Текст книги "Служебная командировка полковника Родионова Повесть (СИ)"

Автор книги: Вадим Аверин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

При этом полковник усмехнулся. Светлана стояла в своем синем легком халатике, накинутом на голое тело и негодование, вызванное полным равнодушием мужа, переполняло ее. Андрей был, немного испуган, он понимал то все идет как-то по-другому, чем он себе представлял. А пьяная Светлана негодовала:

–Да не теперь уже давно. Мы давно втроем, вернее вдвоем, но вдвоем без тебя Родионов. Это как в анекдоте, помнишь?

–'Скажи милый, ты будешь заниматься любовью со мной и с соседом',– она играла голосом, изображая то женский фальцет, то мужской низкий тон:

– а милый ей в ответ: 'нет, дорогая, я не согласен'. 'Ну, хорошо, мы тебя исключаем'. Так и здесь мы тебя исключаем Родионов. Я тебя исключаю. Раз и навсегда. Исключаю из своей жизни. Проваливай. Вали в свою командировку и не приезжай больше. Я ненавижу тебя!-

Она срывалась на визгливый неприятно режущий слух крик, в котором явно проступили истеричные нотки. Синенький халат распахнулся, и полковник даже отвернулся, чтобы не видеть ее розовое обнаженное тело. Раскрасневшаяся от злости Света запахивала халат, пряча свои прелести, и была такой чертовски привлекательной в этот момент.

А ее переполняло чувство злости к этому бесчувственному человеку, которому она так дешево продала свою жизнь свое тело. Какая же я была дура, ведь сразу было видно какой он. А я верила, что все изменится! Что все будет по-другому. Но боже как это было обидно!

Андрей сразу потянул ее за руку в другую комнату, как свою личную собственность, которой по праву сказанных ей слов теперь он мог безраздельно сам распоряжаться, и она неожиданно поддалась, уступила. Босыми ногами пошла следом за ним. Дверь громко хлопнула как выстрел в тишине, и Владимир вдруг остался совсем один в этой комнате, у платяного шкафа, у сумки уже почти полной вещей. А ведь было время и они не могли расстаться друг с другом, как они любили тогда друг друга. Страстно, нежно. Ходили всегда вместе за руку, как Шерочка с Машерочкой. Да так смешно их называл отец Владимира. Кто были эти Шерочка и Машерочка, откуда взялись и что они делали, для всех так и осталось загадкой, а он не успел спросить у отца до смерти про них. Да были неразлучны и счастливы. Да, была любовь. И все куда-то прошло, утекло как песок между пальцев. А ведь еще совсем недавно она сама собирала ему сумку во все такие поездки.

И полковник только сейчас понял, что потерял жену теперь уже навсегда. Зеркало их жизни разбилось на тысячу осколков, которые уже не склеить и не собрать воедино. Наверное, он должен был ругаться, как делают все нормальные люди в этом мире, когда у них забирают что-то им принадлежащее им, а этого Андрея спустить с лестницы. Но ему этого уже было не надо. Он потерял свою жену навсегда и с этим смирился, как смиряются тяжко больные люди со своей смертью, покорно принимая ее. В кармане он нащупал табельный пистолет Макарова. Где же кобура? Он вынул пистолет и с ним в руке полковник постучал в дверь в комнату жены. Подождал немного и потом вошел. Андрей и Света сидели на кровати, рядом, Андрей обнимал ее и гладил рукой по волосам словно ребенка. И эти оба увидев его с оружием в руках, вздрогнули. Светлана встала, и медленно пошла навстречу обманутому мужу:

–Не надо Вова, я прошу тебя не надо. Это не выход.

Он понял всю нелепость и драматизм ситуации. Полковник и правда выглядел как Отелло, на миг увидев свое отражение в зеркале шкафа – бледно серое лицо, небритый, синие круги под глазами. Боже мой, как глупо! А неужели она думает, что я хочу устроить кровавую разборку? И на миг с улыбкой он представил себе заголовок в газете: 'придя домой, полковник генерального штаба застал жену с любовником и убил обоих!'. Как же это все глупо и пошло.

