшего хана. Кут-луг-Мураду – брату Абдуллы и нескольким сановникам все же удалось бежать с поля боя. Раненый, в темноте ночи он вышел на хивинскую дорогу и добирался до Хивы больше суток. У стен города его узнали нукеры, посадили на коня и доставили во дворец. Кутлуг-Мурад был очевидцем гибели Абдуллы-хана.

Подавленный Якуб-мехтер приказал закрыть все ворота Хивы, а жителям приготовиться к возможной обороне, ибо иомуды не упустят случая приступить к осаде столицы. И вновь Якуб-мехтеру пришлось свершить еще один ритуал – ритуал восшествия на престол хивинского хана Кутлуг-Мурада...

VII

Между тем в стане туркмен шли споры и разногласия: идти на Хиву или же утешиться достигнутым. Наиболее спокойные и мудрые аксакалы советовали на горячиться. Не лучше ли подумать о взятом в плен родственнике погибшего хана Мухаммед Нияз-инаке? Разве недостоин этот благородный юноша стать властелином Хорезма? В нем течет кровь кунградских маградитов!

Мухаммед Нияз-инак и в самом деле был очень привлекателен собой. Рост, осанка, утонченные манеры, спокойный голос и рассудительность – все при нем. Атамурад и Кара-кель пригласили его к себе.

– Красавец, мы решили сделать тебя ханом Хивы, потому что Кутлуг-Мурад нам не нравится, – объявил Кара-кель. – Что ты на это скажешь?

– Кому быть ханом – воля самого Аллаха, – уклонился от прямого ответа Мухаммед-Нияз.

– Если так рассуждать, дорогой инак, то ваш Якуб-мехтер превыше Аллаха – ведь он сажает на трон то одного, то другого хана,– Атамурад сурово посмотрел на пленника – Известно ли тебе, что Кутлуг-Мурад, как только сел на трон, сразу затребовал тебя, чтобы отрубить голову?

– Зачем ему моя голова? – насторожился Мухам мед-Нияз.

– А затем, что в Хиве уже давно идут слухи, будто туркмены не сегодня-завтра посадят на престол тебя, а Кутлуга сбросят в яму мертвецов. Ты подумай, как тебе поступить. Мы обещали хану выдать тебя. Но помни: возвращение твое равно смерти. Выход у тебя один – ты должен убить Кутлуг-Мурада и занять ханский трон...

Вскоре двенадцать тысяч всадников выступили из Змукширской крепости и направились к столице хивинского ханства. Впереди войска вместе с сердарами ехал Мухаммед-Нияз. Он не знал, какая судьба ожидает его, н опирался слабым духом на обещание Атамурада: «Если ты будешь вести себя разумно и делать все, что мы будем тебе говорить, ты станешь ханом, а мы – твоими советниками. Если выйдет не по-нашему – отправишься в преисподнюю». Чтобы претендент на ханский трон не отягощал себя тяжкими мыслями, Кара-кель, ехавший справа, время от времени взбадри вал в нем упавший дух.

– Велик мир, но велико и хивинское государство, не правда ли?

– Не знаю, сердар, – смиренно отвечал инак.

– Как же так, ты не знаешь! – с отцовской заботой журил хивинца Кара-кель. – Посмотри вокруг – сколько земли. А кишлаков на ней сколько, а фруктовых деревьев! Урюк уже отцвел, начинают яблоне цвести, не правда ли?

– Я не интересовался этим, сердар.

– Как же так, уважаемый хан! Разве у тебя в Хиве нет своей усадьбы и хорошего сада?

– Есть.

– И рабов, наверное, много. Сколько у тебя рабов?

– Сорок душ, сердар,

– Лодки свои есть?

– Есть, сердар, восемь каюков. – Осмелев, инак улыбнулся, а Кара-кель насупился.

– У меня тоже были каюки, да хивинцы сожгли их. Отца моего тоже сожгли – он спрятался в каюке в сгорел.

– Сердар, я тут ни при чем.

