Текст книги "Развязка петербургских тайн"
Автор книги: Вадим Зобин
Жанр:
Исторические приключения
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)
– Я не хочу об этом думать... Ты бы не могла распорядиться насчет лошадей?
– Сейчас?! – удивилась Долли. – Так ведь ночь на дворе... Двадцать верст... Лес, брод... Люди откажутся.
Маша нетерпеливо заметалась по комнате.
– Тогда рано утром... Как только рассветет... Я тебя очень прошу, Долли! Нужно торопиться.
Долли обняла Машу, прижала к себе.
– Вот увидишь, твои страхи напрасны... Все образуется...
– У меня дурные предчувствия, Долли...
– Это всё нервы... Ты услышала про генеральшу, и это взбудоражило тебя... Я тебя понимаю. А вот рассказ корнета очень смахивает на авантюрный роман.
– Не нужно, Долли... Это не тема для иронии. – Маша выскользнула из рук Долли.
– Я распоряжусь... Рано утром тебе будет подана коляска, – сказала Долли.
Сад Очкина. Саратов.
Очередную встречу с корнетом Хлебонасущенский назначил на понедельник в саду Очкина. В будни здесь бывало мало народу, скамейки стояли далеко друг от дружки вокруг клумб, окаймленных густым кустарником, так что с одной скамейки нельзя было увидеть того, кто сидит на другой, соседней.
Стевлов явился ровно в три, как и было условлено. Полиевкт Харлампиевич опоздал минут на пятнадцать. Вообще-то, он пришел в сад раньше корнета, но не подошел к нему сразу, а некоторое время бродил по дорожкам, резко менял направления, присаживался неожиданно на скамейки, делал все, чтобы обнаружить слежку. Не заметив ничего подозрительного, он подсел к Стевлову.
– Погода какая стоит – просто благодать! – сказал Полиевкт Харлампиевич. – У меня с некоторых пор сердце в плохую погоду шалит. Старость – не радость...
Стевлов молчал.
– Не расположены к беседе, ваше благородие? Тогда я прямо, по-стариковски: решились?
– Решился, – ответил корнет.
У Хлебонасущенского будто гиря с души свалилась.
– Ну, вот и славненько!.. Вот и хорошо!.. Теперь надобно все самым обстоятельным образом обговорить... Первым делом я должен вам человечка этого показать. Это мы не будем в долгий ящик откладывать... Сегодня же и прогуляемся на Бабушкин взвоз. Не возражаете?
– А вексель? – спросил Стевлов.
– Что вексель? – не понял Хлебонасущенс-кий. – Ах, вексель... Как дело сделаете, так я его сразу порву.
– Обманете, – глухо сказал корнет.
– Господь с вами... Зачем мне вас обманывать? Мне-то какая от этого польза? Вексель не мой, а Амалии Потаповны...
– Все равно обманете. – Корнет преувеличенно внимательно глянул на Полиевкта Харлампие-вича. – Ведь как ловко придумали: мало того, что убийцей меня сделаете, так еще и долг на мне оставите... И никакой вы не Кузьма Филимоныч! Верно? Вы после дела исчезнете, аки дым без огня. А через год какой-нибудь Филимон Кузьмич вынырнет, и опять – с векселечком. А я по нему уже тысяч сорок должен буду.
Хлебонасущенский ощутил неприятный холодок в животе.
– Так вы вправду решились? – переспросил он.
– Порвите вексель. Потом будем всё, как вы изволили сказать, обговаривать...
– Нет, это никак нельзя, – всполошился Хлебонасущенский. – Так дела не делают... Это уж ни на что не похоже... Сначала дело, а уж потом – вексель.
– Не верите мне, Филимон Кузьмич. – Стевлов сознательно переставил имя и отчество, но По-лиевкт Харлампиевич был начеку:
– Кузьма Филимоныч, – поправил он корнета.
– Вы мне, стало быть, не верите, а я вам должен верить. У вас на лице написано, что вы мерзавец и плут. Не сошел же я, любезный, с ума, чтобы вам верить.
Хлебонасущенский изобразил на лице скорбную обиду:
– Странный, ваше благородие, у нас разговор получается. Не хотите, так прямо и скажите... А мы уж решим, когда опротестовать векселек... Может, завтра и начнем, помолясь...