–Ты не знаешь, где кобура? – спросил Владимир, пряча ствол. Андрей встал, попятился к окну. А Света наоборот делала шаги своими босыми ногами ему навстречу, приближаясь все больше и больше. Он даже почувствовал запах духов, и у него закружилась голова. Она поправила белые волосы рукой и взяла мужа рукав.

–А тебе только это надо?– спросила Света. 'Лучше бы он убил меня как мужик' подумала она. 'Но разве он может кого-то убить?'. Она повернулась к нему спиной.

–Да пошел ты,– безразлично бросила жена в него фразой так сочно, словно дала оплеуху, и включила телевизор. Замелькали лица со вчерашнего новогоднего шабаша. Те же веселые лица. Телевизор громко кричал, из него лилась эта проклятая музыка. Все это напомнило ему ночь накануне, напомнило ему, как пришла, взволнованный дежурный офицер принес ему весть, что полк сына беспечной рукой командования введенный в Грозный, разбит, расстрелян, а остатки сражаются в полном окружении. Это полное безразличие к происходящему со стороны власти и этих скачущих шутов, поющих свои идиотские шлягеры, отупляющие народ, низводящие его до пьяного убого быдла. Она не убавляла, а лишь переключила на другой канал, а там шла передача прямо из самого Грозного. Журналисты НТВ брали интервью у Дудаева в Рескоме. И было видно, что это они, а не мятежный президент, назвали российские войска оккупантами, бравый усатый генерал восторженно рассказывал им, как мужественно его герои дерутся за свободу республики. Промелькнули кадры, показавшие массово убитых российских солдат, сгоревшую технику, танки, которые почему-то неподдельно обрадовали этих журналистов, именовавших наших военных не иначе как федералами. Промелькнуло обещание показать интервью с пленным российским офицером. И если, вчера все увиденное им, было просто циничным безразличием зажравшегося шоу-бизнеса к происходящему, то в сегодняшнем репортаже, выпущенном в эфир не где-то там подпольно, а на центральном канале он усмотрел прямое подлое предательство. Предательство армии, предательство его самого, предательство его сына. И он больше уже не мог всего этого терпеть.

–Убавь, а лучше выключи это, – тоном, не требующим возражений, приказал жене Родионов. Его передернуло от нахлынувшей злобы.

–Еще раз по буквам, повторяю для тупых, пошел ты!– но не по буквам, а по слогам произнесла супруга. Она даже не поворачивалась к нему лицом, она в такт льющейся музыке рекламы начала дирижировать пультом. И ему было ясно – это неподчинение его приказу, это предательство их общего сына. Но он даже не отдавал себе отчета в том, что жена, ничего не знает, ни о его командировке, ни о его участии в этих боях, как не знает и о печальной участи окруженного полка. А Родионов уже не мог себя остановить, он не контролировал свой разум.

–Я сказал, убавь, – в голосе проскользнули металлические нотки. Андрей снял очки и предпочитал, не вмешивается. Хотя, наверное, он должен был сказать что-то вроде: 'эй ты полегче', но осторожность его удержала, хотя он почувствовал себя уязвленным как мужчина, но винил в этом не Родионова, а провокатора Свету. Ему было неприятно быть участником этой сцены, но эту женщину как ему казалось, он любил и подчинялся ей.

Жена-провокатор же резко перехватила пульт и начала нарочно издевательски прибавлять звук телевизора. Это уже было просто невыносимо. Казалось вся мерзость с экрана, как дерьмо прорвавшее канализацию, льется и в загаженный мир, наполняя его своим жутким зловонием и это срочно нужно было прекратить. В душе Владимира накопленное напряжение прошедших дней словно сжало какую-то внутреннюю ранее неизвестную ему пружину и он почувствовал, что вот вот и он не выдержит, пружина лопнет, взорвется, и ему срочно, срочно что-то надо делать! Родионов в сумасшедшем порыве накопленной ярости и бессилия, решительно достал пистолет, не дрогнувшей рукой снял предохранитель. Двумя выстрелами он заставил телевизор навсегда замолчать, заткнутся, престать лгать, нести чушь. И словно оправдываясь уже приходя после случившегося в себя, и будто бы стыдясь сделанного в порыве, зло повторял:

