Текст книги "Отпетые мошенники галактики (СИ)"

Автор книги: Валентин Февраль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 16 страниц)

Все это прыгающее, скачущее, извивающееся многообразие пресмыкающихся!.. Обгоняя друг дружку, они устремилось вслед за насекомыми. Словно те одни знали дорогу. Словно муравьи были проводниками, единственными существами на планете знающими как увести остальных от опасности.

И всё же, несмотря на драматичность ситуации, я не мог удержаться от умилительной улыбки, когда увидел как меньшие рептилии, вместо того, чтобы убегать, сломя голову, взбирались на спины тех, что были крупнее. И так ехали, покидая обжитые места.

И всё это бегство осуществлялось в абсолютной тишине. Слышался лишь топот множества ног, да скрип цепляющихся за камни брюшной частью панцирей тех, кто панцири имел.

Живая чешуйчатая лавина прокатилась всё сметающей волной по лужайке и скрылась между опалённых двухсотметровых стволов сгоревшего, задымленного леса.

Но не все звери успели к тому времени покинуть опасное место.

Едва я, обрадованный тем, что мне, не прилагая для того абсолютно никаких усилий, удалось избавиться от самых лютых своих врагов, едва я собрался спуститься вниз, как услышал сквозь свист разбушевавшегося ветра шум новой волны животных. И эта новая партия сосредоточенно убегающих рептилий, на этот раз самых медлительных и тяжелых, гораздо весомее тех, что прошли до того, вступила на лужайку.

Лужайка гудела.

Эти были настоящими великанами. Топоча тумбообразными слоновыми конечностями, они торопились вслед за канувшими в гаревой мари первыми. И, похоже, ничто не могло их остановить в этом их усердном, остервенелом стремлении уберечься. Ведь следом, чуть не обжигая пятки, катились потоки лавы.

На мой взгляд, мне тоже не мешало бы поскорее убраться отсюда, уносить ноги из расчудесного местечка, быстро превращавшегося в огненный ад. И, если б не второй поток животных, я бы давно так и поступил. Я сбежал бы. Однако теперь это делать было рискованно. Ведь меня просто растопчут ходячие горы мяса, бегущие напролом рептилии.

Некоторых из животных я узнавал. Вот пробежал, похрюкивая, стиракозавр. А это выставил рога трицератопс. Он поменьше. Но, по всему видать, с первым – в близком родстве.

Первый даже для неискушенного взгляда огромен. И не знакомый с палеонтологией человек смог бы отметить этот великолепный экземпляр, настоящего исполина племени стиракозавров.

Выпучив глаза, гигант мчался по лужайке, чем-то напоминая танк. А широкая покатая спина возвышалась, словно необитаемый остров в общем потоке животных.

Она эта спина была не занята.

И сам не знаю, как я решился на такой поступок, действие, идея совершить которое никогда бы не пришла мне в голову при других обстоятельствах.

С моей стороны то, что я проделал, было невероятно дерзко. Вызывающе дерзко. Но другого выхода не было. Судя по одному из надвигавшихся багровых языков лавы, скоро это место, лужайка окажется стёртой с лица земли.

Времени оставалось мало. И, ведь другого такого случая могло не представиться.

Широкая, залепленная грязью и мокрым пеплом спина уже была под самой пещерой. И я, набрав в грудь воздуха, оттолкнулся ногами от каменной площадки.

Как раз в тот момент скалу тряхнуло. Я услышал, как заскрипели сошедшие со своих мест и с хрустом, словно были спичками, переломились бревна решетки.

Но я уже коснулся ногами покатой спины.

Вначале я чуть не свалился, поскользнувшись. Но в последний момент удержал равновесие. Хотя, конечно, если бы гигант вздумал сбросить меня, разозлившись на непрошенного наездника, ему достаточно было сделать одно резкое движение.

Скорее всего, к подобным захребетникам, в полном смысле этого слова, животное в такие минуты относилось с безграничным терпением. И потому оно даже не изменило темпа своего размеренного, тяжёлого бега.

Трицератопс лишь отрывисто захрюкал, отмечая моё появление на своей спине. Потом он сосредоточился на беге.

