Текст книги "Развязка петербургских тайн"
Автор книги: Вадим Зобин
Жанр:
Исторические приключения
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)
– Нет.
– Значит, бежал или выпустили, – предположил Николай. – Пожалуй, мне тоже следовало бы съездить в Петербург.
– Я с тобой, – сказала Анна.
– Вы, Устинья, можете жить у нас, – предложил Николай.
– Я себе в Петербурге жилье найду, – отказалась Устинья.
– Чего ж там... Дом, можно сказать, громадный... И топить все одно надо, – как бы сам себе сказал Степан, но все вдруг оглянулись на него, и он закряхтел, заохал, забормотал что-то по-стариковски.
– Я вас об одном прошу. Этот человек – мой, – повторила Устинья.
Дом Шпильце. Петербург.
Прямо с вокзала Хлебонасущенский отправился с докладом к Амалии Потаповне. Вид у него был весьма потрепанный: двухдневная щетина, несвежий воротничок, нечищеные ботинки... Сам исхудал и осунулся. Все это генеральша заметила.
– Как съездили, Полиевкт Харлампиевич? – поинтересовалась она.
Она разговаривала с Хлебонасущенским стоя, и ему тоже пришлось стоять, хотя давалось это ему с огромным трудом.
– Слава Создателю, благополучно... Весьма благополучно...
– Рассказывайте...
– Нет больше Чернявого.
– Вы уверены?
– Как же мне не быть уверенным? Вполне уверен, царствие ему небесное...
– Корнет? – спросила Шпильце.
Полиевкт Харлампиевич понял, что сейчас упадет, у него кружилась голова, а в ногах была мелкая противная дрожь.
– Позвольте сесть, Амалия Потаповна... Что-то мне нехорошо...
– Садитесь, – смилостивилась генеральша. – Вам надо заботиться о своем здоровье... Мне не нравится ваш вид. Итак, это сделал корнет?
– Никак нет... Корнет изволил свести счеты с жизнью. Застрелился корнет. Грех совершил... Можно водички? – попросил Хлебонасущенский.
– Пейте на здоровье...
Полиевкт Харлампиевич дрожащими руками налил из графина в стакан воды, выпил... Ему полегчало, головокружение прошло, дрожь в ногах прекратилась.
– Стало быть, вы Чернявого – сами?
– А что оставалось делать? – развел руками Хлебонасущенский. – Сам не понимаю, как смог... Со страху, наверное... Он ведь на меня напал, Амалия Потаповна... Убить хотел... Я – в состоянии защиты собственной жизни – его, так сказать... Исключительно спасая собственную жизнь...
– Понятно, – сказала Амалия Потаповна. – А вексель?
– Что – вексель? – не понял Хлебонасущенский. – Ах, вексель! Вексель я привез.
Полиевкт Харлампиевич полез в портфель, нашел вексель и протянул его генеральше. Амалия Потаповна брезгливо взяла двумя пальцами вексель и бросила его на стол.
– Вы понимаете, что натворили? – жестко спросила она. – На кой черт мне теперь нужен этот вексель! С кого я получу свои деньги! Положительно, все задались целью меня разорить... Двадцать пять тысяч этому негодяю доктору, теперь тридцать тысяч псу под хвост...
– Какому доктору? – спросил Хлебонасущенский.
– Не ваше дело! – грубо сказала Шпильце. Она в бессильной ярости забегала по кабинету. Неожиданно ее осенила какая-то идея.
– Вот что... Раз вы так топорно вели дело в Саратове, вам придется заплатить мне первоначальную залоговую сумму. С вас – двадцать тысяч, дорогой Полиевкт Харлампиевич...
– С меня?! – изумился Хлебонасущенский. – Ну, это уж, Амалия Потаповна, ни в какие ворота... С какой стати я должен оплачивать долги покойного корнета?! Это, извините, против всех правил...
– Кто вас просил доводить его до самоубийства?! – снова повысила голос генеральша.
– Интересно вы рассуждаете... – огрызнулся Полиевкт Харлампиевич. – С чего вы взяли, что я его «доводил», как вы изволили выразиться. Я передал ему ваши слова
точь-в-точь, слово в слово...
Полиевкт Харлампиевич почувствовал себя оскорбленным до глубины души. На лице его застыло страдальчески-обиженное выражение.
