Текст книги "Развязка петербургских тайн"
Автор книги: Вадим Зобин
Жанр:
Исторические приключения
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)
– Здравствуй, Наташа.
– Здравствуйте, ваша светлость. Я хотела бы видеть Николая Яковлевича.
– Это невозможно. Он в отъезде.
– Тогда возьмите вы.– Она протянула Анне письмо.
– Что это? – спросила Анна.
– Письмо от Сергея Антоновича, Мы с мужем
были в Швейцарии, видели Коврова и Юлию Николаевну.
– Вы... Ты замужем? – спросила Анна.
– Меня зовут теперь Наталья Алексеевна Загурская. Мой муж известный хирург.
– Я слышала это имя, – сказала Анна.
– Платон Алексеевич знает обо мне все... .
– Все?
– Да... Знает, что беглая дворовая князей Чечевинских, знает о том зле, которое я причинила всем вам, знает о Бодлевском.
Они стояли друг против друга, как год назад, когда Анна узнала в баронессе фон Деринг свою беглую горничную.
– Подожди меня здесь. Я прочту письмо. Степан! Явился Степан.
– Кофе госпоже Загурской...
– Кому? – не понял Степан.
– Мне, – сказала Наташа. – Я теперь госпожа Загурская.
– Неисповедимы пути твои, Господи! – вздохнув, сказал Степан и пошел готовить кофе.
Анна ушла в кабинет. Наташа осталась одна. Воспоминания нахлынули на нее. Комнату заполнили голоса. Она явственно услышала голос старой княгини, которая отчитывала ее за какую-то провинность. А потом страшный крик ее, когда она прочла подложное письмо.
– Я прочла письмо,– раздался голос Анны. – Ковров считает, что я могу вам доверять... – Анна впервые назвала Наташу на «вы».
– А вы как считаете? Анна не сразу ответила.
– Ковров пишет, что вы пытались лишить себя жизни?
– Неудачное самоубийство делает человека смешным...
Вошел Степан, поставил на стол поднос с кофейником и чашками.
– Я бы хотела, Степан, чтобы ты называл эту госпожу Натальей Алексеевной.
– Как прикажете, барыня... Степан вышел.
– Он очень болен,– сказала Анна. – Что-то со спиной...
– Я скажу мужу, он заедет... Он очень хороший доктор.
– Спасибо. Вы любили брата?– неожиданно спросила Анна.
– Я его и сейчас люблю...
– А как же?.. Впрочем, мне ли об этом спрашивать... Брат уехал в Саратов. Он опасается, что моей девочке снова грозит беда.
Наташа насторожилась:
– Что же теперь?
– Управляющий князей Шадурских.
– Эти люди просто так не успокоятся,– сказала Наташа. – Их надо унять.
Анна кивнула.
Чечевины. Саратовская губерния.
Жарким полднем Маша возвращалась с дальних покосов. Рябинка, почуяв близость дома, горячилась, натягивала поводья, переходила в галоп. С косогора открылся вид на усадьбу, и у Маши стало тепло и радостно на душе. Сколько раз видела она эту картину, и всегда ее поражала красота старинного дома на берегу озера, прелесть запущенного сада
с полуразвалившимися беседками.
Маша решила спуститься к озеру напоить Рябинку и умыться. Умница Рябинка угадала ее желание и по узкой тропке вынесла Машу на берег. Маша соскочила с лошади, разулась и, взяв Рябинку под уздцы, ввела ее в воду. Рябинка прикоснулась губами к воде, будто желая сначала ее попробовать. Маша захватила воду в пригоршню и швырнула прохладную влагу себе в лицо. Ее охватило радостное бесшабашное настроение, какое бывает у людей только в детстве и юности, когда ощущение счастья возникает по неизвестной причине, просто от того, что ты – часть этого прекрасного мира.
Неожиданно она почувствовала, что кто-то смотрит на нее. Она резко обернулась – на берегу с саквояжем в руках стоял Хлебонасущенский.
– Так, значит, это все-таки вы...– сказала Маша.
– Здравствуй, Машенька... Ты еще лучше стала... Вот, мотаюсь за тобой по всей России... Ты иди сюда... Поговорить надо.
– Что вам от меня нужно?
– Да кабы я знал... Глядеть на тебя, слышать тебя... И более ничего... Ты выйди
из воды-то. Я тебе ничего не сделаю.
Маша еще на пару шагов отступила в глубину.