Чтобы не свалиться, я упал на четвереньки. А вскоре мы были за пределами лагеря.

Стайка газелевых динозавров обогнала нас и скрылась в клубах поднимающегося от земли пара.

Glava XXXXVlll.

Выгоревшую пустошь мы миновали на удивление быстро. И вскоре углубились в сумеречный мир леса. В мир жунглей, каких не знало моё время.

Моё средство передвижения, не взирая на всю свою массивность, ловко лавировало между толстенными деревьями. Деревья эти были столь высоки, что верхушками, казалось, бороздили основания облаков.

В этих, долбанных, в этих чёртовых джунглях нас на каждом шагу подстерегала опасность. Проявлялась она то в виде устрашающе острозубых пастей засевших в засаде хищников, то в виде ядовитых колючих растений. Тем не менее, стиракозавр вовремя замечал смертельные западни и обходил их стороной.

Был такой случай. В какой-то момент передние ноги моей «лошадки» опутала извивающаяся, словно живая, хищная лиана. И я вначале даже принял её за змею. Но моя передвижная «крепость» словно и не заметила буро-зелёных колец, оплётших её ноги.

Стиракозавр разорвал лиану, как бумажную, и помчался дальше, влекомый зовом инстинкта, который я не слышал, но к которому прислушивался он.

Так мы двигались долго. Возможно несколько часов. До тех пор пока впереди не показались прогалины, более светлые участки леса.

Мой «танк» проламывался вперёд с завидным упрямством и напором, по мере того как впереди становилось светлее. Но прежде, чем мы выбрались из леса, я, используя время весьма рациональным образом, успел смастерить из рукава разорванной куртки, некое подобие пращи.

Топорик, конечно, был всё ещё со мной. Однако, будучи весьма эффективным оружием в ближнем бою, для дальнего расстояния он не годился. Условия же первобытного мира требовали принятия более адекватных окружающему мер. Нужно было иметь в своём распоряжении нечто поражающее цели на расстоянии. И ничего лучше и проще пращи в данный момент придумать я не мог.

Конечно, можно мастерить лук со стрелами. Но в тех условиях, в которых я находился, сидя верхом на спине скачущего и обезумевшего от страха травоядного, это было нереальной затеей.

Зато для пращи оказалось достаточно куска крепкой материи. Кожаная куртка, что находилась на мне, как нельзя лучше, подходила для такой затеи. Тем более, в субтропическом сбалансированном климате эта одежда без надобности.

Итак, праща оказалась у меня в руках. Оставалось подобрать несколько камней.

Мы выбрались, наконец, из леса. И, лишь только мы минули последние деревья, как перед нами открылись пространства обширных равнин.

Джунгли всё более отдалялись.

Я испытывал жуткий голод. Меня изводила жажда. И я уже думал, что отдам богу душу прежде, чем упрямое животное остановится.

Мой «танк» казался неутомимым. Ни в оставшуюся от суток вторую половину дня, ни ночью, ни на следующее утро стиракозавр не проявил никаких признаков усталости. Тяжелую поступь тумбообразных ног нарушало лишь его шумное, размеренное дыхание, да вырывавшиеся изредка из гортани великана негромкие хрипы.

На равнинах там-сям паслись осторожные, юркие лесотозавры. С ними мирно сосуществовали бок о бок неторопливые, но всегда готовые дать отпор трицератопсы.

Дважды мы миновали небольшие с прозрачной голубоватой водой озёра. На берегах и отмелях их возлежали такие отвратительные твари, что я ёжился, как ёжик, когда они провожали нас голодными, злобными глазами. Мне даже есть и пить расхотелось после того, как я встретился взглядом с одним из тех чудищ.

Были здесь и другие животные. Когда мы пробегали мимо, они поднимали головы на змеиных шеях. Без любопытства, но с холодной подозрительностью смотрели на нас.

Иногда вверху проносились птеродактили. Но они были редки. И в отличие от земных рептилий, летающие ящеры не обращали на нас внимания.