– Прямо скажу, не ожидал от вас, Амалия Потаповна, такого вольта... Не ожидал... Думал, благодарность за тяжкие труды снискать... А вместо этого! Двадцать тысяч!
– Не согласны? – впрямую спросила генеральша.
– Тут и разговаривать не о чем...
– Хорошо. Не смею вас долее задерживать. Хлебонасущенский тяжело поднялся, пошел к выходу. В дверях остановился.
– Я, Амалия Потаповна, вот вам что на прощание сказать хочу... Я теперь вам больше Чернявого опасен. Мало ли что... Вдруг показания начну давать...
– Угрожаете, любезный? – неожиданно ласковым голосом спросила Шпильце.
– Никак нет... Я себе не враг... Я на тот случай, если со мной какое-нибудь несчастье произойдет, показания свои записал и одному стряпчему отдал... Надежнейший человек... Сегодня к этим показаниям добавится отчетец о поездке в Саратов...
– Не боитесь такие вещи бумаге доверять?.. Не дай Бог попадет в чужие руки...
– Не попадет... – уверенно сказал Хлебонасущенский. – Только в случае моей неожиданной смерти бумаги эти, надлежащим образом заверенные, лягут на стол следователя уголовной палаты Аристарха Петровича.
– Какие у вас мрачные мысли, Полиевкт Харлампиевич. Вам еще жить да жить... Не думала я, что среди петербургских стряпчих случаются честные люди... Поинтересуюсь... Они же все наперечет... Истомин, Понырин, Туркин...
Хлебонасущенскому стало страшно. «Дьяволица, – подумал он, – ведь исчислит Понырина». А Шпильце, как ни в чем не бывало, продолжила ласковым приветливым голосом:
– Давайте не будем, как говорят русские, держать зла друг на друга... Вы устали с дороги, я – погорячилась... Нервы, знаете ли... И доктора пошли никудышные, деньги тянут, а помощи – никакой... – Амалия Потаповна по-дружески взяла Хлебонасущенского под локоть. – Хотите кофе или чаю? Проголодались небось в дороге...
– Спасибо, Амалия Потаповна... Я уж дома, после баньки чаи гонять буду, – отказался Хлебонасущенский. – Меня тоже прошу простить, ежели что не так сказал.
Дом Шеншеева. Саратов.
Перед отъездом в Петербург Анна и Николай заехали проститься с Долли. Она еще носила траур по корнету, чувство вины за его гибель не прошло – оно лишь потеряло прежнюю остроту. Да и отъезд Николая сильно огорчал Долли. Ей казалось, что в Петербурге Николая подстерегают неведомые опасности, она жила в ожидании новых несчастий, и это изматывало ее. Долли похудела, осунулась, черты ее лица истончились, на щеках полыхал нездоровый румянец.
– Надолго в Петербург? – спросила Долли.
– Не знаем... Как пойдут дела... – ответил Николай.
– Я распоряжусь насчет ужина? – вопросительно посмотрела Долли на Анну.
– Я бы выпила чаю...
Долли вызвала лакея и распорядилась поставить самовар.
– Как жалко, что вы уезжаете... Теперь, после смерти Мишеньки Стевлова, здесь, в Саратове, стало невыносимо... Вот уж поистине: «В деревню, к тетке, в глушь, в Саратов». Наш любительский театр приказал долго жить. Пикники надоели. Одни и те же люди, одни и те же разговоры... Два раза в год – балы у губернаторши...
– Поезжайте в Чечевины... Там сейчас красота, – предложил Николай. – Маша и Ваня вас очень любят...
– Я знаю... Но мне кажется, им теперь нужно остаться совсем одним, – возразила Долли.
Анна благодарно пожала Долли руку.
– Вы – умница... – сказала она.
– Именно поэтому вы решили ехать в Петербург? – спросила Долли.
– Нет... Возникли некоторые обстоятельства... У моей подруги убили мужа.
– Как – убили? – растерялась Долли. – За что?
– Это очень запутанная история... Вам будет неинтересно, – сказала Анна.
– Полиция нашла убийцу?
– Нет...
– Мы знаем, кто он, – сказал Николай.
– Надо заявить в полицию, – убежденно проговорила Долли.