– Куда же ты? – крикнул Хлебонасущенский и, немного поколебавшись, поставил саквояж на землю и, как был в штиблетах, вошел в воду.
Маше некуда было деться. В длинной юбке для верховой езды отступать дальше в глубину становилось опасно: в озере много ям и, провалившись, выплыть было бы невозможно. Хлебонасущенский взял Машу за плечи. Маша сбросила его руки.
– Как вы смеете?!
– Смею, Маша. Я из-за тебя столько страданий принял. Мне теперь либо с тобой, либо вовсе не жить. Ангельское у тебя личико... И как же Бог такую красоту создает... Я тебя поцелую, Машенька...
Хлебонасущенский снова крепко схватил Машу за плечи, привлек к себе и, несмотря на ее отчаянное сопротивление, поцеловал в губы. С огромным трудом Маше удалось выскользнуть из его объятий, и она бросилась на берег, громко призывая на помощь.
Хлебонасущенский настиг ее уже на берегу, схватил сзади и стал осыпать ее шею, плечи страстными поцелуями. Он совсем позабыл об опасности, распалялся больше и больше.
– У меня денег, Машенька, много... царицей будешь жить... В шелках-бархате ходить... На золоте есть... Я для тебя ничего не пожалею...
В борьбе они зацепились за корягу и рухнули на землю. Всей тяжестью Хлебонасущенский навалился на Машу, ей стало трудно дышать, зловонное дыхание его вызывало тошноту, дурманило мозг.
В это мгновение Полиевкт Харлампиевич получил сильный удар ногой под ребра. От неожиданности и боли он перевернулся на спину и увидел Ивана Вересова.
– Вот и повстречались, – еле слышно сказал Иван, и голос его не предвещал ничего хорошего. Хлебонасущенский приподнялся, встал на колени, схватил саквояж.
– Пожалейте, Иван Осипыч! Бес попутал... Вот деньги,– он раскрыл саквояж, вытащил наугад пачку ассигнаций. – Берите, все берите.
Рука его снова исчезла в саквояже и появилась с револьвером. Он попятился от Ивана, встал рядом с Машей.
– Ну, вот и все... Все и решилось, Иван Осипыч... Не поминайте лихом...
Хлебонасущенский нажал на курок, но в то же самое мгновенье Маша ударила рукой по дулу, но тем не менее Хлебонасущенский не промахнулся. Пуля попала Ивану в руку, рукав обагрился кровью.
Маша боролась с Хлебонасущенским, не давая ему сделать второй выстрел. Полиевкт Харлампиевич грубо оттолкнул ее.
Иван, прижимая здоровой рукой рану, встал за корявый ствол вековой ивы, так что Хлебонасущенскому нужно было сменить позицию. И пока он делал эти несколько шагов, Маша оказалась верхом на Рябинке, в руках у нее было кнутовище. Она со всей силы перетянула Хлебонасущенского кнутом вдоль спины. Он завыл, как раненый зверь. Вторым ударом Маша выбила из его рук револьвер. Его поднял Иван.
– Не стреляй!– крикнула Маша и направила Рябинку на Хлебонасущенского.
Полиевкт Харлампиевич, нелепо подпрыгивая, побежал, но Маша не отставала и время от времени с оттягом била его кнутом.
– Это тебе за Сергея Антоновича! Это – за Юлию Николаевну! А это – за Мишеньку Стевлова!
Хлебонасущенский рухнул на траву. Прибежали дворовые.
– Связать – и в погреб, – распорядилась Маша. – Глаз не спускать! Упустите – засеку!
Она бросилась к мужу, оторвала полу от блузки, сделала жгут и, перетянув руку, остановила кровотечение.
Вечером того же дня Маша и Иван сидели в гостиной. Рука Ивана была аккуратно забинтована и покоилась на черной перевязи.
– Болит?– спросила Маша.
– Терпимо...
– Доктор сказал, что задета кость...
– Хорошо, что левая... Я ведь правой работаю,– сказал Ваня. – Надо послать людей к становому...
– Прежде всего напишем дяде Николя,– возразила Маша. – И будем ждать, что он ответит...
– Но мы не можем держать так долго взаперти человека...
– Это не человек. К нему неприменимы людские законы.
– Машенька! У нас чужие деньги, оружие... А ну как с ним что-то случится...
– От полиции он откупится... Удалось же ему уйти от правосудия.
