Текст книги "Чёрная лента"

Автор книги: Вадим Деружинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 11 страниц)

Чеслав Дайнович снял очки и взглянул на журналиста. И в этом взгляде была тревога и боль. Он действительно боялся, но не за себя.

– Если нас в «Черной ленте» приговорили, то все равно убьют. Ладно, меня, старого человека, но вас – такого молодого… Вот этого я не хочу допустить.

– Ах, вот вы о чем…

Алесь вздохнул и сел на стул рядом.

– Но разве у нас есть какой-то выбор? Ведь война уже началась. И не остановится. Войну с Гитлером не остановить. И погибнут миллионы.

– Да, погибнут миллионы… – печально кивнул Чеслав Дайнович. – И все начнется с нашей страны… Вот поэтому нацистам так нужны эти артефакты, и вот поэтому их ищет «Черная лента». Они ей нужны для войны. Но это не означает, что мы сейчас должны погибнуть как герои – мы еще в этой войне пригодимся Отечеству, особенно вы, Алесь. В общем, не будем лезть на амбразуры нашего убийцы.

Он добавил, хитро взглянув на журналиста:

– У меня родилась одна идея… Только что пришла в голову. Убийца ждет нас в Музее восковых фигур. А что, если вместо нас появятся – скажем так – наши призраки? То есть те, кого он совсем не ждет…

И профессор, улыбнувшись, подмигнул ничего не понимающему Алесю:

– Вы не против стать ожившим манекеном музея?..

Глава семнадцатая,

в которой находят фотографию убийцы

Около полуночи перед старым трехэтажным зданием Виленского Музея восковых фигур остановилась патрульная полицейская машина. Когда водитель затушил мотор, в пустом и полутемном квартале стало тихо, как на кладбище. Казалось, тут не было ни души.

Через минуту неспешно раскрылись дверцы авто, и появились двое мужчин в полицейской форме. Деловито оглядевшись, один, более тучный и пожилой, сказал очень тихим голосом:

– Похоже, тут все спокойно…

Второй полицейский, моложе и повыше, с лихо надвинутой на лоб фуражкой, шепотом ответил:

– Ловко вы все-таки придумали с этой формой и патрульной машиной. Полицию тут никто не ждет…

Его собеседник в ответ, будто поправляя воротник рубашки, приложил палец к губам.

Первым из этих людей в форме был профессор Чеслав Дайнович. Вторым – журналист Алесь Минич…

После отъезда из замка они на своей «ТАТРЕ-77» снова заехали в местечко Медники, где оставили на сохранение вместе со спрятанным крестом Витовта новые находки – чашу Ягайло и блокнот Доминика Радзивилла. Оттуда же профессор позвонил своему другу – комиссару виленской полиции Франтишеку Луцкевичу, которого огорошил просьбой одолжить на ночь патрульную машину и два комплекта полицейской формы. Комиссар так и не понял, зачем это нужно, но поверил обещаниям Дайновича о высших государственных наградах за содействие в каком-то важнейшем и секретном деле. Так журналист и профессор, прибыв в Виленский комиссариат, преобразились в полицейских и, оставив там свою «ТАТРУ-77», уехали к Музею восковых фигур на патрульной машине.

– Слушайте, пан профессор, – шепнул Алесь, поправляя фуражку, – а может, нам с вами пойти работать в полицию? Будем дела всякие распутывать… Вот нам уже и форму дали, и даже машину…

– Не время для шуток, – бросил на него строгий взгляд Дайнович, отвечая так же шепотом и прикрывая рот кулаком. – Не забывайте, что за нами, возможно, уже наблюдают. Действуем по плану. Говорим измененными голосами. Вы Микола, я Томаш. И больше естественности… Точнее, естественного для поведения полицейских…

– Я понял… – журналист расправил плечи, поднял подбородок и сунул большие пальцы рук за ремень на поясе.

– О, боже! – простонал профессор. – Только не изображайте шерифа из американских фильмов! Вы обычный полицейский-трудяга, уставший от долгой смены.

– Как скажете…

Они отошли от машины и неспешным шагом прошлись вдоль темного фасада дома, заглядывая в черные окна.