–Я же просил тебя выключить его! Надо было просто его выключить!-

Экран проглотившего пули телевизора сразу потух. Выстрелы отбросили его корпус к стене и заставили повернуться боком. Звук оборвался. Стреляя, полковник почувствовал, что он стреляет по этому миру, с которым у него свои счеты, миру давно забывшему, что есть он Родионов, живет в нем, живет таким, какой как он есть, и у него есть свое право на жизнь, на правду. Право любить, право ненавидеть и выбирать.

В ушах от грома выстрелов зазвенело, квартира погрузилась в полную тишину. Все замолчали. И было слышно, как за окном шумит город, сигналят проезжая машины, идут, скрипя снегом под ногами прохожие. Пауза затянулась, повисла в воздухе. И вдруг Светлана заплакала, слезы потекли по ее лицу, размазывая потеками черную тушь с ее глаз.

А на столе стояла ваза полная гвоздик, с красными, как будто остриженными головками на тонких длинных прямых ножках. Это были уже цветы, ей подаренные не им. 'Наверно он ее и правда любит?' подумал полковник: 'А я так давно перестал ей дарить цветы и говорить хорошие слова. Замечать, что она женщина и требует внимания, любви. Но почему, же это гвоздики, она ведь всегда любила розы? Или ей так одиноко было, что она согласна и уже на гвоздики?'.

–Ты больной Родионов, ты больной!– кричала она и бросилась к нему, стала бить его по щекам, потом маленькими острыми кулачками в грудь. Волосы разметали по ее плечам. Он отступал, не уворачиваяь от ударов в сторону, а покорно опустив руки и будто бы оправдываясь, повторял все одно и то же, не в силах ей сказать правды:

–Я же просто просил убавить звук! Я просто просил тебя убавить звук!-

А стальная пружина, свернувшаяся в его душе змеей, уже распрямилась, вся ненависть и отчаяние выплеснулось в этом глупом поступке, опустошила его до дна. Так словно бы уже в нем совсем ничего и не осталось. И усталость бессонных ночей проведенных на службе разом навалилась на него, подмяла собой.

Все, это надо было это прекращать. Так дальше невозможно. Родионов спокойно убрал оружие, развернулся и вышел из комнаты прочь.

–Я ненавижу тебя! Ты шизофреник! Больше никогда, ты слышишь, никогда сюда не возвращайся! – кричала жена ему вслед, громок рыдая.

Зачем он стрелял? Как это глупо, какой нелепый дешевый фарс? Еще чуть и он начнет стрелять в людей? Безумие! Ему стало стыдно, захотелось вернуть все назад, что бы вычеркнуть этот дурацкий поступок из своей жизни. Но он понимал – над временем он не властен, как и не властен над обстоятельствами. До чего же он дошел? Ведь он мог причинить им вред, пули же могут отрикошетить, и случайно, от стены, одна из них могла ранить или что еще хуже убить кого-то. Что он наделал? Зачем?

Полковник забрал свою сумку с вещами в соседней комнате и покинул квартиру, молча, даже не закрыв за собой дверь. Он только услышал, проходя мимо, как жена жалобно всхлипывала в своей комнате, а Андрей ее успокаивал, что-то ей, говоря, но говорил он тихо, неразборчиво, и было совсем непонятно, что же он, ей говорит. Она повторяла за ним лишь отчетливые: 'да, да', с чем-то соглашаясь.