За окном раздался цокот копыт, голоса дворовых. Маша подбежала к окну, пытаясь разглядеть
в кромешной тьме неожиданного визитера.
Дверь распахнулась, и в гостиную в дорожном плаще, забрызганном грязью, вошел князь Николай. Под глазами у него были черные круги, два дня и две ночи не смыкал он глаз. Увидев Ивана с рукой на перевязи, он понял, что опоздал. Маша бросилась к Николаю, обняла за шею, повисла на нем.
– Как хорошо, что вы приехали! Как славно!
– Что случилось? Ты ранен? Иван виновато пожал плечами.
– Он напал... Подкараулил на берегу озера и набросился... Иван ударил его, а он хотел его убить... Слава Богу – попал в руку... С двух шагов стрелял,– сбивчиво, глотая слова, рассказывала Маша.
– Это она меня спасла,– сказал Иван. – Она его кнутом. Как вы учили.
– Когда это случилось?– спросил Николай.
– Часа в два пополудни...– ответила Маша.
– Надо ехать в Саратов... Возможно, он еще не выехал из города.
– Он здесь,– сказала Маша. – Мы его в погреб посадили и людей неотлучно приставили...
– Ну, молодцы вы у меня! – Николай чмокнул Машу в щеку. – К становому человека
посылали?
– Нет... Мы решили сначала вам все отписать...
– Вдвойне молодцы! Там со мной из Саратова два господина приехали...
– Что же вы?! – удивилась Маша. – Надо же их в дом позвать.
Маша бросилась к дверям.
– Этих господ в дом пускать не следует. Одного Фомушкой зовут, другого – Гречкой,– сказал Николай. – Распорядись, чтобы их во флигеле поместили, накормили... И чтобы глаз с них не спускали.
Маша вышла выполнять распоряжение Николая.
– Умоюсь с дороги – покажешь руку,– сказал Николай Ивану.
– Доктор Цветков уже смотрел...
– Спрашивал, отчего рана?
– Спрашивал.
– И что сказали?
– Маша сказала, что на охоте... Неосторожно с ружьем обращался.
– Так... Пулю извлекли?
– Он меня – навылет...
– Нашли пулю?
– Мы ее и не искали... Зачем?
– Завтра всех дворовых пошлешь пулю искать... Тому, кто найдет, – двадцать пять рублей.
Поздняя ночь. В кабинете Иван и Николай. Рука у Ивана разбинтована и Николай осматривает рану,
– Выпей водки,– Николай налил из графина полный стакан.
– Я столько не смогу...
– Пей! Больно сейчас будет... Зато руку спасем. Давясь, Иван с трудом выпил стакан и на глазах опьянел.
– Откуда вы все знаете, все умеете?..– заплетающимся языком спросил Иван.
– Поживи с мое... Ну, держись, казак, атаманом будешь!
Николай склонился над рукой, что-то с ней сделал, и Иван завыл.
– Все, все, все! – сказал Николай. – Теперь положим гипс... Через месяц-два как новая будет. – Он быстро забинтовал руку и стал накладывать на нее жидкий гипс. Сделав все, что нужно, Николай повесил сразу ставшую тяжелой руку на перевязь.
– Спать ложись,– и подтолкнул легонько Ивана в спину.
Покачиваясь, Иван вышел из кабинета. В дверях к нему бросилась Маша.
– Больно было?– участливо спросила она.
– Ерунда...– пьяно бахвалясь, сказал Иван. – И не такое выдержу...
– Господи!.. Да ты совсем пьян.
– Имею право... Николай Яковлевич приказал...
– Это чтобы шока не было, – пояснил Николай. – Проводи его и возвращайся. Нам с тобой кое-что еще сделать надо...
Маша крепко взяла Ивана за здоровую руку и повела в спальню.
Николай прибрал все после операции. Вошла Маша.
– Рухнул на постель и сразу заснул.
– Много крови потерял... Болезненная рана.
– Пропала рука?– спросила Маша.
– Не думаю. Молодой... Кости должны хорошо срастаться. Распорядись, чтобы бандита привели. Хочешь быть при нашем разговоре?
– Нет, – не колеблясь, ответила Маша. – Что вы решили?
– Повезу его в Петербург... В конце концов, сдам в полицию. Но сначала получу письменные признания во всех его преступлениях.
– Он не сознается...
– А я полагаю – сознается... Иди.