– Начинайте, любезный... Хотите – завтра, хотите – сегодня. Я же вам сказал: я решился. На опротестование решился... И еще на это!
Стевлов влепил Хлебонасущенскому увесистую пощечину. Полиевкт Харлампиевич в страхе заслонил лицо руками, ожидая новых ударов.
– Как насчет сатисфакции? Куда прикажете прислать секундантов? – издевательски поинтересовался Стевлов.
– Каких секундантов?! Вы с ума сошли...
– Нет. Просто не мог отказать себе в удовольствии.
– Вы еще пожалеете... Сильно пожалеете.
– Пшёл вон... – брезгливо сказал корнет. Хлебонасущенский вскочил и попятился, все
еще прикрывая лицо руками.
– Чужую жизнь ни в грош не ставишь, а за свою дрожишь... Пришибить бы тебя, да рук марать не хочется.
– Ваше благородие! – Полиевкт Харлампиевич сильно струсил. – Пощадите старика... Болен... Колики и геморрой...
Он еще пару шагов пятился от Стевлова, потом повернулся и, нелепо подпрыгивая, побежал по дорожке.
Чечевины. Саратовская губерния.
Маша выехала из города на рассвете и уже часам к десяти была в Чечевинах. Вся семья собралась в кабинете Николая.
Николай очень серьезно отнесся к рассказу племянницы. Амалию Потаповну здесь знали хорошо и понимали, что Стевлову грозит нешуточная опасность.
– Хорошо бы узнать, от кого Шпильце задумала избавиться руками корнета, – сказал Николай.
– Мне показалось, что он еще сам этого не знает, – промолвила Маша.
– Может быть, это касается нашего семейства? – высказала предположение Анна.
– Возможно, – не очень уверенно согласился с сестрой Николай. – Нужно срочно повидать корнета. Судя по тому, что ты рассказала, Маша, он возбужден и готов натворить непоправимые глупости...
– Может быть... Тридцать тысяч... Где взять такую прорву денег? – воскликнула Маша.
– У меня есть ценные бумаги, от папеньки... Я вам говорил, Николай Яковлевич, помните?... Если их продать... Там тысяч на двадцать пять... Остальные соберем как-нибудь, – предложил Ваня.
Маша благодарно посмотрела на него.
– Деньги сейчас не главное. Главное – встретиться с корнетом. В кабинете стало тихо, все смотрели на Николая, ждали его решения.
– Надо немедленно ехать в город, – решил Николай и позвал:
– Степан! Явился Степан.
– Вели седлать Янычара. В город еду.
– Слушаюсь, барин.
– Где мне искать корнета? – спросил Николай у Маши.
– Я поеду с вами, дядя, – твердо сказала Маша. – Степан, вели оседлать Рябинку.
– Вот еще! – заворчал Степан. – Моду взяли... Старая княгиня небось и подумать об таком не позволила б...
– Иди, Степан, – распорядился Николай. – Делай как приказано.
– Слушаюсь, барин. Все встали...
– Иван, ты в доме за старшего. С тебя весь спрос... Из дома не отлучайся... – Николай выдвинул ящик письменного стола. – Здесь пистолеты... Заряжены... Я надеюсь на тебя.
– За нас не беспокойся, Николенька, – проговорила Анна. – Поезжайте и будьте осторожны. – Она быстро перекрестила брата и дочь.
Дорога.
За год, проведенный в Чечевинах, Маша стала весьма порядочной наездницей. Ее низкорослая сухонькая Рябинка ни на шаг не отставала от вороного могучего Янычара.
По полю шли галопом, в лесу перешли на рысь, поехали рядом.
– Поедем сразу в полк? – спросил Николай у племянницы. Маша кивнула.
– Ты, случаем, не знаешь, где квартирует корнет?
– Не знаю. Он из местных... Саратовский. Слышала, живет где-то у тетки. В маленьком домике. Очень бедно.
– В полку должны знать.
– Боюсь, нам будет нелегко объяснить офицерам причину наших поисков... Должно быть, они несколько удивятся, – высказала свои сомнения Маша.
Некоторое время ехали молча, потом Николай заговорил:
– Двадцать лет назад это случилось, под аулом Ножай-юрт... Корнет Красильщиков шесть верст тащил на себе тяжелораненого поручика Чечевинского и тем спас ему жизнь... Шесть верст по горным тропам...