– Не думаю, что это что-то даст... Свидетелей нет, у убийцы, скорее всего, есть алиби, – Николай как бы размышлял вслух.
– Но это несправедливо! Преступник должен понести наказание! – возмутилась Долли.
– Моя подруга и хочет восстановить справедливость, – сказала Анна.
– Что она может? – воскликнула Долли.
– Покарать преступника...
– Покарать?! Как? Она же женщина!
– Она сделает это, – убежденно сказала Анна. Долли нервно заходила по комнате.
– Даже если бы ей удалось – это был бы самосуд, – проговорила она.– Мы живем в девятнадцатом веке... Нами правят законы...
– Этот человек повинен и в смерти корнета, – сказал Николай. – На его совести – жизнь многих людей...
– Он чуть было не погубил Машу, – добавила Анна. – Мы не желаем ему смерти, мы хотим, чтобы он понес заслуженное наказание...
– Тогда восстановится порядок вещей, как говорит мой друг Ковров. Кстати, и ему в свое время пришлось пострадать из-за этого человека.
– Он, вероятно, очень опасен? – с тревогой спросила Долли.
– Он жалкий трус. Он все делает со страха, как загнанная в угол крыса...
– Будьте осторожны... С вами ничего не должно случиться...
– Со мной ничего и не случится... А вот ваше состояние мне не нравится... У вас совсем больной вид. Вы показывались доктору? – спросил Николай.
– Терпеть не могу докторов...
Принесли самовар. Долли занялась чаем. Николай помогал. Анна исподволь наблюдала за братом и Долли. Ей было очевидно, что они любят друг друга и очень боятся предстоящей разлуки.
– Анна! – торжественно сказал Николай. – Неделю назад я сделал Дарье Даниловне предложение.
– Что же вы молчали? – возмутилась Анна.
– Мы же еще не говорили с батюшкой Дарьи Даниловны... Он в Петербурге... Поэтому я и не сказал тебе.
Лицо Долли полыхало; она не заметила, что кипяток из самовара переливается через край чашки, обжигая ей руки. Анна, улыбнувшись, перекрыла краник.
– Я не спрашиваю, Долли, что вы ответили моему брату. Я уже давно все вижу. И очень счастлива за вас.
Она подошла и обняла Долли.
– Знаете, что? – загадочно улыбаясь, сказала Анна. – А не махнуть ли вам с нами в Петербург?
Долли растерянно переводила взгляд то на Анну, то на Николая.
– Во-первых, в Петербурге теперь ваш батюшка, можно будет все окончательно решить, – продолжала Анна, не давая Долли опомниться. – Во-вторых, меня, как и Николая, беспокоит состояние вашего здоровья. Покажем вас хорошим докторам. Ну так как?
– Я совершенно не готова к поездке, – растерянно сказала Долли.
– Что вам готовить? – настаивала Анна. – До отъезда еще целых три часа...
– Дарья Даниловна! Моей сестре пришла в голову отличная мысль, – присоединился к Анне Николай. – Поехали с нами...
– Я, право, не знаю... Нужно все обдумать...
– Что тут думать, – решительно сказала Анна, взяла Долли за руку и вытащила из-за стола. – Пойдемте собираться.
Дом Ковровых. Швейцария.
В комнатке, приспособленной под кабинет, Сергей Антонович Ковров занимался настоящим мужским делом: он чистил пистолеты. Особой надобности в этом не было – из пистолетов давно никто не стрелял, но заняться ему в этой швейцарской дыре было решительно нечем, и он придумал себе дело, чтобы как-нибудь убить время.
Без стука вошла Юлия Николаевна. Вид у нее был крайне встревоженный, она запыхалась, как после долгого бега.
– Там эта женщина! – сказала она.
– Какая женщина? Успокойся, милая, – ласково сказал Ковров.
– Я видела ее однажды на рауте у Шадурских... За ней волочились отец и сын... Ее все называли баронессой...– Бероева пыталась вспомнить фамилию баронессы; Ковров помог ей:
– Баронесса фон Деринг?
– Да, да... Именно так. Я гуляла у водопада и вдруг – навстречу эта женщина под руку с мужчиной.
– Ты его тоже знаешь?
– Нет... В первый раз видела.
– Баронесса тебя узнала?
– Как она может меня узнать, если никогда до сего дня не видела.