Я не знал предела возможностей Джима, как я успел окрестить несущего меня стиракозавра. Я не знал, сколько он сможет вот так бежать без остановки и потому начал всерьёз подумывать не соскочить ли мне с увальня прямо на ходу возле первого попавшегося ручья. Пока, естественно, я не высох от жажды. И, самое главное, пока для того оставались силы.

Умереть в зубах первого попавшегося хищника уже не казалось бессмысленным делом. Всё же лучше, чем трястись на ненадёжной спине.

И я готов был осуществить задуманное, то есть, дезертировать с широкой спины, когда, вдруг понял, куда стремится стиракозавр.

Целью путешествия моего скакуна были громоздящиеся впереди, поросшие низкорослым лесом горы. Именно туда держал путь Джим.

В конце концов он начал уставать. К тому времени как мы отъехали на целую милю от последних встретившихся нам озёр, его бег существенно замедлился. Я же, практически, только лежал на подрагивающей спине, предусмотрительно привязав себя куском сорванной ранее лианы к одному из роговидных отростков шейного гребня обитателя мезозоя.

Так мы проехали ещё мили три. Птеродактилей стало больше. С некоторых пор «птахи» вились над головой наглой орущей стаей.

Но всему приходит конец. И наступил момент, когда Джим остановился.

Путешествие закончилось.

Мы находились у горного отрога. С одной стороны простиралась широкая степь. С другой возвышался сам отрог. А между нами и отрогом лежало небольшое, но, судя по тёмному цвету воды, изрядной глубины озерцо.

Джим стал, отчего-то беспокойным. Он, то переминался с ноги на ногу, то тряс массивной гребнистой головой. Иногда он шумно вздыхал и задирал голову к небу. И, скорее всего, Джим таким вот тактичным образом показывал, что запасы его либерального отношения к наезднику давно закончились и пора бы мне оставить его в покое. Пока, естественно, он не перешел к более активному способу избавления от захребетника.

Я не заставил себя долго упрашивать. Кубарем скатившись в невысокую пожухлую траву, на негнущихся, затёкших ногах я отошёл от зверя подальше. И лишь только, когда между мной и животным образовалось расстояние не меньше, чем в пятьдесят шагов стиракозавр успокоился.

Я же присел на землю.

От слабости кружилась голова. Я был голоден и у меня ныло под ложечкой. Стиракозавр, между тем, повернулся ко мне своей одетой в костную броню мордой и его маленькие, свирепые глазки, уставились поверх моей головы. Устрашающий рог вздымался с середины морды вверх. И, глядя на это грозное оружие, я, как нельзя лучше, начинал понимать, что всё это прошедшее в безостановочной тряске время находился под надёжной охраной.

Перед самой мордой стиракозавра, пронзительно скрипнув, пролетел небольшой птеродактиль. Но гигант лишь тряхнул головой, отгоняя тварь. Отмахиваясь от птеродактилей, как от назойливых мух, он медленно побрёл вдоль озерца.

Я проводил его взглядом, вздохнул полуоблегченно, полусожалеюще и оглядел себя, насколько это представляется в таких случаях возможным. Если не считать того, что за прошедшие дни я несколько похудел, выглядел я не так уж плохо.

Правда, от одежды остались лохмотья. Как никак, а гардероб современного человека не приспособлен для бешеной скачки верхом на стиракозавре по усеянным колючками джунглям.

Проведя деревянным языком по растрескавшимся от жажды губам, я поднялся на ноги. Пошатываясь и спотыкаясь на каждом шагу, побрёл-заковылял к берегу.

Я подошёл к озеру и упал на каменистый берег. А потом стал пить. Я жадно припал ртом к воде. И выпил я её столько, сколько было в моих силах. Наверное, недельный запас. Но даже после этого сумел сделать ещё пару глоточков.

Напитавшись водой, как следует, я, отдуваясь и пофыркивая, отполз в сторону, а потом в блаженной неге растянулся на нагретых солнцем камнях.

Несколько подзабытое за последние сутки ощущение истомы всерьёз завладело мной.