– Полковой командир Красильщиков и тот корнет – одно и то же лицо? – спросила Маша.
Николай кивнул.
Дом Шеншеева. Саратов.
Долли очень обрадовалась, когда слуга доложил:
– Корнет Стевлов... Прикажете принять?
– Проси... – И пошла навстречу корнету, радостно улыбаясь.
– Вы и представить не можете, как я рада вас видеть...
– Я, Дарья Даниловна, тоже весьма рад... У меня сегодня увольнительная. Вот я и решил...
– Замечательно решили! Пообедаете у нас. Иван! – позвала она слугу. – Вели накрывать на стол.
– Увольте, Дарья Даниловна. Я, собственно, на минутку... У меня важное дело... А Марья Дмитриевна у себя?
– Маша с утра пораньше отправилась в Чечевины.
– Ах, какая незадача, – расстроился корнет и стал похож на обиженного ребенка. – Мне так надо было ее повидать!
– Она из-за вас уехала, Мишенька!
– Из-за меня?! – изумился Стевлов.
– Вы наговорили ей какие-то страшные вещи...
Она перепугалась и отправилась к дяде, чтобы призвать его на помощь.
– Господи! – досадливо скривился корнет. – Я же ее просил...
– Я ее тоже просила. Она так близко принимает все к сердцу. – Долли лукаво глянула на Стев-лова. – Признайтесь, Мишенька, вы ведь многое сочинили во вчерашнем рассказе! И в этом нет ничего дурного. Вы же артист! У вас богатое воображение. Не так ли?
– Именно так, – согласился Стевлов. – Жалко, что не повидал Марью Дмитриевну... Вы ей скажите, – корнет оборвал себя на полуслове. – Впрочем, не нужно ничего говорить.
– Правильно! Лучше вы ей все сами скажете... – Долли подошла к фортепьяно. – А я разучила куплеты... Хотите послушать? – И не ожидая ответа Стевлова, Долли запела веселые куплеты.
Вошел слуга, объявил:
– Кушать подано...
Долли чинно подошла к корнету, протянула ему руку.
– Простите меня, Христа ради, – взмолился Стевлов. – Не могу... Неотложное дело... Совершенно неотложное.
Долли сделала вид, что страшно обиделась.
– Вы гадкий, нехороший человек! Оставляете меня одну. Впрочем, без вас я есть не буду. Умру с голоду... А вас всю жизнь будут мучить угрызения совести.
– Прощайте, Дарья Даниловна. Поклон Марье Дмитриевне... Вам и ей – всего самого лучшего... Живите долго и счастливо.
– Мишенька! Это из какой пьесы?
– Не помню... Забыл... – сказал Стевлов и, поклонившись, вышел.
Новые казармы. Саратов.
Николай и Маша спешились у ворот, ведущих в расположение гусарского полка. Привязали коней к коновязи и подошли к караульной будке; навстречу им вышел грузный вахмистр с неправдоподобно большими усами.
– Полковой командир у себя? – спросил Николай.
– Вам что до этого ? – подозрительно оглядел их вахмистр.
– Пошли к нему вестового, голубчик. Пусть доложит полковнику, что князь Чечевинский имеет до него дело.
Вахмистр с недоверием посмотрел на человека в длинном дорожном плаще, в докторских очках... А стоящая рядом молодая женщина, одетая амазонкой, совсем сбивала его с толку.
– Нет у меня людей, – грубо буркнул он. – У полкового забот и без вас хватает.
Николай как бы ненароком распахнул плащ. У вахмистра от удивления отвисла челюсть: под плащом на сюртуке он увидел звезду Андрея Первозванного – высший орден Российской империи. Раньше он видел этот орден только на портрете покойного государя, что висел в кабинете полкового командира.
– Слушаюсь, ваша светлость, – гаркнул он.
Дальнейшие события развивались стремительно. Из будки выбежал вестовой и исчез в подъезде двухэтажного здания из красного кирпича. Через минуту он появился в сопровождении офицера. Офицер, вытянувшись в струнку перед Николаем, доложил:
– Их высокоблагородие ждет вас... Прошу следовать за мной.
Полковник встретил Николая в дверях кабинета. Они обнялись, троекратно облобызались.