– Но ты же говоришь – на рауте у Шадурских...
– Нас не знакомили... Хотя, впрочем, она могла быть на суде. Туда ходили, как на спектакль...
От осознания того, что баронесса может ее знать, Юлия Николаевна разволновалась еще больше. Она заметалась по тесной комнате, что-то невнятно бормоча.
– Юленька! Ты должна понять, что тебе ничего, ровным счетом ничего не грозит... – ласково, как маленького ребенка, уговаривал ее Ковров.
– Но ведь решение суда не отменено! – еле сдерживаясь, чтобы не заплакать, сказала Юлия Николаевна.
– Приговор был вынесен Юлии Николаевне Бероевой. Вынесен неправильно. Бероевой больше нет. Она лежит на Митрофаньевском кладбище. Мы не в России, а в Швейцарии. Какого черта швейцарские власти могут заинтересоваться этой историей и что они в ней поймут... Живи спокойно, дорогая.
– Ты должен понять меня, Сережа! Я не боюсь, что меня будут преследовать по суду; я не боюсь, что меня посадят в тюрьму или сошлют в каторгу... Я понимаю, что этого не будет... Но мне почему-то страшно... Я же для всех умерла... и вдруг люди видят меня живую...
– Так ты беспокоишься не о себе?– растерялся Ковров. – Да не беспокойся ты, ради Христа. Нынче никто в привидения не верит. Нынче все верят в науку. А по науке привидений не бывает.
– Ты не понимаешь меня, Сережа! Ковров обнял жену, крепко прижал к себе.
– Это – нервы, милая. Ты столько пережила... Со мной тебе нечего бояться. Чтобы причинить тебе зло, нужно сначала убить меня... А это
не так просто сделать. Ступай полежи, отдохни... Ковров проводил жену до двери и, убедившись, что она ушла в спальню, схватил шляпу и вышел из дома.
Лихтендорф. Швейцария.
Ковров направился к водопаду – единственной достопримечательности в деревушке, которую непременно посещали туристы. Смотровая площадка над водопадом из соображений безопасности была обнесена изгородью, здесь же стояли деревянные скамьи; сидя на них, путешественники любовались окрестностями.
Равномерный гул падающей воды очень благотворно влиял на нервную систему, и доктора советовали своим пациентам проводить здесь как можно больше времени.
Издали Ковров увидел баронессу фон Деринг и ее спутника – изысканно одетого мужчину. Он слегка умерил шаг, размышляя, стоит ли ему подходить к ним или понаблюдать сначала издали. Решил подойти, и фланирующей походкой направился к скамейке.
Наташа и Загурский не могли оторвать глаз от падающей пенящейся воды и не заметили подошедшего Коврова.
– Привет соотечественникам, – раздался за их спинами хриплый голос. – Давно из России?
Наташа обернулась и сразу узнала Коврова.
– Сергей Антонович?! – не веря своим глазам, удивленно воскликнула она.
– Он самый...
– Что вы здесь делаете?
– Полагаю, то же, что и вы: дышу воздухом, любуюсь окрестностями...
– Господи! Вот это встреча! Чего в жизни не бывает... В глухой швейцарской деревушке встретить петербургского знакомого… Кому-нибудь рассказать – не поверят...
Загурский и Ковров с интересом разглядывали друг друга.
– Баронесса, представьте меня вашему спутнику, – попросил Ковров.
– Мой муж – профессор Загурский Платон Алексеевич... А это – Сергей Антонович Ковров...
– Отставной поручик Черноярского полка, – по обыкновению добавил Ковров.
– Очень приятно, – сказал Загурский, и они пожали друг другу руки.
– Надолго сюда? – спросил Ковров.
– Не решили еще... Жене необходим горный воздух... Поживем здесь недельку-другую... А каковы ваши планы, господин Ковров?
– Я живу здесь уже год... С семейством...
– Разве у вас есть семья? – удивилась Наташа.
– Есть... Жена, двое ребятишек... Митенька и Танечка.
– Мне всегда казалось, что вы закоренелый холостяк, – сказала Наташа.
– По некоторым обстоятельствам вынужден был не афишировать свое семейное положение, – на ходу придумал Ковров.
– Тогда вы – настоящий артист, Сергей Антонович. У вас все ухватки были холостяцкие...