Через пару минут два здоровенных дворовых втолкнули в кабинет Полиевкта Харлампиевича. Вид у него был жалкий: рубаха торчала из-под жилетки; один рукав был наполовину оторван, глаза затравленно зыркали по сторонам.
– За дверью подождите,– сказал Николай дворовым. – Ну, что ж, Полиевкт Харлампиевич, снова свидеться довелось... Я же вам говорил тогда в «Ершах»: купите домик и живите тихо и мирно... Не послушались вы меня. Опять за свое принялись.
– Вы не имеете права! Держать человека в погребе... У меня колики и геморрой! Требую сдать меня полиции! Требую вернуть мне деньги! Ограбили, избили и еще держат в холодном погребе!.. Мы, милостивый государь, в России, а не в Африке... Нас стерегут законы...
– Красноречиво... Боюсь, в полиции вам могут поверить. Ежели вы при этом случайно оброните на стол полицейскому чиновнику пару красненьких, несомненно, поверят... Не станут даже интересоваться, откуда взялся револьвер, из которого вы чуть не застрелили Ивана Вересова.
– Наговор! У вас есть свидетели?! Нет! Дворовые? Так это не свидетели. Дворовые, что баре прикажут, то и говорят.
– Умно. Придется не сдавать вас в полицию. Придется вам прокатиться со мной в Петербург.
– Не поеду! Силком повезете – кричать буду, скандал сделаю... Не получится ничего у вас. Так что пока добром прошу: сдайте меня в полицию.
– Угрожаете?
– Как хотите, так и понимайте.
– Ну, хорошо, – сказал Николай. – Считайте, что я испугался. Посидите немножко, сделайте милость... У меня неотложное дело. И на окна, пожалуйста, не поглядывайте. Собаки с цепи спущены. Разорвут... Хорошо, если насмерть загрызут... Считайте, повезет... А то таким калекой останетесь... Не приведи, Господь...
Николай вытащил из шкафа пузырьки, пробирки, длинную иглу на деревянной ручке.
Хлебонасущенский настороженно следил за ним, понимая, что он затеял все эти манипуляции не зря.
Николай налил в пробирку из пузырька, сделанного из плода неизвестного растения, желтой: маслянистой жидкости, добавил другой из черной стеклянной бутылочки и тщательно перемешал. Затем он осторожно погрузил в пробирку иглу.
– Вот так, Полиевкт Харлампиевич, туземцы Центральной Африки изготовляют смертоносное оружие. Достаточно уколоть буйвола такой стрелой, и он падает парализованный... Именно парализованный, а не мертвый... Уловили разницу? Если давать животному пищу и воду, оно еще долго сможет жить. Вам все понятно?
– Вы не посмеете! За это вас в каторгу...
– Возможно. Но, согласитесь, это малое утешение парализованному на всю жизнь человеку... Впрочем, не уверен, что вас можно именовать человеком.
Николай позвал дворовых.
– Поместите в чулане. Дверь поленом заложите. Разгуляя к двери привяжите, и сами – по очереди.
– Слушаемся, барин.
Дворовые подхватили Хлебонасущенского под руки.
– Игла будет при мне... При малейшей попытке сопротивления я пущу ее в ход,– сказал вслед Николай.
Наутро Николай с Хлебонасущенским отправлялись в дорогу. Полиевкта Харлампиевича усадили в коляску, по обе стороны от него сели Фомушка и Гречка. Николай собирался ехать верхом.
Хлебонасущенский тотчас же узнал Фомушку и Гречку. Он заприметил их еще в поезде и решил, что это люди Аристарха Петровича.
– Господа! – еле слышно обратился он к ним. – С кем имею честь?
Фомушка и Гречка насторожились.
– Вы, случаем, не из полиции, господа?
– Приходилось и в полиции бывать,– сказал Гречка.
– Я это сразу понял... Еще когда в поезде вас приметил...– обрадовался Полиевкт Харлампиевич. – Господа, вас ввели в заблуждение. Арестуйте этого господина. Он преступник... Они меня здесь ограбили, избили, издевались...
– Много взяли ? – спросил Фомушка.
– Все, что кровью и потом заработал! Восемьдесят пять тысяч.
– Восемьдесят пять тысяч! – присвистнул Гречка. – Кто же такие деньги с собой носит? Ну, вы, дядя, учудили...
– Такие деньги не грех отобрать, – сказал Фомушка.
– Господа, деньги при нем... В седельных сумках... Разделим честно...