– Микола! – обратился к напарнику Дайнович голосом уже громким и неузнаваемо низким. – Это тут видели воров?

– Похоже, что луг, Томаш! – хрипло ответил Алесь. – Позвонили в участок и сказали, что в музее кто-то ходит с фонариком. Надо проверить.

Они остановились у большой железной двери с двумя каменными львами по обе стороны. Осмотрелись в свете тусклой лампы над входом. Профессор толкнул рукой дверь:

– Заперто! – прошептал он.

– Вот холера! – выругался тоже шепотом журналист, потерев лоб, который жала узкая фуражка. – Что же будем делать?

– Ничего страшного, – ответил так же тихо профессор. – У меня есть связка полицейских отмычек. Сейчас открою…

Пока Дайнович возился с замком, Алесь отошел в сторону, делая вид, что заглядывает в окна и вообще изучает обстановку.

– Слушай сюда, Микола! – наконец позвал его в тишине пустой улицы бас напарника. – Это точно, воры. Тут, кажется, дверь открытая…

– Что ты говоришь, Томаш! – с удивлением раздалось в ответ хриплым голосом. – Кто же ее открыл? Повсюду воры…

х х х

Войдя в музей, они включили карманные фонарики.

– Похоже, Микола, тут никого нет… – сказал Дайнович, и его слова отозвались громким эхом в стенах огромного темного дома. – Давай с минуту осмотримся и пойдем. Нечего нам тут делать…

Алесь хотел было и дальше подыграть профессору в этом спектакле, целью которого было быстро найти спрятанный пакет с фотографией убийцы и так же быстро исчезнуть. Но внезапно почувствовал, что у него отнялся язык.

На него снова нахлынула волна какого-то дежа вю, ощущения уже пережитого и совершенного нереального – едва лишь он вдохнул специфический воздух музея и едва снова увидел в свете фонариков искаженные тенями лица восковых манекенов. Уж очень они были похожи на такие же не живые лица трупов, которые он тут видел в ночь, когда все это началось. И похожи своей восковостью – что главное – на его собственное лицо, когда он смотрел тут на себя в зеркало – и не узнавал себя в этом зеркале…

Кто труп, кто живой? Кто манекен, а кто мертв? Тут стояла, как ему тогда чудилось, восковая статуя в форме полицейского. Но статуя оказалась живой, а потом стала трупом. А теперь они пришли в этот музей, как выразился профессор, тоже «манекенами», потому что тоже липовые полицейские… Или потому, что тоже станут трупами, как все тут?..

Алесь почувствовал, что ему становится муторно. И показалось, что вошел не в Музей восковых фигур, а в какой-то чудовищный морг, где живое запросто становится мертвым, и так же просто мертвое становится живым – как тот забальзамированный Ленин в подвале, который подмигивал ему – такому же тогда восковому по лицу – из своего саркофага. Наваждение…

Чеслав Дайнович, похоже, ожидал такой реакции своего друга. Он вынул из кармана фляжку с коньяком и заставил остолбеневшего Алеся сделать несколько глотков. Тот закрыл глаза и, набрав воздух в грудь, ощутил, что грезы унесло – как уносит порыв свежего ветра гнилые туманные испарения над болотом. Почувствовав прилив сил, Минич поднял большой палец руки. Проделав все это в полной тишине и в темноте, они двинулись дальше.

Со стороны действительно казалось, что это просто двое полицейских, заглянувших сюда на минуту.

Точнее сказать, почти так казалось. Потому что кое-какие сомнения у тайно наблюдавшего за вошедшими в музей появились. Но соглядатай колебался, а потому решил выждать, что будет дальше. Как наблюдает паук из укромного места за своей паутиной…

х х х

«Итак, – размышлял профессор, оглядываясь по сторонам, – сын владельца музея, изображавший статую полицейского, сказал, что конверт с фотографией убийцы он спрятал где-то здесь. У одной из восковых фигур, возле которых той ночью я беседовал с Отто Клаусом. Но возле какой именно?»

Таких фигур было всего несколько, ведь их беседа оказалась недолгой. Чеслав Дайнович медленно прошелся по залу музея, припоминая те события. Его шаги по паркетному полу тут же отозвались эхом в темных дальних углах. Алесь двинулся следом, освещая фонариком восковые лица кукол.