– Вы, хивинцы, всегда ни при чем, – зло возразил Кара-кель. – Богатые усадьбы себе понастроили – вы ни при чем; рабов накупили – тоже ни при чем; Хорезм у нас отобрали – опять ни при чем. Вы – паршивые свиньи, из вас надо выпускать кишки и наматывать на копья.

– Сердар-ага, вы не правы, Хорезм со времен Адама принадлежит нам. Мы жили раньше спокойно, вы пришли – и мы потеряли покой.

– Атамурад, ты посмотри...– разъярился Кара-кель, – Ты послушай, что каркает эта ворона!

– Слышал, Кара... Эта ворона и еше тысячи таких давно забыли о своем происхождении. Да будет тебе известно, дармоед, мы на шесть веков раньше появились в этих краях, потом уж пришла твоя орда. До нас в Хорезме жили поклонники огня – люди пророка Зороастра. Огузы кормили их бараниной и поили молоком верблюдицы. Огузы вместе с огнепоклонниками защищали Хорезм от арабов. Ваш Чингисхан даже арабов не застал. Он сюда привел орду, когда на троне Хорезма сидел шах Мухаммед.

– Аташ, откуда ты все знаешь? – удивился Кара кель. – Неужто узнал от хивинских мударисов?

– Хай-бой, откуда им знать такое! – засмеялся Атамурад. – Дальше Аллаха этим праведникам знать запрещено. Есть люди, которые оставили нам сведения о том, как жили до нас: Фараби, Мукдиси, Мирхонд...

Кара-кель покосился на инака.

– Вот мы сегодня посадим тебя на трон, а ты хоть учился в медресе?

– Да, сердар, я тоже кое-что знаю.

– Он знает лишь о сроей Кунградской династии, – небрежно сказал Атамурад. – А ей и ста лет нет... А ну-ка скажи, инак, когда и кто стал первым ханом из вашей династии?

– Сердар, откуда я могу знать такие тонкости! – Мухаммед-Нияз с обидой покосился на Атамурада. – Я же не мулла и не мударис...

– Тебе надо все знать, – строго выговорил Кара кель. – Будущий хивинский хан должен разбираться во всем. Ты должен объявить народу, что самые древние жители Хорезма – туркмены, поэтому ты назначил своими сановниками туркмен. Запомни: с тобой сейчас едут твой визирь Атамурад и главный бий Кара-кель. Об остальных твоих приближенных поговорим потом, когда сядешь на трон и возьмешь в руки золотой скипетр правителя Хорезма.

Юноша с благодарностью улыбнулся, и Кара-кель заговорил спокойнее:

– Да, дорогой наш хан, мир велик, но и Хорезм не мал. Посмотри – в любой стороне земля с небом сливается. Все вокруг цветет и плодоносит, только люди по своему неразумению убивают друг друга. Мы же, мой хан, все изменим в этом мире. Не так ли?..

После двух дней пути туркменские конные сотни подошли к Хиве. Когда миновали Газават и уже проступили на фоне, синего неба свечи минаретов и купола мечетей, Атамурад приказал, как заранее было намечено, разделить войско на девять частей по числу ворот столицы. Мухаммеду-Фена приказано было войти в Хиву с севера – в Ургенчские, Гендемианские и Имаретские ворота. В Хазараспские и Измахмудские войдут Кара-кель и Атамурад, остальные – с юга через ворота Ших-лар, Пишкеник, Рафанек и с запада – в Бедиркентские ворота.

Войско рассредоточилось – в разных концах заклубилась пыль на синем небосводе Успокоившись, что все идет по-задуманному, Кара-кель и Атамурад с двумя тысячами всадников пошли в обход, чтобы появиться на канале Палван-ата перед главными воротами столицы.