– Внешность обманчива, баронесса, – сказал Ковров.
– Не нужно называть меня баронессой. Меня зовут Наталья Алексеевна Загурская.
– Как прикажете, – нисколько не удивившись, сказал Ковров. – Где остановились?
– Мансарду сняли неподалеку от кирхи... Милости просим вечером к нам. Расскажем свежие петербургские новости, – пригласил Загурский.
– Жене нездоровится... Она вечером не выходит из дома...
– Покажите вашу жену Платону Алексеевичу, – предложила Наташа. – На сегодня в Петербурге нет врача лучше.
– Наталья Алексеевна, – укоризненно покачал головой Загурский. – Это большое преувеличение... Но кое-что я в своем деле умею и готов осмотреть вашу жену.
– Спасибо, я поговорю с ней. Видите ли, у нее расстроены нервы, и она неохотно знакомится с новыми людьми.
Наташа поднялась со скамьи, зябко поежилась. Загурский набросил ей на плечи шерстяную шаль.
– Мы пойдем, с вашего позволения, – сказал Платон Алексеевич.
– Хотите, провожу вас по праву старожила? – предложил Ковров.
– Будем очень признательны, – улыбнулся Загурский.
Они пошли по дороге к деревне. Дорога была пробита по краю пропасти; слева возвышалась скала, справа – глубокое ущелье.
– Как коротаете вечера? – спросил Загурский.
– У нас с женой свободного времени не остается... Детей надобно готовить в гимназию. Жена занимается языками, мне на старости лет пришлось вспоминать математику... Читаем вслух вечерами... Иной раз в дурачка перекинемся... Вот и все наши развлечения.
– В вист играете? – спросил Коврова Загурский.
– Сергей Антонович, насколько я помню, играет во все карточные игры, – сказала Наташа. – И, как правило, весьма успешно...
– Это – пока мне в любви не везло... Теперь за стол боюсь садиться...
– И все ж... может быть, составим партию? По маленькой... – предложил Загурский.
– Ну, что ж... По пятачку можно и побаловаться, – согласился Ковров.
– Так мы ждем вас нынче вечером, – обрадовался Загурский.
Ковров не ответил ничего определенного. На околице они простились и разошлись в разные стороны.
Дом Загурских. Швейцария.
Загурские снимали просторную мансарду, разделенную дощатой перегородкой на две равные половины. В одной разместилась Наташа, другую занял Загурский.
Столовались они у хозяев в большой комнате на первом этаже. Комната была с камином и огромным дубовым столом посредине, окруженным массивными стульями. Сами хозяева летом жили во флигеле, поэтому за ужином Загурский и Наташа были одни. Хозяйка, немолодая, но еще крепкая и миловидная женщина, не понимавшая ни слова по-русски, поставила еду и ушла.
Пища была простой, вкусной и здоровой. Сегодня на ужин им подали вареные овощи, запеченную свиную ногу и темное домашнее пиво.
– Видите, как хорошо, – сказал Загурский, – у вас здесь оказались знакомые...
– Вы заметили женщину, очень красивую? Мы ее встретили, когда шли на водопад, – спросила Наташа.
– Не припоминаю...
– Она еще резко повернула назад, когда увидела нас. Как будто испугалась...
– А-а-а... – вспомнил Загурский. – Я не успел ее разглядеть.
– Думаю, это и есть жена Коврова...
– Почему вы так решили? – удивился Загурский.
– Не знаю... Мне показалось, что я ее где-то уже видела... Она русская... Я в этом уверена. А больше русских здесь нет... Положите мне еще мяса, – попросила Наташа, – мне все время хочется есть.
– Это прекрасно! – обрадовался Загурский. – Это значит, что вы выздоравливаете.
– Надо мне себя сдерживать, – улыбнулась Наташа.
– Зачем?
– Как бы мне не пришлось менять гардероб!
– Вам пока это не грозит, Наташа... Впервые Загурский назвал жену по имени, это
получилось случайно, и Наташа поняла это. Но ей стало очень приятно и вместе с тем неловко.
– Чем занимался Ковров в Петербурге? Откуда он вам знаком? – спросил Загурский, чтобы замять неловкость.
Наташа не сразу ответила на вопрос Платона Алексеевича. Воспоминания недавнего и далекого прошлого нахлынули на нее и понесли в омут времени.
