Текст книги "Развязка петербургских тайн"
Автор книги: Вадим Зобин
Жанр:
Исторические приключения
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)
– Вот видишь! Я же говорила тебе...
– Не будем об этом... Для Шпильце ты представляешь большую опасность...
– Я?.. Опасность для Шпильце?
– Делу снова дан ход... Им занялся другой, более искушенный следователь. Я имел честь с ним познакомиться... Этакий английский бульдог, по-моему, честный человек. Вцепится – не оторвешь. Более всего Шпильце боится, как бы ему не стало известно, что ты жива.
– И зачем она прислала Загурского? Чтобы убить меня?
– Нет... Она поручила ему втереться к нам в доверие, начать пользовать тебя... А лечение вести таким образом, чтобы полностью расстроить твои нервы и превратить тебя... Ну, словом, чтобы твои показания не имели никакой силы...
– Понятно, – раздумчиво произнесла Юлия Николаевна. – Неясно только, зачем он рассказал обо всем тебе...
– Я задал ему этот вопрос...
– И что он ответил?
– Вот давеча та женщина говорила, что месть иссушает, что месть – не христианское дело. Так она же мстила невинным... А тут живет паучиха, затаскивает в паутину новые и новые жертвы, а тех, кто по случайности вырвался, считает своим правом преследовать и убивать. Надо остановить ее.
– Браво, Юленька!
В дверь тихо постучали.
– Что тебе, Глаша? – спросила Юлия Николаевна.
Вошла Глаша.
– Гюнтер из города письмо привез... Я думаю, чего до утра ждать. Может, важное что...
– Где письмо? – бросился к Глаше Ковров. Она достала из необъятного кармана фартука
конверт. Ковров, быстро пробежав адрес, сказал:
– От Николая...
Нетерпеливо разорвав конверт, он углубился в письмо, а Глаша подошла к Юлии Николаевне и негромко сказала:
– Сегодня опять эту встретила. Она меня как будто караулит... То в сырной лавке у Ганса, то в кондитерской у Петера... И улыбается, змея...
– Почему ты оскорбляешь эту женщину? Что она сделала тебе?
– Сразу видно, что змея. И про вас интересуется... Как, говорит, здоровье Юлии Николаевны... А я ей говорю: «Вашими молитвами». А ее всю так и перекосило...
– Глаша! Я тысячу раз тебе говорила: грубостью ты унижаешь прежде всего себя.
– Это мы, Юлия Николаевна, переживем... А чего, скажите, она про ваше здоровье выпытывает? Зачем ей это знать нужно? Заботливая нашлась... Гадина она...
– Глаша! Я запрещаю тебе браниться!
– А как мне прикажете ее величать?
– Ступай; Глаша, – сказал Ковров. – Мне поговорить нужно с Юлией Николаевной.
– Неприятности какие в письме? – встревожилась Глаша.
– Тебе привет от Долли, – сказал Ковров.
– Вы говорили, вроде от Николая Яковлевича письмо... Причем тут мадмуазель Долли? – насторожилась Глаша.
– Много будешь знать, скоро состаришься...
– Ох, окрутит она его! Как пить дать – окрутит!
– Не твоего ума дело, – рассердился Ковров. – Ступай.
Продолжая ворчать на Наташу и на Долли, Глаша удалилась.
– Что-то нехорошее в письме? – беспокойство Глаши передалось Юлии Николаевне.
– Помнишь управляющего князей Шадурских? У него еще имя такое замысловатое – Полиевкт Харлампиевич...
– Как же мне его не помнить?
– Так вот... Его выпустили из тюрьмы... Не знаю уж почему... Только он теперь на свободе и уже успел много всякого натворить... Надо нам, Юленька, с тобой в Россию... Права ты, не будет нам покоя, пока мы с этой бандой до конца не разберемся. А дома, говорят, и стены помогают.
– А что Долли? – не удержалась Юлия Николаевна.
– У нее с Николаем помолвка...
– Ах, Глаша! – восторженно сказала Юлия Николаевна. – Ну, согласись... Иной раз она такое скажет... Только диву даешься...
– Согласен! На десять глупостей у нее бывает одна парадоксальная мысль... Что есть, то есть.
– Вот еще что, Сережа. Я, конечно, в этих вопросах разбираюсь хуже, чем ты, но мне кажется, не стоит сразу записывать Платона Алексеевича во враги...
