Текст книги "Служебная командировка полковника Родионова Повесть (СИ)"

Автор книги: Вадим Аверин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)

–Что в эфире? Молчит Закиев? – спросил майор у радиста:

–Как рыба, товарищ майор! – подтвердил тот. У отряда боевиков была спутниковая связь, и только этим могло быть объяснено радиомолчание по всем частотам.

–Они там нас слушают. Так давай связь быстро!– кинул Любимов радисту:

–Всем всем, третий – пятый, полная готовность, начинаем работать! Бурят! Бурят! Ты слышишь меня?-

Рация щелкнула и недовольным далеким голосом ответила:

–Что сразу орать? Я слышу вас, вы орете вечно, как резанный, у меня так инфаркт от вас уже скоро будет!-

Видимо у них всех между собой были какие-то свои обычные шуточки, стеб, которыми Любимов и его подчиненные разбавляли накаленную обстановку вокруг, отражавшие своеобразные отношения установившиеся в батальоне. А майора уже несло:

–Так инфаркт тебе еще рано. Слишком легко хочешь отделаться от меня. Так давай всех из машины выгоняй, понял, сам за рычаги! Давай двигай к нашему дому, который, напротив, к правому углу, за ним там куча мусора за ней становись. Бурят ты все понял?-

Лязгая гусеницами, громыхая, смешивая снег и грязь, к правому углу здания подъехал танк и аккуратно расположился за большой кучей мусора, так что над ней лишь возвышалась грозящая стволом башня.

–А теперь Бурят давай для начала по обеим сторонам здания по пятому этажам пару осколочно-фугасных снарядов! Чикни легонько, дом не рушь, но чиркни, так что бы Закиев там обосрался! -

–А он не обрушит дом?– спросил полковник.

–Нет, он знает, что делает – он его заденет, потрясет немного. Смотри дом кирпичный хороший, обвалить, конечно, можно, но не нужно. И вообще дом не так уж просто тебе разломать. А там за кучей танк из РПГ не поджечь боевикам и далековато будет для выстрела, они не рискнут! Окна держим окна, что бы ни одна тварина нос свой не высунула! -

В новогоднюю боевики жгли технику из ручных противотанковых гранатометов, а когда из горящих машин выбирались люди, то снайперский огонь добивал их. Но все же, попытка поразить танк была сделана, но граната чиркнула по башенной броне и дала свечку в небо, где разорвалась. Прозвучало несколько выстрелов.

–Держать окна! Я же сказал держать окна!– повторил приказ по рации майор.

–Ни чего Бурят у меня на Рождество за одни день шесть попаданий из РПГ выдержал, пока его не сожгли!-

Танк ухнул и с грохотом выплюнул из длинного ствола сначала один и за тем другой залп огня. Два оглушительный разрыва снарядов потрясли дом, напротив, до самого основания, верхние этажи окутались черными клубами дыма, взметнулись яркие языки пламени.

–Бурят наведи на центр дома и замри! – а дальше Любимов потребовал от радиста:

–А теперь давай вызывай мне Мусу! Когда он там слышать снова станет, а то Бурят его оглушил! Ну что за человек этот Бурят, его попросишь о чем-то, а он вечно такое устроит!-

Орудийный ствол танка задвигался, нащупал требуемую точку прицела и замер, угрожая зданию напротив новым убийственным выстрелом. Муса появился в эфире минут через пять, рация заскрипела, зашуршала его кипящим от ярости голосом:

–Что бешеный майор успокоился? Или ты всех пленных тоже хочешь тут похоронить? Тебе их частями прислать? -

Но ему ответил уже Родионов:

–Здравствуй Муса! Узнал меня, это полковник Родионов, мы в Москве встречались!-

Возникшая пауза была недолгой.