– Не знаю, как ответить на ваш вопрос... Я знаю Коврова вот уже лет двадцать и не знаю о нем, в сущности, ничего. Когда-то его руками я хотела убить одного человека. Бог меня спас, и убийство не удалось... Спустя шестнадцать лет я дважды пыталась убить Коврова... И снова Господь спасал меня, и убийство не удавалось... Если в моей жизни возникал Ковров, это означало, что мне угрожает опасность...
Платон Алексеевич внимательно смотрел на Наташу, и она прочла в его взгляде пытливый докторский интерес.
– Не верите мне... Думаете, галлюцинации, фантазии... После болезни, – горько сказала Наташа. – Нет, Платон Алексеевич, я вполне нормальна. Знаете, над чем последние три часа я ломаю голову? Догадайтесь... Загурский пожал плечами.
– Случайна ли наша встреча с господином Ковровым? А если не случайна, то кто же ее устроил? Господин Ковров? Или, может быть, вы, Платон Алексеевич?
– Вы и меня в этом подозреваете? – удивился Загурский.
– Ваш выбор этой деревни был предопределен еще в Петербурге... Почему? Что здесь примечательного? Может, мы приехали сюда, чтобы «случайно» встретить Коврова? Скажите правду, Платон Алексеевич... Если я узнаю сама, нам очень трудно будет потом оставаться вместе.
Платон Алексеевич понял, что теперь, в эту минуту решается судьба их отношений, что Наташа никогда не простит ему лукавства и лжи.
– Я приехал сюда не из-за Коврова, – сказал он. – Хотя, не скрою, знал, что мы встретим его здесь...
– Стало быть, я права – вы выбрали это место не случайно? – настойчиво повторила вопрос Наташа.
– Да, не случайно... Но прежде, чем все объяснить, я хочу сказать, что это никак не связано с моим отношением к вам... Ради вас я готов послать ко всем чертям свои дела здесь... Я...
– Не продолжайте! – прервала его Наташа. – Теперь все выяснилось... Я была нужна вам, потому что знаю Коврова... Вы привезли меня сюда, чтобы использовать в какой-то своей интриге... Говорите, так или нет?
– Нет, – твердо сказал Загурский, ни минуты не раздумывая.
—Не лгите! Я все время что-то чувствовала... Да и вы сами только что сказали, что приехали в этот проклятый Лихтендорф не случайно... Ведь сказали?
– Сказал... И это правда... Но правда также и в том, что вы здесь ни при чем... Климат деревушки благотворен для вашего здоровья... И только этим объясняется ваше присутствие здесь.
– Я пойду к себе, – Наташа решительно встала из-за стола.
– Постойте, – Загурский взял Наташу за руку. – Мне нужно вам многое рассказать.
– Поздно, Платон Алексеевич... Уже слишком поздно, – сказала Наташа.
Загурский понял: если ему сейчас не удастся заставить ее поверить ему, то не удастся больше никогда.
– Наталья Алексеевна, умоляю, выслушайте... Меж нами может случиться страшное недоразумение, если вы теперь не выслушаете меня.
Наташа никогда не видела Загурского таким: его лицо покрылось красными пятнами, он кусал губы, и тонкая струйка крови текла с губы по подбородку.
– У вас кровь на губе, – Наташа протянула Загурскому платок.
Он машинально вытер кровь и быстро, захлебываясь словами, заговорил:
– Я приехал сюда из-за жены Коврова... Ее звали раньше Юлией Николаевной Бероевой... Она покушалась на младшего Шадурского... Владимира. Ее осудили в каторгу.
Наташа знала эту историю. Целый месяц весь Петербург только и говорил об этом. В обществе образовались две враждебные партии. Одна держала сторону молодого князя, другая, не менее многочисленная, приняла сторону Бероевой.
– Бероева умерла в тюрьме, – с недоброй улыбкой сказала Наташа. – Она никак не может быть женой Коврова.
– Ее похоронили живой, – сказал Загурский. – У нее был летаргический сон... Тюремный врач ошибся... В таких случаях дыхание и пульс очень редкие. Легко можно ошибиться...
– Как же ей удалось спастись?
– На ее счастье, могилу раскопали гробокопатели...