Фомушка и Гречка переглянулись. Перспектива стать обладателями столь фантастической суммы начала овладевать их сознанием. Они оглянулись на Николая, который прощался с племянницей и Иваном.
– Ну как, герой? Болит? – спросил он Ивана. – По сравнению со вчерашним, считай, совсем не болит...
– Вам скоро в Петербург ехать... Так что быстрей выздоравливай,– сказал Николай.
– Зачем? – удивилась Маша. – Нам и здесь хорошо...
– На свадьбу...
– А кто женится? – спросил Иван.
– Я...
– Вы?! – хором воскликнули Маша и Иван. И вдруг до Маши дошло:
– На Долли?! -Да...
– Поздравляю, дядечка! – Маша обвила руками шею Николая. – Я так рада за вас!
– Поздравляю, – Иван протянул Николаю руку. – Хорошо, что правая рука цела.
– Дядя! А они все время о чем-то шепчутся и на тебя оглядываются, – тихо сказала Маша, глазами показав Николаю на коляску.
– Я заметил, – также тихо ответил Николай.
– Будь осторожен...
Николай подозвал здоровенного дворового, тот подбежал к нему.
– Седлай коня, Трофим. Со мной поедешь. Ружье возьми. Кучеру Никите скажи, пусть пистоли за пояс сунет. Готовы будьте ко всему...
– Слушаю-с, барин.
Сборы затягивались. Кучер зачем-то поменял коренного. Из конюшни выехал Трофим с ружьем за плечами. Дворовая девка не торопясь загружала багажные ящики всевозможными припасами.
Полиевкт Харлампиевич и его новые сообщники нервничали, крутили головами, не понимая, зачем их так загодя усадили в коляску.
Наконец, к Николаю подвели оседланного Янычара, он вскочил в седло, и они тронулись в путь. Сбоку от коляски ехал вооруженный Трофим, чуть позади – Николай.
Дом Шеншеевых. Петербург.
Анна только что рассказала Долли о записке Николая. Она сидела в гостиной за столом, на котором стоял самовар и все необходимое для чая. Долли, раскрасневшаяся, возбужденная, ходила из угла в угол.
– Так нельзя, Анна Яковлевна. День – нет, два – нет... Неделю – нет! Посудите сами, что тут можно подумать... Ведь раньше по два раза на день виделись...
– Успокойтесь, Долли. Ради Бога, не нужно так себя мучить. Это я виновата... Надо было сразу послать к вам человека.
– Вы тут ни при чем... Обыкновенный мужской эгоизм.
– Вы не правы, Долли...
– Права, тысячу раз права... Каково я выгляжу перед папа, перед родными и знакомыми... Я ведь уже объявила всем о своей помолвке с князем Николаем. Что же мне теперь делать?..
– Долли, не надо ничего предпринимать. Вам нужно научиться ждать и терпеть. Это очень важно для женщины – уметь терпеть и ждать.
– Не хочу! Больше не хочу. Мне столько уже пришлось вынести...
Анна подошла к Долли, погладила ее по голове.
– Ты не представляешь, девочка, сколько может перенести человек.
– Я все же не понимаю... Почему надо было уезжать, никому ничего не сказав?
– Потому что Хлебонасущенский вернулся в Саратов... Потому что от Саратова до Чечевин двадцать верст... Потому что Маше угрожает опасность. И не понимать это может только эгоистка...
– Вы не смеете!
– Смею, Долли! Ты не знаешь, какую жизнь я прожила. И не дай Бог тебе это узнать... Я с таким трудом нашла дочь... У нее, к слову, жизнь тоже была не сахар... И вот ей снова угрожает опасность, а ты – «зашел перед отъездом – не зашел». Они надолго замолчали.
– Простите меня,– тихо сказала Долли.
– Я тоже погорячилась слегка...
– Николаю Яковлевичу грозит опасность?..
– Тот человек очень опасен... Его обложили, как волка флажками. И теперь он способен на все.
– Я поеду в Саратов,– решительно скадала Долли.
– Это плохая идея, – возразила Анна. – Вы можете разминуться. Надо терпеть и ждать.
– Почему вы думаете, что Маше грозит опасность?
– Он пытался однажды купить ее... И я сама видела, как он набросился на Машу, не обращая внимания, что кругом полно народа. Он маньяк... Знаете, что это такое?
– Нет,– пожала плечами Долли.