–А настоящий полковник, узнал. Земля маленькая и круглая. На все есть воля Аллаха! Что же ты в гости ко мне не приехал, а с войной в мой дом пришел?-

–Ладно, Муса не будем засорять эфир, давай договариваться, мне пленные, тебе выход!-

–Хорошо полковник я тебя помню, ты вроде нормальный мужик. За деньги как ваши московские ****и не продаешься! Что значит, пленных хочешь?-

–Хочу!-

–Ну, тогда я с оружием выйду, понял. Все мои уйдут ребята все. И я с ними! Но мне нужны гарантии, а, то я вам пленных отдам, а вы меня здесь и похороните!-

–Какие тебе гарантии? Уйдешь, видишь гаражи за домом, напротив, по ним уйдешь к девятиэтажкам, оттуда по городу в темноте к окраинам, мы так тебе коридор организуем, понял, и там не будет, никого! Слово даю! -

–Хорошо, а гарантии ты мне дашь такие, сам сюда приходи и будешь моей гарантией! Мы все еще раз тут обговорим с тобой полковник. А если что, со мной рядом и сдохнешь, как и все ваши пленные! -

–Я тебе, верю, и ты мне верь! Я слово тебе даю!-

–Ну, тогда через пять минут выходи ко мне, дойдешь, и поговорим, а безумный майор пусть мне проход откроет. Вот я тебе тогда и поверю!-

–Слушать всем, повторяя слушать всем, это сто первый, сто первый, огня не открывать от нас идет к ним переговорщик, повторяю! Переговорщик!– объявил Любимов по рации подразделениям.

–Ну все, я пошел, – произнес Родионов, не оборачиваясь, набрав полную грудь воздуха и решительно шагнул вперед. Будто бы боявшийся не смерти, а того, что его кто-то вдруг остановит. Это было, похоже, на то, как в детстве он прыгал с вышки в бассейн, главное это перешагнуть черту, сделать первый шаг и следом вода сама полетит ему навстречу с бешенной ослепляющей быстротой, оставляя страх где-то позади.

Все осталось позади, и его жизнь, небрежно брошенная звонкой монетой рукой судьбы, покатилась по полу, и ничего не для кого не стоя и вдруг замерла, остановилась, застыла, чуть качнувшись на тонком ребре, но все-таки удержалась. И не выпал орел, и ни решка, лишь только холодный ветер презрительно плюнул ему в лицо, когда безоружный полковник один вышел на крыльцо дома. Серый воздух в отраженном слабом свете дрожал, наполняя собой все пространство, а площадка между домами, больше походила на кладбище только без могильных плит и крестов. Он спустился по обледенелым ступеням вниз, а в ушах громким звоном повисла мертвая тишина, разрывая небо и весь мир на мелкие части, и он услышал, как забилось сердце в груди. И если надо было умереть тут и сейчас, то был готов, и умирать ему было легко, хоть и немного обидно, да и рано, но все же легко. А там, в доме напротив, ждали его пленные, возможно, как свою последнюю надежду на спасение ждал его и сын. И сам шел туда за надеждой, которая была ему теперь дороже всякой жизни. А вдали несла черные воды тихая Сунжа, таяли очертания моста переброшенного через нее, была ночь, была когда-то приснившаяся жизнь, от которой сейчас почему то почти ничего не осталось, кроме нескольких смятых трамвайных московских билетов забытых в кармане.

'Всего двести метров и все, всего какие-то двести метров' – подумал он. Там Игорь, – звучал следом каждый его шаг, каждый удар сердца, каждое дыхание. И щемящая надежда повела его за руку вперед навстречу к грозящему смертью черными дырами пустых окон дому. Горячий пот заструился по спине и лицу, стало жарко. Он почувствовал на себе прикосновения взглядов равнодушных снайперов и решительно шел вперед. Его жизнь стала слабым дрожащим огоньком на самом конце фитиля утопающей в воске свечи, задуть которую, погасить уже не стоило совсем ничего точно так же как нажать на курок.

Полковник подошел к разбитому подъезду, и дом навис, над ним вверху сливаясь с темным небом, – пожар на верхних этажах прекратился, лишь клубы черного дыма еще валили из окон. В воздухе повис запах гари. Позади, было двести метров пустого пространства отделявшего одних вооруженных людей от других таких же, пронизанного вдоль и поперек напряженными взглядами с обеих сторон.