Через полчасика Хитрый Лис повторил процедуру. То есть процедуру восполнения потерянных запасов влаги. И лишь после этого я почувствовал себя вполне жизнеспособным организмом.

Но теперь на смену жажде пришел аппетит. И я уже более трезво осмотрелся.

Очень кстати неподалёку оказался небольшой хищный ящер. Зверь прятался в засаде. За камнем. Видно охотился.

Я прикинул на глазок расстояние. Потом, вложив в пращу камень. Приготовился к атаке. Очень хотелось жрать. В животе урчало. Я крутанул пращу.

Крутанул, но в какой-то момент всё переменилось. Докрутить её мне не дали. Ведь, ни с того, ни с сего, надо мной что-то сверкнуло. А сверху упал конус света. Свет упал прямо на меня и был он таким ярким, что ослепил вашего покорного слугу.

Glava XXXXlX.

Я поднял голову. Я увидел что-то серое. Ровный серый квадрат завис надо мной посреди ничем незамутненного неба. Я сглотнул. Но квадрат не исчезал. Тогда я ругнулся. Но квадрат опять не исчез. Он нагло и деловито продолжал висеть надо мной. И тут что-то метнулось ко мне. Оно, это что-то выплеснулось, блин горелый, из вышеупомянутого серого квадрата. Это нечто обволокло меня как мягкое и податливое желе. Уже через секунду я почувствовал, что не могу двинуть и пальцем. Я словно завис в центре паутины.

Дыхательные пути забились всё тем же странным желе. И я стал скисать. Я задыхался. Грудь разрывалась между желанием вдохнуть хоть чуток свеженького, бодрящего воздуха и желанием выдохнуть из себя то вязкое и противное, что вошло в меня.

Сознание угасало, а в глазах темнело. И я упал. Я рухнул лицом на землю. Прямо на камни.

Я сильно ударился, но не почувствовал боли.

– Интересный образчик, – сказал чей-то голос, тем временем, отдавшись пульсирующей болью в висках.

– Таких мы пока не встречали, – согласился другой.

– Немудрено. Мы, ведь, на планете месяц. Как думаешь, полагается нам вознаграждение?

– Не знаю. Хотя... Хэлп обрадуется. Его заинтересует этот экземпляр.

– Проку от радости Хэлпа. Вот, если бы нам дали взамен сотню эдов энергии.

– Как же. Дадут. Дождёшься.

– Ну, ты всегда был пессимистом.

Я с трудом разлепил тяжёлые веки и понял, что нахожусь в подвешенном состоянии. Я висел в самой середине серого, набитого серебристым серпантином облачка.

Неподалеку колыхались два пятна. Бесформенные, светящиеся золотисто-багровые пятна.

Я твердо знал, голоса исходят от пятен. Однако, я не смог бы объяснить откуда это знаю.

– Очухался, – прокомментировало моё шевеление одно из пятен.

– Слава богу. Надеюсь, мы не ошиблись в расчётах и дозировку установили правильную. Теперь нужно снять с особи всю имеющуюся информацию. Потом возвращаемся на Греянду.

– Греянда красивое имя! – вякнул я, чтобы как-то поддержать беседу.

Тем не менее, никто меня не слушал.

– Мы оставим его здесь? Но, ведь, я уже окольцевал его!

– Хм. И когда ты всё успеваешь?.. Ну, ничего. Окольцовка пойдет ему на пользу. Зато мы утрём нос этому зазнайке. Всегалактическому Совету. Пусть знают яйцеголовые, что исследователями вроде нас не стоит помыкать. Будет кое-кому наука впредь.

– Ты хочешь сказать, что согласен нарушить Закон?

И я увидел как по телу того, который произнёс последнюю бессмысленную на мой взгляд фразу, пробежали сполохи ярко-голубого цвета. А тело его тут же изменило цвет с золотисто-багрового на ярко бордовый.

– Зря ты волнуешься, Гелд, – ответил тот, что был чуть зеленей. – Мы ведь, в любой момент можем аннулировать действие трансмутационного генератора.

– Но зачем оставлять генератор ему?

– Я же сказал, мне хочется подложить свинью зазнайкам из Совета. Ты, ведь, кажется тоже с ними не в ладах?