Ковров хотел прервать жену, но она настойчиво продолжила:
– Да, очень много подозрительных совпадений... Но мы уже сталкивались с тобой с такими обстоятельствами, когда бывают немыслимые совпадения. Не надо заведомо относиться с предубеждением к человеку. А вдруг он говорит правду?
«Ерши». Петербург.
В потайной комнате Юзич инструктировал Фо-мушку и Гречку. Их было трудно узнать в новом обличье: два весьма прилично одетых господина с тросточками и котелками в руках сидели перед Юзичем.
– Не знаю, как вас теперь называть, благородиями или сиятельствами, может быть, превосходительствами ?..
– Ладно, Юзич! Шутки шутить после будем... Зачем звал? – оборвал Юзича Гречка.
– И кто ж вам такие ладные костюмчики сшил? Дайте адресок... Давно собираюсь новую пару справить...
– У тебя, я вижу, времени много, – сказал Гречка.
– Времени как раз совсем в обрез, – возразил Юзич. – Нужно вцепиться в одного человека... Он не сегодня-завтра на Московском вокзале объявится. И куда бы он дальше ни поехал, нужно его вести... Хоть в Турцию, хоть в Польшу, хоть в Бразилию...
– Это как же? – оторопел Фомушка. – Это ж сколько денег нужно! На одних билетах разоришься... А гостиницы...
– Я к тому, что не знаю, Фомушка, где он остановится... Может, в Москве, а может, в Полтаве... Про Бразилию – это я так, для наглядности. А что касаемо денег, вот вам на первое время. – Юзич протянул Фомушке довольно толстую пачку.
Фомушка, послюнявив пальцы, пересчитал деньги, остался удовлетворен.
– Мы этого человека видели когда-нибудь? – спросил Гречка.
– Думаю, не видели...
– Как же мы его узнаем?
– Я с вами своего человека пошлю... Он вам того субъекта укажет. Дальше – в поезд, и за ним.
– Что за человек? Не темни, Юзич...
– Человек как человек... От людей бежит... Обидел он кой-кого... Из наших...
– Так, может, нам на него времени не тратить?.. На железной дороге несчастные случаи часто бывают...
– Нет! – сказал, как отрезал, Юзич. – Семка!
Явился половой, который обслуживал Хлебонасущенского и Понырина.
– С этими людьми пойдешь...
– Слушаю-с.
– И смотри, не проворонь Полиевкта Харлампиевича...
– Как можно-с...
– Ступай, переоденься...
Половой вышел, Юзич спросил у Фомушки:
– Писать умеешь, Фомушка?
– Не так чтобы очень...
– Из каждого города присылай мне письмецо... – Ну, это как же?.. – запротестовал Фомушка.
– Два слова. Адрес, откуда письмо посылаешь, и день, когда посылаешь. Все это на конверте любой почтарь напишет. Понял?
– Чего тут не понять...
– Ну, с Богом. Я на вас надеюсь...
– Когда мы тебя подводили, Юзич! Фомушка и Гречка ушли.
Юзич вышел в общий зал. Стал прохаживаться между столиков, подмечая малейшие промахи половых.
По лестнице в зал спустился Гусь, остановился, высматривая свободный столик; Юзич подошел к нему.
– Зачастил ты к нам... Раньше пирогами да сбитнем на улице пробавлялся, а теперь в ресторациях обедаешь... Никак, копейка завелась?
– У меня, Юзич, копейка не задерживается... Карманы дырявые...
– Ох, любишь ты прибедняться... Казанскую сироту из себя представляешь... А тряхнуть тебя – много чего на пол посыпется...
– Откуда, Юзич? Нынче деньги заработать непросто...
– Амалия Потаповна, я слышал, – женщина щедрая... -
– Врут... За каждый рубль до седьмого пота гоняет... Вот, теперь: подай ей Хлебонасущенского, вынь да положь. А где я его возьму?
– Ну, а если, к примеру, найдешь Полиевкта Харлампиевича, много ли гонорару тебе перепадет? – спросил Юзич.
– Сколько ни даст – все мои...
– Ну, тогда и разговор говорить не о чем...
– Ты, никак, Юзич, знаешь что?
– Нет, откуда.,. Хотя кое-что, может, знаю..:
– Выручай... Спасу нет от генеральши.
– Так я, пожалуй, к ней сам загляну как-нибудь...