– Какое проклятое место… – прошептал он с отвращением. – Эти истуканы похожи на оживших мертвецов…

Профессор скептически оглядел ведьму на метле, висящую над самым входом: вряд ли конверт у нее. Он вспомнил, что останавливался возле Бонапарта Наполеона и Чарлза Дарвина, который из-за нечесаной бороды был похож на обезьяну. Но немец подошел к нему позже, когда он стоял у композиции с лондонским Джеком-Потрошителем. Потом они осмотрели поднявшего себя за волосы барона Мюнхгаузена. Затем Клаус философствовал у сценки с Красной Шапочкой и ее бабушкой, которая вынула огромную голову из вспоротого живота волка, больше похожего на собаку. И, наконец, шахматисты Гитлер и Сталин, играющие партию человеческими черепами.

Так где же конверт?

Стоп! Дайнович остановился перед играющими в шахматы диктаторами – словно уперся в невидимую стену. Он четко помнил, что в партии был сделан лишь один ход: Гитлер походил пешкой – маленьким белым черепом – с е2 на е4. Но теперь на доске партия продолжалась: Сталин ответил странным ходом своей крайней правой пешки на одну клетку.

А рядом с этой походившей пешкой-черепом покоилась ладонь Иосифа Сталина, сжимающая курительную трубку. В прошлый раз – Дайнович мог поклясться – конец трубки указывал на фюрера: дескать, «вот все, что вы можете?». Сейчас мундштук был повернут к коммунистическому вождю.

– Тру-ля-ля! – вырвалось у профессора и разнеслось эхом по залу.

– Что случилось? – прошептал сзади него Алесь. – Вы нашли конверт?

– Прошу прощения за мой возглас, – тоже шепотом ответил ученый. – Не сдержал радости открытия… Похоже, наше искомое где-то здесь. На это указывают кое-какие признаки. Позвольте…

Он, наклонившись, осмотрел в свете фонарика восковую руку с трубкой в ней. Потом потрогал рукав сталинского френча. Там что-то зашуршало.

– Обычно шулеры там держат запасного козырного туза, – пояснил профессор и вытащил оттуда сложенный бумажный пакет. – А у нашего Сталина в рукаве оказался конверт с фотографией убийцы…

И тут они совершили ошибку, о которой потом оба жалели.

– Вскрывайте же скорее, пан профессор! – зашептал в волнении Алесь, ему не терпелось взглянуть на снимок.

Дайнович тотчас разорвал пакет, достал из него фото – и его осветили лучи двух фонариков.

И… настала тишина.

Двое мужчин в полицейской форме застыли недвижно, словно восковые фигуры. А их окаменевшие от потрясения лица – с раскрытыми ртами, с невидящими и обращенными куда-то вглубь себя остекленевшими взглядами – могли бы напугать до смерти любого посетителя этого музея. Причем, не только ночью, но и днем.

– Этого не может быть… – только и смог проговорить журналист.

И в ту же секунду за их спинами бесшумно соткалась из тьмы, словно призрак, дважды взмахнувшая руками тень. И от этих взмахов оба упали как подкошенные, получив кастетом по затылку.

Последнее, что увидел Алесь перед погружением во тьму, – это взлетевшие в воздух свою полицейскую фуражку и фонарик, которые, кувыркаясь, парили над его лицом, как в замедленной съемке…

Глава восемнадцатая,

в которой все становится ясно

Минич очнулся от какого-то гадкого запаха. Ему в нос тыкали открытым пузырьком с мерзким содержимым.

Скривившись, журналист открыл глаза.

Оказалось, что он сидит на стуле. Следующим открытием стало, что руки крепко связаны за спинкой стула, а ноги привязаны к его ножкам.

Неподалеку, на другом стуле и в такой же позе связанный сидел Чеслав Дайнович. Удар кастетом по затылку он перенес не столь бодро, как Алесь: профессор громко сопел, тяжело дыша, а лицо налилось кровью. Его привели в чувство чуть раньше, но оправиться от удара он пока не мог.