– Как всегда, ты прав. Учёный Совет год назад не дал мне очередную степень галактического разведчика. Хотя, ты знаешь, я этого заслуживаю.

 – Вот видишь! Прочь сомнения! Дадим несчастному шанс выжить. Уцелеть в мире, где уцелеть невозможно. Тем более, что он не местный.

– ???

– Да. Всё так. Я не оговорился. Пока мы поднимали особь, я провел анализ ДНК биообъекта. Теперь точно знаю, он не принадлежит местной биосфере.

– Но тогда ... В таком случае он !..

– ... из очень отдаленного будущего. Гмм ... Видимо, кто-то там изобрел нечто способное перемещать живые объекты во времени.

– Теперь оно, – светящееся пятно кивнуло на меня, – наломает дров.

– Или не наломает. А наоборот. Спасёт весь мир.

– Как?.. Каким образом?

– Ладно. Скажу. Ты ещё не знаешь, конечно. Но этот мир – тупиковая ветвь в развитии вселенной. Где-то тот, кто проектировал его, ошибся в рассчётах. Вот вследствие упомянутой мной оплошности мир обречен. Мы заглядывали в будущее. Жить в этом мире останутся немногие виды земноводных. И, пожалуй, ещё те, кто успеет эволюционировать в млекопитающих. Это существо – потомок тех, кто эволюционировал. Потомок уцелевших.

– Теперь всё ясно. Узнав, что разомкнуто кольцо времени, ты решил замкнуть кольцо эволюции.

– Не совсем так. Скорее наоборот: замкнуть кольцо времени и разомкнуть кольцо эволюции. Так будет вернее.

– Тем не менее, в любом случае, наш объект, благодаря особенностям присущего ему хромосомного набора, генотипа начавшего формироваться миллиарды лет назад, идеально приспособлен для функционирования в экстремальной, агрессивной среде. Ты утверждаешь, что он невероятно живуч и в то же время даешь ему такую мощную машину как трансмутационный генератор. Твоё поведение парадоксально, Вирдж.

– Я лишь стремлюсь укрепить его позиции. Я сторонник естественного хода эволюции, Гелд. Но те придурки из Совета, они постоянно вмешиваются в ход развития материи планет. До всего хотят дотянуться грязными, загребущими лапами. И своим неуклюжим вмешательством они так затормозили развитие нашей галактики, что стала инволюционировать вся вселенная ... Отметь, вся!

Так они болтали. И постепенно светящиеся разумные световые образования начали всё более успокаиваться, постепенно отклоняя наполняющие их цвета спектра в холодную сторону. Что мне не очень нравилось.

Я больше люблю зелёновато-желтые оттенки!

Вокруг пятен появились небольшие розовые облачка. Эти облачка беззаботно плавали в сером поблескивающем пространстве. Я шевельнул пальцами правой руки, с удовлетворением констатируя, что тело вновь слушается. И когда, сей нехитрый факт дошёл до моего сознания, моя правая рука незаметно, с черепашьей скоростью поползла к карману брюк. Внутренне я ликовал в предощущении реванша.

Когда оружие оказалось у меня в правой руке, я направил его ствол на одно из пятен. Дважды нажал на спуск.

Захлопали выстрелы.

– О, боги! У него оружие! – пропищало существо прежде, чем издохнуть. – Он ранил меня.

– Быстрее опускай его по глиссионному колодцу, – воскликнул другой.

– Не могу. Мой координационный спектроглаз вышел из строя. Биообъект повредил его.

– Растяпа... Сколько раз говорил, смени защиту. Твоя устарела... Ну, ладно... Я сам всё устрою...

Я не знал, что собирается проделать этот абстрактно-цветистый тип при помощи глиссионного, или как его там, колодца, но предпринял всё возможное, чтобы он своим колодцем ненароком не прикончил меня.

Другими словами, я перевел дуло револьвера на второе цветастое существо и всадил в него без колебаний всё, что оставалось в барабане.

И тут меня плотной стеной окутал непроницаемый мрак. Наверное, то и был тот долбанный глиссионный колодец.