– Моя племянница, Марья Дмитриевна Вересова, – представил Машу Николай
– Полковник Красильщиков, – поклонившись, представился полковой командир. – Заходите! Рад, весьма рад... Кофе, чай? А может, что покрепче в честь встречи? – поинтересовался он.
– Спасибо. Торопимся...
– Ты хоть плащ сними, – и сам стал стягивать с Николая плащ. Ордену Андрея Первозванного он удивился не менее вахмистра.
– Ого! Да ты, брат, в фаворе. Служишь?
– В отставке...
– Такие ордена за здорово живешь не дают... – Полковник с откровенным восхищением оглядывал Николая. – Изменился... Встретил бы где-нибудь случаем – не узнал...
– А ты, брат, совсем не изменился, – сказал Николай.
. – Ну, ну... Не льсти... Я не барышня... – Полковник усадил Николая и Машу на диван. – Слышал про тебя разное. Говорили, будто ты погиб в Хивинском походе. Потом видели тебя под Кишиневом на турецкой стороне... Потом, говорят, ты венгерцем заделался... Где правда, где вымысел?
– Кабы я сам это знал, – отшутился Николай. – Приезжай ко мне в Чечевины... На осеннюю тягу. Наговоримся...
– А что? – оживился Красильщиков. – Возьму и приеду!
– Непременно приезжайте! – горячо присоединилась к предложению дяди Маша.
– Какая нужда теперь ко мне привела? – спросил полковник. – Говори прямо.
– Нужен мне корнет Стевлов...
– Что он натворил? Малый он, конечно, легкомысленный, но честный. За это поручусь... Полковник подошел к двери и распорядился:
– Корнета Стевлова ко мне. Срочно.
– Сдается мне, – сказал Николай, – он может глупости наделать... Племянница говорит, горячий он...
– Что есть, то есть, – согласился полковник.
– Попал он в одну историю... Вот, хотим помочь ему выпутаться.
Вошел адъютант, доложил, что Стевлова в расположении полка нет: он получил увольнительную до завтра.
– Нельзя ли выяснить адрес корнета? – спросил Николай.
– Адрес должен быть в канцелярии. Сходите, голубчик, узнайте, – приказал полковник офицеру.
– Слушаюсь. – Адъютант, щелкнув каблуками, удалился.
– Да не мешкайте, – крикнул ему вдогонку полковник.
– Что же грозит корнету? – спросил он у Николая. – Может быть, я могу чем-то помочь?..
– Видишь ли, Егор Петрович... – впервые назвал Николай полковника по имени и отчеству, и полковник расплылся в улыбке от удовольствия: не забыл его старый друг! – В этом возрасте своей жизнью не дорожишь... Ты это хорошо знаешь...
– Полагаешь, дело зашло так далеко?
– Дай Бог ошибиться...
Вернулся адъютант с бумагой, где был выписан адрес Стевлова. Николай поблагодарил офицера и, напомнив полковнику его обещание приехать в Чечевины, распрощался.
Дом Стевлова. Саратов.
Николай и Маша спешились возле крохотного домика, выкрашенного голубой краской и огороженного редким покосившимся забором.
Дом стоял в самом основании Глебучева оврага. Этот глубокий овраг, застроенный деревянными домишками, которые лепились на крутых склонах один над другим, тянулся от самой Волги через весь Саратов. Посредине оврага протекал грязный ручеек, питаемый банной водой. Весной ручей превращался в бурный поток саженей в двадцать в ширину и в аршин глубиной.
Неподалеку от дома шумная ватага мальчишек гонялась за грязной свиньей... Увидев Николая и Машу, они оставили свое занятие и опасливо подошли. Такие люди здесь появлялись редко.
– Корнет Стевлов в этом доме живет? – спросил их Николай.
Ответа не последовало; мальчишки раскрыв рты смотрели на него и на Машу, наряд которой особенно поразил их воображение.
– Пятак хочешь? – обратился Николай к самому смышленому на вид мальчишке. У мальчугана загорелись глаза.
Николай кинул ему монету, пацан ловко поймал ее и спрятал за пазуху.
– Здеся-а! – протяжно сказал он. – Дома он. Часа два как заявился.
Николай решительно отворил калитку и пошел к дому, Маша последовала за ним. Ребятишки тоже вошли в палисадник, но держались на расстоянии.