День был в полном расцвете: светило солнце, в садах пели птицы. По каналу двигались парусные лодки. А когда туркмены приблизились к стенам столицы, то у Хазараспских ворот затрубили карнаи, оповещая о прибытии хозяев песков, приехавших к Кутлуг-Мураду на перемирие. Взоры хивинцев были обращены на инака, едущего впереди войска. Люди приветствовали его возвращение, но и сомневались: «Найдет ли Кутлуг-Мурад в себе силы уничтожить двоюродного брата? Оставлять его живым опасно! Если и останется жив инак, то будет сидеть в заточении. Да и двадцать сотен туркмен – не много ли? Нет ли тут злого умысла?!» Стража у ворот тоже заколебалась, но поздно – под натиском конницы, великодушных улыбок гостей и строк фирмана, в котором говорилось: «Явиться всем племенем», – ворота распахнулись. Жители столицы даже не подозревали, что и в восемь других ворот города хлынули неудержимым потоком иомудские всадники.

На мейдане у портала дворца стояли хивинские войска, готовые выполнить любое приказание хана, и Кутлуг-Мурад был спокоен за свою жизнь. Тем более, что в этот час он с сановниками находился в самом дворце, в туда въехали лишь несколько туркменских сердаров в инаком да сопровождающий их почетный эскорт из пятидесяти джигитов. Но и этот небольшой отряд был ограничен в своем передвижении по территории дворца. Джигиты остановились на оружейном дворе. В ханский двор, где располагались канцелярия и тронная зала, пригласили лишь сердаров с инаком. В тот момент, когда туркмены слезали с коней, Кара-кель хладнокровно сунул в руки инаку нож и еще раз предупредил:

– Помни,-Мухаммед-Нияз, если не зарежешь его ты, то снимет с тебя голову он.

Мухаммед-Нияз, подавляя волнение, спрятал нож в широком рукаве халата. Кара-кель встал слева от него, чтобы заслонить правую, согнутую в пальцах руку претендента на престол от всевидящих глаз нукеров. Они направились в тронную залу.

В ханских чертогах, несмотря на ясный солнечный день, царил полумрак. Черный занавес у входа, пестрые ковры на полу и стенах усиливали ощущение, что к ханскому трону никогда не пробивается свет. Мрак вызывал страх, тревогу, благоговение к хивинскому владыке На этот раз он вызвал у туркмен чувство надежды и радости. Войдя в валу и остановившись у входа напротив трона, слева и справа от которого стояли ря-дами придворные, Кара-кель едва заметно дотронулся до руки Атамурада, другой коснулся руки инака: «Готов ли ты? Смотри, не упусти момент!» – говорил его взгляд. Кутлуг-Мурад-хан появился с тыльной стороны престола. Бросив беглый взгляд на сановников, он уставился на нестройную толпу туркмен, и рот его растянулся в зловещей улыбке.

– Брат мой, дорогой Мухаммед-Нияз, как я рад нашей встрече! Подойди, дай мне обнять тебя!..

Инак нетвердыми шагами направился к хану, тот встал и с распростертыми объятиями приветствовал его. Кутлуг-Мурад, обнимая брата, не успел сомкнуть руки, как тот всадил хану нож в спину по самую рукоятку и оттолкнул от себя. Хан рухнул на ковер, а инак метнулся к туркменам. В следующую секунду раздался голос Якуб-мехтера:

– Хан убит! Измена! Эй, слуги, хватайте нечестивцев?

Придворная знать, парализованная случившимся, затопталась на месте, туркмены же, давно готовые к схватке, как барсы, бросились на сановников, пуская а ход ножи. Душераздирающие крики, стоны и мольба о пощаде заполнили тронную залу. Почти всех приближенных хана в несколько минут уничтожили. Бежать удалось .лишь немногим, ушел от ножа и сам визирь. В то мгновение, когда туркмены, выхватив ножи, кинулись на придворных, Якуб-мехтер метнулся к потайной двери и словно растворился в гладкой, покрытой изразцами, стене. Несколько ножей полетело ему вслед, но они не достигли цели.

Визирь, следуя потайным ходом, выбрался на стену ичанкале и прокричал:

– Эй, люди! Кутлуг-Мурад-хан зарезав иомудами! Убивайте иомудов! Убивайте всех! Измена!

VIII

Когда иомуды выскочили в оружейный двор, чтобы сесть на коней, открыть ворота цитадели и публично на мейдане провозгласить имя нового хана, здесь уже шла резня между джигитами и нукерами хана.