Я больше не видел ни серой, нудной беспредельности, стоящей плотной стеной за говорящими цветовыми пятнами, ни легких облачков похожих на розовых беззаботных барашков из мультика.

Вокруг простирался один только мрак. Всего лишь мрак. Я снова попробовал пошевелиться. И снова мне удалось это. Жизнь налаживалась.

Но вместе с тем я ощущал, что куда-то скольжу.

Наверное, я падал в их дурацкий колодец. То есть вредный голубовато-чёрт-его-знает-какой тип успел нажать на кнопочку и эвакуировал меня в глиссионный колодец!

Я упал. Я рухнул на камни, оцарапав локоть.

– Извини, – послышался голос ниоткуда. – Но ты сам во всём виноват. Нам пришлось избавиться от тебя, пока ты нас не прикончил.

– Сволочи, – буркнул я. Впрочем, беззлобно. И, потёр ушибленное место. – Сперва тебя поднимают наверх. Потом швыряют обратно. Полный бардак. И парадокс!.. Не нравится мне всё это.

Мне никто не ответил. Все мои протесты просто игнорировали. Потом моё внимание привлёк улепётывающий со всех ног по бережку динозаврик-рыболов и, по совместительству он же – мой несостоявшийся бифштекс.

Glava XXXXX.

– Прикидываетесь космической интеллигенцией, умники, – гремел я. – А сами отбираете обед у честного и, главное, добропорядочного по всем меркам человека. Сукины дети! Супостаты недорезанные космические. Эх, не хотел бы я на вашем месте, ребята, оказаться на моём! Ну, погодите, мы еще встретимся в тёмном переулке. Кстати, где вы живёте?..

Видимо, мои угрозы возымели действие. Потому что больше тех типов я не видел в своей жизни. Ни в прошлой, ни в будущей.

Говорят, в одиночестве люди приучаются разговаривать с самими собой. Вашего покорного слугу не минула чаша сия. И я-то уж довольно быстро освоил эту нехитрую науку. Искусство, так сказать, монологов.

С той лишь разницей, что придумал собственный язык. Ведь обычный лингвогалакт утомительно сложен для той системы мер и вещей, которая господствовала в этом примитивном мире.

Мой новый сленг включил в себя не более 30-ти слов. Но вместе с тем, был прост, изящен и не требовал больших энергетических затрат.

Очень скоро я даже научился петь песни на своем умопомрачительном арго. И частенько разговаривал на нём со всеми, кто ни попадался мне на дороге.

Например, если небо покрывали слишком плотные тёмные тучи, я спрашивал у него:

– Гигиауначака?

Что означало: эй, там, наверху! Будет ли сегодня дождь? Отвечайте немедленно, подлецы, или я за себя не ручаюсь!

На что небо, как правило, отвечало ядрёным раскатистым громом и иезуитски изощрённым сверканием молний. Что значило на языке тех, кто был наверху, всех этих языческих божков: может будет, а может и нет. Нам-то откуда знать?

Но, как бы там ни было, отвечая так, небо ни разу не ошиблось. Дождь, действительно или шёл или его не было.

Вот уж загадка природы, годная для того, чтобы всем этим неисчислимым учёным поломать над ней голову.

И, тем не менее, таким вот нехитрым образом, находил я общий язык не только с собой, но и с природой. И бесхитростная, незатейливая жизнь дикарей, которые всё ещё водились в окраинных мирах Галактики, к своей радости переживших сотворённые собой же ядерные катаклизмы, с каждым днём такая жизнь становилась мне всё ближе и роднее.

Постепенно, постигая нехитрые основы примитивного бытия, а так же на личном опыте знакомясь с семимильными шагами прогрессирующей во мне дегенерацией, я всё больше входил в гармонию с окружающим миром. И лишь непрестанно удивлялся, как это раньше человечество не удосужилось отыскать глубочайший философский смысл в таких благах бытия как состояние «не ума», состояния вышеупомянутых мной деградации и дегенерации.