Дверь в дом оказалась запертой изнутри. Николай постучал. Никто не отозвался. Николай постучал громче... В ответ – тишина...
– Кроме корнета кто-то живет в доме? – спросил он у смышленого мальчугана.
– Тетка Дарья живет, – ответил мальчик, – только она каждое утро к купчихе Приваловой уходит... Она там в приживалках...
– Точно знаешь, что корнет дома? – повернулась к мальчишке Маша.
– Что я, кривой, что ли?! Да вон и пацаны видели... – Вся компания дружно подтвердила его слова.
Николай забарабанил в дверь кулаками, ногами. Дверь ходила ходуном под его ударами. В доме же не было слышно ни звука.
Тогда, отступив на пару шагов, Николай, всей тяжестью обрушился на дверь, щеколда отскочила...
...и он оказался в темном тесном чулане. Дверь в светелку оказалась незапертой. Николай распахнул ее. За столом в неловкой позе сидел корнет. Голова его была запрокинута. У виска чернела маленькая дырочка. Пистолет валялся на полу в луже крови. Николай резко повернулся к Маше, загородил ей вход в комнату.
– Иди, Маша... Тебе этого видеть не нужно, – сказал он, силком выводя ее из дома. – Мы не успели...
Маше и Николаю еще часа два пришлось пробыть в Глебучем овраге. Нужно было заявить в полицию... Вместе с квартальным надзирателем и полицейским доктором подписать протокол...
Мальчишек послали за теткой Дарьей. Она души не чаяла в племяннике и, увидев его, рухнула без памяти. С трудом привели ее в чувство. Оставив денег и пообещав принять участие в хлопотах, связанных с похоронами, Николай и Маша снова поскакали в казармы полка.
Новые казармы. Саратов.
Полковник Красильщиков, хоть и повидал на своем веку всякого, страшную новость о гибели корнета Стевлова перенес тяжело. Ему стало плохо с сердцем, и пришлось адъютанту отпаивать его настоем валерианового корня.
В полку все, от рядового солдата до офицера, скорбели о смерти корнета. Никто не мог понять, что явилось причиной его рокового поступка. Всегда веселый, беззаботный, доброжелательный, он был всеобщим любимцем, и известие о его гибели поразило всех как гром среди ясного неба.
Когда Николай и Маша вышли из расположения полка, на улице были уже густые сумерки. Отвязав от коновязи лошадей, они не торопились на них садиться. Только сейчас почувствовали они чудовищную усталость. Равнодушие и душевная пустота овладели ими... Не было никаких желаний, кроме одного: немедленно лечь, заснуть, забыться...
– К Долли? – спросил Николай племянницу.
– Куда же еще? – пожала плечами Маша.
– Я тебя провожу...
– Не оставляйте меня одну, – взмолилась Маша. – Дом у Долли просторный, комната для вас найдется...
– Посмотрим... Там видно будет...
Дом Шеншеева. Саратов.
Долли все знала... Самоубийство корнета стало для нее страшным ударом. Сознавать, что за час до его гибели она шутила над ним, пела ему легкомысленные куплеты, обижалась на него и ничего, ровным счетом ничего не сделала, чтобы помочь ему, было невыносимо. А ведь могла помочь! Могла дать ему эти проклятые деньги. Что такое тридцать тысяч, когда на другой чаше весов человеческая жизнь!
Долли обрадовалась Маше и Николаю. Одна, в пустом доме, где, кроме слуг, никого не было, она чувствовала себя очень неуютно.
Ужинали молча. Сразу после ужина Маша, сославшись на усталость, ушла в свою комнатку в мезонине. Николай и Долли перешли в гостиную.
– Он был здесь, в этой комнате, за час до того как... – Долли не смогла выговорить страшные слова.
Но Николай все понял.
– А я была занята собой, только собой. Его состояние меня абсолютно не интересовало... Мне было хорошо, значит, всем должно быть хорошо. Я смеялась над ним, пела ему куплеты, напропалую кокетничала... А мне надо было всего один раз внимательно заглянуть ему в глаза!
– Не корите себя, Дарья Даниловна. Вы ни в чем не виноваты... Корнет был, видимо, славный человек, его все любили... Но он взрослый мужчина, он должен был сам отвечать за себя...