– Без ножа режешь, Юзич. – Гусь залез во внутренний карман сюртука, долго на ощупь выбирал ассигнацию, сунул ее Юзичу в жилетный карман.
– Ты, никак, подаяние мне дать решил?! – возмутился Юзич. – Возьми...
Гусь зло зыркнул на него, но вытащил еще одну ассигнацию. Юзич взял с недовольным видом.
– Испортился совсем народ... – проворчал он. – Ведь не для себя же мы с Пров Викулычем стараемся, а исключительно на общее дело. Вот станет тебе, к примеру, плохо. Куда придешь? К нам... Миска щей у нас для любого найдется...
– Ну, что Хлебонасущенский? – гнул свое Гусь.
– Был здесь сегодня...
– Когда?
– Часа два назад...
– Ай-яй-яй... – сокрушенно вздохнул Гусь. – Проворонил!..
– Он здесь встречу имел... – продолжал Юзич.
– С кем? – Гусь оживился.
– С Поныриным... Стряпчим...
– С Поныриным, говоришь, – обрадовался Гусь. – Ну, спасибо тебе, Юзич...
Побежал я...
– А как же обед? У нас сегодня судак по-польски. Пальчики оближешь!
– В другой раз. – Гусь торопливо пошел к выходу.
Дом фон Шпильце. Петербург.
О свидании в «Ершах» Хлебонасущенского и Понырина генеральша узнала перед самой встречей с тремя присяжными поверенными. Истомина и Туркина она приняла первыми, обсудила с ними малозначительное дело и отпустила. После того распорядилась звать Понырина.
– Прошу простить, Алексей Кузьмич, что заставила ждать, – поспешила она ему навстречу. —
Кофе, чай? Устраивайтесь поудобней... Последнее время стала замечать за собой бестолковость... Назначаю разные встречи на один и тот же час... Нужен, как воздух, нужен толковый управляющий... Вроде вас, Алексей Кузьмич. Нет у вас кого-нибудь на примете?
– Сразу не скажешь, ваше превосходительство... Помозговать надо.
– Называйте меня Амалией Потаповной.
– Как прикажете, ваше превосходительство.
– А, может, сами пойдете? Жалованье сами назначайте... С вами торговаться не буду...
– Уж больно неожиданное предложение, Амалия Потаповна. Дайте подумать...
– Я вас не тороплю.
Принесли кофе, Амалия Потаповна сама наполнила чашки.
– Мне с вами посоветоваться надо, Алексей Кузьмич.
– К вашим услугам...
– Случился такой казус... Отдала я одному человеку вексель на тридцать тысяч, с тем чтобы он по этому векселю деньги взыскал или выставил его к опротестованию... А человек этот повел дело так, что должник мой свел счеты с жизнью... Хотела бы я знать, могу ли претензии к тому человеку выдвинуть.
– Позвольте полюбопытствовать, вы вексель под документик передали или на словах? И был ли при том какой-либо свидетель?
– Да что вы, Алексей Кузьмич! Всем известна моя доверчивость... Не брала я никаких расписок... И свидетелей тоже не было... Разве что слуги...
– Тогда дело ваше, прямо скажу, безнадежное...
– Мне денег-то не так жаль, как должника... Молодой еще совсем человек. Гусарский корнет. Я к нему опытного, казалось, человека послала... Да он вам, я думаю, знаком. Хлебонасущенский Полиевкт Харлампиевич.
– Как же! Можно сказать – клиент! Не далее как сегодня изволил видеть...
– До чего мир тесен! Как же я в нем ошиблась, Алексей Кузьмич! Если бы дело было только в векселе... У нас с ним и других дел много. А он возьми да исчезни... И, главное, никто не знает, где его искать...
– Ну, это – беда поправимая... Он на Охте живет, возле церкви Усекновения главы Иоанна Крестителя, в собственном доме.
– Как же я вам благодарна, Алексей Кузьмич... Сегодня же пошлю к нему человека. Насчет моего предложения не забыли?
– Как можно-с?! Я, ваше превосходительство, весьма польщен...
– И когда можно ждать вашего решения?
– Имею смелость просить у вас недельку...
– Хорошо. Жду вас через неделю... В этот же час.
Как только Понырин раскланялся и вышел, Шпильце позвонила в колокольчик и приказала слуге позвать господина из соседней комнаты. Гусь вошел по обыкновению бочком и почтительно склонился в полупоклоне.