Любимов его отговаривал от этих переговоров: 'не надо идти туда, рискованно, пусть верят на слово, мы же им тоже верим на слово. Это не мы, а они в ловушке, они никуда отсюда теперь не денутся. Как только выйдут из дома, на открытое пространство все лягут до одного'. Но полковник не уступил. Договорились, что через полчаса Родионов выйдет на связь в радиоэфир то будет полная готовность к бою и огонь сразу будет на поражение, так как про пленных Закиев наврал. Если и через час он не объявится и все будет так же как сейчас, то это значит, ничего не вышло, и придется штурмовать здание, подбираясь к дому под прикрытием огня и бронетехники со слепого для врага торца. Так он не мог использовать огневую мощь обращенного во двор сотнями оконных позиций фасада.

В момент разговора с Любимовым Владимир, почему-то вспомнив встречу с Юркой Орловским в Моздоке на взлетной полосе аэродрома, и попросил у Валерия Ивановича две гранаты, тот даже удивился: зачем? И Родионов в ответ лишь рассмеялся, не ответив, чем еще больше смутил майора.

Серая бетонная лестница как будто висящая в воздухе над землей, двинулась ему навстречу низкими ступеньками, а за ней, ему в лицо кинулась чернота пустого дверного проема. Там его уже ждали.

–Все внимание наш человек в здании, наш человек в здании, еще раз повторяю, огня без команды не открывать!– произнес по рации Любимов:

–Башкир заряди еще один осколочно-фугасный, понял меня!-

В темноте полковник различил прижавшихся к стене вдоль окон напряженных бородатых остроносых кавказцев, с оружием в руках, одетых в такие же, как и у бойцов Любимова, черные шерстяные шапочки и зеленные пятнистые камуфляжи. Только лишь у некоторых из них были зеленные повязки на плечах, этого же цвета косынки на шее или под шапочками. Чеченцы на него смотрели равнодушно без какой-то ненависти и страха, не как на врага, а скорее с каким-то неподдельным любопытством. Это было отборное подразделение добровольцев вызвавшихся прикрыть отход основных сил Масхадова.

Из глубины лабиринта утонувших во мраке коридоров, ему навстречу сделал шаг незнакомый кавказец и лишь, спустя мгновения, присмотревшись внимательно, полковник скорее не узнал, а лишь догадался, что это и был сам Муса. А как было его узнать, так сильно он постарел, осунулся, внешне изменился за то небольшое время с тех пор, как они встречались в московском кафе. В другом почти нереальном мире, в другой давно забытой жизни. На лице Закиев теперь носил густую седую бороду.

–Заходи полковник, гостем будешь,– хрипло рассмеялся он, обнажая белые ровные зубы, словно скалясь.

Полковник сделал несколько шагов ему на встречу.

–Я безоружен!-

–Я тебе верю!– небрежно махнул Муса. От него веяло войной. Пыльными подвалами, порохом обстрелами и кровью. Он был одновременно похож на Любимов а и непохож такие современные боги войны, Герои Трои как Аякс Теломонид, Парис и Ахиллес только в тертых грязных камуфляжах закопченные с автоматами на перевес и такие же пустые глаза в которых совсем нет жизни совсем, нет смерти есть только какой-то расчет.

–А где ваши пленные? – спросил Родионов, и Закиев без всяких слов тут же увлек его за собой. Они спустились под лестницу, где на небольшой площадке, в глухом мешке каменных стен, в темноте, плотно прижавшийся друг к другу, покорно сидели на корточках почти три десятка бритоголовых мальчишек. Горец достал фонарик, включил его и направил на них свет. Под его слепящим светом Мусы пленные закрывали свои юные лица руками, вытянув тонкие шеи, выглядывали из-за поднятых ладоней, щурясь от бьющих в лицо лучей. Игоря он среди них он не увидел, хотя и среди мальчишек, на миг мелькнуло лицо, какого-то усатого мужчины повзрослей. Значит, там может быть и Игорь?

–81 полк здесь есть?– крикнул Родионов

–Да! Да! – раздались из-под лестницы сдавленные крики в ответ.

–Игорь, Игорь Родионов здесь? -

В ответ лишь он услышал лишь молчание. Игоря не было с ними, но может он не слышит, может, просто контужен и временно потерял слух?

–Ребята Игорь Родионов с вами? -

–Нет такого! – раздались робкие голоса из темноты.