– Вы не знали Мишеньку, – горячо возразила Долли. – Это был совершенный ребенок... К нему все так и относились...
– Дети в конце концов вырастают и становятся взрослыми.
– Нет, есть люди, которые всю жизнь остаются детьми...
Они замолчали. Через распахнутые окна в комнату проникали звуки ночной Волги: невнятные крики грузчиков и рыбаков, плеск волн о дебаркадер, скрип уключин весельных барок...
– Сыграйте что-нибудь, – попросил Николай.
– Что?
– Из Бетховена...
Долли села за фортепьяно. Зазвучал Бетховен...
Николай подошел, встал напротив, опершись на инструмент. Божественные, светлые и трагические звуки «Лунной сонаты» заполнили комнату.
Внезапно Долли прекратила играть:
– Простите, не могу... Пойду, попробую заснуть... Вам постелили в кабинете папа.
Когда Долли проходила мимо, Николай вдруг крепко взял ее за плечи, притянул ее к себе.
– Я все время думаю о вас, – тихо сказал он.
– Я тоже...
– Но я гожусь вам в отцы...
– Это совсем неплохо...
– Я ничего не могу с собой поделать...
– И не надо... – тихо сказала Долли.
– Значит, я могу рассчитывать?..
– Зачем вы спрашиваете? Вы же всё видите сами...
– Мне нужно поговорить с вашим батюшкой...
– Поговорите. – Долли прижалась к Николаю, поцеловала его в губы. – Как странно... Горе, радость... Я пойду?
– Спокойной ночи, – сказал Николай. Долли выскользнула из его объятий и не оглядываясь вышла из комнаты.
Гостиница «Европа». Саратов.
Полиевкт Харлампиевич сидел за утренним кофе, просматривал газеты. В глаза ему бросилось маленькое сообщение, опубликованное в «Саратовских полицейских ведомостях»:
«Офицеры Н-ского гусарского полка с прискорбием сообщают, что в четверг в три часа пополудни на Старом кладбище состоится гражданская панихида и похороны безвременно ушедшего из жизни корнета Михаила Стевлова».
Он прочитал сообщение два раза кряду и понял, что, коли нет сведений об отпевании в церкви, стало быть, речь идет о самоубийце. Ему стало жалко корнета. Несмотря на пощечину, полученную от Стевлова, Полиевкт Харлампиевич почему-то испытывал к нему симпатию. Своей вины в его смерти он не видел, виня во всем Амалию Потаповну.
Уж какими только словами он не называл ее...
И еще он понял, что теперь Чернявым придется заниматься ему самому... Нанять кого-то в незнакомом городе – дело не простое, да и к тому же появится новый свидетель. Овчинка выделки не стоит. Значит, надо самому.
Сразу заболело сердце, пришлось пить настой валерианового корня. Стало нестерпимо жалко себя; он заметался по номеру, повторяя вслух бесконечное число раз одну и ту же фразу: «Что же теперь делать?»
Улицы Саратова.
В два часа Полиевкт Харлампиевич вышел из гостиницы «Европа», нанял извозчика и приказал ехать на Старое кладбище. Если бы его спросили, зачем он туда едет, он не смог бы ответить ничего вразумительного. Почему-то его неотвратимо тянуло в последний раз увидеть корнета.
Извозчик медленной рысью ехал по Немецкой улице. Погода была солнечная, верх коляски откинут, и Полиевкт Харлампиевич с удовольствием осматривал здания, прохожих.
Вдруг ему показалось, что он сходит с ума. Навстречу по тротуару фланирующей походкой, поигрывая тросточкой, шел следователь Аристарх Петрович. Он заметил Хлебонасущенского, дружески улыбнулся и поприветствовал его, приподняв котелок.
Старое кладбище. Саратов.
Корнета хоронили возле кладбищенской ограды. Собралось много разношерстного народа: офицеры, гимназистки, чиновники... Многие плакали.
Несколько прочувствованных слов сказал у гроба полковой командир Красильщиков, выступили два оратора из публики.
Хлебонасущенский затесался в толпу... Он и предположить не мог, что столько людей придет проститься с корнетом. Он плохо слышал выступления ораторов: голова его лихорадочно исчисляла варианты причин, по которым в Саратове появился Аристарх Петрович. Он так глубоко погрузился в размышления, что лишь со второго раза услышал просьбу молодой женщины с огромным букетом роз в руках пропустить ее к гробу.