Они находились в полуподвальном помещении дирекции музея, где Минич уже бывал. Тут при нем убили директора и его помощника, чьи трупы исчезли самым странным образом. Остальное было прежним: пару столов и диванов, в углу бар, и все так же посреди комнаты стоял стеклянный саркофаг с восковой мумией Ленина.

Вернув журналисту сознание, на угол саркофага присел офицер Дефензивы Ян Янкович. На первый взгляд, та же заурядная незапоминающаяся внешность, русые волосы и серые глаза. Но теперь он был в черных брюках и черной сорочке, с холодным, как лед, взглядом, а голос его звучал, как у прокурора, выносящего смертный приговор. Он побалтывал коньяк в квадратном стакане, отпивая оттуда понемногу.

– Никаких обид, панове! – заверил он, цокнув языком. – Вы мне вполне симпатичны. Но у каждого есть своя работа…

Он отпил, смакуя коньяк, и продолжил:

– Мне даже понравился ваш фокус с переодеванием в полицейскую форму. И, ко всему, полицейская машина… Надо же: патрульные Микола и Томаш… – он усмехнулся, оглядев связанных «полицейских». – А ведь я почти поверил. Пока пан профессор не удержался, выдав свое знаменитое «тру-ля-ля». Это «тру-ля-ля» во всем Вильно, а то и во всем мире может говорить только один человек – Чеслав Стефан Дайнович из Виленского университета.

– Ошиблись, как дети… – сморщился в досаде журналист.

– Вот именно, как дети! – Янкович упер ему в лицо свой указательный палец. – Я вас предупреждал: не ваше это дело! Не занимайтесь самодеятельностью. Вы же вышли из-под контроля. Не соображая вообще, что тут происходит.

Он поднялся и пошел к бару, чтобы подлить себе коньяку.

– Я вас предупреждал… – сказал он, наливая в стакан. – Вы собрались бороться с «Черной лентой», не понимая, что это такое. По вашему разумению, это некие шпионы. Иностранные агенты. А на самом деле огромная часть Дефензивы – и есть «Черная лента». Нашей стране осталось жить недолго, и защищать ее будут только отмороженные патриоты типа вас. А профессионалы спецслужб лишены этого мусора в головах. Нам не важно, какая власть сменит нынешнюю – любая власть одинакова. Будь это демократы, нацисты или коммунисты. Важна только и именно сама ВЛАСТЬ. И если, как «Титаник», потонет нынешнее государство, то это не означает, что с этим «Титаником» должны утонуть профессионалы спецслужб. Они и есть «Черная лента» – непотопляемые и всем нужные. Дефензива, Гестапо, НКВД – какая разница, где работать специалисту высочайшего уровня, если удовольствие приносит именно работа, а не трескотня пропаганды, в которую верит только маргинальное быдло?

– Так это вы подслушали наш разговор с сыном владельца музея, – произнес, размышляя, профессор. – И вы его потом зарезали его же ножом. И вы убили всех остальных… И того американского мафиози тоже…

– Предатель и убийца, – с презрением бросил Минич, тщетно пытаясь высвободиться от веревок, связывавших руки за спиной. – Вас расстреляют.

– Кто? – удивился Янкович таким тоном, словно говорил с ребенком. – На основании чего? Вот этой фотографии из найденного вами конверта? Да, на фото я, выходящий из какого-то дома. Предположим, меня снял некий давно разыскивавшийся полицией преступник, зарезанный неизвестно кем и выдававший себя, как вы сейчас, за полицейского. Ну и что с этого?

Он помахал перед носом журналиста снимком и порвал его на мелкие клочки.

– Даже если бы вы могли что-то кому-то рассказать… – продолжил офицер контрразведки, – а вы этого не сможете… Так вот даже если бы вы что-то могли кому-то рассказать, то вам бы ответили, что я провожу секретную и чрезвычайно важную операцию по внедрению в среду стратегической германской разведки. А исчезнувшие люди – подчеркиваю, исчезнувшие, а не убитые – это враги нашего государства. Они исчезли – и точка на этом. Как исчезните и вы. В докладе я напишу, что вы сбежали в Германию после контактов с немецкими агентами в Лошицком замке. Свидетелей достаточно… Кроме того, у меня есть магнитофонная запись нашего с вами разговора, пан профессор, в котором вы признались, что Отто Клаус предлагал вам дом в Рейхе и огромную сумму в немецких марках. Даже если вашим исчезновением займется полиция, дело в любом случае передадут в мои руки.