Ведь, как ни верти, но по моим наблюдениям получается вот что. Стоит только, хотя бы самую малость, дегенерировать, как все блага жизни сами собой сваливаются на тебя.

Например, в какой-то момент отпадает необходимость в зубной щетке. Потом в бритве. Через энное время после начала дегенерации тебе становится не нужно смотреться в зеркало. Ведь, всё равно ты давно не моешься. А раз не моешься, не нужно зеркало. Не нужно покупать мыло и мочалку. Логика проста. А то рваньё, в которое со временем превращается без присмотра твоя одежда, делает тебя, если не интересным, то во всяком случае оригинальным.

И это только первый этап пути по нисходящей. Но следующие этапы круче. На втором этапе такой забулдыжной жизни сама жизнь становится краше. Краше и интереснее.

На ней, этой второй стадии, только завидев тебя, шарахаются в сторону все приличные люди (в моём случае – динозавры). А, если кто-нибудь и увидит тебя в ресторане забравшимся рукой в тарелку с супом, пусть знает, что этот трюк не самый сногсшибательный в твоём арсенале. Хотя подобный уровень культуры на первых порах неумолимого нравственного падения самый распространённый в галактике.

Проще деградировать в отсталых мирах. Здесь не нужно ни перед кем выпендриваться. Не нужно устраивать показуху. Весь процесс скатывания в бездну варварства идет гладко, без сучка и задоринки.

Единственное непременное условие для успешного продвижения в нисходящем направлении это отсутствие людей указывающих тебе, начинающему деграданту на то, как ты должен вести себя в приличном обществе, что тебе говорить и что делать в присутствии дам, а так же в какой руке держать вилку и нож во время трапезы.

Словно от того, как ты себя ведёшь что-то изменится.

Несомненно, все эти занудные рассуждения о правилах поведения, этике и эстетике – радостях, так называемого цивилизованного мира – лишь жалкая попытка отдельных эстетствующих особ показать окружающим насколько они, эти снобы преуспели в своем заумии.

Но, посмотрели бы вы на таких умников в их естественных, домашних условиях.

То есть в тот момент, когда они находятся у себя дома и кроме их домочадцев за ними никто не наблюдает.

Я знал одного такого типа. И скажу вам, куда только испарялся весь его показной шик и лоск, когда он оставался наедине с семейством.

За обедом этот умник никогда не стеснялся демонстрировать свои самые низкие наклонности и тупые остроты.

Он громко отрыгивал и отвратительно, мерзко чавкал, не забывая при этом периодически влезать жирными пальцами в общую солонку. Он был наверху блаженства, когда икая и косноязыча, рассказывал с набитым до отказа ртом что-нибудь пошлое и абсолютно банальное, в то же время сдабривая свой монолог порциями анекдотов и присказок самого разудалого характера.

И при всём при этом он казался себе остроумным и весёлым. А между тем у него то и дело вываливалась вилка из руки и падала на пол, когда он единственный за столом смеялся над собственными остротами. А он со скорбным видом сопровождал всякий раз ее новый смелый и беспримерный полёт такими лексически выверенными и отчаянно смелыми оборотами, что тёща затыкала уши, а дети тихонечко хихикали, тайком записывая услышанное, чтобы впоследствии воспроизвести. Да, дети всё это записывали, чтобы потрясать воображение школьных товарищей запретными знаниями.

Но подобные изыски еще не всё, на что способны прикрывающиеся тонкой фальшивой позолотой культурности фарисеи от культуры в те минуты, когда за ними не следит недреманное око куражащегося в неудержимом эстетстве общества.

И после того, как ужин съеден и на столе сотворён, соответствующий финалу трапезы, кавардак, этот культурный и благовоспитанный человек закуривал сигару и, сыпля пепел в чашку с недопитым кофе, принимался пространно рассуждать о том, в чём ни черта не понимал: о политике, культуре и экономике.

И несчастная тёща от всего этого бреда, что свалился на её голову в виде неугомонного зятька, тут же грозилась навсегда уйти из дому.

Но уходила, не выдержав накала страстей царящих в доме, не она, а её дочь, то есть, супруга ярого приверженца культуры.