– Ну и хорошо, что не знаете...
Дорога.
Князь Николай распорядился остановиться на ночевку на опушке леса. Поставили шалаш, развели костер, поужинали.
Была теплая ясная ночь, поэтому на ночлег расположились вокруг костра. Николай собственноручно связал Хлебонасущенскому руки, привязал длинной веревкой к дереву. Сам же устроился рядом, подложив под голову седло. Подсумки положил в шалаш под присмотр дворовых. Гречка и Фомушка прикорнули в коляске. Трофим и кучер Никита легли в шалаше. Вскоре все заснули. Лошади паслись рядом. Убедившись, что все крепко спят, Фомушка и Гречка тихо вылезли из коляски и крадучись пошли к шалашу. При любом подозрительном звуке они застывали как вкопанные и старались не дышать.
Хлебонасущанский тоже не спал. Он с надеждой смотрел на жуликов и делал им знаки, означавшие просьбу освободить его от пут. Фомушка и Гречка не обращали на него внимания. Их цель была подсумки... Они подошли к шалашу. Фомушка, как уж, бесшумно вполз в него и вскоре появился с подсумками в руках. Он лихорадочно стал расстегивать ремешки, и в этот момент раздался спокойный голос Николая:
– Не торопитесь, Фомушка... Ноготки обломаете...
Жулики одновременно оглянулись и увидели Николая. Он лежал, как и прежде, завернувшись в плащ, головой на седле, только теперь в его руке был револьвер Полиевкта Харлампиевича, и дуло было направлено на них. Деваться им было некуда, потому что из шалаша им в спины уперлись ствол ружья и дуло пистоля: Никита и Трофим тоже были готовы к их визиту.
– Помилуйте, ваша светлость! Вот эта мухорта попутала... Гад ползучий! – Гречка показал кулак Хлебонасущенскому.
– А вы все же посмотрите, Фомушка... Убедитесь... Никаких денег там нет...
Фомушка наконец открыл подсумки и убедился в правоте Николая.
– У, сволочь немытая,– завыл он, глядя на Полиевкта Харлампиевича.
– Придется, господа, о вашем проступке поставить в известность Юзича и Прова Викулыча. Они рекомендовали мне вас в качестве людей надежных...
– Не губи, Николай Яковлевич... Бес попутал! Мы за ним теперь приглядим. Так приглядим, что ему на тот свет захочется...
– Давайте договоримся: без рукосуйства!
– Это уж как получится...– неопределенно сказал Гречка.
Полиевкт Харлампиевич с ужасом смотрел на пудовые кулаки Гречки, и даже в лунном свете видно было, как он побледнел.
Дом Чечевинских. Петербург.
Платон Алексеевич Загурский осматривал Степана. Степан был в исподней рубахе, кряхтел, недовольно ворчал, всем видом показывая бесполезность и праздность процедуры.
– Кабы барыня не приказала, ни в жисть бы не согласился... Доктора – это для господ. А у нас как: Бог дал – Бог взял.
– Сколько вам лет?– спросил Загурский.
– Кто ж его знает?.. Много...
– Примерно сколько? С французом воевали?
– Чего ж не воевать... Мы с их светлостью князем Яковом Николаевичем во второй армии под началом его высокопревосходительства князя Петра Багратиона служили...
– А императрицу Екатерину Великую помните?
– Не видал, врать не буду... А помнить – помню.
Загурский прослушал, простучал Степана, приказал ему лечь на кушетку и принялся мять и ломать его, как заправский костоправ.
– Что ж ты со мной делаешь, батюшка?.. Да ты меня сломаешь всего, – взмолился Степан.
– Больно? – спросил Загурский.
– Боязно... Кости трещат...
– Ну, вставайте, – сказал Загурский. – Смелее. Ноги болят?..
Степан осторожно поднялся с кушетки.
– Куда как меньше... Я-то, барин, думал, как вы за меня взялись, что пришел мой час. А теперь гляжу, вроде поживу еще...
– Поживете, поживете... На руки полейте. Степан взял кувшин с водой и полил Платону
Алексеевичу на руки.
– Ну, как он? – спросила Анна.
– Соответственно возрасту... Я ему тибетский массаж сделал. Какое-то время ему будет лучше. Потом процедуру повторим.
– Спасибо. Мы очень любим старика. Возьмите, – Анна протянула Загурскому деньги.
– Не надо. Я не беру денег за лечение простолюдинов.