–Я Коля Молочаев из Альметьевска! -

–Я Денис Бондарев из Шуи! -

–Убедился,– Муса не ему дальше задавать вопросы и, выключил фонарик.

–Что Игорь Родионов твой сын? – сурово спросил Муса:

–За сыном пришел? Не было никакого Игоря Родионова среди этих пленных, его либо расстреляли и закапали, либо давно уже в села вывезли с другими пленными, понял полковник? Так что зря рисковал своей шкурой !-

–Понял, – ответил Владимир. 'Сына нет!' – мысль оборвалась внутри:

–Но я ничем и не рисковал ты меня не убьешь, я пришел за ними не зависимо от того есть ли там мой сын или нет! -

–Ну а что у вас там кроме полковника генерального штаба пленных не кому уже вызволить что ли? – разозлился Закиев.

–Ты меня сам позвал я и пришел! -

–Пошли, – приказал Закиев и вместе они друг за другом прошли коридором в темную пустую комнату, где у стены среди тряпья безмолвно лежали двое раненных боевиков, там же стояла японская переносная радиостанция, возле нее, слушая эфир, сидел радист. Муса с ним о чем-то перекинулся на чеченском. Потом вернулся к разговору с Родионовым.

–Признаков того что нас обманут нет! Ваш Лев, конечно, любит накалывать, но не в этих случаях, а Любимов тому вообще верить нельзя! Он бешенный! -

Муса сел закрыв глаза у стены.

–Смотри, сделаем так, ты и я и еще двое моих телохранителей останутся здесь, остальные мои люди выйдут к гаражам, туда, куда ты сказал, и там меня дождутся, понял. Как только они мне подадут сигнал, я пойму, что там все чисто, засады нет, и меня ты не обманул, и я спокойно уйду. А ты тут с ними останешься, понял? Давай выходи на этого бешеного майора! -

–Я и так не обманул бы тебя!– произнес полковник.

–Да я и не против твоего обмана это война, здесь все хорошо, любая ложь, обман и засада, а победителей не судят. Ты победил и твоя подлость это хитрость, обман – военная смекалка, мало того даже глупость это скрытый смысл тайного маневра. На войне у каждого своя, правда, у тебя своя, назовем ее Россия, а у меня своя назовем ее Ичкерия. А чья, правда, настоящая?– продолжил Закиев.

–Правда, всегда одна! – не согласился Владимир с Мусой.

–Ну, да и конечно твоя, ты всегда только и прав полковник, видишь свою правду, а моя как же, а их?– Закиев показал рукой на боевиков и потом подвел промежуточный итог разговору:

–Правда всегда того кто победит полковник, правда того кто победит. Поэтому вообще никакой правды нет. Понимаешь, нет? А думаешь, кто победит тут я или ты?-

–Война еще не кончилась, – примирительно ответил Родионов.

–Опять не угадал,– не соглашался Закиев:

–Не ты и не я, мы пешки. Нм сверху кидают идеи великая Россия, независимая Ичкерия, а не самом деле все это куча дерьма и сами они за нашей спиной делят нашу нефть и деньги, которые на этой войне заработают, понял полковник! Есть кто-то кто, потом снимет сливки в этой нашей с тобой братоубийственной войны! А знаешь, когда я был счастлив?-

–Когда? -

–Когда был Союз, когда я оперуполномоченным был и бандитов ловил, понимаешь, ловил и сажал. Я человеком был тогда. Домой приходил довольный. На меня люди с уважением смотрели. А сейчас кого я сажал тогда, среди полевых командиров вижу, они на меня сверху вниз смотрят, ухмыляются и боятся. А боятся они не меня, а того что Союз вернется! -

–А знаешь, полковник кто у меня лучший друг был, как брат мне был? Знаешь?-

–Русский один Сергей Звонарев его звали, мы вместе работали, он меня от пули спас, я его братом называл. А как все это началось, я его с семьей в Краснодар вывез. Деньгами помогал! Вот так! А кстати кто твой сын был? -

–Офицер, лейтенант пехота 81 полк! -

–Да мы знатно этот полк мы под орех разделали, как щенков их всех сожгли, расстреляли как в тире!-

–Знаю! -

–А где же ваши генералы-то были толстожопые? Ты знаешь, я счастью своему в тот день не поверил, когда это стадо баранов к нам как в ловушку зашло! -

–А сейчас веришь? – зло спросил Родионов.