– Охта, возле церкви Усекновения главы Иоанна Крестителя, в собственном доме, – сказала Шпильце.
– Слушаю-с...
– Боюсь, нет его там уже... Не нравится мне этот Понырин. Крыса... – Шпильце вынула из шкатулки ассигнацию. – Рук не целуй... Не люблю...
Только после этого она протянула ассигнацию Гусю.
– Если он ушел, расспроси соседей... Незамужних женщин особенно пристрастно... Полиевкт Харлампиевич – мужчина видный, холостой, состоятельный... Для женщин интерес представляет. Узнай, кто его обстирывал, убирал в доме...
– Не извольте беспокоиться, ваше сиятельство. Смею полагать, что имею некоторый опыт в таких делах.
– Ступай...
Гусь, пятясь и кланяясь, вышел из комнаты.
Лихтендорф. Швейцария.
Утром Коврову передали записку от Загурского. Платон Алексеевич просил о встрече. Посоветовавшись с женой, Сергей Антонович на встречу согласился и послал Загурскому с соседским мальчишкой ответ: в три часа пополудни обещал быть у водопада.
Он пришел минут на пятнадцать раньше условленного времени, но Загурский уже был там. Ковров поприветствовал Платона Алексеевича кивком, и это избавило их от рукопожатия.
– Как здоровье Юлии Николаевны?
– Спасибо. Она совершенно здорова.
– Жена очень сожалеет о происшедшем... – сказал Загурский. – Между нами был серьезный разговор... Мы решили завтра уехать отсюда...
–Вот как?..
– Я хотел бы принести извинения за случившееся... Не представлял, сколь глубокая психологическая рана была нанесена Юлии Николаевне... Вы оказались правы... Ее нельзя вовлекать в эту историю... Она не выдержит...
– Вы отказываетесь от своего плана в отношении Шпильце... Я вас правильно понял? – спросил Ковров.
– Что же делать?! Нельзя рисковать хорошим человеком, чтобы наказать дурного...
– Я получил из Петербурга письмо от друга. В Саратове по вине генеральши застрелился молоденький гусарский корнет – любимец полка.
– Ваш друг знает Амалию Потаповну? – удивился Загурский.
– К сожалению, он знает ее очень хорошо... Там же, в Саратове, посланец Шпильце убил одного человека. Он был когда-то его сообщником, потом раскаялся... Видимо, они боялись, что он явится к властям с повинной...
– Какое чудовище... – сказал Загурский.
– Вам тоже следует быть осторожным, – сказал Ковров. – Вам слишком много о ней ведомо... Она знает, что у вас есть дневник доктора Катцеля?
Загурский усмехнулся.
– Она думает, что украла его у меня. А он – вот. – Загурский показал Коврову толстую тетрадь в кожаном переплете.
– Стоит ли носить его с собой?
– Я взял его с единственной целью – передать вам. Вернее, Юлии Николаевне.
– Зачем? – удивился Ковров.
– Здесь с научной беспристрастностью описано все, что произошло с Юлией Николаевной. Никто больше не должен видеть этот дневник. Право Юлии Николаевны – уничтожить его.
– Не думаю, что она сделает так, – сказал Ковров.
– Не будем гадать... Передайте ей наши самые искренние пожелания скорейшего выздоровления и счастливой жизни...
– Вероятно, мы тоже вскоре вернемся в Россию.
– Зачем? – изумился Платон Алексеевич. – Юлию Николаевну там узнают... На ее суде перебывали тысячи людей... Ее портрет помещали в газетах... Ей не удастся оставаться инкогнито... И, насколько я знаю, решение суда не отменено.
– Ну, знаете... Надо еще доказать, что Юлия Николаевна Коврова и Юлия Николаевна Бероева – одно и то же лицо. Согласен, решение суда не отменено... Но и свидетельство о смерти Берое-вой тоже не отменено!
– Зачем? – снова спросил Загурский. – Нужно ли рисковать здоровьем вашей жены?
– На этом настаивает она сама... Тут она солидарна с вами... Она тоже хочет увидеть Амалию Потаповну в кандалах.
– Ваша жена – необыкновенная женщина!
– Ну, это-то я понял много раньше вас...