– Логично… – кивнул Дайнович. – У вас все схвачено, все предусмотрено. И много ли таких, как вы, агентов «Черной ленты» в Дефензиве?

– Не ваше дело! – оскалил зубы офицер. – Нас вполне достаточно, чтобы наша страна проиграла войну с минимальными потерями населения. Так что наши цели исчерпывающе гуманны. Но хватит лирики…

Он допил коньяк и поставил стакан на саркофаг Ленина.

– Выражаю вам благодарность фюрера за то, что помогли найти чашу Ягайло. Собственно говоря, поэтому я с вами и возился. Ну, а ждал я вас здесь вовсе не из-за этого конверта с моей фотографией – такие мелочи меня мало волнуют. Я вас тут ждал, чтобы получить ответ на один маленький вопрос. А вопрос такой. Где крест Витовта?

Последняя фраза была произнесена так громко и с такой властной и ледяной интонацией, что Алесь против воли сжался, словно побитая собака. Он знал, что сотрудники спецслужб умеют использовать голос для манипуляции сознанием допрашиваемого, но впервые ощутил это на себе.

Офицер контрразведки встал перед ним на расставленных ногах, руки в карманах брюк, с опущенным к нему лицом. Теперь он словно вырос до потолка, казался великаном и явил свою истинную суть того, что скрывал все это время: суть палача и убийцы. Его слова казались гвоздями, которые кто-то молотком загоняет в самую душу:

– ПОКАЗАТЬ МНЕ ГЛАЗА!.. ГДЕ КРЕСТ?.. ПОКАЗАТЬ ГЛАЗА!..

От его голоса так зазвенело в ушах, что Минич невольно зажмурился и отвернул голову. Его не били, нет, но он – вот странно! – ощущал себя уже избитым чуть ли не до потери сознания. Алесь понимал, что это не так. Но великан, стоящий перед ним, словно влез ему в голову своими пальцами. Наверно, этому учат у них в контрразведке… Или вот таких находят…

В допрос вмешался профессор:

– Крест, судя по словам Эльвиры Роуз, у американского мафиози по кличке Кот. Это некий Томаш Томашевский, которого мафия послала найти певицу с ее пропавшими контрабандными бриллиантами. Но, пан убийца, вы же этого Кота сами и убили. Ночью, в замке.

Ян Янкович снова превратился в обычного человека и, сощурив глаза, внимательно посмотрел на профессора.

– Не надо играть со мной в игры, – холодно сказал сотрудник Дефензивы. – Мы проверили этот след. Ничто не подтверждает, что крест попал в руки Кота.

Он подошел к стулу, на котором сидел связанный Чеслав Дайнович, и наклонился перед его лицом.

– Вы полагаете, что задели меня, назвав «паном убийцей»? Нет. Я таковым и являюсь. Но вот пытать я не люблю. Когда-то этим занимался. Но всякие моча, кал, кровь, сопли, прочее… Я, знаете ли, пан профессор, эстет. Не люблю эти побочные выделения при допросе с пристрастием. Поэтому я сейчас приведу нашу общую знакомую Хельгу Штраус. У нее есть чудесное средство – сыворотка правды. Один укол – и вы все нам расскажете.

И Янкович ушел, бросив напоследок взгляд на Алеся – как удав на кролика

х х х

– Имеется, пан профессор, две новости, – сказал журналист, когда стихли вдалеке шаги офицера Дефензивы. – Как в анекдоте: одна плохая, а другая хорошая.

– Забавно послушать, – ответил Дайнович, оглядывая комнату.

Надо было срочно придумать, как развязаться от веревок, которыми они были по рукам и ногам привязаны к стульям.

– Плохая новость: мы связаны так, что развязаться не получится. Этот гад умеет связывать.

– Похоже, что так, – профессор попытался подпрыгнуть на стуле, но тот даже не шевельнулся. – А какая хорошая новость?