–И сейчас верю в свое счастье, вот видишь, ты мне попался! – рассмеялся Муса.

–А ты знаешь, если бы не ваш Ельцин этого всего бы не было, Дудаев суверенитета совсем немного у него просил, чуть-чуть, автономии, сам о переговорах умолял, а этот ваш алкаш не дал согласия, мы говорит, вам еще покажем! Вот и показали! -

–Подожди! – Муса вышел, вернулся через несколько минут:

–Я узнал не в Совмине, не во дворце твоего сына не было среди пленных, прости! -

Родионов устало сел в углу.

Муса вытащил сигарету, закурил и сел рядом:

–А моего сына вашей бомбой убило две недели назад с женой вместе, мальчику двенадцать лет было! Я вместе с ним тогда умер, а убить меня не как пока не могут, я умер, а еще не убит, понимаешь! А уже умер! -

–Понимаю, так бывает! – сказал Родионов:

–Очень тебя понимаю! Так не только у тебя так сейчас у многих. Что ты хотел Муса. Это война, а война всегда кровь, часто случайная нелепая невинная! -

Они сидели рядом и смотрели в серую холодную стену пустыми глазами – русский и чеченец, такие разные, но связанные одним горем утраты. И вопреки всему они договорились без напряга и подвохов просто и честно, как договариваются знающие цену своему слову мужчины.

Когда первая группа боевиков дошла до девятиэтажек они дали условный сигнал зеленной ракетой.

–Не суди полковник обо мне строго как об этих всех шакалах, которые ваших людей калечат, пленных убивают, знай я Муса Закиев не такой. Что бы тебе про меня не говорили, я воин, я не шакал. У вас у самих дома таких же бандитов, которые уши режут, полно в ваших городах живет! С них начните! – на прощание сказал Закиев:

–Я думаю чеченцев слишком мало в этом большом мире, что бы жить одним, останемся одни без России, нас все равно кто-то приберет, захватит, завоюет. Так нельзя, зря мы воюем, зря.

И все было быстро закончено, и Муса бросив короткое, 'прощай', скрылся за дверным проемом, нырнув в ночную темноту, где едва его различимая тень метнулась к гаражам. Родионов подождал еще несколько минут. Все по-прежнему было тихо. А потом он вышел на подъездную лестницу и помахал рукой. Лязгая гусеничными траками, к подъезду подъехала БМП, быстро один за другим в дом забежали бойцы и тут же в шуме беготни и работающего мотора возник откуда-то появившейся Любимов:

–Ну, ты полковник крут. Думал у нам Рома Шадрин, да Валера Любимов – крутые, но ты старик хоть и крыса штабная, а всех переплюнул! -

Родионов устало сполз по холодной стене вниз и сел, растягивая сдавивший его шею бушлат, бронежилет, голова, закружилась, все понеслось мимо, дом, небо, лица людей, он закрыл глаза не в силах остановить эту безумную круговерть.

–Ты чего полковник?– Испуганно посмотрел на него Любимов, и тут же достал что-то из-за пазухи. Майор сунул ему открытую фляжку прямо в рот:

–На выпей. Владимир перехватил ее у него из рук, опрокинул, сделал несколько жадных глотков, это была водка, алкоголь потек у него по подбородку и шее. Но он не почувствовал ее она была как вода.

–Надо выводить их быстро сажайте в БТР! – громко командовал свои бойцам Любимов и добавил полковнику:

–Уходить надо вдруг они перед уходом фугас какой-нибудь заложили, они все могут! А у нас еще Минутка впереди! -

Назад уходили колонной, Любимов доложил в штаб, что все хорошо, двухсотых нет, есть один трехсотый и это полковник, который, по его мнению, трехсотым на голову родился, раз полез к боевикам в самое пекло.