– Вы в Обуховской больнице служите? – спросила Анна.
– Консультирую.
– А в отделении для душевнобольных вам приходилось бывать?
– Несомненно.
– Не встречался ли вам там больной Шадурский?
– Князь Шадурский?
– Да...
– Разумеется, встречался... Это – необычный больной... Говорят, он совершенно одинок, год назад у него погибли жена и сын. Но кто-то каждый месяц вносит за него приличную сумму, так что содержание у него весьма достойное: отдельная палата, хорошая еда, приличная одежда.
– Как он?
– Ярко выраженная шизофрения... Неадекватная оценка жизни... Время от времени впадает в глубокую меланхолию. А он вам знаком?
– Да... Нельзя ли мне его посетить?
– Отделение для душевнобольных не из приятных мест... Не боитесь?
– Я в разных местах бывала...
– Ну, что ж, послезавтра у меня обход... К десяти утра приезжайте в канцелярию.
Загурский поднялся.
– Разрешите откланяться, – сказал он.
– Передайте поклон жене...
Анна проводила Загурского до дверей.
Обуховская больница. Петербург.
Палата Шадурского представляла собой малюсенькую комнатку длиною чуть больше койки, которая стояла там, а ширина ее позволяла лишь втиснуть рядом с кроватью небольшую тумбочку. Но и это считалось огромной роскошью в больнице и предоставлено было князю только потому, что неизвестный благодетель переводил в больницу каждый месяц довольно значительную сумму.
Дмитрий Платонович встретил Загурского как родного, на стоящую позади него Анну не обратил внимания.
– Милости прошу, дорогой Платон Алексеевич. Рад видеть вас в своей монашеской келье... Я всегда с нетерпением жду ваших посещений. Для меня это – живительная возможность поговорить с порядочным человеком. Вы же сами видите – кругом хамы... Куда ни посмотришь – одни свиные рыла. Никаких понятий о приличиях... Вот, – он протянул Загурскому исписанный лист, – передайте это государю... Я понимаю его опасения... Они – Романовы, а мы, Шадурские, – все-таки Рюриковичи... Но в этой бумаге я протягиваю ему руку, предлагаю забыть наши распри. Мне кажется, это правильный жест с моей стороны.
– Несомненно, – согласился Загурский. – Как самочувствие? Жалуетесь на что-нибудь?
– Я абсолютно здоров. Последнее время чувствую особенный прилив сил. Много работаю... Я решил назвать свою книгу «Наука нежности»... Не правда ли, оригинально?
– Да, да... Безусловно.
– Но почему мне не дают железных перьев? Я прошу, а мне не дают. Распорядитесь, голубчик...
– Хорошо... Но должен заметить, ваш труд, наверное, лучше создавать
гусиным пером. Это как-то более в тоне.
– Вы так считаете? А, впрочем, вы правы... Все великое написано гусиным пером... Байрон, Гете... Кое-кто из наших...
– Дмитрий Платонович, к вам посетительница...
– Ко мне? – он вскользь глянул на Анну. – А впрочем, конечно... Милости прошу... Вы нигилистка?
– Здравствуйте, Дмитрий Платонович... Услышав голос, Шадурский встрепенулся, в
лице его появилось болезненное беспокойство; он еще несколько раз быстро глянул на Анну и, наконец, узнал ее.
– Вы?
– Я...
– Зачем? Не надо... Я никого не принимаю... Платон Алексеевич, почему ко мне пускают без доклада?
– Успокойтесь... Вам ничто не угрожает. Я же здесь...
– Да, да... Не уходите... Это случается часто... Помните? Шарлотта Корде... Он и не подозревал... Сидел в ванне... Я знал ее... Вполне респектабельная дама...
– Дмитрий Платонович... Это я, Анна... Вы не узнаете меня?
И вдруг Шадурский зарыдал.
– Анна! Девочка моя! Мне так плохо здесь! Ты даже представить себе не можешь, как мне плохо... Меня бьют... Честное слово! Кругом хамы... Забери меня отсюда! Мы поедем в Италию... Нет, лучше в деревню... Помнишь охотничий домик? Нет? А я'помню...
Дмитрий Платонович упал перед Анной на колени.
– Умоляю! Забери меня... Мне плохо здесь...
– Я заберу вас...
– Обещаешь?
– Обещаю, – тихо сказала Анна. Шадурский мгновенно приободрился, перестал
плакать, встал с колен.