– Разве такое бывает?
– Как видите...
– Я полагала – только в романах...
– В жизни порой случаются такие невероятные истории, о каких не прочтешь ни в одном романе...
– И зачем вам нужна эта несчастная женщина? Если правда все, что вы мне рассказали, она столько пережила... Справедливым было бы оставить ее в покое,– сказала Наташа.
– Я имею поручение заняться ее лечением, с тем чтобы результатом вышеозначенного лечения явилась ее полная и неизлечимая невменяемость.
Наташа многое пережила в жизни, и ее трудно было чем-либо удивить. Но то, что сказал Загурский, даже на нее произвело сильнейшее впечатление.
– Кому и зачем это нужно?! – воскликнула она.
– Нужно генеральше Амалии Потаповне фон Шпильце. Бероева – свидетельница ее преступления, и пока она дееспособна, над Шпильце висит топор правосудия... Другое дело, если ее признают невменяемой.
– Так, значит, все, что утверждала на суде Бероева, правда?
– Истинная правда, – подтвердил Загурский.
– И вы выполняете поручение генеральши?
– Я взял у нее двадцать пять тысяч задатка...
– Вы… вы попытаетесь это сделать?! – не веря этому и все же боясь ответа, спросила Наташа.
– Наталья Алексеевна, скажите по совести: похож я на человека, который может такое сотворить?
Наташа глядела на Загурского, и смешанные чувства терзали ее. С одной стороны, Платон Алексеевич вызывал у нее безграничное доверие, ему хотелось верить, было немыслимо представить его исполнителем злодейского плана; с другой – жизнь научила Наташу никому и никогда не доверять...
– Но вы же взяли задаток, – тихо сказала она.
– Это ровным счетом ничего не значит...
– Платон Алексеевич! Перестаньте загадывать загадки... Деньги просто так не платят. Тем более – большие деньги... Я – на краю... Все это может плохо кончиться и для меня, и для вас...
Они стояли друг против друга не отводя глаз. И говорили они совсем-совсем тихо, но каждое сказанное слово терзало их барабанные перепонки, гремело, как звук многопудового колокола.
– Я хочу отправить генеральшу Амалию Потаповну фон Шпильце в каторгу, – отделяя каждое слово, сказал Загурский. – Я хочу видеть ее в арестантской робе и кандалах... Я хочу тогда заглянуть ей в глаза.
Наташа тяжело опустилась на стул... Еще мгновение назад она готова была встать на защиту Бероевой, хотела прямо сказать Загурскому, что помешает ему привести в исполнение его план... Теперь же все перевернулось, и поверить Платону Алексеевичу стало еще более трудно.
– Зачем вам это? Что сделала вам Шпильце?
– Лично мне она ничего не сделала... Она виновата в смерти моего единственного друга. Его убил Владимир Шадурский, но Шпильце – истинная виновница его гибели...
Платон Алексеевич замолчал, и в комнате повисла зловещая тишина. Наташа ждала разъяснений...
– Еще в университете я близко сошелся с одним студентом. Трудно было представить людей более разных, чем мы с ним. Он – замкнутый молчаливый немец, фанатически влюбленный в науку, я – жадный до жизни разночинец, гуляка и пьяница, нигилист и революционер. Но я, как и он, любил медицину. Нам было интересно разговаривать и еще интересней молчать. Мы понимали друг друга с полуслова, с полувзгляда. После окончания университета судьба разбросала нас: он остался в Петербурге, я уехал в Москву... Но мы регулярно переписывались, а два раза в год непременно встречались: в день моих именин и его дня рождения. Генеральша втянула его в грязное дело, он совершил проступок, за который потом не смог простить себя... У этого немца была честь и достоинство. Да разве только мой друг и Бероева на ее совести?! У этой женщины руки по локоть в крови... Ее нельзя оставлять на свободе... Ее непременно нужно засадить в клетку. Иначе будут новые жертвы...
– Хорошо... Допустим, вы правы... Но причем тут Бероева?... Ее боится генеральша, но вам-то она зачем? – грубо спросила Наташа.
– Мне надо убедить ее вернуться в Петербург и дать показания против Шпильце... Кроме ее показаний у меня есть дневник доктора Катцеля.
– Шпильце очень богата, она откупится...