Завязалась жесточайшая схватка и на самом мейдане между туркменскими всадниками и хивинскими сарбазами. Повалились трупы и покатились головы под копыта коней, кровь полилась ручьями. Многотысячные толпы горожан, охваченные ужасом, бросились прочь от дворца, опрокинув ряды джигитов и своих сарбазов. Невообразимая паника охватила внутренний город, а затем перекинулась и на внешний, где в узких улочках в у всех ворот стояли всадники. Человеческий рев от слившихся воплей охватил Хиву. Обращенные в бегство хивинцы поначалу не могли противостоять хорошо организованному войску иомудов и несли огромные потери. Сабли джигитов, словно молнии, сверкали над головами бегущих сарбазов. Но ожесточенные сечей иомуды крушили всех, кто попадался под руку. Через час-другой мейдан у ичанкале, все прилегающие ко дворцу улицы, арыки и даже крыши низких домов были завалены трупами. Хивинцы, одолев панический страх и поняв, что отступление ведет к неизбежной гибели, мало-помалу стали защищаться: сначала группами, а затем целыми кварталами нападали на стесненных в кривых улочках иомудских всадников. Воины, старики, женщины, дети, вооруженные чем попало, – ножами, лопатами, топорами, баграми, веслами – с крыш, с дувалов, из-за углов набрасывались с диким ожесточением на сынов пустыни, сбивали с лошадей, сами падали под их ноги, и к концу дня потеснили иомудов, загнав в тупики улиц.

Перевес явно обозначился, когда на помощь Хиве примчались более двух тысяч сарбазов из Хазараспа и подтянулись войска к северным и восточным воротам из Нового Ургенча, Кята, Гурлена и других селений. Не скольким иомудским сотням удалось вырваться из города, и они продолжали биться с численно превосходящим противником в окрестностях Хивы. Большая же часть застряла на узких улочках хивинских кварталов – Кафтерхане, Метерабад, Еникале, Бала-Хавус, Рафенек, Багче, Нуруллабай. К ночи все ворота Хивы удалось закрыть. Постепенно уличные бои начали утихать. Ворота во всех -дворах закрылись наглухо, и город в наступившей после грандиозной сечи тишине заполнился воплями, стонами, криками раненых, ржанием гибнущих коней.

Туркменским сердарам, когда они выскочили в оружейный двор, удалось сесть на коней и выехать на мейдан, но здесь они застряли в тесных рядах схватившихся насмерть людей. Атамурад, размахивая саблей, пробивая себе путь, уже в первые минуты потерял из виду Кара-келя и других соратников. Какое-то время тельпе ки их мелькали над головами бегущих, потом исчезли, Жуть охватила Атамурада. «Это конец!» – вспыхнуло з мозгу, и он, спасая себя, рубил других и отбивался сам, чтобы любой ценой остаться в живых. Он не помнил, долго ли держался на коне, но в сумерках очнулся в арыке. Лежал он на трупах, а рядом с его ногами, которые высовывались из канавы, топтались десятки чужих ног. Это были ноги живых, а он уже считал себя мертвым, потому что не мог шевельнуться. Память к нему возвращалась медленно и словно с сомнением спрашивала: «Да нужна ли тебе, сердар, эта паршивая жизнь?» Однако что-то в нем более властное, чем ум, вероятно, несмирившийся дух требовал: «Жить... Хочу жить!». Атамурад долго боролся с двояким желанием: жить и умереть, пока не пришел в себя. Опомнившись, он собрал силы и кое-как поднялся, и только тут, коснувшись рукой лица, понял, что ранен. Кровь, видимо, шла из головы, но, судя по тому, что лицо и глаза были закрыты сплошной коркой спекшейся крови, Атамурад понял: течение ее остановилось. Он огляделся, пытаясь понять, где находится. Хиву он знал как свои пять пальцев. За годы учебы в медресе изучил ее кварталы и улицы, бывал во многих дворах. И сейчас без труда определил, что лежит в арыке напротив мыльного базара – Шембазари, и что бой в этом квартале еще продолжается. Атамурад подумал: «Если сейчас встану, хивинцы сразу же добьют. Лучше всего, не подавать никаких признаков жизни. Скоро стемнеет и тогда будет видно, что делать?» Он стал присматриваться к лежащим под ним и рядом трупам и увидел хивинца в чалме: несомненно, это был служитель мечети или какой-то дервиш, по воле рока оказавшийся в кровавой битве и принявший нелепую смерть. Атамурад некоторое время смотрел на него, думая, а может, это какой-нибудь ахун или мударис из знакомых, но лицо святого ревнителя ислама было чужим. Атамурад потянулся рукой к его чалме и стащил с головы. «Я обряжусь в чалму, и ни один хивинец не скажет, что я – туркмен!» – пронзила его спасительная догадка. Надев чалму, он немного успокоился и стал терпеливо ждать случая, чтобы выбраться.