Полиевкт Харлампиевич посторонился и увидел Машу. Она шла под руку с Долли Шеншеевой, которую Хлебонасущенский видел пару раз в доме Шадурских. Чуть позади них шел граф Каллаш.
У Полиевкта Харлампиевича закружилась голова, ноги стали ватными. Он не мог отвести глаз от Маши, все окружающее перестало для него существовать. Ради этой женщины он с превеликой готовностью отдал бы все, что имел, стал бы нищим, лишь бы иметь счастье видеть ее.
Но тайный, неведомый голос говорил ему: «Беги! Немедля беги! Здесь для тебя находиться смертельно опасно. Это – не случайность, что по улицам бродит Аристарх Петрович, что здесь собрались люди, которых ты хорошо знаешь».
Он с трудом оторвал взгляд от Маши, выскользнул из толпы и побежал к извозчику, оставленному им у кладбищенских ворот.
– В «Европу», – распорядился Хлебонасущенский. – Верх подними!
Извозчик удивился:
– Вёдро на дворе... Дождя не будет...
– Делай, что говорят, – велел Хлебонасущенский и, когда верх был поднят, спрятался в глубине коляски.
Дом Загурского. Петербург.
Профессор Загурский занимал большой двухэтажный дом на Литейном проспекте. Дом стоял в глубине сада, за высоким забором с замысловатой кованой решеткой. Слева от дома был флигель для слуг, справа – длинный каретный сарай.
В этот дом, в комнату на втором этаже с окнами в сад, профессор распорядился поместить баронессу фон Деринг, здоровье которой благодаря правильно назначенному лечению и хорошему уходу быстро шло на поправку. Комната была обставлена с изысканным вкусом, на тумбочке возле постели всегда стояли свежие цветы; к больной была приставлена опытная сестра милосердия.
Раз в день к баронессе непременно заходил Платон Алексеевич, внимательно осматривал ее, назначал новые лекарства. У них установились странные отношения. Загурский был немногословен... Произведя осмотр, он интересовался, не нуждается ли в чем-либо баронесса, и стоило ей высказать даже самую пустячную просьбу, как она тут же бывала исполнена. Это было приятно Наташе и вместе с тем беспокоило ее. Однажды, после очередного осмотра, Наташа решила откровенно поговорить с доктором.
– Скажите, доктор, когда вы намерены объявить мне, что я окончательно здорова? – спросила она.
– Еще недельку-полторы вам следует полежать... А дальше мои возможности будут исчерпаны... У меня есть опасения относительно состояния ваших легких, но здесь в качестве лекарства необходим горный воздух...
– Стало быть, через неделю я должна буду покинуть этот дом?
– Вам здесь плохо?
– Мне здесь хорошо. Но меня угнетает сознание, что ничем не могу оплатить ваши хлопоты обо мне... У меня совсем нет денег.
– Мне не нужны деньги... – сказал Загурский.
– Я благодарна вам... Вы спасли мне жизнь... Но я хотела бы знать, почему вы это делаете.
– Не догадываетесь?
– Догадываюсь... По-видимому, я сама должна оценить ваше великодушие и сама предложить вам награду. Не так ли?
Они разговаривали, глядя друг другу прямо в глаза, и несмотря на щекотливость темы, разговор не тяготил их, скорее, им нравилось прямо, без обиняков изъясняться друг с другом.
– Вы не допускаете, баронесса, что существуют бескорыстные люди?
– Допускаю, профессор. Но мой большой жизненный опыт говорит мне, что если и существуют бескорыстные люди, то бескорыстных мужчин не существует. Понимаете, что я имею в виду?
– Нет, баронесса.
– Я не баронесса, – неожиданно сказала Наташа.
– Вот как? Кто же вы?
– Дворовая девка князей Чечевинских... Загурский взял руку Наташи, посчитал пульс:
– Вы немного возбуждены. Выпейте вот этих капель... Загурский налил из пузырька капли в рюмку, разбавил водой и протянул Наташе.
– Думаете, я не в себе? – Наташа отвела его руку с лекарством.
– Полагаю, вам следует успокоиться... Поспите... А потом я с удовольствием выслушаю историю про дворовую девку князей Чечевинских.