– Она уже не так богата, как об этом думают. Ее репутации нанесен урон, ей пришлось закрыть пансион для девиц, которых она продавала богатым развратникам. А расходы растут... Здесь есть и моя скромная заслуга...
– Ковров не поверит вам, – после небольшого раздумья сказала Наташа.
– Помогите мне убедить его...
– Я?– удивилась Наташа. – Ковров прекрасно знает, что я подсылала к нему убийцу... Мои хлопоты будут иметь обратный результат.
– Мне почему-то кажется, что вы сможете убедить его помочь мне. Теперь, когда вы все знаете...
– Почему вы не рассказали мне все раньше, еще в Петербурге? – прервала его Наташа.
– Я боялся, что вы не поверите мне...
– Я могу не поверить вам и сейчас...
– Но вы ведь видите, что я говорю правду... Наташа ничего не ответила, неопределенно
пожала плечами.
Дом Ковровых. Швейцария.
В это время семья Ковровых тоже сидела за ужином. Глаша уверенно хозяйничала, покрикивала на детей, которые, как всегда, шалили за столом.
Юлия Николаевна и Ковров сегодня против обыкновения были неразговорчивы, и Глаша тревожно посматривала то на Бероеву, то на Сергея Антоновича, пытаясь понять, что между ними произошло, какая кошка меж ними пробежала.
– Мне сосед наш, Гюнтер, три копны сена для Маньки предлагает за восемь гульденов... Брать или нет? – ни к кому конкретно не обращаясь, спросила Глаша. – Восемь гульденов – деньги, конечно, большие, но сено уж больно хорошее... Горное сено... Сухое, духовитое...
– Как ты с ним изъясняешься? – посмотрел на нее с интересом Ковров.
– С Гюнтером? – Глаша сама впервые задумалась над этим. – Где – по-ихнему, где – по-нашему... А Бог его знает... Понимаем как-то... Так брать сено-то?
– Бери, – равнодушно разрешил Ковров.
– Сегодня вслух читать не будем, – сказала Юлия Николаевна. – Нам с Сергеем Антоновичем надо поговорить...
Дети очень огорчились, но больше их огорчилась Глаша: она обожала семейные чтения. Она демонстративно загремела посудой, а когда дети кончили ужин, повела их к себе в комнату, громко ворча и приговаривая, что теперь, слава Богу, Танечка и Митенька грамоте знают, да и она, хоть и по складам, читать может. И никто им поэтому не нужен.
– Сережа, как ты думаешь, эта встреча – случайная?– спросила Юлия Николаевна, когда дети и Глаша ушли. – И, пожалуйста, не обращайся со мной, как с больным ребенком... Мне бы хотелось знать, что ты думаешь на самом деле.
– Думаю, не случайная... – ответил Сергей Антонович.
– Что же ей нужно? Зачем она приехала сюда?
– Не знаю... Но очень хочу узнать.
– Ты полагаешь, нам может грозить опасность?
– Не думаю... Баронесса незнакома с тобой. Я же ей очень хорошо известен... Возможно, она приехала сюда из-за меня... Хотя, кто его знает... Может быть, и ты, Юленька, в сфере ее интереса... Будем внимательны и осторожны... Хорошо?
– Разумеется, – серьезно сказала Юлия Николаевна.
– Нас сегодня приглашали... Думаю, пойти. Не возражаешь? – спросил Ковров у жены.
– Делай, как считаешь лучше... Я полностью полагаюсь на тебя...
– Тебе будет скучно одной...
– Почитаю вслух... Видишь, как Глаша разобиделась.
Ковров поцеловал жену, взял шляпу и вышел.
Юлия Николаевна позвала Глашу и объявила, что чтение все же состоится.
Глаша, гордая сознанием, что с ней в этом доме считаются, пошла за детьми.
Дом Загурских. Швейцария.
Загурские и Ковров составили партию в преферанс. Игра шла ровно, никто не рисковал, большого проигрыша или выигрыша не предвиделось, играли мастера своего дела.
– Пики, – объявил Ковров.
– Трефи, – перебила его Наташа.
– Пас, – сказал Загурский.
– Играйте, – сдался Ковров. – Вам, баронесса, сегодня везет.
– Наталья Алексеевна, – поправила Наташа.
– Запамятовал... – извинился Сергей Антонович.