– Со мною мой револьвер. Янкович его не нашел, когда нас тут связывал. Я специально одел гольфы, там и оружие – прямо под коленкой правой ноги.

– Очень разумно, – ответил Дайнович. – Но пока бесполезно. Если только вы, мой друг, не умеете стрелять ногами…

И тут они услышали шаги – кто-то спускался в подвальный офис музея. И это был не Янкович. Так могли стучать только женские каблуки.

– Ну, вот и Хельга Штраус… – сказал профессор.

Но он ошибся.

В комнату вошла Эльвира Роуз. На ней было узкое красное платье с глубоким декольте, маленькая шляпка, лакированные алые туфельки. В глазах испуг, пухлые накрашенные губки раскрыты в немом вопросе. Увидев Алеся, она вскрикнула и бросилась к нему.

– Зачем ты пришла? – нахмурился Минич. – Посмотреть, как нас станут пытать? Предательница… Ты хотела меня убить, дрянная кукла…

Певица отвесила ему пощечину, а потом страстно поцеловала в губы, обвеяв ароматом французских духов.

– Глупенький… – прошептала она. – Мне жалко, что так вышло… Я поняла, что ты мне нужен… Прости меня… Я пришла тебя спасти…

Она стала торопливо распутывать веревки, которые связывали руки журналиста, и так волновалась, что не могла найти нужный конец.

– У нас очень мало времени… – говорила скороговоркой Роуз. – Этот страшный человек из Дефензивы вот-вот вернется, он пошел за немцами. Те ждут его в машине через два дома отсюда… И очень хорошо оказалось, что вы на самом деле полицейские… Я сдаюсь полиции, то есть вам… Тебе, мой милый… Делай со мной, что хочешь…

– Никакие мы не полицейские, – поморщился Алесь. – Мы одолжили форму и машину, это конспирация и бутафория. Но хотелось бы узнать, ты-то что тут делаешь?

Освободив от веревок его руки, певица присела на корточки, помогая ему развязать одну за другой ноги.

– Я была с ними в машине, когда к музею подъехал полицейский автомобиль и вышли двое. То есть вы. Немцы плохо знают наш язык, поэтому послали меня узнать, что к чему и остался ли кто-нибудь еще в авто. Я заглянула в подвальное окошко и увидела, как этот из Дефензивы приволок вас в комнату и связал. До этого он вместе с нами искал крест в местах, где бывал Кот. Всюду он представлялся как офицер контрразведки. А потом он разговаривал с Клаусом и сказал ему, что профессор обязательно появится в музее и что крест, может быть, у него…

Когда Алесь поднялся, наконец, на ноги, она добавила:

– Я узнала его по голосу, этого человека из контрразведки. Это он тогда ночью был тут в музее… Ну, когда были убиты все те люди, а он собирал в грузовик трупы… Его лицо было замотано платком, но голос я запомнила… Это убийца…

– Да, и мы об этом только что узнали… – вздохнул журналист. – К сожалению, весьма поздно…

– Они сказали, что хотят убить профессора, когда найдут крест… И убьют вместе с ним тебя… А я не хочу, чтобы ты умер…

Эльвира, наклонив голову, заглянула ему в лицо со слезами на глазах. Не зная, что и ответить, Минич отвернулся и стал распутывать руки профессора, а тот спросил певицу:

– Я уважаю ваш смелый поступок, дорогая панна… Но что же вы теперь станете делать? Они ведь вас накажут.

– Не знаю, – пожала плечами Роуз, у нее потекли ручьями по щекам слезы. – Мы вместе опять куда-нибудь сбежим… Вы ведь возьмете меня с собой? Будем вместе путешествовать…

– Тру-ля-ля… – улыбнулся, вздохнув, Дайнович и взглянул с любопытством на растерянного журналиста.

Тот теперь развязывал его ноги, а певица обняла Алеся за шею, прижавшись к его спине грудью:

– Прости меня, мой милый… Там, в подземелье замка, на меня что-то нашло, когда я увидела эти чертовы сокровища… Я словно ума лишилась от их вида… А потом все равно их немцы отобрали… Когда выход засыпало, я подумала, что ты погиб. И потом все время плакала… А сейчас заглянула в окошко – ты живой! Мой милый!