– У меня обширные творческие планы... Я замыслил трилогию... На природе мое вдохновение удесятерится... Я стану всемирно известен...
– Сегодня я не смогу вас забрать... Это случится не раньше, чем через неделю-другую...
– Я подожду, – охотно согласился Шадурский.
– Нам нужно идти, – сказал Загурский.
– Да, да... Я окрылен. Распорядитесь насчет перьев. Мне надо писать... Я чувствую вдохновение.
Анна и Загурский вышли в узкий длинный коридор со множеством дверей. Из-за них слышались крики, визги, рыдания.
– Вы и вправду решили забрать его? – спросил Загурский.
– Он не опасен для окружающих?
– Нет. Совершенно не опасен.
– Тогда я, пожалуй, заберу его... Помещу под присмотром где-нибудь в деревне... Пусть гуляет, дышит свободой...
– Кто он вам?
– О, это длинная история... Я... впрочем, он – мой муж.
– Муж? – изумился Загурский.
– Год назад мы обвенчались... Так что перед вами княгиня Шадурская. Остальное вам расскажет ваша жена. Она все знает... Мне хотелось бы поскорее уйти отсюда. Действительно, ужасное место...
Дом Чечевинских. Петербург.
Вернувшись из больницы домой, Анна застала там Николая.
– Николенька! – она бросилась обнимать брата. – Наконец-то... Я всю неделю места себе не находила... Где ты был?
– В Чечевинах.
Анна в тревоге отпрянула.
– Маша?! Говори правду... Что-то случилось с Машей?
– Все хорошо, Анна.
– Но что-то случилось? Я чувствую...
– Случилось... Он напал на нее, – сказал Николай.
– Управляющий Шадурских?
– Да. По счастью, Иван услышал крики о помощи... Вдвоем они с ним справились. Правда, он ранил Ваню из револьвера.
– Опасно?
– Не думаю. Левая рука... Я наложил гипс.
– Бедные дети! Сколько вынесли, и все равно нет покоя! Скажи, Николенька, за что им это? Кому они сделали дурное? И сколько еще это будет продолжаться?
– Надеюсь, такое больше никогда не повторится,– сказал Николай.
– Над нами, Чечевинскими, какой-то зловещий рок... Чем мы прогневили Господа?.. Год назад здесь ты сказал, что все наши беды позади. Я и тогда чувствовала, что это не так... Этот управляющий, генеральша... Да, – воскликнула она, – пришло письмо от Сергея Антоновича. Они скоро должны быть в Петербурге...
– Решили вернуться?
– Это письмо мне передала Наташа.
– Ты виделась с Наташей?..
– Она теперь замужем за Платоном Алексеевичем Загурским... Они были в Швейцарии, видели Ковровых.
– Вот как?
– Она очень изменилась...
– Где письмо?
– В кабинете на столе. Николай поднялся с кресла.
– Николенька, а этот человек, управляющий, не может вернуться? Он ведь сумасшедший... У него навязчивая идея.
– Не может. Сейчас он находится в этом доме, в чулане, под замком...
– Здесь?!– не поверила Анна.
– Мне нужна Устинья... Он отказывается давать показания... Я хочу, чтобы с ним поговорила Устинья.
– Не нужно этого делать, Николя... Она не в себе... Она убьет его.
– Не думаю... Но, согласись, он этого заслуживает.
– Нельзя творить самосуд. Нельзя становиться с ним на одну доску.
– Зло должно быть наказано. Таков порядок вещей...
– Нет.
– Пока он ходит по земле, Маше и Ивану угрожает опасность.
– Ты не допустишь до самосуда, Николай. Обещай.
– Хорошо. Обещаю. Но Устинья мне нужна. Где она?
– Я пошлю за ней. Послушай, Николай, я была у Долли.
– Как она?
– Твой неожиданный отъезд очень напугал ее. Тебе необходимо тотчас же пойти к ней...
– Но ты сказала, чем вызван мой отъезд?
– Долли влюблена в тебя, боится тебя потерять... Она очень возбуждена. Нафантазировала, что ты отказался от нее...
– Как она могла так подумать! – с досадой сказал Николай.
– Влюбленная женщина не слушает никаких доводов...
– Я прочту письмо позже. Теперь я поеду к ней... А ты к моему возвращению сыщи Устинью.
– Николя, только что я была в Обуховской больнице, – сказала Анна.
– У него? -Да...