– Так давайте объединим усилия... Вашу руку, Сергей Антонович.– Загурский протянул Коврову руку; тот, выдержав все же небольшую паузу, пожал ее. – Дневник, тем не менее, заберите. Он должен храниться у вас. Что же мне сказать Амалии Потаповне?
– Вы меня удивляете, Платон Алексеевич. Разумеется, скажите, что вы успешно выполнили ее задание.
– Вы в этом уверены?..
– Представьте себе, что вы явитесь и скажете, что ее поручение не выполнили... Она может подослать к нам кого-нибудь другого. Эта дама не любит останавливаться на полпути... Не так ли?
– Вполне возможно...
– Это первое... Во-вторых, вам придется возвращать ей аванс, а наша задача – разорить ее. В-третьих, Юлии Николаевне в России, хотя бы на первых порах, не будет угрожать опасность... Зачем причинять вред невменяемой?
– Пожалуй, вы правы, Сергей Антонович...
– Вы уж, Платон Алексеевич, изобразите там все в лучшем виде... От этого зависит безопасность Юлии Николаевны.
– Постараюсь...
– И оставшиеся деньги с нее взыщите. Меньше на взятки судейским останется. Если захотите со мной связаться или будете нуждаться в помощи, обращайтесь к князю Николаю Чечевинскому. Он живет на Мойке в собственном доме. Вот письмо ему... – Ковров передал Загурскому конверт.
– У меня, Сергей Антонович, груз с души свалился... Как же ваша жена решилась на такое... Ведь придется давать показания следователям, в суде...
– А жить все время в страхе, что тебя узнают и разоблачат? А терпеть, что сводня, растлительница и убийца присвоила себе право преследовать тебя?.. Я не свои слова говорю, это слова Юлии Николаевны.
– Когда вы в Россию? – спросил Загурский.
– Не больше недели на сборы...
– Я живу на Литейном...
– Нет, встречаться будем на нейтральной территории. Я как приеду, разыщу одного судейского... Его Аристархом Петровичем зовут... Честный старый служака. Зануда страшный... Но нам такой и нужен. Друг мой, Николай Чечевинский, за неким Хлебонасущенским охотится. Этот мерзавец почище Шпильце. Два сапога пара. Он против нее много знает. Соберем все в кулак. И тогда держись, генеральша.
– Ну, счастливо. До встречи в Петербурге.
– Жене привет, – сказал Сергей Антонович.
Дом Чечевинских. Петербург.
В кабинет вошел Степан, доложил:
– Там Анну Яковлевну спрашивают или Устинью. А ни той, ни другой дома нет...
– Кто спрашивает?
– Невзрачный такой господин... Он еще год назад приходил... Зыркает так по сторонам... Боязно одного оставлять...
Николай пошел в прихожую, где со шляпой в руке прохаживался Юзич.
– Здравствуйте, Юзич, – сказал Николай.
– Честь имею, ваше сиятельство...
– Проходите.
Николай пригласил Юзича в гостиную, Юзичу это понравилось.
– Добже, добже, – сказал он. – Я бы мог и здесь... Дело, с которым я пришел, не терпит отлагательств... Их сиятельство Анна Яковлевна попросили приглядеть за господином Хлебонасущенским... Есть кое-какие сведения...
– Говорите... Я ей брат. Вы, наверное, знаете...
– Знаю. Так вот, послал я за ним Фомушку и Гречку...
– Слышал о таких...
– Люди известные... Они к нему на Московском вокзале прилепились. У меня с ними уговор был такой, чтобы из каждого города – весточку.
– Разумно, – сказал Николай. И предложил: – Чаю, вина?
– От чашечки чая не отказался бы...
– Степан! – позвал Николай и, когда тот явился, приказал принести чаю.
– Слушаю-с, – неодобрительно сказал Степан.
– Так вот, сначала Полиевкт Харлампиевич остановился в Москве у Печкина, – продолжил Юзич. – Потом поехал в Рязань. Там два дня жил. А потом укатил в Саратов.
– Вот как? – воскликнул Николай.
– А в Саратове Фомушка с Гречкой его потеряли. Он остановился в «Московской», и весь его багаж там, а самого нет... Исчез куда-то...
Явился Степан с чаем. – Я срочно должен уехать, Степан. Собери мой дорожный портплед. И пошли за извозчиком.
– Куда ж вы собрались, барин?..
– В Саратов. Анне Яковлевне я сейчас записку напишу. Пейте чай, я сейчас вернусь.