Родионов был лишний в их жизни. 'В сущности, в чем виноват телевизор?' – подумал он: 'у всех и каждого свой выбор. И этот выбор и есть личная ответственность каждого человека. И никто не виноват, что одни выбирают то или иное. И ни он, никто другой не имеет право судить людей их выбор'. Тут он, почему то вспомнил как перед поездкой в Афганистан, тогда давно, его уже сейчас покойный тесть, человек властный и суровый, бывший крупным партийным функционером, видя, что чересчур правильного зятя ему уже не отговорить от командировки, кричал ему вслед: 'ну и дурак ты Вова, отстрелят тебе голову там, дурачку! Так тебе и надо! А Светку жалко!'. А ведь один звонок тестя и вместо Афгана они поехали бы вместе в Германию. Но он тогда твердо все решил сам для себя. А беременная на 6 месяце Света тоже тогда плакала горькими слезами, провожая его в дорогу. А он еще молодой лейтенант, твердо решил увидеть войну своими собственными глазами, и не боялся никакой такой смерти, потому, что свято верил в свою счастливую звезду.

'Прощай!' мысленно простился он со Светланой, перешагивая через порог квартиры: 'прощай моя милая любимая жена!'. Навстречу касаясь легких ног, побежали знакомые ступеньки подъездной лестницы, пилой заскрипела открывающаяся дверь, морозный воздух, обжигая, ударил в лицо. Не оборачивая назад, как во сне Родионов зашагал вперед по заснеженному двору по тропинке мимо детской площадки.

Он не знал, что его жена выбежала следом на лестничную площадку и зарыдала, держа в руках веревочку на которой висел маленький крестик. И следом выбежавшему Андрею, непонимающе хлопающему глазами и крутящему в руках очки, принялась, всхлипывая, сбивчиво объяснять, что Владимир забыл свой нательный крестик, который одевал лишь тогда, когда судьба направляла ее мужа в горячие точки. А также то, что кобура лежит в шкафу. На шум открыли двери еще пьяные сонные соседи, недоумевая открывшейся картине – плачущей Свете и незнакомого мужчины, которой неуклюже успокаивал ее. Звуки выстрела были приняты, наверное, за громкие хлопушки и о них даже никто не спросил. Зайдя домой, Светлана выпила водки, ей стало легче.

В подземном переходе метро паренек в зеленом пятнистом камуфляже пел под гитару. Перед ним стояла картонная коробка, куда вечно спешащие, серые как мир вокруг люди, проходя мимо, бросали свои деньги. И эти деньги: мятые как будто обрывки бумаги – купюры, небрежно рассыпанная мелочь, лежали поверженные искусством у самых его ног, а он их не видел и видеть не хотел. Его громкий сильный голос звучал, вырывая людей из повседневности, из полусна спрятавшейся от мира за заботами души. И Родионов с удивлением услышал слова этой песни, так задевшие его за живое:

'Он прошел сто дорог, три войны и остался жив,

Он до сих пор видит страшные сны,

Он до сих пор умирает в них,

Он помнит ветер в горах,

Он помнит лица друзей,

Но подполковник не нужен своей стране'.

Его страна сдала в музей!

А дальше шел припев:

'Подполковник не нужен своей стране, своему сыну своей жене,

Переживая крах, в своих мечтах, он ищет истину в вине!'

Полковник подошел к парню и нашарил в кармане какую-то мелочь, бросил ее в коробку.

–Сам сочинил?– спросил он у парня.

–Сам,– гордо ответил тот, а потом звонко по-строевому и с улыбкой добавил:

–Сам сочинил, товарищ полковник! Понравилось?-

Ему подумалось, наверное, сам Господь, руководствуясь непостижимым, одному ему лишь ведомым замыслом, творит все в этой мире так, что в любой жизни нет ни чего случайного, происходящего нечаянно или по нелепому стечению обстоятельств, как это пытаются представить плывущие по течению безвольные фаталисты. В мире все закономерно. Так как если мир это хаос, то в нем нет никакого смысла. И тогда любая человеческая жизнь, как и ее смысл, есть иллюзия, а сама жизнь просто ничего не значащий сон. Но если все закономерно, то случайности не бывает. И любой человек, встретившийся на его пути, каждое произошедшее с ним событие это метка судьбы. Предначертанный знак, – указывающий на что-то, о чем то, важном говорящий ему. И если это не понято сейчас, не разгадано им, не узнано, то он обязательно поймет это завтра или через некоторое время и вся жизнь через череды мелькающих разрозненных событий превратится в длинный последовательный и понятный путь. Пускай даже путь к смерти.