8

Да, как и ожидалось среди освобожденных пленных Игоря не оказалось. В душе появилась черная дыра страха, высасывающая из Владимира жизнь тихо и незаметно, подтачивая ее тревогой. Среди пленных было несколько рядовых из 81 мсп и даже один чудом уцелевший офицер. Его, почему то не увезли и не расстреляли. Родионов встретился с этим старшим лейтенантом, оказавшимся командиром роты его сына. Молодой офицер получил контузию в новогоднем бою и попал в плен к боевикам и пробыл там две недели. А теперь освобожденный из плена парень от 'замены' наотрез отказался, настояв на возвращении обратно к себе в часть. И вернувшись к себе в полк, он узнал, что полковник, который активно участвовал в их спасении, уже с начала января разыскивает Игоря Родионова, числившегося пропавшим без вести. В самом полку про судьбу Игоря никто не знал, ходили разные слухи: что он в плену или что тяжело раненный отправлен бором сразу в Москву. Многие были уверены в части, что лейтенант конечно, жив, раз погибшим его никто не видел. А тот полковник как, оказалось, был его отцом, и он просил что, если появится какая-либо новая информация об его сыне сразу ему сообщить.

Парень рассказал, что боевая машина Игоря была действительно подбита ночью с 31 на 1, где-то в районе бассейна 'Садко'. Куда несколько единиц техники смогли вырваться из огненного кольца. Офицер показал это место Владимиру на карте Грозного. Они пробились в этот район по приказу командира полка пытавшегося пробить выход для своих батальонов, огрызаясь яростным огнем. Ротный на своей броне шел сразу за Игорем. Но им не позволили уйти далеко. Боевая машина сына была подбита выстрелами из гранатометов и ярко вспыхнула. Начался бой. Ротный с бойцами тогда бросился к горящей машине. Старший лейтенант видел, как весь экипаж подбитой машины успел ее покинуть. Игорь уже тоже выбрался из нее, но у него в ее отделении оставались ценные для него вещи. Там лежали его офицерская сумка с письмами и семейный фотоальбом.

Машина вся была в густом дыму, но ротный смогу видеть, как Игорь полез в десантный люк, и успел выкинуть оттуда свою офицерскую сумку. А потом прогремел взрыв, это его БМП рвануло так, что прочь, к черту, вылетели бронированные двери десантного отделения. Но густой дым оставил в душе старшего лейтенанта надежду, что может и Игорь, успел все-таки вылезти наружу?

Тут Родионов заметил, как у парня блеснули на глазах слезы. Слезинки сорвались и покатились наперегонки по его впалым бледным щекам. И он невольно вспомнил, как еще недавно плакала его обиженная жена, и черная тушь текла у нее по лицу.

Срывающимся от волнения голосом парень продолжил: они стали искать Игоря, а у него был свитер...

–Знаете, такой турецкий теплый свитер, ему его девушка, Лена подарила непосредственно перед самой командировкой, а мы все же все дружили! Вот... Я нашел обгоревшие куски этого свитера Игоря, а рядом с ними на земле лежал обожженный автомат, я поднял его, смотрю, а номер на нем номер оружия Игоря! И рядом его полевая сумка, а ее отбросило взрывной волной, ей хоть бы что, только компас вдребезги разбился! Я тогда сел на камни сижу, курю, ничего не понимаю, я и та ничего не понимал, ну а ту вообще ничего. А мои ребята меня потащили назад к моей боевой машине мол: идемте, идемте, товарищ старший лейтенант, нам воевать надо. А я смотрю на них, смешные, нелепые, оружие у них как будто у утюга крылья, шеи тонкие, кадыкастые такие, глазами хлопают, бояться, друг за друга держатся. А я них как последняя надежда понимаете. И вижу, – какое вам воевать, вам не воевать, вам хотя бы просто выжить надо!-

И вдруг парень не сдержался и заплакал. Он плакал по-детски, вздрагивая от рыданий, уткнувшийся лицом в грудь полковника, отца своего погибшего друга, тело которого никогда не найти никому. А это разорванное взрывом на тысячу мелких кусочков тело и ставшее теперь пылью и грязью этого проклятого города, теперь навсегда останется здесь и его даже не смогут похоронить. Вот так, страшно был жив и буквально без всяких оборотов речи и был человек и человека нет. Вместо него зияет в жизни черная дыра похоронившей его в своем чреве бездны и имя ей пустота. А может так и лучше ведь эти звери трупам отрубали руки, ноги, вырезали гениталии, головы, разбивали молотками запястья рук – традиционная Вайнахская жестокость? 'Жестокость на войне чаще всего проявление трусости', вспомнил Родионов недавние слова генерала. Нет ни какой, не русской, не немецкой и не вайнахской жестокости, а есть просто люди и бог им за их дела, судья!