Лишь заполночь Атамурад выполз из арыка и, пошатываясь, побрел в сторону квартала Кефтерхана, к дому Сергея. По пути он беспрестанно спотыкался о трупы людей, падал, вновь вставал и шел, взглядываясь в темноту. Наконец, он отыскал знакомый глубокий ход в глинобитных стенах и ворота. Постучав каблуком сапога по деревянному створу ворот, услышал лай собаки и принялся стучать чаще и сильнее, пока ему не открыли боковую дверь.

– Это я, – хриплым голосом выговорил он. – Спрячьте меня.

Его схватили под руки и быстро повели по двору сначала к старому дому, где он раньше квартировал, но тут же передумали и ввели в баню.

– На полку полезай, на полку! – тараторила Меланья. – На полке-то сухо, давно никто пара не разводил. Помоги ему влезть, Кузьма! Эка ты, дылда старая! – ругнула она мужа. – Совсем, однако, оплошал, трясешься от страха. Пособи, говорю, сердару забраться на полку!

– Сергей-ага где? Почему его нет? – спросил Ата мурад.

– Эх, милок, – затараторила Меланья. – Сергея с его сынком Азисом мы и ждали. Думали, это они возвернулись, а оказалось, ты. Нет нашего хозяина уже третий день. Как уехал с сынком на Чарбаг, так и не объявлялся больше. Юлдуз-то все глаза просмотрела, ожидаючи его, все слезы выплакала... И сейчас, когда ты постучался, кинулась она первой к воротам, да осеклась... Ты-то, родимый, не слыхал чего-либо о Сергее?!

– Если бы слыхал – не спрашивал, – сердито отозвался Атамурад. – Дай мне, Малашка, воды, у меня в горле пересохло.

Служанка бросилась в предбанник, зачерпнула из жбана воды и подала Атамураду. Приподнявшись на локоть, он жадно напился, остатки воды вылил на голову.

– Лежи смирно, мы тебя на замок закроем! – заспешила Меланья, услышав лай собак. – Надыть уходить, а то, неровен час, с обыском нагрянут, тогда всем нам смерть – за укрывательство. Джарчи уже проезжал перед двором, кричал во всю глотку: ежели кто укроет какого-либо иомуда – тому смерть...

Утром чуть свет Меланья принесла Атамураду постель и заваренный чайник с пиалой. Подошла к полке, положила на скамью кошму с подушкой, стала будить гостя и услышала бессвязную речь. Догадалась! «Бон ты мой, кажись, в беспамятстве бредит!» Притронулась ладонью к лицу – жар у парня, а когда вышла во двор, то увидела на ладони кровь. «Ах, дура старая, да как же я не догадалась, что он раненый?!» Побежала в дом к хозяйке, разбудила ее. Юсуп-ака тоже поднялся, дети проснулись. Юлдуз-ханум, узнав, что Аташу, как она называла его, очень плохо, вынула из сундука пузырьки с лекарствами и отправилась в баню. Меланья прихватила с подоконника плошку. Войдя за хозяйкой в предбанник, зажгла нефтакыловую свечу. При свете женщи ны разглядели: лицо Атамурада было покрыто кровавой коркой, а сам он, как и прежде, бредил.