4

В Моздоке Родионов ожидая борт, на взлетной полосе военного аэродрома нечаянно встретил товарища по академии генерала Орловского, они оба обрадовались неожиданной встречи, разговорились. Юра Орловский только вернулся с Ханкалы и в свойственной ему манере, зло шутил над другом.

–Каким тебя чертом сюда занесло?– спросил генерал, внимательно оглядев товарища. Его смущал внешний вид того, его экипировка.

–Командировка,– просто пояснил Владимир.

–Понятно, генеральный штаб у нас тоже не спит!-

–Как видишь!-

–Вова, вот ты мне дураку, скажи, зачем тебе там звезды на плечах в Грозном, сними их к чертовой матери, вместе с погонами и выкинь. Избавься и от кокарды. А то, как звезда во лбу у принцессы. Это гражданская война, а не парад, она особенно жестока. Там в Грозном снайперов как грязи, за твои звезды этим наемникам доплата идет, ты, что хочешь кому-то из арабов семейный бюджет своей смертью пополнить? – с искусственной улыбочкой опытного человека получал он Владимира, и тут же на полном серьезе спросил у задумчивого товарища:

–Скажи вот еще мне Вова, а у тебя есть гранаты с собой?-

–Нет,– растеряно ответил Родионов.

–Да, ты у нас работник карандаша и бумаги, это ясно!-

–Ну да!-

–Так получай гранаты немедленно, получи сразу две и рассуй себе по карманам! Что бы при тебе были всегда, ты понял? -

–Зачем?-

–А вдруг в плен тебя будут брать, а ведь тебя генштабиста сам Масхадов как минимум, наверное, пытать будет? Уши отрежет, и в твой зад фугас засунет! -

–Не смешно Юра!– обиделся полковник. Он ненавидел все армейские шутки про зад и вазелин.

–А тут знаешь Вова уже давно никому и не до смеха! Тут плакать надо!– вдруг всерьез разозлился генерал:

–Да Вова здесь уже давно никто не смеется, а все только кровью дружно харкают, наперегонки. А знаешь, зачем тебе Вова именно не одна, а сразу две гранаты нужны? -

–Одна для врага, а другая для себя? – догадался Владимир.

–Не угадал Вова, так было в Союзе, это там одна для врага, другая для себя, это там, так было, а сейчас друг мой правила изменились: одна для себя и еще одна знаешь для кого?-

И выждав паузу, генерал произнес, наблюдая за тем какой эффект откажет сказанное им на Родионова:

–Для товарища рядом, который уже не сможет сам себе помочь! Понял меня? -

–Понял Юра. А как же пистолет, а пуля в лоб? Не модно? -

–Неактуально! Во-первых, его с собой надо таскать, по-мимо бронника, каски, АКМ и боекомплекта, а там, в Чечне этим пистолетом можно только местное население насмешить. Там калибр подольше уважают! А пистолет как боевое оружие, кстати, никак не котируется, там даже дети, наверное, его уже не боятся. Вот толи дело гранатомет какой-нибудь, вот это да. А во-вторых, Вова, кто тебе там, когда в плен будут брать тебя, не дай бог этого, его вытащить позволит, никто! Тебе сразу руку отстрелят! А в третьих если даже успеешь себе в лоб пальнуть, то это по некоторым обстоятельствам не очень твоих близких обрадует.-

–Согласен, дыра во лбу не очень красиво смотрится, фасад портит!-

–Не в этом Вовочка дорогой дело! Тут не дыра во лбу тут член во рту! Или яйца в глотке! Так что извини брат граната надежнее! Чем с яйцами в глотке лежать! -

В метрах трехсот мимо них по дороге промчалась колонна автомобилей с горящими фарами и включенными мигалками, а замыкал ее БТР. Колонна, лихо не сбавляя скорости, вырулила к стоящему вдали одинокому воздушному лайнеру. Из машин как горох рассыпались спецназовцы, оцепив весь периметр вокруг самолета.