А потом в судьбе этого парня был взрыв гранаты рядом, контузия, нелепый плен, их долго держали в подвале Рескома, так боевики называли дворец Дудаева. И до самого штурма их плохо, но все-таки кормили, не били и не пытали, а водили к ним 'незивисмых' журналистов и правозащитников. И даже разрешили оставить некоторые личные вещи, а парню как пленному офицеру в частности эту сумку, предварительно ее проверив. Его ознакомили с положением о пленных в республике Ичкерия, которое на кануне подписал их верховный совет. Оно показалась ему вполне гуманным и надежда на возвращение домой прочно поселилась в нем. Часть пленных переправили из Грозного, а их не успели. Российские войска наступали, оттесняя боевиков, положение ухудшалось, а враг стал нервным и грубым. 'Независимых' журналистов после первых же обстрелов как ветром сдуло, пропали, куда-то сгинув и правозащитники. А ночью когда уходил Масхадов, их тоже вывели следом по системе подземных коммуникаций, повели в какой-то дом, где и держали двое суток без еды. Потом оттуда их и освободили.

Этот мальчик старший лейтенант, уже познавший войну, плен, смерть друзей и подчиненных, еще совсем молодой, уже был ранен глубоко в душу войной, такой жестокой и беспощадной. И самое главное ведь никто почти не верил из них, что тут в Грозном они спасают целостность России. Россия стала чем-то абстрактным темным туманным для них. Они могли поверить в приказ, в армию, в какую-то фатальную обреченность всего происходящего, реагируя именно на эти события, но понимали все, что дорожка к этим дням, к войне протоптана от того самого дня, когда рухнул Союз, когда начался развал армии, обнищание народа и страны. Когда с трибун кричали народом Союза: 'забирайте столько суверенитета, сколько сможете!' А кому был он нужен простому человеку – русскому, чеченцу, татарину? Каждый из них жил в большой дружной семье и был этим доволен и без всякого суверенитета. А когда люди получили в СССР 'свободу', но что была это за 'свобода' и для чего она была нужна? Она была как старый ключ от замка к давно уже отсутствовавшей двери, больше атрибут, сувенир, чем рабочий инструмент. И люди разом лишились всего того что давало им надежное пусть и тоталитарное государство. А они получили взамен всему этому – бесплатному образованию, хорошей честной медицине, спокойной жизни с достатком и уверенностью в будущем дне как бутылку паленной краденной водки, непонятную им свободу. Что была для них это свобода, что толку от того что стало возможным кричать о кровавом коммунистическом режиме, когда не чего стало жрать, когда у тебя нет работы. И твой завод закрыт, превращен в ОА и продан американцам за бесценок лишь бы только никогда он уже не дай бог, вдруг не заработал снова. В этом и заключается свобода? Нет, простой человек быстро понял, что свобода это свобода обезумевших олигархов беспрепятственно грабить и убивать свой народ. И за их свободу вот так помирать? Что это рабская покорность или святая мудрость простого человека, умеющая своим чистым сердцем увидеть даже в этом всем грязном и пошлом, слабые ростки возрождающего заново государства?

Слез у Родионова не было. На душе было неуютно и пусто. Она превратилась в пустой мрачный обглоданный войной дом из Грозного с пустыми глазницами окон, темными коридорами и обрывающимися в бездну лестницами, щербатыми от осколков и пуль стенами. В нем гулял ветер, разгоняя пепел и пыль, всюду лишь обломки кирпича и куски раскрошенной штукатурки, битое стекло и холодная пустота. Он хотел крикнуть себе самому в этот миг: эй, ты там отзовись! Кто нибудь! Но отвечало лишь это отраженное от стен. А следом возникшее молчание было ему единственным ответом на все. Он лишь гладил этого мальчика рукой по его светлым волосам, как отец гладит своего маленького сына и успокаивал:

–Ну, ну что ты сынок не плачь, не плачь, крепись, все еще впереди у тебя, вся жизнь впереди. Это война, она такая, она всегда была такой. Все пройдет!-

Но он, то знал, что эта война была совсем другой и даже не в том, что она была гражданской, нет, дело в том, что всех воющих здесь предали и прокляли те по иронии судьбы, кто послал их на эту войну, что с одной, что с другой стороны. И почему– то ему вспомнился далекий, но совсем непохожий на Чечню Афганистан, нелепо погибший друг Алексей Волошин, и то, как он напился тогда, когда его привезли изувеченным трупом с оторванными ногами, как орал на него пьяного, командир полка, как он сам тогда плакал, грызя зубами горькую афганскую землю. И он вспомнил соленый вкус тех слез, оставшихся навсегда там вместе с другом в далеком уже прошлом. А ведь тогда весь его полк за год боев потерял всего лишь пять человек убитыми, пять! И это были серьезные потери!

–Простите, простите меня товарищ полковник,– прошептал старший лейтенант, смутился и быстро вышел. А потом вернулся, и принес с собой коричневую офицерскую сумку, слегка обгоревшую снаружи, продырявленную сбоку шальным осколком. Этот парень не бросил эту сумку, это все что теперь осталось от его погибшего друга, не оставил ее там, на поле боя, а вынес оттуда ее, несмотря на все и сохранил ее в плену.

–Командир полка вам просил ему передать лично, это для вас, товарищ полковник. -

И офицер протянул ему сложенный вчетверо белый листок, на котором было написано, что командир 81 мсп, от всего лица командования части и личного состава, благодарит родителей лейтенанта Родионова Игоря Владимировича, за воспитание сына. Настоящего офицера, мужественно выполнившего свой долг перед Родиной до самого конца. Командование части сожалеет о героической гибели офицера, скорбит о нем вместе с семьей и просит прощение о том, что не смогли уберечь его от гибели. Стояла дата 19 января 1995 года, и размашистая витиеватая командирская подпись.

–Вы еще его невесте не сообщали? – спросил Родионов.

–Нет, – ответил он:

–Я же только вчера вернулся в часть, там не знали. Что-то наврали, кажется ей, боятся все, она ведь беременна! Вы знаете, из-за этого Игоря брать не хотели в командировку, но он возмутился, и командир полка уступил! -

–Я уезжаю, завтра в Моздок, а оттуда домой. Я сам все заберу его документы. И сам поеду к его невесте! Прошу вас скажите командованию, я сам сообщу ей все!-

–Конечно,– покорно кивнул парень, слез не было на его лице, но глаза выдавали себя предательской краснотой век:

–Ну, кто же хочет говорить такое...

И он сочувствующе посмотрел Родионову в глаза. Тот потеряно ответил, просто кивнув головой, соглашаясь с ним. Владимир механически свернул лист бумаги обратно, спрятал его себе в нагрудный карман. Отстранено встал. Они простились, он крепко пожал парню руку. Тот, поблагодарив за свое спасение из плена, быстро ушел. А сам полковник тут же вспомнил о досадной оплошности, ну что же он? Он даже, не узнал его имени! Но было поздно, и теперь он остался наедине со своим неотвратимым тяжко навалившемся на него, горем. Горем, от которого было уже не спрятаться, не убежать в иллюзии надежды. И самое главное уже нельзя было ничего вернуть назад, на месяц, на год, ничего! Что бы все было по-другому, и Игорь бы остался жив. Ничего.

Полковник открыл офицерскую сумку, лязгнул замочек. На ее обороте была написана фамилия сына. Из сумки высыпалась на пол серая пыль, обломки цветных карандашей. Внутри он нашел штатно-должностную книгу взвода, написанную не сыном – подчерк был чужой, наверное, ее писал штабной писарь, а в книге меж страниц сиротливо лежало одинокий письменный конверт. Он был не запечатан, в нем, но бережно сложенное лежало письмо. Он вытащил его из конверта наружу, развернул и стал читать. Это было письмо той самой девушке, с которой его сын жил и которая ждала от него ребенка. Письмо его невесте.