И она стала покрывать его затылок поцелуями.

– Ладно… – буркнул в ответ Алесь. – Хорошо хоть, что ты одумалась и решила нас развязать…

– Времени действительно нет, – профессор помог снять последние веревки и, пошевелив затекшими ногами, с трудом поднялся со стула. – Давайте поторопимся. Быстрее в машину! И достаньте свой револьвер, дорогой Алесь!

Они поспешили к лестнице, ведущей из подвала.

Но было уже поздно…

х х х

Они миновали половину музейного зала, едва освещенного тусклым светом нескольких настенных фонарей, когда с другой стороны, от входа, появились идущие им навстречу тени. Это был офицер Дефензивы и с ним немцы: Хельга Штраус, Манфред Тоде, Хельмут Кранц – все при оружии, и Отто Клаус со своей тростью с золотой головой льва производства «Байер», в которой был спрятан кинжал длиной в 15 сантиметров.

Заметив беглецов, шедший впереди Ян Янкович громко выругался и скомандовал по-немецки:

– Они развязали веревки! Убить журналиста, он нам не нужен! В профессора не стрелять!

– Нет! – крикнула Эльвира, увидев, как Ян Янкович поднимает пистолет с глушителем в сторону Минича. – Алесь!..

Она бросилась на грудь журналиста, обняв его за шею, а Янкович, остановившись и прицелившись, сделал три выстрела.

Девушка трижды вздрогнула всем телом, принимая пули и глядя в лицо Алеся широко раскрытыми глазами, полными удивления и боли.

– Как это мило, мой милый… – прошептала она немеющими губами, оседая в его руках.

И он, попятившись, повалился на спину, не выдержав веса ее умирающего тела. Следом раздались новые выстрелы – стреляли уже немцы, и опять все пули попали в певицу От каждого попадания вздрагивала ее щека, прижатая к его щеке, а ее руки, сжимавшие его плечи, ослабли и безвольно соскользнули на пол.

Следом упал на пол и Дайнович – чья-то шальная пуля пробила ему ногу.

– Сволочи! – прокричал Алесь, выстрелив из револьвера в сторону теней.

Там этого совсем не ожидали.

– У них оружие! – воскликнул Отто Клаус и, спасаясь за ближайшей от него фигурой Джека-Потрошителя со скальпелем в руках, оттолкнул тростью стоящего впереди Янковича.

Тот чуть не упал и попятился, пока не уперся спиной в Джека. Он хотел было снова стрелять, но почувствовал: его что-то держит сзади. Это был скальпель Потрошителя – прошел между третьим и четвертым ребрами на всю свою длину, под самое сердце.

Криво улыбнувшись, офицер Дефензивы выронил пистолет и закатил глаза.

– Проклятье! У нас потери! – крикнула по-немецки Хельга Штраус, прячась за Красной Шапочкой. – Пристрелите их всех!

Началась беспорядочная стрельба. Пули, сверкая рикошетом, отскакивали от пола, разносили в клочья восковые фигуры, в воздухе летали ошметки ткани, а от запаха пороха першило в горле.

Алесь, весь в крови убитой девушки, подполз к профессору, который стонал на полу под играющими в шахматы Гитлером и Сталиным.

– Как вы? – спросил он. – Сильно ранены?

– Ногу прострелили… – ответил Дайнович, морщась от невыносимой боли и сжимая рану выше колена, из которой текла кровь. – Я по жизни оптимист. Но если будем тут прятаться, то я скоро кровью истеку… Попробую своим ремнем наложить себе жгут…

Видя полные слез глаза Алеся, он добавил:

– Только не убивайте немцев… Это будет международный скандал…

– Понял… – кивнул журналист, заскрипев зубами.

Для начала он еще раз выстрелил в сторону нацистов, снеся голову Красной Шапочке. Прятавшаяся под ней Хельга ответила немецкими ругательствами. Потом шевельнул фигурой Сталина – в ответ немцы разнесли голову уже этому персонажу. И тогда Алесь подергал Гитлером – в него никто стрелять не стал.