–Видал, что делается? 'Альфа'! – обратился Орловский к Владимиру, указывая на картину происходящего:

–Знаешь кто это?-

Манера засыпать собеседника многочисленными вопросами была фирменным коньком Юры Орловского, распустившаяся в нем под генеральской фуражкой с новой яркой силой.

–Нет,– ответил тот и с интересом посмотрел, как к самолету от машин двинулась немногочисленная процессия.

–Сергей Степашин и Егоров в компании журналистов ко Льву Рохлину в войска ездили, показывали миру, что наши дела не так плохи как говорят. Да и спасибо сказать, заодно! Молодцы ребята держатся! -

–Понял брат, чем плоха пуля во лбу? Когда там эти боевики найдут твой труп, мало не покажется – они так его изуродуют, что родные тебя не узнают, они изобретательно внесут некоторые доработки в божье творение под именем Владимир Родионов!-

–Да что ж они звери там, что ли все?-

–Да нет, вроде всякие есть, разные, как и везде, просто к худшему готовься, понял, чтобы не разочароваться!-

Родионова позвали, его Ми-26 уже готовился к взлету, в разгаре была погрузка на борт убывающего личного состава. Друзья обнялись, прощаясь. Орловский вздохнул:

–Эх, Вова, Вова. У нас все как в анекдоте – кто знает как, уже не может, а тот, кто может, пока не знает! Полковников и генералов как грязи осенью на дорогах, а простых взводных командиров войскам как воздуха не хватает! Нашу армию преследует один и тот же вопрос на протяжение всего долгого двадцатого века, на который и сейчас у меня нет ответа: почему что бы научились хорошо воевать нас нужно вначале хорошенько побить?-

Из Моздока Родионова, на транспортном Ми-26, в который как селедки в банку набилось более сотни человек – военнослужащих с оружием и баулами, рюкзаками и сумками доставили сначала в Ханкалу и уже оттуда в грохочущий Грозный. При подлете к Ханкале, когда огромная машина, прозванная 'коровой', вибрируя всем корпусом, совершала посадочные маневры, полковник увидел в иллюминатор какие-то строения, бесцветную взлетную полосу и военную технику. А вдали лежал город, рассыпанный сотнями серых зданий укрытых кое-где в клубах черного дыма. А над ним голубое опрокинутое ввысь небо. В людях почувствовалась растущая нервозность.

В Грозном шли ожесточенные бои. На самом въезде в город на большом дырявом фанерном щите, прикрепленном к столбу, куском металлической проволоки, большими буквами, было кем-то доброжелательным не в меру написано: 'Добро пожаловать в ад!'. Эти слова, небрежно начертанные красной краской, казались выведенными человеческой кровью, и, могли, несомненно украсить вход и в саму преисподнюю. Кто же их написал, было, никому не важно, и многие, даже и сам полковник подписались бы под этими словами.

Колонна техники, с которой Родионов отправлялся в город, вошла в него с наступлением сумерек. Вечерело. Техника шла вперед, утопая лязгающими гусеницами в грязи. Грозный безразлично встречал их вымершими улицами, коробками искалеченных домов пронзенных прутьями обнажившийся арматуры, дымом и грязью. Холодный город пристально разглядывал их пустыми глазницами мертвых окон, пугал остовами сгоревших машин и окоченевшими человеческими трупами, не кем не убранными, брошенными у обочин. Город погружался в ночную темноту. Ближе к центру грохот боев усилился. И во мраке, ослепляя все вокруг, мгновенными вспышками яркого огня гремели взрывы, метались языки пламени и глухо стучали, сливаясь в шум непрекращающегося боя выстрелы. Из тьмы вырывались и исчезали вдали, прочерчивая темноту огненным пунктиром пулеметные очереди, плясали неясные тени, метались фигуры людей.

Полковника доставили к штабу восьмого армейского волгоградского корпуса, тогда находившемуся в подвале разрушенной республиканской больницы. Командовал корпусом генерал-лейтенант Лев Яковлевич Рохлин, к его штабу и был прикомандирован полковник Родионов.

На улице у больницы его уже ждал молодой парень, видимо офицер, в перепачканной форме начисто лишенной каких-либо знаков воинского различия с двумя такими же, как он сам ребятами помладше, но только в касках и броне.