В кабинете Николай переоделся, написал записку Анне, вышел в гостиную, присел к столу.
– Спасибо вам, Юзич. У вас могут быть расходы... Примите, пожалуйста. – Он передал Юзичу несколько банкнот.
– Благодарю покорно...
– Где мне Гречку с Фомушкой искать?
– В той же «Московской»... Вот как они там записались, сказать не могу.
– Ничего. Найду.
Николай пожал Юзичу руку и проводил до двери.
Чечевины. Саратовская губерния
Более месяца прошло с тех пор, как Анна и Николай уехали в Петербург. В Чечевинах наладилась ясная и спокойная жизнь. Маша с увлечением занялась хозяйством, строительством школы, домоводством.
Рано утром, едва вставало солнце, выезжала она на своей Рябинке из ворот имения. Она объезжала дальние поля и покосы, следила за лесопосадками, ругалась с подрядчиками на строительстве школы и оранжереи.
Поначалу крестьяне относились к ней снисходительно – дескать, тешится молодая барынька, играет в хозяйку. Но очень скоро поняли крутой нрав и хозяйскую сметливость Маши и старались выполнять ее указания. Она мало понимала в сельском хозяйстве, еще меньше – в строительстве, но безошибочно умела отличать дельных людей от бездельников, честных от жуликов... Умела слушать... А потому ее указания всегда были разумны.
Ваня же занялся финансами и бухгалтерией. С утра в приемной перед кабинетом Николая, который он временно занял, толпился народ: приказчики, покупщики, старосты. Вначале, как и Машу, его приняли не очень серьезно. Целый год видели его с этюдником в поле или в лесу, а это занятие у простого народа всегда считалось праздным и бесполезным. И потому ожидали увидеть барина, который, как и его жена, решил потешить себя, поиграть в хозяина... Каково же было их удивление, когда они столкнулись с жестким, расчетливым, памятливым человеком, способным проследить путь каждой копейки, взыскать долги и преумножить вложенные в дело деньги.
– Что ж это вы, Илья Трофимыч, документики не предоставили на доски? – выговаривал он грузному приказчику с окладистой купеческой бородой.
– Да кто же мне, вашество, такие документики даст? У нас все на слово…
– На слово – не годится... Так по сколько платили за сажень?
– Полтора целкового...
– Дорого, любезный... Давайте так договоримся... Поезжайте к Завидову, возьмите у него документик такого содержания: «Продано князю Чечевинскому теса сто кубических саженей по одному рублю пятидесяти копеек за сажень». И пусть он на той бумажке подпишется. А я вам денежки сполна выплачу. Но учтите, Завидов через недельку быть обещался... Так что, сами понимаете... Ну, ступайте, голубчик.
– А ежели, вашество, без документика на рубле тридцати копейках сойтись?.. – вытирая вспотевшую лысину, спросил приказчик.
– Рубль двадцать – больше не дам, – ответил Иван.
– Без ножа режете, вашество!
– Как хотите...
– До чего ж вы ушлый человек, Иван Осипович, – с восхищением сказал приказчик. – Давайте по рубль двадцать.
Иван вынул деньги, ловко пересчитал и сказал:
– Пишите расписку. Приказчик опешил.
– Какую расписку?
– «Мною получено от господина Вересова сто двадцать рублей за сто кубических саженей леса».
– Зачем вам такая расписка?!
– Будто сам не знаешь, любезный! Пиши. Пока приказчик писал расписку, Иван подошел к двери и крикнул: «Следующий!»
Обедали обычно поздно, часов в шесть. Маша валилась с ног от усталости, есть ей совсем не хотелось; но эти обеденные посиделки наедине с мужем нравились ей с каждым днем все больше и больше.
– Куликовские мужики сырое сено стоговали. Не заметила бы – все сгорело...
– Откуда ты про сено знаешь?
– У матушки моей приемной корова была... Я и доить умею... А тебя, Вань, мужики боятся – страсть... Легенды рассказывают... Я тут с одним старостой беседую, говорю: «Вы к Ивану Осиповичу с докладом сходите». В ноги упал... «Увольте, говорит, барыня». Я говорю: «Чем же он такой страшный? Никого вроде пороть не приказывал». А он мне: «Лучше выпоротым быть, чем с докладом... Иван Осипович наскрозь человека видит...». А я ему: «Ты же честный человек, чего тебе бояться?» – «Честных людей, барыня, не бывает... Может, где в других странах, а в Рассее – навряд».