– Не верите?
– Трудно поверить... В бреду вы разговаривали то по-французски, то по-немецки, гораздо реже – по-русски... Согласитесь, довольно странно для дворовой девки...
– Тем не менее, то, что я сказала – правда... – Наташа досадливо махнула рукой. – Впрочем, как хотите... Можете и впредь именовать меня баронессой. Баронесса в содержанках – это экзотично, произведет впечатление в мужской компании.
– С чего вы взяли, что я хочу сделать вас содержанкой? – спокойно спросил Платон Алексеевич.
– А разве нет?
Загурский отрицательно покачал головой.
– Что же вы хотите от меня? Мне некуда идти... И оставаться у вас я не могу. Надо ведь и честь знать... Стало быть, выхода два: или на панель, или в Неву...
– Есть еще один выход...
– Какой?
– Стать моей женой... – Загурский сказал это будничным тоном, как о чем-то совсем обычном, само собой разумеющемся.
Такого Наташа не ожидала от него, она молча смотрела на Загурского, решая, что же ему ответить, чтобы раз и навсегда отбить у него охоту к подобным шуткам...
Платон Алексеевич между тем продолжал как ни в чем не бывало:
– Можете не давать мне сейчас ответа. Я понимаю – мое предложение несколько неожиданно... Подумайте... Я богат... Знаменит... Никогда прежде не был женат... У меня множество достоинств... И еще больше недостатков.
– Уходите, – глухо сказала Наташа.
– Но прежде вы должны выпить капли. Я настаиваю.
Дом фон Шпильце. Петербург.
Профессор Загурский только что закончил осмотр Амалии Потаповны и, пока она одевалась за ширмой, мыл руки над фарфоровым тазом китайской работы. Поливала ему на руки миловидная горничная, и это занятие доставляло ей большое удовольствие. Скромно потупив глаза, она еле заметно улыбалась. Яркий румянец полыхал на ее щеках, и, когда она изредка поглядывала на доктора, в ее глазах загорались озорные огоньки.
– Спасибо, милая, – ласково сказал Загурский и стал вытирать руки поданным ею полотенцем.
Из-за ширмы вышла Амалия Потаповна, строго поглядела на горничную, распорядилась:
– Можешь идти.
Горничная, захватив таз и кувшин, пошла к двери, в дверях быстро обернулась, улыбнулась доктору многообещающе и вышла.
Амалия Потаповна шутливо погрозила пальчиком Загурскому:
– Ни одна женщина не может устоять перед вашим обаянием...
Шпильце жестом предложила Загурскому сесть, сама расположилась напротив и спросила:
– Ну, каково мое состояние? Мы, немцы, предпочитаем знать полную правду, чтобы не сталкиваться с неожиданностями...
– У вас, Амалия Потаповна, завидное здоровье. Никаких отклонений...
– Этого не может быть, – всплеснула ручками Шпильце. – Меня мучит одышка, постоянные изжоги... Вы успокаиваете меня, доктор.
– Одышка ваша – от лишнего веса. Но я бы не советовал вам садиться на диету... Хорошего человека должно быть много... А против изжоги пейте соду.
Амалия Потаповна колокольчиком вызвала слугу и распорядилась подать кофе.
– Что слышно в свете, дорогой Платон Алексеевич?.. Последнее время я безвыездно сижу дома...
– Отчего же? Чем вызвано ваше затворничество? – спросил Загурский, хотя отлично знал, что после суда над Бероевой перед Шпильце закрылись двери многих домов в Петербурге.
– Полагаю, что всему виной мой возраст... Стареем, дорогой Платон Алексеевич...
– Побойтесь Бога, Амалия Потаповна... Вы у нас женщина в самом расцвете сил... А если к этому прибавить ваш ум, вашу проницательность и умение понять самые тонкие движения человеческой души, общество очень многое теряет от вашего добровольного затворничества.
– Вы неисправимый дамский угодник, – улыбнулась Шпильце. – Ну, пожалуйста, расскажите что-нибудь... Я обожаю светские сплетни.
– Я готов, дорогая Амалия Потаповна. Но что касается сплетен, боюсь, их главное действующее лицо сидит перед вами.
– Не может быть! – несколько более экспансивно, чем следовало, воскликнула генеральша. – Чем же вы прогневили общество?