– Лев Яковлевич приказал! – пояснил офицер, и ребята дружно облачили полковника в бронежилет, вмиг придавивший его к земле своей непривычной тяжестью. И только после этого они повели за его собой, напрямик через задымленный двор, к штабу. Под ногами чмокала черная грязь, хрустели отлетевшие ветки раненных деревьев, скрипели осколки кирпича. Что-то вокруг гремело, ухало, громко рвалось, чадило гарью, взлетало вверх снопом огненных искр и языками пламени и тут же гасло, чуть стихало, но возникало заново, как-то уже по-другому, но все так же близко и страшно. Кружась и замирая в воздухе легкими серыми снежинками, из окон горящего дома, падая на них, разлетался пепел. В свете вспышки прогремевшего взрыва на щербатой от пуль и осколков стене Владимир разглядел надпись: 'Ельцину – водка. Чечне – свобода'.

– Это, наверное, определило место выбора штаба?– пошутил он, кивнув на надпись, но сопровождавший его офицер был сдержан, предельно серьезен, шуток не понимал, или просто не хотел понимать. Он всем своим видом показал, что ему не до них, и поэтому в ответ сухо промолчал и на надпись не посмотрел. Он двигался быстро, ловко и полковник, облаченный в бронежилет, едва успевал за ним. При этом капитан еще и торопил его:

– Давайте быстрее товарищ полковник, они могут в любое время начать обстрел! У них есть танки и артиллерия и даже 'грады'. Тогда нам будет трудно с вами здесь пройти! А еще снайперы-суки работают!-

5

В подвале горящего и задымленного дома, в какой-то паре сотен метров от вражеских позиций, Родионова встретил в треснутых очках, простуженный, сутулый генерал, больше похожий на усталого колхозного агронома. Рохлин был доброжелателен и невозмутим даже в этой сложной боевой обстановке. Полковник ему представился, но генерал, оказался чужд формальной строгости.

–Рад приветствовать представителей арбатского военного округа! Каким же чертом вас полковник занесло в наш ад? Я знаю, некоторые ваши коллеги из Генерального штаба, предпочитают сидеть там, в Моздоке, оттуда им более удобно руководить войсками, оказывать нам, так сказать посильную помощь, ну а вы прям герой!– рассмеялся он, пожимаю Родионову руку.

–Это у вас первая война?– спросил генерал.

–Нет, Афган, я командовал там ротой в 1985 году! -

–Тогда понятно,– вздохнул генерал, протирая платком свои очки, ему было неприятно вспоминать это, им принесли жидкого чаю с печеньями:

–Я майором еще поехал служить в Афганистан в 82 году, в год смерти Брежнева. В должности командира отдельного мотострелкового полка участвовал в боях в провинции Бадахшан, где и получил свое первое ранение. Потери у нас в полку были большие. Тогда меня обвинили в провале операции и сняли с должности командира части, перевели на должность заместителя. Сказали: кто-то должен быть виноват, этот кто-то ты. А я и не отрицал своей вины. В 84 году меня восстановили, опять командовал полком. А в октябре 84 года вертолет, в котором я летел, был сбит душманами. Жене сказали, что я погиб, а на самом деле я выжил, у меня тогда был сломан позвоночник и обе ноги. Все-таки вертолет упал и разбился с достаточно большой высоты, но я не погиб. Так что Афган я хорошо запомнил. А там, кажется, его что-то очень быстро забыли!-