Иван расхохотался.
– Однако, философ тебе попался... В мировом масштабе мыслит... Кто ж таков?
– Обещала тебе не говорить...
– Обещание – дело святое.
– Я тебе, Ваня, сейчас одну вещь скажу. Только ты обещай, что не будешь смеяться.
– Что такое?
– Ну, пообещай.
– Клянусь, что не буду смеяться, что бы смешного я ни услышал.
– Еду я вчера по-над Варвариным оврагом, знаешь, там еще ручей по дну течет... Часа два было пополудни, и вдруг вижу, впереди, саженях в пятидесяти от меня, человек идет... Одет по-городскому, в руке саквояж. Тут на двадцать верст в округе никого, кроме крестьян, не встретишь. Я Рябинку в галоп послала, думаю: «Кто ж здесь пешком ходит?» Человек этот обернулся, и мне вдруг показалось, что это... Ты только не смейся...
Управляющий князей Шадурских.
Иван и не думал смеяться.
– И что было дальше?
– Человек этот как будто меня испугался и бросился с дороги в лес...
– А ты?
– Я тоже испугалась. Хотя, впрочем, был не страх, а что-то другое... Но ведь этого не может быть! Матушка и дядя Николя поехали за ним в Петербург.
– Все может быть, Маша. Я видел, что творилось с ним, когда я сумел выложить за тебя больше денег. Он психически нездоров... Он решил, что без тебя у него нет жизни. Такие люди очень опасны.
Иван подошел к жене, обнял ее. Маше стало хорошо и покойно.
– Скорее всего, мне показалось...
– Надо быть осторожной...
– Что же мне, из дома не выходить?.. Я буду брать с собой кнут. Дядя Николя обучил меня с ним обращаться. Это – оружие!
Дом фон Шпильце. Петербург.
С первым визитом по прибытии в Петербург Платон Алексеевич Загурский отправился к фон Шпильце.
– Здравствуйте, дорогой Платон Алексеевич.– Генеральша вышла встречать Загурского на лестницу. – Посвежели, отдохнули, загорели... Сколько сердец в Петербурге забьется в сладостном восторге, глядя на вас, друг мой... О, где мои двадцать лет?!
– В той же туманной дали, что и мои двадцать пять... А вы похудели, голубушка... Диета? Нервы? Может быть, что-то беспокоит?
– Здоровье – тьфу-тьфу... Но дела измучили совершенно.
Они прошли в кабинет, Амалия Потаповна распорядилась насчет кофе.
– Как отдохнули? Как здоровье вашей очаровательной супруги?
– Отдохнул хорошо... Правда, через неделю начал считать дни до отъезда...
Я, оказывается, болезненно скучаю по России.
– Что вы говорите?!
– У этой странной болезни есть даже научное название... Ностальгия.
– Где были, что видели? – спросила генеральша.
– Почти безвыездно более трех недель пробыли в одной швейцарской деревушке... Деревушка вроде нашего уездного городка, только много чище. Природа, конечно, сказочная. Горы, пропасти, водопады... До того красиво, что иной раз ловил себя на мысли: а уж не грезы ли все, что видишь?.. Не волшебный ли сон?
– А как называлась эта деревня?
– Ну, это...– Загурский хлопнул себя по лбу. – Черт, забыл... Сейчас, сейчас вспомню... Старею, Амалия Потаповна... Ранний склероз...
– Лихтендорф, – подсказала Амалия Потаповна.
– Конечно! Несомненно, Лихтендорф...
Амалия Потаповна понимала, что Загурский ерничает, заставляет ее расспрашивать, но ничего не могла поделать и исполняла уготованную ей роль.
– Встретили кого-нибудь из соотечественников?
– Что вы! Это такая глухомань... Вроде нашего Торжка... Правда, живет там одна русская семья... Живут как простые крестьяне. Корову держат... Вы много них еще до отъезда рассказывали...
– Разве?
– Да, да... Ковровы...
– Ах, Ковровы... Ну, и как они?
– Жена очень болезненная... Неврозы, истерические состояния... Сергей Антонович,
так зовут господина Коврова, узнав, что я доктор, попросил меня осмотреть больную и, в случае необходимости, провести курс.
– Ну, и что?..