– Давай, Малашка, кипяти воду, обмыть надо рану, потом будем лечить юзарлыком, – распорядилась Юлдуз.

Женщины перевязывали Атамурада, когда в ворота властно застучали и донесся крик ханского джарчи, чтобы хозяева открыли. Вновь пришлось запереть баню в спрятаться в доме. Отправился к воротам Юсуп-ака. Во двор вошли Якуб-мехтер, Худояр-бий и Ниязбашн-бий, с ними еще несколько нукеров, остальные остались на улице.

– Дома ли топчи-бий? – спросил визирь.

– Ваше высочество, зять мой на Чарбаг уехал, не возвращался еще, – кланяясь, ответил Юсуп-ака.

– Все ли спокойно в вашем доме? Не напали иомуды ва вас?

– Слава Аллаху, беда обошла стороной...

– Город завален трупами врагов и своих, – пояснил визирь. – Надо убрать сегодня же мертвецов, чтобы не начались болезни. Повелеваю: всех, у кого есть руки, выведи на улицу с носилками... Выводи также верблюдов и ишаков с повозками!

– Ваша воля, ваша воля, ваше высочество, – приговаривал Юсуп-ака, низко кланяясь.

– Когда приедет Сергей, пусть поскорее идет в ичанкале. – Визирь повернулся и вышел со двора, уводя с собой биев и нукеров.

К полудню на улицах появились арбы. Со дворов хивинцы выгнали рабов – те принялись вытаскивать людские трупы и грузить в повозки. Арбы потащились на загородную свалку, где уже валялось превеликое множество растерзанных зверями и птицами тел и отку да несло нестерпимым зловонием. Страшась чумы, арба кеши и рабы, не мудрствуя долго, свалили трупы в канал в надежде, что их вынесет вода в чужие пределы. И городской хаким закрывал глаза на плутни слуг и рабов. «Слава Аллаху, хоть из города вывезли заразу!» – думал он.

Плакала и завывала голосами азанчи потрясенная Хива. Под этот скорбный плач Якуб-мехтер въехал в Гульбанбаг, где находился под надзором Сеид-Мухаммед – единственный законный претендент на престол. Отвергнутый всеми, он давно отказался от всяких попыток захватить власть. Духовно надломленный терьяком и болезнями, Сеид-Мухаммед встретил визиря хохотом:

– Хай, мехтер-ака, паршивец ты наш, жив, значит, остался! Ха-ха-ха! Говорят, почти всех биев истребили иомуды, и Кутлуг-Мурада, и этого самозванца Мухам-меда-Нияза заодно, а ты – цел и невредим! Воистину, сын удался в отца своего: семь смертей избежал, прежде чем прибрал его Аллах в свои кущи!

– Не кощунствуйте, дорогой Сеид-Мухаммед, – грустно улыбнулся визирь. – Я тоже не бессмертен. Когда минуют семь смертей, я сам с удовольствием отдамся в руки восьмой. Чем заняты вы? Судя по настроению, вы далеки от мыслей о потустороннем мире?

– Конечно, мехтер. Здесь мне очень хорошо. Мы тут все время беседуем с нашим зеленым попугаем, и он прославляет великого хана Хивы. – Сеид-Мухаммед бросил взгляд на клетку с попугаем, которая крепилась к деревянной колонне айвана.

– Великого хана Хивы пока не существует, ваше величество, – скорбно произнес визирь. – Мы приехали за вами, чтобы вы отправились в ичанкале и возглавили расстроенное государство великого Хорезма. Кроме вас, никто этого не посмеет сделать.

Сеид-Мухаммед чванливо покривил губы, поежился, словно его обдало холодом, пожал плечами и плаксиво пожаловался:

– Якуб-ака, вы опоздали... Я не могу жить без курева... Один мискаль терьяка мне дороже ханского трона... Я болен, мой дорогой мехтер, у меня нет в голове никаких других забот, кроме курева.