В июне 1993 года генерал-лейтенант Рохлин вступил в должность командующего 8-м гвардейским армейским корпусом. Этот гвардейский корпус считался преемником доблестных традиций славной 62-й армии легендарного генерала Василия Ивановича Чуйкова, мужественно оборонявшей Сталинград. Именно эта отважная армия, отрезанная от остальных сил фронта, истекая кровью, вынесла на себе все главные тяготы обороны города. Тогда командующий армии настаивал, что бы бойцы видели своих командиров в рядах своих подразделений, а не прячущимися в штабных блиндажах за их спинами, и понимали, что не они брошены на произвол судьбы ими. А их командиры, если надо умрут вместе с ними рядом в бою, все от сержанта до генерала. А сам Чуйков, как и его заместители не покинули город, став в первую очередь примером для солдат, хотя управлять прижатой к Волге расчлененной противником на части, армией, сохранившей за собой лишь узкую прибрежную полосу, было лучше с другого берега реки. Там в Сталинграде впервые была применена эффективная для боев в городе тактика штурмовых групп. Бои велись не силами штатных линейных подразделений, а специальными штурмовыми группами, в состав которых входили: стрелки, саперы и снайперы, группам придавались противотанковые средства и большое количество гранат. Армии в последующем было Указом Ставки в апреле 1943 года, присвоено наименование 8 гвардейской, а уже в советское время она была переформирована в корпус. В 1945 году те же штурмовые группы 8 гвардейской армии под командованием Чуйкова брали Берлин.

Первое, с чем столкнулся новый командующий волгоградского корпуса, это было халатное отношение офицеров корпуса к своим непосредственным обязанностям, во многом вызванное происходящими в стране событиями, хроническим безденежьем, развалом и отсутствием каких-либо перспектив дальнейшей военной службы. Одним словом неопределенность. Офицеры тогда массово бежали из армии. Над корпусом висела угроза сокращения и переформирования.

'Лучший способ дискредитировать армию и саму воинскую службу в глазах общества – вывести войска на поле боя неподготовленными', – так считал генерал и сделал упор на боевую подготовку частей корпуса. Его подчиненные считали, что он выслуживается и делает на них карьеру.

1 декабря 1994 года в корпус получили боевое распоряжение: выдвинуться в район сосредоточения на станцию Кизляр с последующей задачей разоружения незаконных вооруженных формирований на территории Чеченской Республики.

– Сам я мог не идти сюда со своим корпусом, – рассказывал позже полковнику Рохлин. – Да конечно командующий войсками округа сказал мне тогда, что я могу послать командовать любого из трех подчиненных мне генералов. Но как бы я тогда выглядел? Я, эдакий самодур, который не давал людям ни дня отдыха, месяцами держал их на полигоне, снимал с должностей тех, кто не справлялся с задачами боевой учебы, и вот в минуту опасности вдруг оказался бы в стороне, послав людей умирать? Как после этого можно было смотреть в глаза своим офицерам и солдатам?-

Слова Рохлина обожгли Владимиру душу, мурашки побежали по его спине 'вдруг оказался бы в стороне, послав людей умирать, как я смотрел бы тогда людям в глаза?'. Что этот генерал тоже болен, как и он?

Родионов вместе с начальником оперативного отдела штаба поколдовали над картой. Передовые позиции волгоградского корпуса располагались районе высотки на подступах к дворцу Дудаева, там шли самые ожесточенные бои, обладание этим зданием нефтяного института позволяло артиллерийским наблюдателям корректировать огонь артиллерии по всему городу. А в городской больнице располагался штаб Рохлина. Потом разговор продолжился и плавно вернулся к недавним событиям 31 декабря.

–Поговаривают, что Паша Грачев хотел, что бы город взяли к 1 января, мол, у него день рождения. Но это все чушь, я не верю. Он сам воевал. Он не такой дурак как его пытаются нам представить. Хотя и зажрался на своей должности! – спокойно рассказывал генерал. Так не спеша, он подробно изложил Владимиру все, что знал о произошедших событиях той роковой новогодней ночи 31 декабря в Грозном, участником которых сам и являлся. Он рассказал, как его по рации то и дело подгонял командующий объединенной группировкой войск Квашнин, как был недоволен им лично министр обороны, ворчавший: 'Что же этот ваш хваленый афганец? Что он отстает, когда другие подразделения уже выполнили задачу и вышли в заданные районы'. Но разве выйти в заданные районы значило выполнить боевую задачу? Нет, это совсем не чего не значило для Рохлина кроме одного – поспешишь, людей насмешишь. Причем кровавыми шутками! Город был ловушкой для войск, и никто кроме волгоградского корпуса к этому был не готов.