– Сначала наступило ощутимое улучшение, и мы все наполнились надеждой и благодарили Бога. Но однажды Юлия Николаевна чего-то сильно испугалась, и произошло резкое обострение болезни.
– В чем оно выразилось?
– В полном помутнении рассудка. Мания преследования... Боязнь быть похороненной заживо... Словом, крайняя форма паранойи.
– Как жаль! Совсем молодая женщина... И что собирается предпринять господин Ковров?
– Он привез из Цюриха врачей. Был консилиум. Врачи подтвердили правильность моего лечения... Но приговор был безжалостный: необратимое помутнение рассудка. Врачи предложили Коврову поместить жену в лечебницу, но Сергей Антонович наотрез отказался.
– Грустная история, – сказала Шпильце. – Но что поделаешь, в мире столько горя... Надо жить и творить добро.
– Кстати, о добре... Насколько мне помнится, Амалия Потаповна, вы должны мне небольшую сумму. Я никогда не посмел бы напоминать вам, но в настоящее время испытываю затруднения... Поиздержался в дороге...
Амалия Потаповна наморщила лоб, как бы вспоминая, о чем может идти речь...
– Нельзя ли напомнить, о какой сумме идет речь?– спросила она. – У меня сейчас от всяческих расчетов голова идет кругом.
– Двадцать пять тысяч, драгоценная Амалия Потаповна.
– О, это огромная сумма! Здесь явно какое-то недоразумение... Я не могла забыть о таких деньгах...
– Хорошо, Амалия Потаповна. Я сейчас все вам напомню... Мы с вами договаривались об одном предприятии...
– Не надо, Платон Алексеевич,– прервала его генеральша. – Я все равно не вспомню. Мне кажется, что я уже давала вам двадцать пять тысяч. И мне кажется, что этой суммы вам более чем достаточно.
– Ну, что ж,– спокойно сказал Загурский. – Я вас понял... Вы решили не выполнять условия нашего договора... Я могу с этим только смириться... Не идти же мне к мировому...
– Да,– согласилась Шпильце. – Это было бы весьма опрометчиво...
– Не хотите ли показаться мне?..
– Спасибо. У меня теперь другой доктор.
– Как ваши успехи в китайском?
– Не поняла...
– Как подвигается изучение китайского? У вас ведь есть интересная литература на китайском...
– Ах, вот вы что имеете в виду... Эта литература давно в камине.
– Зря... Много поучительного можно почерпнуть из этих записок...
Загурский поднялся.
– Позвольте откланяться. Столько дел накопилось...
– Кланяйтесь супруге.
– Непременно. Она о вас много наслышана.
Дом Чечевинских. Петербург.
Анна распекала Степана.
– Ну, объясни ты толком, кто приходил к барину!
– Называл его как-то барин... Да разве упомнишь... Невзрачный такой господин. И глазами так и шныряет.
– А мне Николай Яковлевич велел что-нибудь передать?
– Как же... Сказал – записку напишет, а мне приказал ему портплед собирать...
– Хорошо... Я посмотрю в кабинете...
– Тот господин к вам год назад приходил. А, может, не он...
– Юзич? – спросила Анна.
– Вот-вот... Сдается мне, Николай Яковлевич его так называл... Я ему говорю, непорядок такого человека одного в покоях оставлять... А он не послушался... Я вот пепельницу второй час ищу.
– Да вот она. – Анна вынула из-под газеты пепельницу.
– Все одно... Старая-то княгиня такого красавца на порог бы не пустила.
Анна прошла в кабинет. На столе на видном месте лежала записка. Анна прочла вслух: «Анна, мне нужно срочно уехать. Приходил Юзич, у него сведения, что Хлебонасущенский в Саратове. Не волнуйся. Ничего не предпринимай. Жди. Николай».
Анна тяжело опустилась в кресло. Вошел Степан.
– Барыня! Там к вам пришли.
– Устинья?
– Нет... Та... И не знаю как назвать...
– Что ты загадками сегодня говоришь? Кто пришел?
– Горничная ваша, Наташка. Вот кто! Прикажете прогнать?
– Прогони, Степан... Не до нее.
– Слушаю-с, ваша светлость!
Степан, тяжело переставляя ноги, пошел к двери,
– Стой! Скажи, чтобы подождала. Я выйду.
Наташа ожидала Анну в гостиной. Когда Анна вошла, она встала с дивана и посмотрела Анне прямо в глаза.