– Ваше высочество, мы не станем лишать вас этого удовольствия, курите, сколько вам захочется, – улыбнулся визирь, – Если вы доверитесь, моя голова будет управлять, а вы только распоряжаться. Все, что я сделаю хорошего, мы отнесем к вашей мудрости и провидению.

– Ладно, Якуб-мехтер, я соглашусь, но если хоть раз ты упрекнешь меня, я назначу вместо тебя другого, Тебя я тоже научу любить терьяк.

Визирь сконфузился, развел руками, и Сеид-Мухаммед самозабвенно рассмеялся.

Якуб-мехтер смотрел на будущего хана и глупо улыбался, не находя ничего лучшего. Насмеявшись вдоволь, Сеид-Мухаммед снял с колонны клетку с попугаем и торопливо проговорил:

– Хватит шутить, поехали в Хиву. Меня ждет трон маградита!

Когда приехали во дворец, то из приемных комнат все еще вытаскивали трупы заговорщиков. Мухаммед-Нияз-инак лежал во дворе с перерезанным горлом, с вывалившимися из орбит глазами. Сеид-Мухаммед узнал его, мстительно улыбнулся и пнул ногой. Тут же дворцовые сановники, подхватив Сеид-Мухаммеда, бережно уложили на белую кошму, несколько раз подбросили и затем усадили на трон.

В Хиве между тем продолжались санитарные работы: мертвецов вывозили на арбах, но конца зарубленным и раздавленным, казалось, не было. Сын Сергея, пробираясь по зловонным переулкам города к дому, шарахался из стороны в сторону, как обезумевший. Никогда ничего подобного ему не приходилось не только видеть, но и слышать. Находясь с отцом в Чарбаге, где держали русских пушкарей, он натерпелся страху. Иомуды, налетев, разгромили мастерские и схватили отца с пушкарями. Но то, что он увидел в Хиве, совершенно потрясло его. Войдя во двор, он не надеялся застать никого в живых и, увидев мать, служанку, деда и батраков, радостно устремился к ним:

– Мама, ты жива! И дедушка тоже! Как я рад, как я рад, что вы живы!

Юлдуз-ханум, обнимая сына, разрыдалась и тотчас, оторвавшись от него, спросила:

– Где твой отец, сынок? Где он?! – выкрикнула она, испуганная тем, что сын медлит с ответом.

– Мама, он жив, но его схватили джигиты Кара-келя, угнали в пески. Пушкарей и все исправные пушки взяли с собой, – торопливо принялся рассказывать Азис. – Когда они напали на нас, отец бросился на Кара-келя, сказал ему: «Кость бы тебе в горло, ты что – забыл, кто я и как меня зовут!» Кара-кель все равно приказал связать отца. Меня они тоже хотели увести в пески, но отец попросил; «Кара, ты с ума сошел, если лучших друзей стал принимать за врагов! Отпусти хотя бы Азиса, пусть он едет в Хиву и скажет Юлдуз-ханум обо мне!». Кара-кель сказал: «Ладно, пусть идет, но я клянусь, что больше ты никогда не будешь служить хивинскому хану!»

– Черный дикарь, чтоб ему подавиться! – ругала сердара Юлдуз-ханум. – Сколько он мяса у нас съел! Сколько сивухи выпил! А теперь решил сожрать самого Сергея! Сынок, иди в баню и расскажи об этом негодяе Атамурад-сердару.

– Атамурад здесь? – удивился Азис и быстро напра вился на хозяйственный двор...

Ночью Атамурада ввели в комнату, постелили ему на тахте. Юсуп-ака, немного успокоясь и поверив, что все страшное позади, угощал сердара ужином и чаем. Тут же сидел Азис. В усталых глазах юноши все еще жил страх от увиденного, и все его существо было переполнено недоумением: «Почему?!... Почему люди режут друг друга? Что не поделили они между собой?»

– Атамурад-джан, – обратился он к сердару. – Ты – туркмен-иомуд, я – хивинец, отец мой – русский солдат. Мы живем как родные люди. Так почему другие режут друг друга? Разве им трудно найти путь к согла сию и дружбе?