И дети, как следствие, превращались в беспризорников, беспорадных сирот. Ведь, такой отец, как описываемый нами неисправимый энтузиаст культуры и культурного образа жизни, не только не мог дать своим чадам надлежащего воспитания, но и неспособен был уделить немного внимания.

Хотя, впрочем, через какое-то время жена возвращалась. Она возвращалась в родные пенаты, истосковавшись по своим любимым стиральной машине и пылесосу.

Но тогда уходила теща. Ей, видите ли, пылесос до лампочки, а стиральную машину она так вообще терпеть не может, потому что та бьётся током.

В то время и, как раз к этому времени, глава семейства начинает понимать, что спиртным делу не поможешь. Так и спиться можно. Но понимание к нему приходит слишком поздно.

И его везут лечить от алкогольной и никотиновой зависимости. Причём в самой последней стадии. И он сидит за железной решеткой, глядя тусклыми, дегенеративными глазами на волю и думая о том, что с культурой он, пожалуй, перегнул и, что с ней вообще, шутки плохи.

И он не может вспомнить с чего всё началось и как и под какой фамилией он попал в эти чертоги.

Он пытается всё вспомнить, осознать себя. Но он сам себе не по зубам. И он сходит с ума. И врачи не знают, что теперь делать и от чего кого лечить. То ли их от незнания как лечить, то ли их пациента от сумасшествия и зависимости.

А его детки к этому времени, лишенные присмотра и тяжелой отцовской длани, становятся преступниками и ворами и садятся в тюрьму, где их охотно обучают нехитрому грабежу и отчаянным налётам матерые уголовники-рецидивисты, мастера своего дела.

Жена глубоко сожалеет о загубленной молодости и повторно выходит замуж. Зато теща уходит в монастырь. Где и живет скромной и неприхотливой жизнью игуменьи в непрестанных постах и молитвах, искупая грехи родни.

Детей выпускают под залог на волю. Но это уже другие дети. И татуировки на их пальцах лучше всего свидетельствуют о сем.

Вот, ведь, к чему могут привести культура и её производное, если у кого-то в таких делах аппетит разыгрался, а в голове ни капли мозгов.

Так, что упомянутые мной в начале моего маленького отступления такие понятия как деструктивная деградация вкупе с наоборот высокоструктурированной дегенерацией не пустой звук. И кое-кому следовало бы кое о чём хорошенько подумать прежде, чем сделать свой выбор в ту или иную сторону на скользкой до умопомрачения дорожке размышлений. Будьте лапидарны и конгруэнтны в своих делах и всё у вас получится.

В общем, я, как уже и упоминалось мной ранее, неумолимо и победоносно деградировал.

Процесс и, собственно, само развитие были начисто исключены из моей достаточно привольной жизни, по той простой причине и ввиду того, что эти дисциплины в данное время попросту некому было оценить в этом поражающем своим безлюдьем и заведомо обречённом на коллапс эволюции мире.

Glava XXXXXl.

Если вы любитель совершенства и обожаете любоваться собой развивающимся, то вам бы нечего было делать в те дни рядом со мной. В тех условиях вы бы могли лишь хмуро наблюдать как я теряю остатки честолюбия и достоинства, и скатываюсь в бездонную пропасть невежества, хамства, варварских наклонностей самого низкого пошиба. Инволюция нешуточное дело, ребята. Будьте с ней осторожны!

Прошла уйма времени с тех пор, как я выбрал ареалом обитания место у озера.

Я по-прежнему продолжал ловить на пропитание рыбу, а так же мелкотравчатых, не способных противостоять моему неуёмному аппетиту динозавриков.

Всё это время я, возможно, и любовался собой. Но уже как бы с другой стороны. Со стороны деградации.

И однажды, в один долгожданный момент, когда я совсем деградировал, вчистую, так сказать, щедрая на неожиданности и резкие повороты, природа решила положить конец этому моему безобразию.

Как-то отдыхая под тенистой и вполне развесистой пальмой и прикрыв остатки недавнего пиршества изысканно пупырчатой шкурой динозавра, я услышал голоса.