Еще раз подергал – с той стороны тишина…

Обожествляемый вождь с усиками, челкой и в коричневом френче, даже в виде воскового истукана, вызывал у фанатиков восторг и трепет, а Отто Клаус сказал из своего укрытия:

– Хайль Гитлер!

И остальные это хором повторили.

Прикрывая себя телом Гитлера, Алесь поднялся и шагнул к немцам. Стрелять никто не осмеливался. Ведь пуля могла задеть самое святое! А главное – в доносах потом напишут в Гестапо, что нашелся немец, который разнес в клочья голову самого фюрера. И не важно – восковый он или настоящий.

Прижимая к себе левой рукой тело Адольфа Гитлера, Минич поднес правой рукой свой «Detective Special» к его виску.

– Я выпотрошу ему его восковые мозги, – сказал он нацистам. – А вас в Рейхе посадят в концлагерь за то, что вы позволили это святотатство над фюрером. Причем, вы сами напишете доносы друг на друга. В чем вы сами не сомневаетесь…

Подождав с минуту и не дождавшись ответа, он добавил:

– А коль так, то дружно встаем и уходим. Пока я вас всех не перестрелял вместе с вашим Гитлером.

После этих слов первым из своего укрытия поднялся Отто Клаус. Злобно поглядывая на журналиста, он двинулся к выходу из музея. За ним пошли Хельга Штраус и два ее мордоворота.

На пороге Клаус повернулся:

– Мы еще встретимся! – крикнул он по-немецки и оголил свой кинжал из трости. – Я проткну ваше горло! Вами будет править Великая Германия, а «Черная лента» неуничтожима!

Он гневно сверкнул своим моноклем и исчез во мраке.

Едва немцы вышли, Алесь оторвал Гитлеру голову.

х х х

Через день Минич, мрачный и осунувшийся, сидел за столиком в ресторане «Париж» и в одиночестве пил коньяк. Почти весь день он провел в полицейском управлении, давая объяснения о ночной стрельбе в музее, где полиция обнаружила два трупа. Немцы спешно уехали из Вильно, профессор лежал в больнице с простреленной ногой – и все, казалось бы, кончилось…

Да, они смогли найти и сохранить крест Витовта и чашу Ягайло, но это не радовало. На душе было черно, как в самой глубокой пропасти самой темной ночью.

Алесь думал о чаше Ягайло – золотом яйце с шестиконечным крестом из бриллиантов. Эта реликвия видела немало крови и страданий, и ради нее едва не погиб он сам. Но был ли во всем случившемся какой-то смысл? И стоит ли все это даже одной человеческой жизни?

Он снова и снова задавал себе этот вопрос – и не мог на него ответить.

И еще было странное ощущение, что мир изменился. Едва уловимо… но уже навсегда. Он чувствовал себя пассажиром «Титаника», который полным ходом идет навстречу своей гибели. Играет музыка, веселятся люди, но где-то впереди их ждет айсберг – новая война, на сей раз самая жуткая и беспощадная, в которой погибнут миллионы. И ничего уже не изменить…

И сам собой вспомнился жуткий сон, с которого началась вся эта история: он падает с небоскреба на автостраду, рассекая жаркий воздух и глядя на приближающуюся землю. Теперь кошмар стал понятен – это предчувствие обрушения мира…

Журналист сидел за тем же столиком, что и несколько дней назад. Все было прежним: отдыхающая публика, неяркие лампы на стенах между картинами с видами Парижа, в полумраке снуют официанты. И на сцене какая-то певица поет что-то грустное о потерянной любви…

Алесь смотрел на нее, но видел там совсем другую. Снова запахло орхидеями, на него опять глядело знакомое милое лицо, и всплыли в памяти чарующая мелодия и пленительный голос:

А если умрем,

То ты не жалей.

Мы вместе уйдем,

Я буду твоей…

На миг ему показалось, что он вернулся в прошлое, совсем недавнее прошлое. И он вдруг понял, что отдал бы все, чтобы навсегда остаться в этом прошлом…

notes

Примечания

1

Лимитро́ф (от лат. limitrophus «пограничный») – термин, означающий совокупность государств, образовывавшихся после 1917 года на территории, входившей в состав Российской империи.