Атамурад нахмурился и задумался. Наверное, он и сам не раз задавался этим вопросом и не мог найти на него ответ. Юсуп-ака, видя, что сердар озабочен, заметил:

– Сынок, все пути к сближению и согласию идут через споры и раздоры.

– Ай, дедушка, разве отец стал твоим зятем после того, как вы полюбили друг друга? И Сергей-ага с сердаром никогда не сказали друг другу плохого слова. Верно я говорю?

– Да, Азис, ты говоришь правду, – согласился Атамурад. – Дело не в том, кто я, кто ты, кто твой отец и дед. Мы – дети разных племен, но все мы одного бедно го рода. Когда бедняки соединяются и находят согласие, то начинаются раздоры у амалдаров хивинского хана, Все было бы хорошо, если бы они, пустив нас, иомудов, в Хорезм, дали нам земли и воды столько, сколько имеют сами. И вам, беднякам-хивинцам, отдали бы часть своих меллеков.

– Истину говоришь, Атамурад, – согласился Юсуп-ака. – Если бы не было хана и нукеров, то ни с хивинцев, ни с иомудов не упало бы ни одного волоска. Они нашли бы общий язык за дастарханом, как это делаем мы.

– Юсуп-ака, видно, это будет не скоро, – с сожалением заключил Атамурад-сердар. – Хива-хан лучше отдаст растерзать себя собакам, чем согласится дать волю и достаток беднякам Хорезма. Стоит ли сейчас об этом говорить! Юсуп-ака, лучше бы нам подумать, как мне поскорее выбраться из Хивы. Меня мучает неведение – остался ли хоть один живым из тысячи джигитов моих? Если есть в живых хоть один – значит, мы не побеждены. Придет время, и я расстелю во дворе ичанкале огромный дастархан и посажу на него всех бедняков – хивинцев, иомудов, русских и персиян. Пока помоги мне, Юсуп-ака, сходи к Мирхонду, скажи ему, в каком бедственном положении я оказался.

– Будь спокоен, Атамурад-джан, все, что в наших силах, мы сделаем, – пообещал старик.

Через день из Хазараспских ворот выехала арба Юсуп-аки. Повозка проковыляла с полфарсаха в сторону Амударьи и остановилась возле парусной шхуны. Возчик и рабы, оглядевшись, нет ли поблизости людей, взяли за руки и ноги «труп» и отнесли его на судно, Возчиком был Азис, а «трупом» – Атамурад. Не прошло и часа, как шхуна, войдя через голову канала в Аму дарью, понеслась в сторону Арала.

На третий день пути Атамурад высадился у плотины Чаркраук, где, ответвляясь левым рукавом, в давние времена Амударья уходила через Семь песков Хорезма к Каспийскому морю. Место это давным-давно поросло тугаями и камышом. Атамурад направился к рыбацким юртам – здесь его уже поджидали друзья. Вечером он приехал в Куня-Ургенч на свое подворье. Как и большинство дворов, оно пустовало. Жители покинули город. Не было на дороге ни ребятишек, ни собак, обычно встречавших каждого всадника дерзким лаем. Во дворах не дымились тамдыры и не пахло чуреком. Из-за дувалов не высовывались верблюжьи шеи, в конюшнях не ржали кони. «Конец всему наступает, – мрачно подумал Атамурад. – Люди, как птицы: потревоженная стая улетает и не сразу возвращается назад». Еще недавно, когда род сердаров уходил на Узбой, к Капланкыру, Атамурад оставил на своем опустевшем дворе бездомного старика. Сейчас не застал тут никого. Ата мурад заночевал в заброшенном доме, и на рассвете вновь пустился в путь.

Он ехал весь день, и в сумерках достиг урочища Ашак, где обитали теперь ушедшие из Куня-Ургенча люди. Черные громады Капланкыра нависали над ки битками, словно хотели раздавить их. Последние отсветы спрятавшегося солнца озаряли низину древнего Уз боя и отвесные скалы, На юго-западе загорелась первая яркая звезда,